Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей

• Название: Проблема авторства и теория стилей
• Анкор: Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей.doc
• Дата: 14.03.2017
• Размер: 3.34 Mb.
• Имя файла: Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей.doc
• Тип: Документы; #3787
• Категория: Искусство. Культура
• страница: 23 из 48

.

С. В. Ешевский так характеризовал язык и стиль масонской литературы: «Непонятные формулы, странный образ изложения, злоупотребление мнимыми химическими и физическими сведениями, произвольные толкования текстов св. писания и смешная формальность и вычурность масонских выражений не отталкивали от них, напротив, сходили на второй план, несмотря на то, что занимали самое видное место. Внимание прежде всего останавливалось на нравственном смысле и значении мистических сочинений; на том, что в них узкое и исключительное национальное чувство теряется в горячей любви, обнимающей все человечество; на то, что в век, где первое место занимали эгоистические стремления и давалось слишком много простора случайному счастию и дерзкому произволу, двигателем всякой общественной и частной деятельности ставится любовь, что источником всякого знания почитается самопознание»².

Стремление отъединить язык масонских сочинений от народной бытовой речи, от повседневного народно-разговорного языка. типично для большей части русских масонских деятелей, кроме разве Н. И. Новикова. Кн. Н. Н. Трубецкой в письме к А. А. Ржевскому (от 1 февраля 1784 г.) прямо заявляет, что он «не в силах человеческим языком сделать удовлетворительный ответ» на вопрос, «что значит жемчужина, упоминаемая Бемом»³.

Тяжелый, трудно понимаемый невразумительный туманный стиль масонских сочинений вызывал недоумение и порицание даже в широких кругах дворянского общества. Но эта иероглифичность, затрудненность и антидемократичность стиля защищалась мистиками, которые не хотели, «чтоб каждый сапожник или баба» их писания разуметь могли. «Сие было бы великое воровство, и не было бы уже таинство», как говорилось в переводе «Правил Теофраста Бомбаста Парацельса о герметической науке» ⁴.
¹ Е. И. Тарасов, К истории масонства в России. Забытый розенкрейцер А. М. Кутузов. «Сборник статей, посвященных С. Ф. Платонову», СПб. 1911, стр. 227.

² С. В. Ешевский, Сочинения по русской истории, М. 1900, стр. 184.

³ Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века, Стр. 264.

⁴ Ал Семена, Русские розенкрейцеры И сочинения императрицы Екатерины II против Масонства, «ЖМНП», 1902, № 2, стр. 373.
296

Язык масонских сочинений был переполнен условными, книжными выражениями, нередко образованными для перевода или калькирования иноязычных терминов. Например, в очень распространенной среди русских розенкрейцеров рукописи под заглавием «Пастырское послание к истинным и справедливым свободным каменщикам древния системы» (1785 — 1786 гг. См. рукоп. Ленинградок. Публ. Библ. Fill, № 27; Fill, № 92; Fill, № 63; QIII, № 27, QIII, № 184- с заметками Болотова QIII, № 101); «неудобоименуемое» (unnennbares);¹ «сие неизглаголанное нечто назовем мы бездонностью, вечносамостоящею единицею»; «на сие (творение) нужно было страдательное вещество, нужна была страдательная подкладка (Unterlage)», «и сего ради выступил он, так сказать, из самого себя и из внутренности существа своего родил первое заложение (Anlage) к творению. Божественное изрождение называется глаголать, ибо глаголет ли, повелевает ли, и творится»².

Ср. также в переводе Пордеджа или Пордеча «Божественной истинной метафизики» (ч. I, гл. V, 583 — 584); «сей образ формируется и производится как бы в матке всевнутреннейшей чувствования силы концентрацией или влиянием и совмещением целого божественного существа»³ и т. п.

Однако среди отвлеченной лексики, психологической и естественно-научной терминологии, бытовавшей в масонских кругах, было много таких слов, которые с измененной, обобществленной, так сказать, семантикой вошли позднее в словарный фонд общерусского литературного языка. И в этом процессе семантического национально-литературного обобществления жаргонной, социально-групповой лексики и фразеологии творчество Карамзина сыграло очень существенную роль.

На стиль Н. М. Карамзина оказала громадное влияние та идеологическая и стилистическая масонская школа, через которую он прошел в период сотрудничества с Н. И. Новиковым, М. М. Херасковым, А. А. Петровым и другими. Но Карамзин, пользуясь отвлеченной масонской лексикой и фразеологией, оставаясь в плену взглядов, усвоенных им в масонской среде, стремится сделать свой стиль изложения более доступным, рассчитанным на более широкие круги читателей и в то же время — менее связанным профессиональными интересами масонства, более «светским», общественно понятным.

Характерно в этой связи заявление В. П. Подшивалова в его «Сокращенном курсе Российского слога» (записанном и изданном в 1796 г. учеником Подшивалова — Скворцовым): «Высокопарные речения часто затмевают стиль и более изобличают
¹ Ср. Gerta Hüttl-Worth, Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert, Wien, 1956, S. 130.

² Ср. также Ал. Семека, Русские розенкрейцеры и сочинения императрицы Екатерины II, «ЖМНП», 1902, № 2, стр. 361 — 362,

³ Там же, стр. 378
297

педанта или школьника, беспрестанно проповедующего о мириадах, лабиринтах, сферах, серафимах и проч. В сем случае не надо подражать и великим людям, иногда в том погрешающим, дабы не уподобиться придворным Александра Великого, которые для того держали голову в одну сторону, что государь их был кривошея».

Между тем «в кружке Жуковского Андрей Тургенев развивал мысль, что Херасков принес больше пользы русской литературе, чем Карамзин, который привлек внимание читателей к предметам малозначащим, отучил смотреть на литературу, как на средство внушения важных и серьезных мыслей»¹.

К' числу слов, вошедших в широкий литературно-книжный языковый обиход под влиянием языка масонской литературы, следует отнести слова — самоотвержение (ср. евангельское выражение: «да отвержется себя»), самоотверженный. Слово самоотвержение так же, как и его синоним — самоотречение, не было включено в «Словари Академии Российской» ². Оно не отмечено и в «Общем церковно-славяно-российском словаре» П. Соколова (1834). Лишь «Словарь церковнославянского и русского языка, составленный Вторым отделением Императорской Академии Наук» (1847) приводит слова: «Самоотвержение, я, с. ср. Жертвоваиие всеми своими выгодами или самим собою общей пользе.

Самоотречение, я, с. ср. Совершенное предание себя воле божией, или воле другого; самоотвержение» ³.

В сочинении И. В. Лопухина «Некоторые черты о внутренней церкви, о едином пути истины и о различных путях заблуждения и гибели, с присовокуплением краткого изображения качеств и должностей истинного христианина» (СПб. 1798), з V статье «О знаках истинного ордена церкви божией и истинных членов главы их Иисуса Христа» написано: «Николи же отпадающая любовь сия, не ищущая своих, есть верный знак возрождения... Любовь есть душа нового возрождающегося внутреннего тела, по мере возраста его являющаяся. Тело же сие может соблюдаться и возрастать только в совлекающемся ветхого, наружного человека. К таинственному умерщвлению сего греховного человека коренное средство есть глубокое самоотвержение, которому наконец пособием духа любви долженствует последовать отвержение, так. сказать, самого оного самоотвер-
¹ И. Н. Розанов, Михаил Матвеевич Херасков Сб. «Масонство в его прошлом и настоящем», т. II, 1915, стр. 50,

² Слово самоотвержение не отмечено в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского. Нет его и в «Лексиконе треязычном» Ф. Поликарпова (1704).

³ Словарь церковнославянского и русского языка, СПб. 1847, т. IV» стр. 90.
298

женин... Собственность есть гнездо греха, магнит, привлекающий родившего ее, и главное его орудие»¹.

Очень распространено было в языке масонской литературы второй половины XVIII века слово самость в значении — эгоизм себялюбие. Например, в рукописи «Царство божие» читаем: «о непротивлении злу усилием самости, действуя из самости, вы сами впадаете в то же зло»².

Точно так же часто встречается в рукописном наследии масона Шварца слово интеллигенция. Им обозначается здесь высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой, телесной материи, бессмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи³. Позднее этим словом в общем значении — разумность, высшее сознание — воспользовался А. Галич в своей идеалистической философской концепции.

Слово — интеллигенция — в этом значении употреблялось В. Ф. Одоевским.

Характерно также слово — сочеловек (cp. у Шиллера Mitmensch), не отмеченное ни в «Словарях Академии Российской», ни в Академическом Словаре 1847 года. Оно типично для словаря масонов. Например, в письме И. В. Лопухина к А. М. Кутузову (от 28 ноября 1790 г.): «Привыкнув все делать, только имея в виду рубли, чины, ленты или из страха, не могут поверить, чтобы были люди, желающие бескорыстно удовлетворять должностям христианина, верного подданного, сына отечества и сочеловека» ⁴.

В «Разных отрывках» Карамзина: «Есть ли бы я был старшим братом всех братьев сочеловеков моих и есть ли бы они послушались старшего брата своего, то я созвал бы их всех в одно место, на какой-нибудь большой равнине, которая найдется, может быть, б новейшем свете».

Слово — сочеловек. встречается также в первой части карамзинского «Московского журнала», в таком «анекдоте из иностранных журналов»: «Один автор, сочинивший трактат о соловьях, говорит в предисловии: «Двадцать лет неутомимо работал я над сим сочинением. Глубокомысленные мудрецы утверждали всегда, что самое сладчайшее удовольствие, какое душа человеческая может только вкушать в сем мире, состоит в уверении, что мы оказали целому роду человеческому полезные услуги. Желание иметь сие удовольствие должно быть по справедливости главным
¹ С. В. Ешевский, Сочинения по русской Истории, М.. 1900, стр. 177 — 178.

² В. Н. Тукалевский, Из историй философских направлений в русском обществе XVIII в., «ЖМНП», 1911, № 5, стр. 59 — 60.

³ Там же, стр. 51.

⁴ Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVII 1-го века, стр. 46.
299

нашим желанием. Тот, кто сего не думает, и не устремляет всех сил своих к устроению блага человеческого рода, конечно не знает, что он не столько для себя, сколько для сочеловеков своих получил дарования свыше. Сие размышление заставило меня написать предлагаемый трактат о соловьях, который должен споспешествовать общему счастию разумных сотварей моих» ¹.

В. «Письмах русского путешественника»: «Давно уже замечено, что общее бедствие соединяет людей теснейшим союзом. Таким образом, и жиды, гонимые роком и угнетенные своими сочеловеками, находятся друг с другом в теснейшей связи, нежели мы, торжествующие христиане»².

Ср. также у Радищева в «Беседе о том, что есть сын отечества» — при изображении того, кто не может быть назван сыном отечества: «который с хладнокровием готов отъять у злосчастнейших соотечественников своих и последние крохи, поддерживающие унылую и томную их жизнь; ограбить, расхитить их пылинки собственности; который восхищается радостию, ежели открывается ему случай к новому приобретению; пусть то заплачено будет реками крови собратий его, пусть то лишит последнего убежища и пропитания подобных ему сочеловеков, пусть они умирают с голоду, стужи, зноя; пусть рыдают, пусть умерщвляют чад своих в отчаянии, пусть они отваживают жизнь свою на тысячи смертей; все сие не поколеблет его сердце; все сие для него не значит ничего»³.

Необходимо вообще отметить широкое использование приставки со — в значении совместности — в раннем словотворчестве Карамзина. Например, в его переводах «Созерцания Природы» Бонне: «Сия огромная система тварей событствующих (d'êtres coexi-stants) и последственных (d'êtres successifs) есть одно как в следствии, так и в. coy строении или в связи (dans la succession, que dans la coordination)»⁴.

В духе масонского словотворчества образованы Карамзиным слова засмертие (состояние после смерти) и предсмертие (состояние при жизни перед смертию). Эти слова не зарегистрированы ни одним толковым словарем русского языка до Академического (т. II, под редакцией акад. А. А. Шахматова). Здесь приведено слово засмертие и пояснено цитатой из статьи «Московского журнала» (VI, 68), но, естественно, без указания на авторство Карамзина (II, 1975).
¹ «Московский журнал», 1791, ч. I, стр. 206.

² Н. М. Карамзин, Сочинения, 1820, т. III, стр. 7.

³ А. Н. Радищев, Избранные философские сочинения. Под редакцией и с предисловием И. Я. Щипанова, Госполитиздат, 1949, стр. 264.

⁴ «Детское чтение для сердца и разума», 1789, ч. XVIII, стр. 9. Ср. также работу: Gerta Нüllt-Wоrth, Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert, Wien, 1956, S. 54: соосязание (ср. также стр. 194); S. 195: соустроение.
300

Многие отвлеченные термины, относящиеся к области этики, общественной жизни и науки, встречающиеся у Карамзина и сложившиеся в масонских кругах, затем наполнились совсем иным содержанием, выйдя за пределы масонской теории. Вот еще несколько примеров.

Слово общественность не отмечено ни в одном из толковых словарей русского языка XVIII века и даже первой половины XIX века. Нет этого слова и в «Толковом словаре живого великорусского» языка» Влад. Ив. Даля. Принято приписывать изобретение этого слова Карамзину. Действительно, слово — общественность несколько раз встречается в «Письмах русского путешественника», напр.: «А мудрая связь общественности, по которой нахожу я во всякой земле всевозможные удобности жизни, как будто бы нарочно для меня придуманные; по которой жители всех стран предлагают мне плоды своих трудов, своей промышленности и призывают меня участвовать в своих забавах, в своих весельях» ¹.

«Я хочу сказать, что в них видно более духа общественности, нежели в другом народе» ².

Ср. также в «Письме Мелодора к Филалету» перечень «преимуществ осьмого-на-десять века: свет философии, смягчение нравов, тонкость разума и чувства, размножение жизненных удовольствий, всеместное распространение духа общественности, теснейшая и дружелюбнейшая связь народов, прочность правлений».

Однако в языке масонской литературы еще до Карамзина укрепилось слово — общественность. Оно отражало активную заботу масонов об общем благе, о духовном совершенствовании общества. Проф. С. В. Ешевский в своих «Материалах для истории русского общества XVIII в. (Несколько замечаний о Новикове)» приводит такую цитату из рукописного масонского сборника конца XVIII века: «Иные почитают всю высокую цель за мечту и невозможность и думают, что распространение человеколюбия, нравственности и общественности, радостное мудрое наслаждение жизнию и спокойное ожидание смерти есть истинная, удобная к достижению цель. Мораль и религия стараются произвесть сие средствами важными, а орден под завесою удовольственных занятий»³. Слово «общественность» в значении universalité, как отметила G. Hüttl-Worth в своей работе об обогащении русского литературного словаря в XVIII столетии, указано в Dictionnaire complet François et Russe composé sur la
¹ «Письма русского путешественника», «Московский журнал», ч. IV, издание второе, 1801, стр. 57.

² Н. М. Карамзин, Сочинения, 1820, т. III, стр. 7.

³ С. В. Ешевский, Сочинения по русской истории, М. 1900, стр. 179.
301

dernière édition de celui de l'Academie Française par une société de gens de Lettres (I — II, СПб. 1786) ¹.

Точно так же слово мироздание не включено ни в один толковый словарь русского литературного языка до «Словаря церковнославянского и русского языка, составленного Вторым Отделением Имп. Академии Наук» 1847 года. Но и в Академическом словаре 1847 года слово мироздание определяется не непосредственно, а путем сопоставления со словом миросоздание (ср. миросотворение). Здесь находим такой ряд слов, не включенных в «Словари Академии Российской» (а следовательно, и в «Общий церковно-славяно-российский лексикон» П. Соколова 1834 года):

Мироздание, я, с. ср. То же, что миросоздание.

Мирозданный, ая, ое, пр. Относящийся к мирозданию.

Мирозиждитель, я, с. м. Творец мира; бог.

Мирозиждительный, ая, ое, пр. Относящийся к мирозиждителю. И убо на конец летом, якоже рече Писание, соприсносущное и сопрестолное и мирозиждительное, бездетно воссиявшее от бога, бог от отца, сын и слово божие (Дополн. к Акт. Истор. II, 186).

Миросоздание, я, с. ср. Создание, сотворение мира. Миросотворение, я, с. ср. То же что миросоздание². Отсюда ясно, что в словаре 1847 года слова — мироздание, миросоздание и миросотворение рассматриваются как синонимы. Естественно, возникает предположение, что слово мироздание обозначало самый процесс сотворения мира и относилось к области терминов религиозно-мифологического содержания (ср. в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского: миротворьць — творяц мира — т. II, 147; в «Лексиконе треязычном» Ф. Поликарпова, 1704: миротворение, миротворитель).

Между тем слово мироздание — новообразование конца XVIII и начала XIX века. Есть все основания утверждать, что оно создано масонами (ср. немецкое Weltgebäude).

Например, в стихотворении Карамзина «Поэзия» («Моск. журн.», 1792, ч. VII) — об Орфее:
Он пел нам красоту натуры, мирозданья.
В статье «Прогулка» («Детское чтение для сердца и разума», ч. XVIII, 1789): «Они (человеки, то есть люди. — В. В.) погружаются часто в произвольном невежестве, слишком много занимаются горстию земли, на которой живут, не рассматривая прилежно прекрасного мироздания» (171).
¹ Gerta Hüttl-Worth, Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert, Wien, 1956, S. 44.

² Словарь церковнославянского и русского языка, т. II, 1847, стр. 308.
302

«Ты даровал мне способность чувствовать и рассуждать — чувствовать и свое и твое бытие, рассуждать о тебе и себе самом, — рассуждать о свойствах твоих и моем назначении по видимому мирозданию» (172).

Слово Weltgebaude встречается в письмах Карамзина Лафатеру:

«Es wäre doch besser, glaube ich, das große Weltgebäude, so wie es vor unsern Augen da ist, zu betrachten, und zu sehen — so weit unsere Blicke reichen konnten — wie da alles zugehet, als nachzudenken, wie da alles zugehen könnte; und das letzte ist doch oft der Fall bei unsern Philosophen...»

(«Я думаю, что было бы лучше наблюдать великое мироздание, как оно есть, и, насколько это доступно нашему глазу, всматриваться, как все там происходит, нежели задумываться о том, как все могло бы там происходить, а это часто случается с нашими философами...»¹)

В «Вестнике Европы» (1803, ч. XII, № 23 — 24, стр. 208) напечатано «Письмо к издателю», принадлежащее едва ли не самому Карамзину. Здесь напечатано: «Вы помните, может быть, что маркиза Дюшатле, в прекрасный майский вечер гуляя по саду с Вольтером, хвалила огромное мироздание и сказала, что оно стоило бы поэмы. — “Поэмы!” — ответил Вольтер: — “нет, это слишком трудно, а можно написать четыре стиха”».

Можно сюда же присоединить выражение — великий дух (lе grand esprit) в значении: гений, выдающийся своим творческим дарованием человек.

В предисловии к переводу трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» (1787) Н. М. Карамзин писал: «Автор сей жил в Англии во времена королевы Елизаветы и был один из тех великих духов, коими славятся веки».

В стихотворении «Поэзия» — о Клопштоке:
Еще великий муж собою красит мир,

Еще великий дух земли сей не оставил.
В «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзин рассказывает о лекции Платнера: «Он говорил о великом духе или о гении. Гений, сказал он, не может заниматься ничем, кроме важного и великого — кроме натуры и человека в целом»².

Любопытна на следующей странице замена выражения ранней редакции — «великих духов» — выражением «великих гениев»: «Сей же дух ревности оживляет и отличает сочинения великих духов» (исправлено: «великих гениев») ³.
¹ «Переписка Карамзина с Лафатером», стр. 40 — 41.

² Н. М. Карамзин, Сочинения, 1820, т. II, стр. 149

³ Там же, стр. 150.
303

В «Письмах русского путешественника»: «Кто, читая Поэму шестнадцатилетнего Л**, и все то, что он писал до двадцати пяти лет, не увидит утренней зари великого духа?» ¹

Платнер, как рассказывает Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника», говорил о гении или великом духе: «Во всех делах такого человека виден особливый дух ревности, который, так сказать, оживляет их и отличает от дел людей обыкновенных. Я вам поставлю в пример Франклина, не как ученого, но как политика. Видя оскорбляемые права человечества, с каким жаром берется он быть его ходатаем (оного). С сей минуты перестает (он) жить для себя и в общем благе забывает свое частное. С каким рвением видим его текущего к своей великой цели, которая есть благо человечества!» ²

Любопытны в этой связи рассуждения друга Карамзина — А. А. Петрова о стиле и об экспрессии: «Простота чувствования — превыше всякого умничанья; грешно сравнивать натуру, genie, с педантскими подражаниями, с натянутыми подделками низких умов. Однако ж простота состоит ни в подлинном, ни в притворном незнании» (письмо к И. М. Карамзину от 1 августа 1787 г.) ³.

Из других слов, употребительных в масонской литературе и имевших в ту эпоху своеобразное смысловое наполнение, следует отметить в «Разных отрывках» слово чаяние: «Все, что о будущей жизни сказали наши философы, есть чаяние».

Ср. в «Письмах русского путешественника» — о Виланде: «С любезною искренностью открывал мне Виланд мысли свои о некоторых важнейших для человечества предметах. Он ничего. не отвергает, но только полагает различие между чаянием и уверением»⁴.

Ср. у Радищева в трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии»: «Многие ее (будущую жизнь) чают быть; иные следуют в том единственно исступлению; другие — и сии суть многочисленны, уверению своему имеют основанием единое предубеждение и наследованное мнение; многие же мнение свое и уверение основывают на доводах»⁵.

Вместе с тем в «Разных отрывках» Карамзина совершенно отсутствует, с одной стороны, та «тираноборческая» общественно-политическая терминология и фразеология, которая типична для «Путешествия» Радищева и для таких его произведений, как ода «Вольность», «Беседа о том, что есть сын отечества» и др., а с другой стороны, философская лексика с острой материалистической направленностью, характерная для трактата Радищева «О человеке, его смертности и бессмертии».
¹ Н. М. Карамзин, Сочинения, 1820, т. II, стр. 14.

² Там же, стр. 149 — 150.

³ М. П. Погодин, Н. М. Карамзин, ч. 1, стр. 35.

⁴ Н. М. Карамзин, Сочинения, 1820, т. II, стр.

⁵ А. Н. Радищев, Избранные сочинения, М. 1949, стр. 439,
304

Вот то немногое, что из «Разных отрывков (Из записок одного молодого Россиянина)» Карамзина находит некоторое — и притом отдаленное, осмысленное совсем по-иному, в материалистическом плане, нередко контрастное соответствие у Радищева в его сочинении «О человеке, его смертности и бессмертии».

«Как может существовать душа по разрушении тела, не знаем». Ср. в трактате Радищева: «Прежде нежели (как будто новый некий провидец) я прореку человеку, что он будет или быть может по разрушении тела его, я скажу, что человек был до его рождения» (398).

«...Едва возмог вообразить, что смерть и разрушение тела не суть его кончина, что он по смерти жить может, воскреснет в жизнь новую, он восторжествовал и, попирая тление свое, отделился от него бодрственно и начал презирать все скорби, печали, мучительства. Болезнь лютая исчезла как дым пред твердою и бессмертия коснувшеюся его душою: неволя, заточение, пытки, казнь, все душевные и телесные огорчения легче легчайших покров отлетели от духа его, обновившегося и ощутившего вечность».

Ср. также — в изложении доводов «защитников души безвещественныя»: «душа по разрушении тела пребудет неразделима, следовательно, она есть безвещественная, а потому и бессмертна» (461).

И еще ср. у Радищева в том же сочинении «О человеке, о его смертности и бессмертии»: «...человек преджил до зачатия своего, или, сказать правильнее, семя, содержащее будущего человека, существовало, но жизни, то есть способности расти и образоваться, лишено. Следует, что нужна причина, которая воззовет его к жизни и к бытию действительному, ибо бытие без жизни хотя и не смерть, но полуничтожество и менее почти смерти» (400).

У Карамзина: «Все в нашей машине служит к чему-нибудь».

Ср. у Радищева в «Беседе о том, что есть сын отечества» — о рабах и крепостных: «Они не суть члены государства, они не человеки, когда суть не что иное, как движимые мучителем машины, мертвые трупы, тяглый скот».

У Карамзина: «На систему наших мыслей весьма сильно действует обед... Вообще с наполненным желудком не жалуем мы высокого парения мыслей...»

Ср. у Радищева: «Но как пища, поглощенная желудком, превратяся в питательное млеко или хил, умножа груду кровя в животном, протекает неисчисленными и неудобозримыми ходами и, очищаяся в нечисленных железах, достигает самого мозга, возобновляет его состав и, протекши и прошед тончайшие его каналы, производит нервенную жидкость, едва понимаемую,
305

но никогда незренную. Но сего мало. Кусок хлеба, тобою поглощенный, превратится в орган твоея мысли».

«...С чувственностью нашею и мысленность превращениям подвержена... Вольтер, сказывают, пивал великое множество кофию, когда хотел что-либо сочинить. Живя многие годы с немцами, я приметил что многие из ученых людей не могли вдаваться упражнениям без трубки табаку; отними ее у них из рта, разум их стоит, как часы, от коих маятник отъят. Кто не знает, что Ломоносов наш не мог писать стихов, не напиваяся почти вполпьяна водкою виноградною? Кто не имел над собою опытов, что в один день разум его действует живее, в другой слабее! А от чего зависит сие? Нередко от худого варения желудка. Если бы мы действие сего прилежнее отыскали в истории, то с ужасом усмотрели бы, что бедствия целых земель и народов часто зависели от худого действия внутренности и желудка».

У Карамзина: «Каждое время года и всякая погода дает особливый оборот нашим мыслям».

У Радищева: «Она [мысленность] следует в иных местах и случаях телесности приметным образом. Одним примером сие объяснить возможность. В Каире, даже в Марсели, когда подует известный ветер, то нападает на человека некая леность и изнеможение: силы телесные худо движутся, и душа расслабевает, тогда и мыслить тягостно».

Уже из этих параллелей можно усмотреть и многочисленные соответствия и — вместе с тем — глубокие внутренние различия между стилем Радищева и стилем Карамзина. У Карамзина вся отвлеченно-философская лексика как бы влита в общий сентиментально-литературный состав его стиля. Она психологизирована и обращена в сторону характеристики внутренних настроений современного просвещенного человека — иногда с уклоном в свободомыслие, но без прямой общественной активности и политической актуальности. В стиле Радищева даже общелитературные, нейтральные слова насыщены острым общественным содержанием.

Ведь даже те лексико-фразеологические элементы карамзинского стиля, которые находят себе соответствие в стиле Радищева, у Карамзина имеют корни в его натурфилософских, субъективно-эстетических, этических и психологических исканиях и колебаниях.

Иронические отголоски основного, волновавшего юношеский ум Карамзина, вопроса о взаимодействии души и тела, о воздействии тела на душу звучат в мыслях о влиянии обеда, желудка, времени года и погоды на строй человеческих мыслей. Лафатер, к которому Карамзин обратился за разрешением вопроса о связи души с телом, убеждал пылкого юношу: «Сила, бодрость и свобода наслаждаться самим собой через самопожертвование — вот великое искусство, которому мы должны учиться здесь на земле, а для этого нам не нужно понимать не-
306

объяснимого для нас, так Называемого влияния так называемой души на так называемое тело. Действительно ли пища, которую я принимаю, прибавляет новые частицы к моему телу или же только посредством некоторого трения приводит в новое движение жизненную силу в прежних частях — это совершенно безразлично тому, кто знает, что он не может существовать без пищи и потому ищет ее добыть и ищет не напрасно»¹. Это рассуждение Лафатера не могло удовлетворить Карамзина. Но Карамзин и сам не прочь был использовать образ и пример пищи в своих рассуждениях о взаимодействии тела и души. В письме к Лафатеру (от 25 июля 1787 г.) Карамзин прибегает к такому же кругу образов и сравнений: «Я родился с жаждой знания; я вижу, и тотчас хочу знать, что произвело сотрясение в моих глазных нервах: из этого я заключаю, что знание для души моей необходимо, почти так же необходимо, как для тела пища, которой я искал, с той минуты, как появился на свет. Как только пища моя переварена, я ищу новой пищи; как только душа моя основательно узнает какой-нибудь предмет, то я ищу опять нового предмета для познания. Как несчастлив человек, когда он напрасно ищет пищи! Как он несчастлив, когда напрасно напрягает свои душевные силы, чтобы приобрести знание, кажущееся ему столь полезным. Я все еще думаю, что познание своей души, тела и их взаимодействия были бы ему очень полезны» ².

Любопытно сопоставить мысли Карамзина о влиянии обеда на строй и характер мыслей человека с ироническим изложением в «Письмах русского путешественника» взглядов немецкого доктора медицины на желудок: «Испорченный желудок, сказал он, бывает источником не только всех болезней, но и всех пороков, всех дурных навыков, всех злых дел. Отчего моралисты так мало исправляют людей? Оттого, что они считают их здоровыми и говорят с ними как с здоровыми, тогда, как они больны, — и когда бы, вместо всех словесных убеждений, надлежало им дать несколько приемов чистительного. Беспорядок душевный бывает всегда следствием телесного беспорядка. Когда в машине нашей находится все в совершенном равновесии; когда все сосуды действуют и отделяют исправно разные жидкости; одним словом, когда всякая часть отправляет ту должность, которую поручила ей натура: тогда и душа бывает здорова; тогда человек рассуждает и действует хорошо; тогда бывает он мудр и добродетелен, и весел и счастлив... Отчего в златом веке были люди и добры и счастливы? Конечно оттого, что они, питаясь только растениями и молоком, никогда не обременяли и не засоряли своего желудка?» ^3
1 «Переписка Карамзина с Лафатером», стр. 24 — 26.

² Там же, стр. 26 — 28.

³ Н. М. Карамзин, Сочинения, т. II, стр. 200 — 201.
307

Образ машины, примененный к человеку («Все в нашей машине служит к чему-нибудь»), напоминает о лекциях учителя Карамзина — масона Шварца. Так, в записи лекции Шварца о Гельвеции (17 июля 1782 г.) читаем: «Извлечение его (Гельвеция) писаний есть то, что люди суть машины, действуемые наружностию и внутренние силы не имущие»¹.

Впрочем, сравнение человека с машиной могло также восходить к терминологии и фразеологии Бонне. Н. М. Карамзин еще в 1788 году в письме к Лафатеру заметил: «Я прилежно читаю сочинения Боннета. Хотя великий философ нашего времени открыл мне много новых взглядов, я все-таки не вполне доволен всеми его гипотезами. Les germes, emboitement des germes, les sieges de l'âme, la machine organique, les fibres sensibles, — все это очень философично, глубокомысленно, хорошо согласуемо и могло бы так быть и на самом деле, если б господь бог при сотворении мира руководился философией достопочтенного Боннета» ².

Вообще, в стиле Карамзина основные общественные понятия, а следовательно, и выражающие их слова и термины повернуты в сторону этики и психологии, а не социологии. И в этом резкое качественное отличие стиля прекраснодушного моралиста Карамзина от стиля революционера-борца Радищева. Так у Радищева слово злодей, хотя и не выходит за пределы общих своих значений (в «Словаре Академии Российской», II, 877: 1) Враг, недруг, сопостат; 2) Законопреступник, человек, подверженный тяжким порокам), иногда получает яркую общественно-политическую окраску, например: «Член общества становится только тогда известен правительству его охраняющему, когда нарушает союз общественный, когда становится злодей!»³ Ср. также: «С презрением взирал, что для освобождения действительного злодея, и вредного обществу члена... начальник мой, будучи не в силах меня преклонить на беззаконное очищение злодейства или на обвинение невинности, преклонял к тому моих сочленов»⁴. В оде «Вольность»:
Злодей злодеев всех лютейший...

Ты все совокупил злодеяния и жало

Свое в меня устремил...

Умри, умри же ты сто крат.

Народ вещал...⁵
Напротив, в стиле исповеди Карамзина, в стиле «Записок одного молодого Россиянина», злодей — это преступник вообще, свершитель, производитель зла, слуга порока. «Злодей не сде-
¹ Цит. по книге: Г. В. Вернадский, Русское масонство в царствование Екатерины II, Пг. 1917, стр. 137.

² «Переписка Карамзина с Лафатером», стр. 38 — 40.

³ А. Н. Радищев, Путешествие из Петербурга в Москву, 1790, стр. 18,

⁴ Там же, стр. 122.

⁵ Там же, стр. 366.
308

лался бы злодеем, есть ли бы он знал начало и конец злого пути, все приметы сердечного развращения, все постепенности оного, разрождение пороков и ужасную пропасть, в которую они влекут преступника». Карамзин употребляет слова злодеяние и злодейство как синонимы. Корни злодейства, по мнению Карамзина, не в условиях общественной жизни, а в «сердечном развращении», в душе. «Содрогается душа наша при виде злодейств или картины оных; тогда мы чувствуем живейшее отвращение от зла». Поэтому осуждается Карамзиным мысль, что «историю ужасных злодеяний надобно скрывать от людей... кто так думает, тот не знает сердца человеческого».

В ту же сторону индивидуальной нравственности обращены у Карамзина слова добродетель и порок.

«Говорят — и сам Руссо говорит, — что блаженство или мучение души будет состоять в воспоминании прошедшей жизни, добродетельной или порочной; но то, что составляет добродетель и порок в здешнем мире, едва ли покажется важною добродетелию и важным пороком тому, кто выдет из связи с оным».

«Злодей не сделался бы злодеем, есть ли бы он знал начало и конец злого пути..., разрождение пороков и ужасную пропасть, в которую они влекут преступника».

Ср. у Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву»: «Добродетели суть или частные, или общественные. Побуждения к первым суть всегда мягкосердие, кротость, соболезнование, и корень всегда их благ. Побуждения к добродетелям общественным нередко имеют начало свое в тщеславии и любочестии... Если же побуждения наши к общественным добродетелям начало свое имеют в человеколюбивой твердости души, тогда блеск их будет гораздо больший. Упражняйтеся всегда в частных добродетелях, дабы могли удостоиться исполнения общественных»⁵.

Добродетель для Радищева — это высшее проявление гражданского мужества, наилучшее «исполнение должности человека и гражданина», непоколебимость в борьбе за социальную правду.

«Но если бы закон или государь, или бы какая-либо на земле власть подвизала тебя на неправду и нарушение добродетели, пребудь в оной неколебим» ².

«Если в обществе нравы и обычаи непротивны закону, если закон не полагает добродетели преткновений в ее шествии, то исполнение правил общежития есть легко. Но где таковое общество существует?»^3
1 А. Н. Радищев, Путешествие из Петербурга в Москву, 1790, стр. 185 — 186.

² Там же, стр. 184 — 185.

³ Там же, стр. 182 — 183.
309

Не менее характерно для <стиля Карамзина употребление слова человек: «Кто многоразличными опытами уверился, что человек всегда человек; что мы имеем только понятие о совершенстве, и остаемся всегда несовершенными, — в глазах того наитрогательнейшая любезность в человеке есть мужественная, благородная искренность, с которой говорит он: я слаб! (то есть я неловек!)».

Ср.: «Человеческая натура такова, что истинную приятность может нам доставлять одно полезное, или то, что улучшает физическое или духовное бытие человека, — что способствует к нашему сохранению».

Ср. в стихотворении «Протей или несогласия стихотворца»:
Ах! кто несчастия в сей жизни не вкусил,

Кто не был никогда терзаем злой судьбою

И слабостей не знал, в том сожаленья нет;

И редко человек, который вечно тверд,

Бывает не жесток. Я к вам пойду с слезами,

О нежные сердца! Вы плакали и сами;

По чувству, опыту известна горесть вам.

К страдавшим страждущий доверенность имеет;

Кто падал, тот других поддерживать умеет.
Слабость — по Карамзину — сродна сердцам людей — зависимых существ, рожденных с нежным чувством.

В совсем иной, социально-политической, революционной плоскости рассматривается идея человека и человечества в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева.

«Если ненавистное счастие истощит над тобой все стрелы свои, если добродетели твоей убежища на земли не останется, если доведенну до крайности, не будет тебе покрова от угнетения, тогда вспомни, что ты человек, воспомяни величество твое, восхити венец блаженства, его же отъяти у тебя тщатся»¹.

Слово человек сближается со словом гражданин в его революционно-демократическом понимании: «Излишне, казалось бы, при возникшем столь уж давно духе любомудрия изыскивать или поновлять доводы о существенном человеков, а потому и граждан равенства»².

«Гражданин, в каком бы состоянии небо родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек»³.

Ср. также: «Но если служители божества представили взорам нашим неправоту порабощения в отношении человека, за долг наш вменяем мы показать вам вред оной в обществе- и неправильность оного в отношении гражданина» ⁴.

Не случайно, что в «Разных отрывках (Из записок одного молодого Россиянина)» ни разу не употреблено слово общество
¹ А. Н. Радищев, Путешествие из Петербурга в Москву, 1790, стр. 191.

² Там же, стр. 242.

³ Там же, стр. 145.

⁴ Там же, стр. 241 — 242.
310

(так же, как и слово гражданин). Вместо этого здесь встречается выражение: «в сообществе друга». Вместо выражения «общественный союз», наполненного сложным и глубоким революционным содержанием в языке Радищева, в статье Карамзина находится словосочетание: «священный союз всемирного дружества»
6
Отвлеченная лексика, занимающая в стиле Карамзина довольно значительное место, относится главным образом к сфере эмоционально-психологических и этических понятий.

В «Разных отрывках» многочисленны отвлеченные слова и выражения, служащие для обозначения чувств, внутренних состояний, отношений: «Жаловаться на редкость и непостоянство счастия»; «ожидаю их без нетерпениям; «блаженство или мучение души будет состоять в воспоминании прошедшей жизни»; «описывать нас... одаренными шестью чувствами»; «но кто так думает, тот не знает сердца человеческого»; «все приметы сердечного развращения, все постепенности оного»; «разрождение пороков и ужасную пропасть, в которую они влекут преступника». Ср.: «Содрогается душа наша при виде злодейств или картины оных; тогда мы чувствуем живейшее отвращение от зла»; «Я почитал и любил Руссо от всего моего сердца (сказал мне барон Баельвиц) — влюблен был в Элоизу, с благоговением смотрел на Кларан...; но его Confessions прохладили жар мой... А я, смотревший на Кларан хотя и не с благоговением, но по крайней мере с тихим чувством удовольствия, прочитав Confessions, полюбил Руссо более, нежели когда-нибудь».

«Мы имеем только понятие о совершенстве, и остаемся всегда несовершенными».

Ср.: «Кто имеет надутые понятия о добродетели, мудрости человеческой, тот обыкновенно презирает сего искреннего мужа». «Наитрогательнейшая любезность в человеке есть мужественная, благородная искренность...»

«Мысль о смерти была бы для меня не столь ужасна, есть ли бы от меня зависело определить все обстоятельства конца моего». «Человеческая натура такова, что истинную приятность может нам доставлять одно полезное, или то, что улучшает физическое или духовное бытие человека».

«Верх удовольствия есть предел пользы» и др. под.

Особенно показателен тот факт, что даже общественно-политические идеалы, которым посвящен 11-й отрывок «Из записок одного молодого Россиянина», изложены стилем сентиментальной идиллии. Здесь совсем отсутствует общественно-политическая лексика и фразеология. Тут есть «миллионы, биллионы, триллионы разнородных и разноцветных родственников»,
311

и «клики дружелюбия», и «красноречие слов», и «все народы земные, погрузившиеся в сладостное, глубокое чувство любви». Чрезвычайно ярко выступают все повествовательные атрибуты сентиментальной карамзинской фразеологии: «...сказал им — таким голосом, который бы глубоко отозвался в сердцах их»,.. «Тут слезы рекою быстрою полились бы из глаз моих; прервался бы голос мой; но красноречие слез моих размягчило бы сердца и Гуронов и Лапландцев».

Ср. в стихотворении Карамзина «К самому себе»:
Слабый Человек!

Что хочешь делать?.. обливаться

Рекою горьких, тщетных слез?¹
Ср. в «Песне»:
А я — я слезы лил рекой².
В стихотворении «К неверной»:
В душевной радости рекою слезы лил³.
В стихотворении «Дарования»:
Отцы и дети обнялися,

Рекою слезы излилися

О жалких, бедных сиротах...⁴
Речи чувствительного героя носят ярко выраженный характер религиозной символики, украшенной цветами сентиментального слога: «Братья! обнимите друг друга с пламенною, чистейшею любовью, которую небесный отец наш, творческим перстом своим, вложил в чувствительную грудь сынов своих; обнимите и нежнейшим лобзанием заключите священный союз всемирного дружества».

Впрочем, необходимо указать, что употребление христианской фразеологии у Карамзина очень далеко от официально-церковной стилистики. В этом отношении особенно интересно карамзинское использование евангельской фразеологии из речи так называемого Симеона богоприимца: «Господи! ныне отпущаеши сына твоего с миром! Сия минута вожделеннее столетий — я не могу перенести восторга своего — приими дух мой — я умираю». Ведь и контекст речи, и смысл ее совсем не похож на евангельский. Вместо рождения божества молодой россиянин приветствует братское объединение всех народов человечества. И его воображаемая предсмертная речь эффектно комментируется такими контрастными по своей экспрессии фразами: «И смерть моя была бы счастливее жизни ангелов. — Мечта!»

Сюда же примыкает отвлеченная лексика и фразеология, свя-
¹ Н. М. Карамзин, Сочинения, т. I, Пг. 1917, стр. 129.

² Там же, стр. 131.

³ Там же, стр. 188.

⁴ Там же, стр. 202,
312

занная с выражением морально-этических понятий. Например: «...но то что составляет добродетель и порок в здешнем мире¹, едва ли покажется важною добродетелью и важным пороком тому, кто выдет из связи с оным».

«Думают, что историю ужасных злодеяний надобно скрывать от людей».

«Злодей не сделался бы злодеем, есть ли бы Он знал начало и конец злого пути, все приметы сердечного развращения..., раз-рождение пороков и ужасную пропасть, в которую они влекут преступника».

Н. М. Карамзин широко и свободно пользуется словообразованием от основ имен прилагательных с помощью суффикса ость для выражения отвлеченных понятий, относящихся к сфере умственной и эмоциональной жизни человека, а также к основным вопросам культуры². В пристрастии к этому словообразовательному приему упрекал позднее А. С. Шишков сторонников «нового слога Российского языка». «Вошло в обыкновение, — писал Шишков, — из него (то есть из суффикса ость. — В. В.) ковать новые слова без всякого разбора и внимания в свойство языка, которое одно в сем случае может предохранять от погрешностей»³. В качестве примера в данном случае А. С. Шишков ссылается на новое слово — ответственность. В другом месте тот же А. С. Шишков замечает: «другие из русских слов стараются делать нерусские: напр., будущность, настоящность и проч.»⁴. Как отмечено в работе G. Hüttl-Worth, слово будущность — новообразование Н. И. Новикова.

В 1818 году (8 апреля) Н. М. Карамзин писал П. А. Вяземскому: «Со временем будет у вас более легкости в слоге. Libéralité принадлежит к неологизму нашего времени. Я не мастер переводить такие слова. Знаю свободу: из нее можно сделать свободность, если угодно» ⁵.

Последователи и ученики Карамзина продолжали культивировать этот прием образования отвлеченных слов. Характерны рассуждения по этому поводу в письме П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу (от 22 ноября 1819 г.).

«Зачем не перевести nationalité — народность? Поляки сказали же: narodowość! Поляки не так брезгливы, как мы, и слова, которые не добровольно перескакивают к ним, перетаскивают
¹ Ср. в стихотворении Карамзина «К неверной»:
Никто б не захотел расстаться с здешним светом;

Тогда б человек был зависти предметом

Для жителей небес... (Сочинения, т. I, 1915, стр. 186.)
² См. Gerta Hüttl-Worth, Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert, Wien, 1956, S. 53 — 54.

³ А. С. Шишков, Собр. соч. и переводов, ч. V, СПб. 182S, стр. 29,

⁴ Там же, ч. II, стр. 23 — 24.

⁵ «Старина и новизна», 1897, кн. 1, стр. 49.
313

они за волосы, и дело с концом. Прекрасно! Слово, если нужно оно, укоренится...

Окончание ость — славный сводник; например: libéralité непременно должно быть: свободность, a libéral — свободностный. Вольно было Шишкову предавать проклятию: будущность»¹.

Любопытно также употребление слова народность в другом значении у Н. И. Тургенева в письме к тому же П. А. Вяземскому (от 18 февраля 1820 г.): «К сожалению, члены верховных мест в государстве большею частию и в сильной степени заражены еще татарскими предрассудками. Еще достойнее сожаления то, что эти татарские мнения пользуются некоторою народностью (popularite)» ².

Ср. в «Дневнике И. М. Снегирева» — под 1823 годом о разговоре с Н. А. Полевым: «Думали, как перевести originalité — естественность, подлинность, особенность, вм. национальность, народность» ³.

В «Записках одного молодого Россиянина» встречаются только такие отвлеченные слова (с суффиксом ость): «редкость и непостоянство счастия»; «нахожу средство облегчить бедность моего ближнего»; «все приметы сердечного развращения, все постепенности оного»; «наитрогательнейшая любезность в человеке есть мужественная, благородная искренность»; «свободность, легкость, простота»; «и сию тленность красоты приписывают употреблению водки»; «истинную приятность доставляет одно полезное».

Некоторые из этих слов, например свободность, приятность. (и во множественном числе приятности), постепенность (и во множественном числе постепенности), любезность, — часто употребляются в языке Карамзина и типичны для него.

Таким образом, Карамзин тщательно отбирает слова и выражения для характеристики внутренней жизни человека и создает новые фразеологические обороты, относящиеся к сфере обозначений чувств, настроений и их оттенков. Он разрабатывает литературную «психологическую терминологию», способы изображения душевной жизни. Многие, из них, правда, с очень существенными поправками, вошли в стилистику русской классической литературы XIX столетия. И в этом заключается огромное прогрессивное значение литературно-языковой деятельности Карамзина, несмотря на ее узкоклассовый характер, несмотря на социально-историческую ограниченность эстетики Карамзина. В сущности, и в стиле Карамзина обнаруживается типичный для его дворянского самосознания принцип социального компромисса. Необходимо учитывать также, что взгляды Карамзина на новую систему русского литературного языка в начале 90-х годов были
¹ «Остафьевский архив князей Вяземских», т. I, СПб. 1899, стр. 358.

² Там же, т.II, ч. I, СПб. 1899, стр. 21.

³ «Дневник И. М. Снегирева», М. 1904, т. I, стр. 25.
314

шире, свободнее, чем в последующие периоды его литературной деятельности.

Карамзин склонен облекать отвлеченные понятия в персонифицированные образы, которые окружаются лексикой и фразеологией светского дворянского быта. Например, образ счастья: «оно у каждого должно побывать в гостях»... «Я благодарю счастие за визиты его; стараюсь ими пользоваться, и ожидаю их без нетерпения. Иногда оно посещает меня в уединении, в тихих кабинетах натуры...»

Следует отметить также, что Карамзин, пользуясь для обозначения человеческих переживаний и настроений как именными, так и глагольными конструкциями, широко употребляет не только личные одушевленные динамически-глагольные способы передачи душевных движений (вроде «я почитал и любил Руссо», «мы чувствуем отвращение от зла»), но и отвлеченно-описательные, в которых в роли субъектов действия выступают обозначения чувств, явлений, свойств.

Например, «красноречие слез моих размягчило бы сердце и Гуронов и Лапландцев».

«Истинную приятность может нам доставлять одно полезное, или то, что улучшает физическое или духовное бытие человека», и т. п.

Таким образом, область лексического выражения чувств, настроений, переживаний, эмоциональных оценок включала в себя не только разные конструкции, но и разные категории абстрактных слов — существительных, затем имен прилагательных и глаголов. Очень показательно обилие эмоционально-оценочных имен прилагательных, а также выражающих душевные качества, свойства характера: «историю ужасных злодеяний»; «.ужасную пропасть, в которую они [пороки. — В. В.] влекут преступника»; «мысль о смерти была бы для меня не столь ужасна»; «наитрогательнейшая любезность в человеке есть мужественная, благородная искренность»; «надутые понятия о добродетели»; «сего искреннего мужа»; «всякое движение, всякое действие в природе должно быть кротко, и нежно, и тихо»; «любезнейшее для меня время года»; «чтобы глаза мои закрыл тот человек, который для меня всех любезнее, и чтобы смерть мою возвестил не грубый голос какого-нибудь Левита, а голос любезного соловья»; «восхитительный сон», «с пламенною, чистейшей любовью»; «нежнейшим лобзанием»; «милым своим родственником»; «сладостное, глубокое чувство любви;» «сия минута вожделеннее столетий», и т. п.

Ср.; «в тихих кабинетах натуры», «с тихим чувством удовольствия».

В заключение обзора лексики и фразеологии «Разных отрывков» можно остановиться на отдельных образах и выражениях, характерных для стиля Карамзина.

Так, в параллель к образу «железных стен, отделяющих
315

засмертие от предсмертия», которые хотелось бы хотя «на минуту превратить в в прозрачный флер», можно привести такие фразеологические серии из «Лиодора» («Моск. журнал», 1792, ч. V): «И часто, в веянии ветерка, несущегося от могилы вашей, слышу я голос, утешительный и любезный: одна тонкая завеса разлучает нас; скоро и она подымется!»

Ср. также в статье Карамзина «Прогулка» («Детское чтение для сердца и разума», ч. XVIII, 1789, стр. 168): «Подлинно, никогда человек столь сильно не ощущает сродства своего с духами, как в тихое время ночи, когда, удалясь от всех людей и забыв все мирское, смотрит на лазурное небо. Тогда кажется ему, будто весьма тонкая завеса сокрывает от него мир бестелесный. Нервы духовного зрения его чувствуют легкие сладостные впечатления духовных предметов, которых. лучи проницают сквозь сию завесу».

Там, там — это типичное для Карамзина выражение потусторонней жизни.

В «Разных отрывках»: «Есть ли бы железные стены, отделяющие засмертие от предсмертия, хотя на минуту превратились для меня в прозрачный флер, и глаза мои могли бы увидеть, что с нами делается там, там...»

Ср. в «Письмах русского путешественника» («Моск. журнал», ч. IV, издание второе, 1801, стр. 293) — в речи Лафатера: «Благодаря бога, ты дожила здесь до глубокой старости, — видела возростших детей и внучат своих, возростших во благочестии и добронравии. Они будут всегда благословлять память твою, и наконец с лицом светлым обнимут тебя в жилище блаженных. Там, там составим мы все одно счастливое семейство!»

Формула — там, там — типична для стихотворного стиля Карамзина. Она встречается, например, в концовке послания к И. И. Дмитриеву (1794):
...ангел мира освещает

Перед ним густую смерти мглу.

Там, там. — за синим океаном,

Вдали в мерцании багряном...¹
В переводной статье «Галилеево сновидение» («Моск. журнал», 1792, ч. VII, кн. третья, стр. 337): «Для того и в сей ветхой старости не престану я искать истины; ибо кто здесь искал ее, тому благо будет на небесах — каждое утвержденное познание, каждое уничтоженное сомнение, каждое открытое таинство, каждое прошедшее заблуждение есть семя или корень блаженства, там, там для нас расцветающего».

Ср. в стихотворении Карамзина «На смерть князя Г. А. Хованского»:
И там, и там, в жилище новом,

Найдутся радости для нас ².
¹ Н. М. Карамзин, Сочинения, т. 1, Пг. 1917, стр. 100.

² Там же, стр. 177.
316

Ср. в стихотворении «Прощание»:
Ударил час — друзья, простите!

Иду — куда, вы знать хотите?

В страну покойников — за чем?

Спросить там, для чего мы здесь, друзья, живем!¹
Слово флер одно из излюбленных в языке Карамзина. В «Разных отрывках»: «Есть ли бы железные стены, отделяющие засмертие от предсмертия, хотя на минуту превратилися для меня в прозрачный флер...»

Ср. в стихотворении в прозе «Новый год» (1792 г., ч. V, стр. 84):
Белый флер подымается на груди твоей.
В «Рыцаре нашего времени»:

«Голубые глаза Леоновы сияли сквозь какой-то флер, прозрачную завесу чувствительности».

Концовка, замыкающая «Разные отрывки», — «Мечта!» — характерный прием экспрессивного напряжения, нередкий в стиле Карамзина.

В статье «Афинская жизнь»:

«О друзья! все проходит, все исчезает! Где Афины? Где жилище Гиппиево? Где храм наслаждения? Где моя греческая мантия? — Мечта! Мечта!»

Ср. в стихотворении «Опытная Соломонова мудрость, или Мысли, выбранные из Экклезиаста»:
Во цвете пылких, юных лет

Я нежной страстью услаждался;

Но ах! увял прелестный цвет,

Которым взор мой восхищался!

Осталась в сердце пустота,

И я сказал: «Любовь — мечта!»²
Кроме того, вообще фразеология последнего «отрывка» из «Записок одного молодого Россиянина» находит себе соответствия в карамзинской «Песни мира» (1792);
Миллионы веселитесь,

Миллионы обнимитесь,

Как объемлет брата брат!

Лобызайтесь все сто крат!..

……………………………

Цепь составьте, миллионы,

Дети одного отца!

Вам даны одни законы,

Вам даны одни сердца!

Братски, нежно обнимитесь

И клянитеся — любить!

Чувством, мыслию клянитесь:

Вечно, вечно в мире жить!^3
1 Н. М. Карамзин. Сочинения, т. I, Пг. 1917, стр. 165.

² Там же, стр. 178.

³ Там же, стр. 56, 58.
317

Самые названия экзотических народов, которые с аристократическим высокомерием выделены Карамзиным, как образец твердых и холодно-жестоких характеров, с одной стороны, и как контраст «просвещенным европейцам», с другой — гуроны, лапландцы, жители Отагити — очень характерны именно для стиля Карамзина.

Лапландцы упоминаются в карамзинском переводе поэмы Галлера «О происхождении зла» (1786): «Среди ледяных гор живущие Лапландцы, где слабый жар изливающее солнце не вселяет побуждения к сластолюбию, суть также рабы пороков; они подобно нам нерадивы, исполнены скотских вожделений, суетны, корыстолюбивы, леностны, завистливы и злобны. Не все ли едино, рыбий ли жир или злато смертоносную вражду производит?»

Ср. в «Песне»:
Ах! лучше по лесам скитаться,

С Лапландцами в снегу валяться

И плавать в лодке по морям,

Чем быть плаксивым Селадоном...¹
Ср. в переводе Карамзина из сочинения Бонне «Созерцание природы (Постепенность человечества)»: «Обойди все народы земные, рассмотри жителей одного государства, одной провинции, одного города, одного местечка — что я говорю! — посмотри на членов одного семейства, и тебе покажется, что каждый человек составляет особливый род.

После Лапландского карлы посмотри на великана земель Магелланских (т. е. на Патагонца)... Нечистоплотности Готтентотов противупоставь чистоплотность Голландцев. От жестокого людоеда перейди поскорее к человеколюбивому Французу. Поставь глупого Гурона против глубокомысленного Англичанина» («Детское чтение для сердца и разума», ч. XVII).

Из «Московских ведомостей» (1795, № 29, статья «Отагити»):

«Примечания достойно то, что в Отагити пляшут только одни женщины, а мужчины никогда. Пляска сия состоит в скором движении рук и пальцев, под голос песен; впрочем, ногами они почти не трогаются; иногда же становятся на колени и кривляются весьма неприятным образом. Праздничная одежда сих танцовщиц похожа на робу и спускается немного с плеч: на голову надевают оне сплетенную из человеческих волос шапку и украшают ее благовонными цветами» («Москвитянин», 1854, № 7, стр. 35).

Таким образом, Карамзин старается по-новому распределить экспрессивные оттенки речи. Вырабатывая новые способы выра-
¹ Н. М. Карамзин, Сочинения, т. I, Пг. 1917, стр. 132.
318

жений и изображений чувств и настроений интеллигентного россиянина, Карамзин прибегает к различным выразительным средствам языка, находя их не только в составе словаря, но и в сфере синтаксиса.
7
Анализируя стиль Карамзина, нельзя ограничиться характеристикой только лексики и фразеологии. Индивидуальные черты карамзинского стиля, своеобразие и острая направленность его стилистической реформы не менее ярко сказываются в особенностях синтаксиса. По синтаксису сочинения Карамзина резко выделяются среди разнообразной литературной продукции начала 90-х годов XVIII века.

В области синтаксиса сразу же бросаются в глаза выдвинутые Карамзиным новые принципы синтагматического построения и членения речи. Карамзин стремится к широкому и разнообразному использованию разных способов лексико-синтаксической симметрии. Само собою разумеется, что сюда должны быть отнесены не только все виды лексико-синтаксических повторов, подхватов и соответствий, но и всевозможные формы контрастов и сознательно, иногда каламбурно задуманных несоответствий. Карамзин противопоставляет «зыблющимся», «круглым или умеренным», а также «отрывным» периодам ломоносовского типа новую технику периодической речи, основанной на интонациях «чувствительности». «Язык наш, — писал Карамзин в статье «О любви к отечеству и народной гордости» (1802), — выразителен не только для высокого красноречия, для громкой живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах».

Карамзин разрабатывает индивидуализированную и эмоционально-психологизированную систему экспрессивного синтаксиса. Устанавливается твердый порядок слов, и все отступления от этого естественного словорасположения имеют ярко выраженную эмоционально-смысловую мотивировку. Широко применяется прием инверсий, особенно имен прилагательных.

Например: «Тут слезы рекою быстрою полились бы из глаз моих».

«Все народы земные погрузились в сладостное, глубокое чувство любви».

«Блаженство или мучение души будет состоять в воспоминании прошедшей жизни, добродетельной или порочной», и т. п.

Устранен прием включения в структуру сложного предложения или периода побочных звеньев и побочных придаточных предложений. Разрыв интонационной линии предложения, обычный в прежней традиции прозы, разрушал ритмическую строй-
319

ность интонационно-мелодического движения, отбрасывая отдельные члены господствующего предложения, особенно часто глаголы, на конец утомительного периода. Создавались постоянные перебои логической цепи и синтаксических форм. Только при зрительном охвате можно было уловить здесь систему смысловых соотношений.

Последовательное проведение нового интонационного принципа вело к исключению многих форм подчинения и соподчинения предложений, к отбору и предпочтительному употреблению строго определенных типов синтаксической связи.

Для усиления эмоционально-интонационных напряжений и падений в строении периода, взамен приема разносоюзных сцеплений, выдвинут принцип бессоюзного или тавто-союзного сочетания однородных фраз или фразовых комплексов. Например: «Я хотел бы умереть в любезнейшее для меня время года, весною, когда цветы и зелень бывают одеждою природы; ...хотел бы, чтобы глаза мои закрыл тот человек, которой для меня всех любезнее, и чтобы смерть мою возвестил не грубый голос какого-нибудь Левита, а голос любезного соловья — хотел бы, чтобы в гроб бережно положили меня те люди, которых спокойствие берег я в жизни своей; чтобы прах мой погребли подле дороги и чтобы сие место, обсаженное цветами благовонными и вечнозелеными деревьями, не ужасало прохожих — хотел бы, чтобы на белом камне, которой покроет могилу мою, вырезали сии слова: Друзья! не бойтесь смерти! она есть восхитительный сон; хотел бы, наконец, чтобы надпись сия — была для всех справедлива».

Сложности морфологически выраженных синтаксических связей, характерной для синтаксиса предшествующей эпохи, противопоставлен принцип узорной конфигурации лексических элементов, которые и морфологически и семантически, а также синтагматически могут быть соотнесены. Подвергаясь в составе периода или большего композиционного отрезка разнообразным приемам симметрического расположения, они рождали строгую систему эмоционального ритма, иногда даже как бы иллюзию строфического членения. Как бы волны эмоций, «чувствительности», ритмически колебали словесный поток.

Вместе с тем распределение интонационных акцентов на семантически созвучных или контрастных синтагмах создавало «кантилену», эмоционально напряженное мелодическое движение.

Выступали формы параллельных лексических цепей — с вариациями в словорасположении, то противоречивых по смысловой окраске, то эмоционально все более и более впечатляющих; пестрели приемы анафорических сцеплений, подхватов, повторов, контрастов и т. п. принципы симметрии или целесообразной, т. е. эмоционально мотивированной асимметрии (своего рода — «стройной асимметрии»).
320

Вот несколько примеров из «Разных отрывков»; «...И когда бы обнялись они; когда бы клики дружелюбия загремели в неизмеримых пространствах воздуха; когда бы житель Отагити прижался к сердцу обитателя Галлии и дикий Американец, забыв все прошедшее, назвал бы Гишпанца милым своим родственником; когда бы все народы земные погрузились в сладостное, глубокое чувство любви: тогда бы упал я на колени, воздел к небу руки свои и воскликнул: Господи! ныне отпущаеши сына твоего с миром...»

Ср. также: «Есть ли бы я был старшим братом всех братьев сочеловеков моих, и есть ли бы они послушались старшего брата своего, то я созвал бы их всех в одно место, на какой-нибудь большой равнине, которая найдется, может быть, в новейшем свете, — стал бы сам на каком-нибудь высоком холме, откуда бы мог обнять взором своим все миллионы, биллионы, триллионы моих разнородных и разноцветных родственников, — стал бы. и сказал им — таким голосом, который бы глубоко отозвался в сердцах их, — сказал бы им: Братья!..»

Повышение произносительно-акустического веса синтагм и периодов соединялось с требованием «легкого и непринужденного» течения речи, то есть с принципом благозвучного, ритмически упорядоченного сочетания слов и фраз. По отношению к стилю Карамзина особенную цену получают вопросы звуковой изобразительности; изменений в эмоциональной окраске, как бы рассчитанных на звучание фраз, вопросы экспрессивной семантики словесного ритма. Анализ с этой точки зрения прозы Карамзина, бывшей образцом для последующих стилистик, приводил авторов их (например, Греча в его «Хрестоматии») к таким сентенциям: «Для соблюдения легкого и непринужденного течения речи должно избегать сбивчивого и кудрявого словорасположения... Иногда изображается самими звуками и движением речи ее содержание... Словами может изображаться движение и медленность (скок в лодку... протягивается), ощущения: и в прозе гнев говорит скоро и кратко, веселость — легко; уныние — протяжно»... Ср. в «Разных отрывках»: «обнять взором своим все миллионы, биллионы, триллионы разнородных и разноцветных родственников». Ср. также: «Я не могу перенести восторга своего — приими дух мой — я умираю!»

Приподнятая эмоциональная пульсация декламационной речи, естественно, должна сочетаться с разнообразием эмоциональных интонаций, восклицаний и вопросов, разные экспрессивно-смысловые и модальные функции которых Карамзин стремился осознать и художественно развить, создавая из них многообразие мелодических форм речи.

Проблемы ритмической симметрии, звукового благозвучия, мелодического разнообразия, вообще напряжение произноси-
321

тельно-акустической стороны речи, естественно, влекли Карамзина к переносу в прозу стиховых конструкций и синтаксических приемов. В области стихотворного языка гораздо раньше и полнее были осознаны эмоционально-смысловые функции соответствующих синтаксических средств. Но было бы наивно видеть в этом союзе прозы с стиховой культурой цель стилистических преобразований Карамзина и их центр. Гораздо важнее в стилистике Карамзина момент отбора и разнообразного употребления синтаксических средств, свойственных предшествующей русской литературно-художественной прозе, с точки зрения соответствия их тем основным экспрессивно-семантическим тональностям, которые возобладали в лексике Карамзина.

Карамзин драматизирует синтаксис. Он строит повествование в форме разговорного монолога, обращенного к друзьям или слушателям. В связи с этим синтаксический строй речи приобретает разнообразную эмоциональную окраску. Сменяются разные экспрессивно-модальные типы предложений; слышатся интимные интонации, восклицания, обращения к друзьям, направленные к ним вопросы, просьбы, уверения. «Записки» имеют форму не то писем, не то исповеди.

Например: «Перестаньте, друзья мои, жаловаться на редкость и непостоянство счастия! Сколько людей живет на земном шаре! А оно у каждого должно побывать в гостях — Монтескьйо говорит, один раз, а я говорю, несколько: — как же вы хотите, чтобы оно от вас никогда не отходило?»

Ср.: «Сколько подобных заблуждений и в философских системах!»

«...и смерть моя была счастливее жизни ангелов. — Мечта!»

Для стиля Карамзина характерны лексические и синтаксические антитезы, контрастные сопоставления и противопоставления: «...в беседе с лучшими из смертных, давно и недавно живших».

«...в то время, когда я, бедный, нахожу средство облегчить бедность моего ближнего».

Ср.: «Злодей не сделался бы злодеем, есть ли б он знал начало и конец злого пути».

«Кто многоразличными опытами уверился, что человек всегда человек; что мы имеем только понятие о совершенстве и остаемся всегда несовершенными...»

Тавтологическое предложение (с тем же словом в составе подлежащего и сказуемого) близко к афористическому каламбуру: «Все же известия, которые выдаются за газеты того света, суть к сожалению — газеты (то есть басни)!»

К этому приему лексико-синтаксических антитез примыкает принцип построения предложений, описанный и предписанный в «Риторике» Ломоносова, посредством «сопряжения» подлежа-
322

того и сказуемого «некоторым странным, необыкновенным или чрезъестественным способом»¹.

Например: «Описывать нас светлыми, легкими, летающими из мира в мир (зачем, s'il vous plait?), одаренными шестью чувствами (для чего не миллионами чувств?), есть — говорить, не зная что».

Ср. в стихотворении «Дарования»:
Кому служить есть — быть счастливым,

Кого гневить — себя терзать,

Любить есть — быть добролюбивым

И ближних братьями считать...
«Верх удовольствия есть предел пользы».

Ср.: «И смерть моя была бы счастливее жизни ангелов».

«Я уверен, что многое, казавшееся ему прекрасным в утреннем восторге сочинения, покажется ему тогда — галиматьею».

Уже из «Разных отрывков» Карамзина видно, как глубоки и многообразны были формы и виды связи стиля и идеологии Карамзина с современными ему литературными течениями России и Запада. Видно и то, что проблема семантических и стилистических соотношений, а тем более идеологических контрастов между творчеством Карамзина и творчеством Радищева не может быть разрешена без детального, всестороннего анализа стиля и идеологии литературно-художественных и публицистических произведений того и другого писателя на разных этапах их литературной деятельности. Поэтому задача пополнения состава сочинений Карамзина неизвестными, еще не включенными в широкий литературный оборот его статьями и стихотворениями является в настоящее время чрезвычайно актуальной, требующей быстрых и верных решений.
¹ М. В. Ломоносов, Полн. собр. соч., т. 7, изд. АН СССР, М. — Л. 1952, стр. 204 — 205