Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
Может быть, и в нем произошла французская революция. Желал бы знать, в чем состоит его журнал и какой имеет успех в публике. Ежели догадки мои справедливы, то отечество наше изображается им не в весьма выгодном свете. Но тем приятнее описаны прочие государствы. Думаю, что и сама Курляндия, в сравнении с Россиею, представляется ему раем или, по малой мере, обетованною землею. Сие есть свойство наших молодых писателей: превозносить похвалами то, чего они не знают, и хулить то, чего познать не стараются. Признаюсь, я часто думаю о Рамзее и делаю множество догадок о его журнале и сие возбуждает во мне желание прочитать оный, дабы поверить самого меня. Боюсь, чтобы он не наделал себе врагов своими писаниями, не принося никому ни малейшия пользы»1. А. М. Кутузов о том же спрашивал и в том же убеждал А. А. Плещеева (в письме от 4/15 марта 1791 г.): «Может быть, занимаешься чтением лорда Рамзея? и к сему не прилепляйся слишком. Он не может описывать ничего иного, как внешнего внешним образом; но сие не есть упражнение человека, старающегося шествовать к цели человека. Признаюсь, я читал множество журналов и весьма остроумных, но не сделали они меня 1 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVI 11-го века, стр. 99 — 100. 260 лучшим; были у англичан журналы другого рода, но ныне они не в моде»1. Тот же А. М. Кутузов (от 7/18 мая 1791 г.) писал А. И. Плещеевой о Карамзине: «Состояние нашего Рамзея меня несколько беспокоит. Из вашего письма и многих других обстоятельств кажется мне, что источник его грусти не есть головная болезнь, но какая ни есть внутренняя причина, которую он старается скрывать. Не дивитесь его холодности и не приписывайте оные перемене его к вам дружбы. Я полагаю оную совершенно в ином источнике. Вы знаете его пылкость; господствующая в нем мысль берет верх над всеми прочими; все его способности устремляются к единому предмету; весьма естественно, что все другие представляются быть в недействии. Не забывайте, что он автор и, как кажется, имеющий главною своею целию прославиться в сем звании и заслужить имя хорошего писателя. Я думаю, нередко и во сне упражняется он в писаниях. Другая причина, кажется мне, следующая: он не имел никогда уважения к своему отечеству; путешествие его, виданное, слышанное им, свобода, сопряженная с каждым путешественником, — все сие совокупно неуважение его претворило в презрение, которого, может быть, и сам он не подозревает; присовокупите к сему некоторого рода неудачу в предприятии, расстройку экономических обстоятельств; ему хочется быть паки вне отечества, но не имеет на сие достаточных способов. Вот, ежели токмо догадки мои основательны, истинная причина его грусти и мнимой к вам холодности... Леты и опыты прохладят некогда его воображение, и он будет смотреть на все иными глазами»2. Таким образом, А. М. Кутузов подозревает, что Карамзин хотел бы эмигрировать из России. Быть может, завязавшиеся за границей масонские связи Карамзина были иного толка, иной политической ориентации, чем у столпов московского розенкрейцерства. Очень знаменателен ответ А. М. Кутузова Н. М. Карамзину (7/18 мая 1791 г.) на лаконическое письмо его (от 11 ноября 1790 г.): «Ежели головная болезнь не препятствует писать журнал, как воспрепятствует она написать несколько строк к твоему другу, тем паче что сие письмо не требует никакого напряжения? В журнале же надлежит мыслить о каждом слове из уважения к самому тебе и к публике, невзирая на то, что публика — российская. Верь, мой друг, что и в сей варварской стране есть люди, умеющие ценить вещи и весьма здраво. В сердце твоем я уверен: оно хорошо; но в употреблении твоего времени не могу быть уверен. Легко случиться, что обстоятельства приведут тебя в положение, где и друзья твои, ежели и не навсегда, то на сие время, покажутся твоими злодеями или, по 1 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века, стр. 100. 2 «Русский исторический журнал», 1917, кн. 1 — 2, стр. 136 — 137. 261 малой мере, недостаточными твоей дружбы. Несправедливо говоришь ты, что твой журнал для меня не интересен; он должен быть мне интересен более, нежели многие другие, ежели и не по содержанию, то потому, что писан тобою. Говорят, что сочинения суть изображения внутреннего нашего состояния; ежели это правда, то как бы хотелось мне (знать), в каком ты ныне находишься»1. Еще более любопытно сообщение И. В. Лопухина о Карамзине (в письме к А. М. Кутузову от 3 февраля 1791 г.): «Ты спрашиваешь меня, любезный друг, о Карамзине. Еще скажу тебе при сем о ложных заключениях здешнего главнокомандующего (кн. А. А. Прозоровского, гонителя масонов. — В. Я.). Он говорит, что Карамзин ученик Новикова и на его иждивении посылай был в чужие край, мартинист и проч. Возможно ли так все неверно знать, при такой охоте все разведывать и разыскивать, и можно ли так думать, читая журнал Карамзина, который совсем анти того, что разумеют мартинизмом, и которого никто более не отвращал от пустого и ему убыточного вояжу, как Новиков, да и те из его знакомых, кои слывут мартинистами? Карамзину хочется непременно сделаться писателем так, как князю Прозоровскому истребить мартинистов; но думаю, оба равный будут иметь успех: обоим, чаю, тужить о неудаче»2; Можно сопоставить с этими словами и суждение другого близкого к И. В. Лопухину масона — кн. Н. Н. Трубецкого (в письме к тому же А. М. Кутузову от 20 февраля 1791 г.): «Касательно до общего нашего приятеля, Карамзина, то мне кажется, что он бабочку ловит и что чужие край, надув его гордостию, соделали, что он теперь никуды не годится. Он был у меня однажды с моего приезду, но, видно, разговоры мои касательно до безумного предприятия каждого неопытного молодого человека в том, чтобы исправлять писаниями своими род человеческий, ему не полюбились, ибо он с тех пор, как ногу переломил, и у меня не был. Сочинение ж его никому не полюбилось, да и, правду сказать, полюбиться нечему, я пробежал оные и не в состоянии был оных дочитать. Словом, он своим журналом объявил себя в глазах публики дерзновенным и, между нами сказать, дураком; а касательно до экономического его положения, то он: от своего журнала расстроил свое состояние и се есть достойное награждение за его гордость; однако ж не прими слова «дерзновенного» в том смысле, якобы он писал дерзко; нет, но я его дерзновенным называю потому, что, быв еще почти ребенок, он дерзнул на предприятие предложить свои сочинения публике и вздумал, что он уже автор и что он в числе великих писателей в нашем отечестве, и даже осмелился рецен- 1 Я. Л. Барсков, Письма А. М. Кутузова, «Русский исторический журнал», 1917, кн. 1 — 2, стр. 138. 2 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века,стр. 89. 262 зию делать на «Кадма», но что касается до самого его сочинения, то в оном никакой дерзости нет, а есть много глупости и скуки для читателя»1. Характерно письмо Н. М. Карамзина к А. М. Кутузову (в марте 1791 г.): «В речах моих, любезнейший брат, не умышленная неясность, но что принадлежит до чувств моих, то ото ясны. Если вы думаете, что я перестал любить прежних друзей своих, то вы думаете несправедливо, любезнейший бр1Т мой! Но хотелось бы мне знать, почему вы это и подумать могли. В журнале, который выдаю с января месяца, суть мои пиесы, есть и чужие, но вообще мало такого, что бы для в»с могло быть интересно. Все безделки, мелочи и проч., проч. По сие время имею 210 пренумерантов, из которых иные, читая сне собрание безделок, смеются или улыбаются, иные (NB на некоторых страницах) pass the back of their hands across their eyes, иные зевают, иные равнодушно говорят: что за дрянь! Иные с сердцем кричат: как можно так писать! Иные... но пусть их говорят и делают, что хотят! Впрочем, любезнейший брат, не бойтесь, чтоб я осмеян был; а если бы и вздумалось кому посмеяться надо мною, то я сказал бы: пусть смеются! Есть ли за глаза и бить меня станут, то я ни слова не скажу. Вы, конечно, помните, кто это сказал за две тысячи лет пред сим»2. Отношение к свободе, к революции у Карамзина — при всем его сочувствии буржуазно-демократическому строю складывалось под влиянием масонства. Это отношение находит себе прекрасную параллель в таких заявлениях А. М. Кутузова (в письме к И. В. Лопухину): «Признаюсь, я люблю вольность; сердце мое трепещет от радости при слове сем; но при всем том уверен, что истинная вольность состоит в повиновении законам, а не в нарушении оных, и что неимеющие чистого понятия о вольности неудобны наслаждаться сим сокровищем» 3. И. П. Тургенев в своей книжке «Кто может быть Добрым Гражданином и Подданным Верным (Российское сочинение)», 1798, заявлял: «О! когда бы во Франции больше господствовало истинное христианство, не представила бы она оного плачевного позорища, которое скорбь и ужас наносить должно всем человеколюбивым и богобоязнивым сердцам! О боже! неужели и ныне не видят, что корня зол, погубляющих Францию, должно искать в пренебрежении фундаментальных законов св. религии Иисусовой? По крайней мере нет другого источника несчастия ее. Ибо все другое есть только следствие (стр. 26 — 27). 1 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века, стр. 94 — 95 2 Там же, стр. 110 — 111. 3 «Русская старина», 1874, III, 467. 263 Несомненно, что Карамзин переживал глубокие внутренние потрясения и колебания не только религиозно-морального, но и общественно-политического характера. 2 Из карамзинских произведений, в программно-идеологическом стиле, напечатанных в «Московском журнале», но не включенных ни в собрание его сочинений, ни в библиографические их указатели (напр. С. И. Пономарева), а потому неизвестных историкам русской литературы и русского языка, особенно интересно одно, изложенное в форме афоризмов, мыслей и замечаний. Это — «Разные отрывки (Из записок одного молодого Россиянина)», напечатанные в VI части «Московского журнала» (1792). Это сочинение, несомненно, находится в тесной связи с «Письмами русского путешественника». Оно представляет собою как бы квинтэссенцию исканий и убеждений Карамзина в то время и — вместе с тем затаенную исповедь передового интеллигента той эпохи. Вскользь об этой статье упоминал А. Д. Галахов в «Биографических и литературных заметках о Карамзине»1. Он пишет: «Карамзин не был записным деистом; но что в молодости он усвоил некоторые положения деистов, что он сочувствовал образу мыслей Попа (в поэме „Опыт о человеке”) и Вольтеру (в двух поэмах: „Рассуждение о человеке” и „Естественный закон”), в этом сомневаться трудно. Кто обращался к природе, „матери всего живущего” с воплем сомнения: „Величественная натура... или ты, которого назвать не умею”, для кого Руссо служил идеалом самого привлекательного философа, тот вступил бы в противоречие с самим собою, если б не ценил религии рациональной (деизма), допускающей лишь те верования, которые будто бы развиваются из самой природы человека и в которых будто бы все люди могут быть между собою согласны. Из „Разных отрывков”, напечатанных в 6-й части ,,Московского журнала” (1792) замечателен, по отношению к словам нашим, восьмой. Выписываем его сполна: „Мысль о смерти была бы для меня не столь ужасна, если б от меня зависело определить все обстоятельства конца моего. Я хотел бы умереть в любезнейшее для меня время, весною, когда цветы и зелень бывают одеждою Природы (ибо мне кажется, что в сие время всякое движение, всякое действие в Природе должно быть кротко, и нежно, и тихо); хотел бы, чтобы глаза мои закрыл тот человек, который для меня всех любезнее и чтобы смерть мою возвестил не грубый голос какого-нибудь левита, а голос любезного соловья”». 1 «ЖМНП», 1867, январь, ч. CXXXIII, стр. 35 — 36. 264 Намеки на принадлежность Н. М. Карамзину этой статьи можно найти также в «Истории русской словесности, древней и новой» А. Галахова. Здесь при раскрытии оптимизма и деизма, как характерных черт мировоззрения юного Карамзина, А. Галахов ссылается, между прочим, и на «Разные отрывки», помещенные в части VI «Московского журнала». А. Д. Галахов повторяет здесь то же, что было сказано в «Биографических и литературных заметках о Карамзине». «Из „Разных отрывков”, напечатанных в 6-й части этого журнала (1792), замечателен восьмой (он начинается следующими словами: „Мысль о смерти была бы для меня не столь ужасна...”), как свидетельство не только живого сочувствия к природе, но и деистического на нее воззрения»1. Однако из контекста очевидно, что А. Галахов не понял и не оценил внутреннего единства этого сочинения и его жанрового своеобразия, как части «Записок одного молодого Россиянина». Последующие историки русской литературы и исследователи творчества Карамзина не обращались к этому произведению. Естественно, что оно позже не включалось как в библиографические списки произведений Карамзина, так и в собрания его сочинений. Вот текст этого произведения («Московский журнал», 1792, ч. VI, стр. 65 — 73). 1. Перестаньте, друзья мои, жаловаться на редкость и непостоянство счастия! Сколько людей живет на земном шаре! А оно у каждого должно побывать в гостях — Монтескьйо говорит, один раз, а я говорю, несколько: — как же вы хотите, чтобы оно от вас никогда не отходило? — Что принадлежит до меня, то я благодарю счастие за визиты его; стараюсь ими пользоваться и ожидаю их без нетерпения. Иногда оно посещает меня в уединении, в тихих кабинетах натуры; или в сообществе друга, или в беседе с лучшими из смертных, давно и недавно живших; или в то время, когда я, бедный, нахожу средство облегчить бедность моего ближнего. 2. Как может существовать душа по разрушении тела, не знаем; следственно, не знаем и того, как она может мучиться и блаженствовать. Говорят — и сам Руссо говорит, — что блаженство или мучение души будет состоять в воспоминании прошедшей жизни, добродетельной или порочной; но то, что составляет добродетель и порок в здешнем мире, едва ли покажется важною добродетелию и важным пороком тому, кто выдет из связи с оным. Описывать нас светлыми, легкими, летающими из мира в мир (зачем, s'il vous plait?), одаренными шестью чувствами (для чего не миллионами чувств?), есть — говорить, не зная что. 3. Думают, что историю ужасных злодеяний надобно скрывать от людей; и потому в некоторых землях процессы злодеев сожигают при их казни; но кто так думает, тот не знает сердца человеческого.. Злодей не сделался бы злодеем, есть ли бы он знал начало и конец злого пути, все приметы сердечного развращения, все постепенности оного, разрождение пороков и ужасную пропасть, в которую они влекут преступника. Содрогается душа наша при виде злодейств или картины оных; тогда мы чувствуем живейшее отвращение от зла и бываем от него далее, нежели в другое время. 1 А. Галахов, История русской словесности, древней и новой, 1875, т. II, стр. 21. 265 4. «Я почитал и любил Руссо от всего моего сердца» (сказал мне барон Баельвиц) — «влюблен был в Элоизу, с благоговением смотрел на Кларан, на Мельери и Женевское озеро, но его «Confessions» прохладили жар мой, и я перестал почитать Руссо». — А я, N. N., смотревший на Кларан, хотя и не с благоговением, но по крайней мере с тихим чувством удовольствия, прочитав Confessions, полюбил Руссо более, нежели когда-нибудь. Кто многоразличными опытами уверился, что человек всегда человек; что мы имеем только понятие о совершенстве и остаемся всегда несовершенными, — в глазах того наитрогательнейшая любезность в человеке есть мужественная, благородная искренность, с которою говорит он: я слаб! (то есть я человек!). Но кто имеет надутые понятия о добродетели, о мудрости человеческой, тот обыкновенно презирает сего искреннего мужа. 5. Свободность, легкость, простота означают творение великого Духа и матери его Натуры. 6. Какой-то Беллемер пишет, что в России женщины благородные и неблагородные) начинают увядать в двадцать лет, и сию тленность красоты приписывает употреблению водки и действию бань. Немцы читают и верят. Доктор Медицины издает книгу: Доказательство aposteriori, что употребление водки и бани вредны для красоты. Сколько подобных заблуждений и в философских системах! 7. Есть ли бы железные стены, отделяющие засмертие от предсмертия, хотя на минуту, превратились для меня в прозрачный флер, и глаза мои могли бы увидеть, что с нами делается там, там: то я охотно бы согласился расстаться с Кантами, Гердерами, Боннетами. Все, что о будущей жизни сказали нам философы, есть чаяние; потому что они писали до смерти своей, следственно еще не зная того, что ожидает нас за гробом. Все же известия, которые выдаются за газеты того света1, суть к сожалению — газеты, (то есть басни)! 8. Мысль о смерти была бы для меня не столь ужасна, есть ли бы от меня зависело определить все обстоятельства конца моего. Я хотел бы умереть в любезнейшее для «меня время года, весною, когда цветы и зелень бывают одеждою Природы (ибо мне кажется, что в сие время всякое движение, всякое действие в Природе должно быть кротко, и нежно, и тихо); хотел бы, чтобы глаза мои закрыл тот человек, который для меня всех любезнее, и чтобы смерть мою возвестил не грубый голос какого-нибудь Левита, а голос любезного соловья, — хотел бы, чтобы в гроб бережно положили меня те люди, которых спокойствие берег я в жизни своей; чтобы прах мой погребли подле дороги и чтобы сие место, обсаженное цветами благовонными и вечнозелеными деревьями, не ужасало прохожих, — хотел бы, чтобы на белом камне, который покроет могилу мою, вырезали сии слова: Друзья! не бойтесь смерти! она есть восхитительный сон; хотел бы наконец, чтобы надпись сия — была для всех справедлива. 9. Человеческая натура такова, что истинную приятность может вам доставить одно полезное, или то, что улучшает физическое или духовное бытие человека — что способствует к нашему сохранению. Все в нашей машине служит к чему-нибудь: таким образом и все наслаждения наши должны служить к чему-нибудь. Верьх удовольствия есть предел пользы; далее нет уже цели — начинается |