Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
ГЛАВА III. НЕИЗВЕСТНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ Н. М. КАРАМЗИНА «СТРАННЫЕ ЛЮДИ» 1 В части V «Московского журнала» (январь 1792, книжка первая, стр. 12 — 15) помещено сатирическое стихотворение («притча») под заглавием «Странные люди (Подражание Лихтверу)». Под ним нет подписи автора. Оно, несомненно, принадлежит Карамзину, хотя и не помещалось ни в одном из собраний и изданий его стихотворений. Не включил его и проф. В. В. Сиповский в Академическое издание сочинений Н. М. Карамзина (т I 1917). М. Г. Лихтвер (1719 — 1783) — один из влиятельных и любимых немецких баснописцев середины и второй половины XVIII века. Его басни и небольшие повести (Erzählungen) пользовались большой популярностью. Любопытные свидетельства об этом можно извлечь из переводов басен Лихтвера на французский язык. Сам автор выступил с тонким прозаическим переложением своих басен на французский язык: Fables nouvelles. Divisées en quatre livres. Traduction libre de l'Allemand de Monsier Lichtwer. A Strasbourg chez S. G. Bauer et se trouve à Paris, chez Langlois 17631. Характерны также переводы на французский язык сборников лучших басен, изданных в Германии; и здесь имя Лихтвера стоит в одном ряду с именами Геллерта и Лессинга: Choix de plus belles fables qui ont paru en Allemagne de Gellert, Lichtwer, Lessing. 1782. 1 См. Magnus Gottfried Lichtwers Schriften. Herausgegeben von seinem Enkel Ernst Ludwig Magnus von Pott. Mit einer Vorrede und Biographie Lichtwers von Friedrich Kramer, Haberstadt, 1828, S. XXXVII. 324 К произведениям Лихтвера, к его басенному творчеству могли влечь Карамзина гуманизм Лихтвера и его моральная настроенность. Во всяком случае, очень симптоматично, что Карамзин, поставив задачу — противопоставить свой образ мыслей и итоги своего путешествия в Западную Европу моральному состоянию и времяпрепровождению преобладающей части русского дворянства, обратился к поэзии М. Г. Лихтвера, к его образам. Вот текст карамзинского стихотворения «Странные люди»: Клеант объездил целый свет И, видя, что нигде для смертных счастья нет, Домой к друзьям своим с котомкой возвратился. Друзья его нашли, что он переменился Во многом, но не в дружбе к ним. По зимним вечерам рассказывал он им, Что чудного ему в подсолнечной встречалось И с ним самим случалось. Однажды он сказал: «Вы знаете, друзья, Что есть на свете сем Гиганты Патагоны И дикие Гуроны (А сколько верст до них, исчислю после я), Подалее на юг живет народ чуднейший, Гораздо их страннейший. О людях сих нигде я в книгах не читал; Нигде подобных им и в свете не видал: От утра до ночи сидят они как сидни, Не пьют и не едят, Не дремлют и не спят, Как будто нет в них жизни. Хотя б над ними гром гремел И армии вокруг сражались; Хотя б небесный свод горел, Трещал и пасть хотел: они б не испугались И с места б не сошли, быв глухи и без глаз. Хотя по временам они и повторяют Какие-то слова, при коих всякий раз Глаза свои кривляют; Однако же нельзя совсем расслушать их. Я часто подле них Стоял и удивлялся, Смотрел и ужасался. Поверьте мне, друзья, что образ сих людей Останется навек в душе моей. Отчаяние, ярость, Тоска и злая радость Являлись в лицах их. Они казались мне Как Эвмениды злобны, Плутоновым судьям1 угрюмостью подобны И бледны, как злодей в доказанной вине. «Но что же ум их занимает? — Спросили все друзья. — Не благо ли людей?» — Ах, нет! О том никто из них не помышляет. «Так, верно, мыслию своей В других мирах они летают?» — Никак! 1 То есть Миносу и прочим, которые у Плутона судили мертвых. 325 «И так О камне мудрых рассуждают? Или хотят узнать, как тело в жизни сей Сопряжено с душой? Или грустят о том, что много нагрешили?» — Нет, все не то, и вы загадки не решили. «Так отчего ж они не пьют и не едят, Молчат и целый день сидят, Не видят, не внимают? Что ж делают они?» — Играют!!! Это стихотворение, принадлежность которого Карамзину с несомненностью может быть доказана анализом его языка, стиля и идейного содержания, очень важно для исследователя истории творчества Карамзина. В третьей книге басен Магнуса Готтфрида Лихтвера (М. G. Lichtwers, Konigl. Regierungs-Rats im Furstentum Halberstadt, Fabein in vier Büchern von dem Verfasser selbst herausgegeben)1 находится следующее стихотворение, озаглавленное DIE SELTSAMEN MENSCHEN Ein Mann, der in der Welt sich trefflich umgesehn, Kam endlich heim von seiner Reise, Die Freunde liefen schaarenweise, Und grüßten ihren Freund; so pflegt es zu geschehn, Da hieß es allemal: Uns freut von ganzer Seele Dich hier zu sehn, und nun: Erzähle. Was ward da nicht erzahlt? Hört, sprach er einst, ihr wißt, Wie weit von unsrer Stadt zu den Huronen ist,. Eilf hundert Meilen hinter ihnen, Sind Menschen, die mir seltsam schienen, Sie sitzen oft bis in die Nacht, Beisammen fest auf einer Stelle, Und denken nicht an Gott noch Holle. Da wird kein Tisch gedeckt, kein Mund wird naß gemacht, Es könnten urn sie her die Donnerkeile blitzen, Zwei Heer' im Kampfe stehn; sollt' auch der Himmel schon Mit Krachen seinen Einfall drohn, Sie blieben ungestoret sitzen. Denn sie sind taub und stumm; doch läßt sich dann und wann Ein halbgebrochner Laut aus ihrem Munde horen, Der nicht zusammen hangt, und wenig sagen kann, Ob sie die Augen schon darüber oft verkehren. Man sah mich oft erstaunt zu ihrer Seite stehen, Denn wenn dergleichen Ding geschieht, So pflegt man öfters hinzugehen, Daß man die Leute sitzen sieht. Glaubt, Brüder, daß mir nie die gräßlichen Geberden Aus dem Gemüte kommen werden, Die ich an ihnen sah; Verzweiflung, Raserei, Boshafte Freud' und Angst dabei, Die wechselten in den Gesichtern. 1 Первое издание басен Лихтвера вышло в 1748 году, второе, улучшенное, в 1758, третье, исправленное и дополненное — в 1761. 326 Sie schienen mir, das schwor ich euch, An Wut den Furien, an Ernst den Höllenrichtern, An Angst den Missetätern gleich. Allein, was ist ihr Zweck? So fragten hier die Freunde, Vielleicht besorgen sie dieWohlfahrt der Gemeinde? Ach nein! So suchen sie der Weisen Stein? Ihr irrt. So wollen sie vielleicht des Zirkels Viereck finden? Nein! So bereun sie alte Sünden? Das ist es alles nicht. So sind sie gar verwirrt, Wenn sie nicht hören, reden, fuhlen, Noch sehn, was tun sie denn? Sie spielen1. Притча Лихтвера соответствовала ситуации и идеологическому самосознанию Карамзина. Выбор ее как базы собственной аллегорической декларации со стороны Карамзина, желавшего после своего путешествия в Европу честно и открыто объясниться с своим масонским содружеством, был очень удачен. Нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что хотя Карамзин назвал свое сочинение «подражанием Лихтверу» и тем самым освободил себя от приемов буквального или соотносительного перевода, от воспроизведения ритмико-мелодической структуры басни Лихтвера, он все же довольно точно в отдельных строках и даже частях своего стихотворения следовал за текстом лихтверовской «притчи», однако он только приспособил басню Лихтвера к своей индивидуальной исповеди, придав ей не только черты своего стиля, но и свой индивидуальный эмоционально-идеологический колорит. В стихотворении «Странные люди» появляется имя Клеанта, который поглощен или занят мечтой о счастье человечества и который возвращается домой с горестным сознанием, что «нигде для смертных счастья нет». На плечах его или в руке(?) — «котомка», о которой у Лихтвера не упоминается. И далее все, что говорится о друзьях и их восприятии отношения к ним вернувшегося путешественника, — все это носит очень личный, «карамзинский» характер. Соответственно и диалог между путешественником и друзьями меняет свою форму и содержание — применительно к индивидуальной психологии и идеологии Карамзина. Таковы вопросы, не находящие соответствия в басне М. Г. Лихтвера: Так, верно, мыслию своей В других мирах они летают?.. …………………………….. Или хотят узнать, как тело в жизни сей Сопряжено с душой? Таким образом, стихотворение «Странные люди» может быть изучаемо и рассматриваемо в двух планах: 1) как «подражание Лихтверу», а частично и как перевод его притчи «Die seltsamen 1 М. G. Liсhtwer, Fabein in vier Büchern von dem Verfasser setbst herausgegeben. Vierte Auflage, mit Kupfern. Berlin — Stralsund, 1775, Drittes Buch, S. 99 — 100. 327 Menschen» и 2) как литературно опосредствованное выражение впечатлений и чувствований самого Карамзина, «русского путешественника». Прежде всего это стихотворение говорит о том, что тесные идейные связи Карамзина с его ближайшими друзьями из новиковского масонского круга после возвращения Карамзина из путешествия по Европе не порвались, они стали лишь сложнее. В этом отношении характерны вопросы, задаваемые вернувшемуся путешественнику его друзьями, которые нашли, что он переменился — Во многом, но не в дружбе к ним. Эти строки близко напоминают выражения из письма Н. М. Карамзина А. М. Кутузову (от 11 ноября 1790 г.): «Я приехал. Когда-то вы приедете, любезнейший брат? О себе могу сказать только то, что мне скоро минет уже двадцать пять лет, и в то время как мы с вами расстались, не было мне и двадцати двух. Есть ли я переменился, то по крайней мере не в любви моей к вам»1. Вместе с тем многие из старых друзей Карамзина (даже А. И. Плещеева) упрекали его в изменении или охлаждении прежних дружеских отношений. В письме к А. М. Кутузову (от 21 июня 1791 г.) А. И. Плещеева жаловалась на Карамзина: «А друг мой Николай Михайлович совсем переменился. Не только не находит со мною удовольствия, но уже всеминутно скучает. Выговоры мои ему надоели... Вот говорят, что дружбы ничего на свете нет лучше, что она вечная и измены в ней не бывает»2. Опасения друзей, что путешествие по чужим краям произвело большую перемену в Карамзине, в его взглядах, оценках и отношениях, были очень сильны. Та же А. И. Плещеева (от 7 июля 1790 г.) упрекала самого Карамзина: «Но я уверена, и уверена -совершенно, что проклятые чужие края сделали с тебя совсем другого: не только дружба наша тебе в тягость, но и письма кидаешь не читав!» И тут же: «Очень много надобно тебе назад оглянуться и подумать, что ты был в Москве, какое имел сердце и как мыслил; не то из тебя проклятые чужие края сделали»3. В письме к А. М. Кутузову (вт 10 ноября 1790 г.) А. И. Плещеева сетовала: «Я многое вижу в нем не то, чего бы я желала... Я всякий день его вижу, но вижу не того, который поехал от меня... Желала бы чрезвычайно я иметь столько разума, чтобы возвратить себе прежнего моего друга, того же Рамзея, который от нас поехал; но нет, не закрыты мои глаза на его перемену, кажется, или я вижу ясно, что он совсем другой и, что всего еще хуже, что он думает, что он теперь лучше, 1 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века, стр. 30 — 31. 2 Там же, стр. 130. 3 Там же, стр. 2 — 3. 328 нежели был...»1 «Перемена его состоит еще в том, что он более стал надежен на себя, как вы сие и предвидели. Предвидели вы и то, что журнал он выдавать станет. Я к вам посылаю объявление»2. 2 Карамзин, автор «Писем русского путешественника», начавший рассказывать своим друзьям о странах, людях, их культуре и быте, естественно, связывает и тему игры и образы игроков с сюжетной рамкой повести о путешествии. Игроки в соответствии с образами басни Лихтвера «Die seltsamen Menschen» изображаются как особое племя, живущее в неведомой стране. Это — «странные люди»... Автобиографический элемент, подвергающийся оригинальной литературной стилизации, в той или иной форме содержится во всех сочинениях Карамзина. С этой чертой литературного творчества Карамзина связаны многие идейно-философские и экспрессивно-художественные своеобразия его стиля. Но личное, «субъективное» в стиле Карамзина лишено личностного, индивидуального -колорита. Оно всегда является лишь формой обобщенного, правда, социально не дифференцированного, абстрактного изображения современного человека или судьбы человека вообще. Оно очень отвлеченно, лишено непосредственного конкретно-политического или жизненного содержания. Вот почему Карамзин так охотно воспользовался близкими ему образами и поэтическим движением басни М. Г. Лихтвера. Весь строй карамзинского стихотворения уводит от тех детальных реальных образов и картин, которые привычно сочетались в простом стиле второй половины XVIII века с представлением или описанием игроков. Впрочем, есть здесь и некоторые, хотя и случайные, соответствия. Например, у В. И. Майкова в поэме «Игрок Ломбера»: Уж три дня, как они не пили и не ели; Три раза солнца луч в игре их освещал, И три раза их мрак вечерний покрывал; И, утомленные веселою работой, Три раза спорили со гладом и с дремотой 3. В письме к Лафатеру Карамзин сообщал, как, покинув военную службу и уже на восемнадцатом году оказавшись в отставке, он «позволял себе наслаждаться удовольствиями большого света». В это время он «сделался большим любителем светских развлечений, страстным картежником» (ich ward ein großer Liebhaber von alien weltlichen Lustbarkeiten und auch ein hitziger 1 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века, стр. 29. 2 Там же. 3 «Ирои-комическая поэма». Редакция и примечания Б. В. Томашевского, стр. 101. 329 Kartenspieler). «Однако же, — продолжал Карамзин, — благое провидение не захотело допустить меня до конечной погибели; один достойный муж открыл мне глаза, и я сознал свое несчастное положение. Сцена переменилась. Внезапно все обновилось во мне»1. Типичны и показательны те вопросы и предположения, которые были высказаны друзьями по поводу поведения «сидней»: «Но что же ум их занимает? — Спросили все друзья. — Не благо ли людей?» (У Лихтвера: die Wohlfahrt der Gemeinde.) «Благо людей», или «общее благо» — это, по Карамзину, цель жизни всякого истинного гражданина. Обращаясь к Лафатеру, Карамзин писал: «Неужели же тот, кто посвятил все дни и все часы своей жизни на пользу человечества, тот, кто так занят, что никогда не имеет отдыха и не может думать, если смею так выразиться, о частной пользе, чтобы не терять из виду общего блага, — неужели такой человек должен жертвовать хотя бы несколькими минутами своего кратковременного сна для переписки с юношей?..»2 Но Карамзин вкладывает в термин «благо людей» очень абстрактный, пассивный и идеалистически-неопределенный смысл. В карамзинском переводе повести г-жи Жанлис «Пустынник» («Детское чтение для сердца и разума», XV, 1787) читаем: «Семь лет живу я в этом уединении, — сказал пустынник, — в жизни своей имел я великие огорчения и лишился многого такого, что было драгоценно моему сердцу; но, благодаря бога! я нашел утешение в лучшем понятии о истинном человеческом благе — понятии, которое сообщили мне науки, сообщив мне лучшее понятие о всем определяющем нас». И позднее в статье «Что нужно автору» Карамзин заявил, что «неограниченное желание всеобщего блага» — основа общественной жизни и литературного творчества. «Но есть ли всему горестному, всему угнетенному, всему слезящемуся открыт путь в чувствительную грудь твою; есть ли душа твоя может возвыситься до страсти к добру; может питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага: тогда... ты не будешь бесполезным писателем». Отрицательный ответ на вопрос, не занимает ли странных людей благо людей, заставил друзей путешественника Клеанта высказать новую, и притом совершенно самостоятельную, не подсказанную Лихтвером догадку: Так, верно, мыслию своей В других мирах они летают? 1 «Переписка Карамзина с Лафатером», «Сб. ОРЯС АН», ч. LIV, № 5, СПб. 1893, стр. 6-7. 2 Там же. стр. 13 — 14. 330 Фразеология этого вопроса ведет нас к «Разным отрывкам (Из записок одного молодого Россиянина)» («Московский журчал», 1792, ч. VI), принадлежность которых Карамзину доказана в предшествующей главе. Здесь Карамзин рассуждает: «Как может существовать душа по разрушении тела, не знаем; следственно, не знаем и того, как она может мучиться и блаженствовать. Говорят — и сам Руссо говорит — что блаженство или мучение души будет состоять в воспоминании прошедшей жизни, добродетельной или порочной; но то, что составляет добродетель или порок в здешнем мире, едва ли покажется важною добродетелию и важным пороком тому, кто выдет из связи с оным. Описывать нас светлыми, легкими, летающими из мира в мир (зачем, s'il vous plait?), одаренными шестью чувствами (для чего не миллионами чувств?), есть — говорить, не зная что». Любопытно, что те же вопросы, которые задаются друзьями путешественнику, почти в такой же словесной форме возникают и в гораздо более позднем произведении Карамзина: «Разговор о счастии. Филалет и Мелодор» (1797). Этими вопросами начинается беседа Филалета с Мелодором о счастии. «Филалет. Что, если смею спросить, занимает твое глубокомыслие? Философский камень, беспрестанное движение, связь души с телом, средство сделать безумцев умными: не правда ли? Мелодор. Ты почти угадал. Я думал... о средстве быть счастливым в жизни. Это стоит философского камня»1. Ср. в «Послании к А. А. Плещееву»: Скорее, друг мой, ты найдешь Чудесный философский камень, Чем век без горя проживешь. Япетов сын эфирный пламень Похитил для людей с небес, Но счастья к ним он не принес. «Камень мудрых» — имя масонской панацеи. Поиски способов изготовления камня мудрых, или философского камня, рассуждения о камне мудрых составляли характерную черту масонского учения. Эта алхимическая фантастика горячо интересовала кружок московских розенкрейцеров. Увлечения ею нашли выражение в издании Н. И. Новиковым и И. Лопухиным многих переводных алхимических сочинений, посвященных вопросу о камне мудрых. Таковы, например: «Химическая псалтырь, или Философические правила о камне мудрых» (1784) Парацельса — -знаменитого средневекового врача, алхимика и теософа; «Колыбель камня мудрых, описанная неизвестным Шевалье» и проч. (Москва, 1783. В вольной типографии И. Лопухина); «Gemma magica, или Магический драгоценный камень, то есть краткое изъяснение книги натуры по седми величайшим 1 Н. М. Карамзин, Сочинения, 1820, т. VII, стр. 157. 331 листам ее, в которой можно читать Божественную и Натуральную премудрость, написанную перстом божиим» (Москва, в типографии Лопухина, 1784) и др. под. (Ср. «Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть различного и весьма важного содержания», 1783; здесь содержится учение о «великом деле», то есть о добывании золота и философского камня.) Есть указания на то, что учитель Карамзина, вождь московских розенкрейцеров профессор Шварц, «привез с собой из Германии prima et secunda materia золота, что показывалось только избранным или легковерным братьям, и то с особенной таинственностью для усиления их веры в орден»1 О камне мудрых можно прочитать в той же пятой части «Московского журнала» в статье «Жизнь и дела Иосифа Бальзамо, так называемого графа Калиостро»: «В свете немало таких людей, которые чрезмерно привязаны к химии и все еще надеются разоблачить и продлить жизнь свою посредством камня мудрых». И здесь же — при изложении системы египетского масонства, изобретенной Калиостро: «В сей системе обещает он ученикам своим довести их до совершенства посредством физического и нравственного возрождения, открыть им первую материю или камень мудрых, и акцию, которая в человеке консолидирует (утверждает) крепчайши силы юности, делает его бессмертным, и через то доставить им пятиугольник, который возвращает человеку его невинность, наследственным грехом утраченную» (стр. 236). Любопытно в этой же статье о Калиостро описаний методов физического возрождения с помощью «первой материи» или «камня мудрых» (стр. 250 — 253)2. Необходимо помнить, что ближайший друг Карамзина А. А. Петров перевел с немецкого один из наиболее популярных масонских трактатов о камне мудрых — «Хризомандер». А. М. Кутузов перевел книгу Б. Парацельса «Химическая псалтырь, или Философические правила о камне мудрых». Известно, что проблема панацеи, камня мудрых, очень волновала И. П. Тургенева, который обратил Н. М. Карамзина 1 «Русский архив», 1874, № 1 — 6, стр. 1031 — 1042. 2 Перевод этой статьи, несомненно, принадлежит Карамзину. К третьей главе — «Каким образом Калиостро распространил свое египетское масонство» — сделано следующее примечание: «Я сократил сию главу и перевел только то, что мне казалось, интересным. К.» (т. е. Карамзин) («Московский журнал», 1792, ч. V, стр. 254). Переложение на русский язык сделано не с итальянского оригинала, а с немецкого перевода (Ягемана). Карамзин сопроводил «Предуведомление немецкого переводчика» таким заявлением от себя: «Думая, что описание Калиостровой жизни должно быть интересно для всех тех, которым только известно имя его, сообщаю оное в «Московском журнале». Итальянского оригинала у нас нет. В Москву присланы только французский и немецкий переводы, из которых я взял за основание последний, имею причину думать, что он вернее. Виланд издал его в своем Журнале и приобщил к нему свои примечания, которые в русском переводе означены литерою „В” («Московский журнал», ч. IV, кн. 2, стр. 208). 332 в масонство. Среди бумаг Тургенева сохранилась его проповедь, посвященная вопросу о таинстве или тайне масонства, от которой зависит «может быть, судьба человечества». «Розенкрейцер имеет право надеяться, что орден, „принявший и сохраняющий великое таинство таинств, дает каждому своему сочлену в надлежащее время предохранительное средство от скудости и болезней” и „от несносной бедности”». Очевидно, И. П. Тургенев увлекался алхимическими тайнами, в том числе и жизненным эликсиром и камнем мудрых1. Вопрос о камне мудрых имел не только натур-философский, мистический характер, но и некоторый, хотя и довольно своеобразный, утопический, общественно-политический смысл. С одной стороны, по учению алхимиков, разделявшемуся многими московскими розенкрейцерами, «каждое тело сострит из трех начал: соли, серы и Меркурия. Поэтому каждый металл имеет в себе скрытыми другие металлы. Золото — самый совершенный металл, так как в нем находятся в одинаковой пропорции все три начала. Все металлы живут тою же жизнью, что и растения, и стремятся сделаться золотом; разница между ними и золотом только в пропорции. Алхимики искали «семя металлов»; его следовало извлечь, высушить и растереть в порошок: так получается философский камень»2, или камень мудрых. С другой стороны, камень мудрых — это «панация» или «всеобщее, универсальное лекарство». Он должен освободить человечество от страданий и болезней. И он же должен был устранить контраст богатства и нищеты, экономические неурядицы и неустройства социального строя. А. Семека указал на масонскую рукопись, посвященную вопросу о том, надо ли стремиться к открытию камня мудрых. Обсуждение вопроса происходит в форме диалога между старцем и юношей. Старец указывает на опасности, сопряженные с владением тайной философского камня. Обогащение уводит от внутреннего совершенствования, от деятельной, смиренно-мудрой жизни, от вечного спасения. Юноша же мечтает: «Если бы у меня был камень мудрых, то помощью своего богатства я бы, во-первых, сделал много добра бедным и исцелил бы больных, а во-вторых, приобрел бы много сведений в высоких и таинственных науках, узнал бы совершеннее бога, узнал бы, как природа все производит». Старцу в конце концов в трактате этом удается освободить юношу от опасной страсти 1 Е. И. Тарасов, Московское общество розенкрейцеров. «Масонстве в его прошлом и настоящем», т. II, М. 1915, стр. 14 — 15. Впоследствии, в показании на допросе, Тургенев говорил о масонстве так: «Учение си« состоит в снискании великого таинства или magisterium, кое только тот получит, кто удостоится чрез исправление нравственного характера душевного сделаться столь совершенным, сколь человеку возможно быть. А посему и тайны ордена сей один только в существе ее знать может» (там же, стр. 15 — 16). 2 Ал. Семека, Русские розенкрейцеры и сочинения императрицы Екатерины II против масонства, «ЖМНП», 1902, № 2, стр. 365. 333 внушить ему, сколь опасно и даже грешно искать камня мудрых1. Таким образом, учение о «камне мудрых», то есть о средствах экономического обогащения человечества, было лишено у масонов всякой активной общественно-политической направленности. Любопытно, что этот вопрос «о камне мудрых» (der Weisen Stein) задается вернувшемуся на родину путешественнику и в стихотворении Лихтвера «Die seltsamen Menschen». Карамзина уже в самые первые годы его масонского религиозно-мистического и идеалистического перевоспитания очень занимал вопрос о сопряжении, соединении души с телом, об их взаимодействии и о бессмертии души. Этот вопрос представлялся Карамзину одним из центральных вопросов масонского мировоззрения. С ним он обращается к мистику и масону Лафатеру, которого сначала склонен был считать великим мыслителем. «Каким образом душа наша соединена с телом, тогда как они из совершенно разных стихий?» — писал Карамзин Лафатеру2. Этот круг вопросов ясно очерчивается не только в переписке Карамзина с Лафатером, но и в целом цикле произведений Карамзина начала 90-х годов, между прочим в «Разных отрывках (Из записок одного молодого Россиянина)». Вопросы о связи души с телом, о бессмертии души и смертности человека занимали большое место и в масонских журналах 80 — 90-х годов XVIII века; с ними была органически связана проблема смертности и бессмертия, которой в одинаковой мере, хотя и с разных точек зрения, интересовались Карамзин и Радищев. 3 В стихотворении Карамзина «Странные люди» нельзя не видеть глубокого противопоставления друзей, то есть избранного круга русской дворянской интеллигенции, погруженного в думы и мечты о благе людей, о существе мироздания, о таинствах натуры, о камне мудрых, о природе человека, об общественной морали, об отношении души и тела, — и окружающей дворянской среды. Невольно вспоминаются слова Пушкина об этом «полуполитическом, полурелигиозном обществе» мартинистов: «Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия отличали их от поколения, к которому они принадлежали». Масонов называли «странными людьми». И. В. Лопухин в письме к А. М. Кутузову (от 7 ноября 1790 г.) 1 Ал. Семена, Русские розенкрейцеры и сочинения императрицы Екатерины II против масонства, «ЖМНП», 1902, № 2, стр. 367 — 368. 2 «Переписка Карамзина с Лафатером», стр. 16. 334 передавал толки о масонстве: «что упражнение в массонстве отводит от службы и мешает ей и что мы странны». И. В. Лопухин доказывал, что масонство «не может ни в чем добром помешать, будучи наукою добра. Ибо что есть истинное масонство? христианская нравственность и деятельность ее. Есть в нем основание к учению о боге, о натуре и человеке. Наука наилучшая! и может ли помешать человеку, кроме как злому? Может-де человек, для упражнения в ней, оставить все прочие упражнения. Ну, ежели бы это с некоторыми и случилось, что за беда? Поэтому вредны обществу и христианство, и философия, и физика, и все науки, которым иные совершенно посвящаются. Иной скажет, что, может быть, Декарт, Невтон, Лейбниц лучшие бы стряпчие были, ежели бы не были отведены своими упражнениями? Не пожалеть ли о них? Я уверен, что как бы масонство ни распространялось, но пока стряпчие, например, нужны в мире сем, найдутся в них (всегда) и не из масонов, ежели бы сии и подлинно не годились. ...Что ж принадлежит до странности, то я, право, не знаю, с чего мы им странны кажемся, разве у них мальчики в глазах? Не ходя далеко, посмотрю на себя, вспомню тебя; молодцы, право, пред теми, которые нас странными называют»1. Масоны постоянно противопоставляли себя окружающей дворянской среде, погруженной в заботы о «хуторишках, чинах да жаловании», проводившей время в разгуле, разврате, угнетении крестьянства и картежной игре. «Я не знаю, — писал И. В. Лопухин А. М. Кутузову (7 ноября 1790 г.), — для чего они (недруги масонства. — В. В.) не жалеют и не заботятся больше о тех, которые разоряются, проигрываясь, желая обыгрывать, пропивают, проедают, простроивают и на разные проказы издерживаются» 2. Отказ Карамзина от государственной службы типичен для масона. «О службе, бывшей тогда в общем обычае, он не помышлял и отказался вскоре от должности секретаря, которую предложил ему при себе Державин»3. Следовательно, 1 Я. Л. Барсков. Переписка московских масонов XVIII-го века, стр. 25-26. 2 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века стр. 24 — 25. Кн. Н. Н. Трубецкой писал А. А. Ржевскому (от 10 сентябри 1783 г.) об истинном масоне: «Он должен суетные забавы, как-то: картошную игру, сладострастие в столе и сему подобное совсем от себя отторгнута а наипаче в доме своем он николи не тратит драгоценного времени в забаве картошной или в негах столовых, но яко истинный воин Христов; дом его есть храм, в котором он, упражняясь в познании себя и в чтении божественных книг, познает свою немощь, злодеяния свои, свое падение и грех и непрестанно сам с собою борется, и, так упражняясь и познав ничтожности свою и что он есть падший грешник, он упражняется кротостию, дьявольскую духовную гордость от себя отторгает и так, украшен смирением, он примером своим светит пред человеками и неизвестным братьям, не говора дает о себе знать, что он в числе их» (там же, стр. 260). 3 М. П. Погодин, Н. М. Карамзин..., ч. I, стр. 169. 335 в стихотворении Карамзина «Странные люди» нельзя не видеть сатиры на современное общество. Таким образом, идейное содержание, и образный строй, и лексика, фразеология стихотворения «Странные люди», и его синтаксис при сильной зависимости их от басни Лихтвера «Die seltsamen Menschen» ярко отражают мировоззрение Карамзина и его общественные связи в период писания «Писем русского путешественника» и работы над «Московским журналом». В этом стихотворении с особенной выразительностью отражается также тенденция к сближению русского литературного языка с разговорной речью широких слоев дворянской интеллигенции. Воспроизводится образ молодого россиянина-путешественника, стремящегося найти разрешение вопросов о счастье, о смысле жизни, о всеобщем благе не на путях революционной деятельности и резких социальных изменений, а в кругу мирных преобразований быта и идеологии окружающей среды. Дворянский быт и психология «странных людей» отвергаются решительно, но им противопоставляются только идеальные стремления и «чаяния» дружеского кружка масонов-любомудров. 4 Необходимо в заключение остановиться на некоторых синтаксических параллелях, а также на словах и выражениях стихотворения «Странные люди», типичных для стиля Карамзина. I. Синтаксические параллели к стихотворению «Странные люди» можно отчасти извлечь из стихотворения Карамзина «На разлуку с Б**» («Московский журнал», ч. VI, стр. б): Хотя б моря меж нас шумели, Пески ливийские горели; Хотя б громады вечна льда Меня с тобою разделяли — Ах, милой друг! душе моей Они б не заграждали Пути к душе твоей! Ср. в том же стихотворении близкие к стилю «Странных людей» фразеологические серии: Ах! Часто мрак темнил над нами синий свод... Не редко огнь блистал, гремел над нами гром... (стр. 8) Вообще же синтаксический строй этого стихотворения типично карамзинский: ограниченные по объему сложные предложения, симметричные периоды, прозрачное синтагматическое членение повествовательного стиля и быстрый драматический диалог. 336 II. Лексико-фразеологические параллели: а) Что чудного ему в подсолнечной встречалось… Ср. в стихотворении «Весеннее чувство»: Во всех подсолнечных странах... В «Послании к женщинам»: Велите мне избрать подсолнечной царя: Кого я изберу, усердием горя Ко счастию людей? Того, кто всех нежнее, Того, кто всех страстнее Умеет вас любить — и свет бы счастлив был. б) О «патагонах» Карамзин упоминает и в «Письмах русского путешественника», в отрывках из них, напечатанных в шестой части «Московского журнала (1792, ч. VI, стр. 195). Здесь читаем: «Между прочими есть еще один примечания достойный человек, родом женевец, который объездил все четыре части света, присвоил себе право лгать немилосердно и хотел уверить меня, что многие из жителей Патагонии бывают ростом в четыре аршина». О гуронах Карамзин говорит в статье «Разные отрывки (Из записок одного молодого Россиянина)». Тут гуроны называются рядом с лапландцами, как символ и образец самых далеких е диких народов, наших «разнородных и разноцветных родственников», — наших «братьев», к которым мечтал обратиться юный Россиянин с призывом «заключить священный союз всемирного дружества»: «Тут слезы рекою быстрою полились из глаз моих перервался бы голос мой, но красноречие слез моих размягчило бы сердце и Гуронов и Лапландцев». в) Хотя по временам они и повторяют Какие-то слова, при коих всякой раз Глаза свои кривляют... В карамзинском переводе трагедии Лессинга «Эмилия Галотти» (1788) в речи принца: «О! Я знаю эту гордую, эту насмешливую мину, которая обезобразила бы лицо и самой Грации. Не спорю, что прекрасный рот от нежной насмешки иногда вдвое прекраснее кажется; однако насмешка не должна походить на кривлянье...» (bis zui Grimasse gehen). г) Поверьте мне, друзья, что образ сих людей Останется навек в душе моей. Ср. в «Послании к женщинам»: Но образ твой священный, милый В груди моей напечатлен И с чувством в ней соединен. 337 д) Любопытно также характерное для «нового слога» Карамзина объединение далеких фразеологических серий, в стилистике классицизма распределенных по разным жанрам и типам языка: Отчаяние, ярость, Тоска и злая радость Являлись в лицах их. Они казались мне Как эвмениды злобны, Плутоновым судьям угрюмостью подобны И бедны, как злодей в доказанной вине. Приведенных фактов и сопоставлений достаточно для того, чтобы включить стихотворение «Странные люди» в собрание сочинений Н. М. Карамзина. Стихотворение «Странные люди» представляет большой интерес для понимания и характеристики творчества Карамзина по возвращении в Россию из-за границы в период писания «Писем русского путешественника». Чрезвычайно существенно для структуры нового стиля русской литературы (сентиментального или предромантического), что автор выражает и воплощает свои мысли и чувства, свое отношение к миру при посредстве выбираемых им в силу внутренней склонности чужих произведений литературного искусства; здесь от стиля Карамзина — прямой путь к стилю Жуковского. Недаром Жуковский заявлял, что переводчик — это «соперник» оригинала. Ведь он, «наполнившись идеалом, представляющимся ему в творении переводимого им поэта, преобразил его, так сказать, в создание собственного воображения» (разбор трагедии Кребильона «Радамист и Зенобия», переведенной С. Висковатовым, 1810). Собственное, самостоятельное творчество поэта возникает на базе чужого, но созвучного. Образуется сложная система словесно-художественных отражений и взаимодействий. Голос другого поэта подхватывается и перекрывается новым, с глубокой личной экспрессией и своеобразной интонацией. |