Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
ГЛАВА IV. „СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК И СВАДЬБА” (Неизвестное письмо Карамзина к другу из деревни Благополучной) 1 Крестьянская проблема или тема в художественном творчестве Карамзина до сих пор освещена явно недостаточно и чаще всего — односторонне. Причина этого обстоятельства заключается в том, что крепостническая идеология Карамзина и ее резкий контраст с революционными идеалами и революционной деятельностью Радищева казались непосредственно очевидными, Широко распространенные, получившие историческую канонизацию принципы характеристики политических взглядов Карамзина уже заранее освобождали наших литературоведов от поисков новых неизвестных литературных произведений этого писателя и тщательного анализа сочинений Карамзина, хорошо известных, посвященных проблемам русского крестьянства, его быта, его взаимоотношений с господами-помещиками. Между тем с этим кругом вопросов в литературной деятельности Карамзина соприкасаются, а иногда и сливаются более широкие вопросы «народности» в карамзинском понимании, карамзинской оценки народной поэзии, вопросы связи художественной литературы и фольклора в поэтике Карамзина, а также вопрос о способах л формах изображения крестьянской жизни в его сочинениях Все эти вопросы имеют очень большое значение для более глубокого изучения поэтики и стилистики Карамзина, для создания широкой картины истории стилей русской художественной литературы конца XVIII и первой четверти XIX века. Традиционный и явно очень поверхностный взгляд на отношение Карамзина к народной поэзии и ее стилистике полнее 339 всего был выражен Н. Трубицыным в его диссертации «О народ-. ной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века» (1912)1. Отношения Карамзина к народной поэзии, по мнению Н. Трубицына, «есть наглядный пример того, как в этом периоде исподволь народнели литературные вкусы и созерцание у писателей старшего поколения. В XVIII веке типичный европеец в литературных и публицистических выступлениях своих, Карамзин, естественно, игнорировал в литературе народнопоэтический элемент. Между его стихотворениями, помещенными в I томе Собрания сочинений (изд. IV, СПб. 1834 — 1835), нет ни одного народного, даже в стиле XVIII века; народность же бытовых и исторических повестей его достаточно известна; в рассуждениях этого времени, например «Деревня» (1792). «Нежность дружбы в низком состоянии» (1793), «Письмо сельского жителя» (1802), «Мысли об уединении» (1803) и т. п. — везде типичное paysannerie. Его отношения к народной поэзии в это время превосходно иллюстрирует «богатырская сказка» «Илья Муромец» (1794); недоумение в письме к Дмитриеву (6 сентября 1792 г.) по поводу задуманного тем издания «Карманного песенника»; просьба к Дмитриеву (в письме 22 июня 1793 г.) — не переменять в своем стихе имени «Пичужечка» на более грубое, ибо это слово возбуждает в его душе «две любезные идеи: о свободе и сельской простоте»; суждение о Климовском в Пантеоне 1802; «стилизация мотивов народной словесности под идиллии и пасторали XVIII века, оценка «Слова о полку Игореве» в духе оссиановской поэзии (в статье Un mot sur la littérature russe. «Le Spectateur du Nord», 1797, октябрь)», являющейся «итогом и знаний и понимания по народной поэзии у Карамзина в ту пору»; «означенные мною картины и чувства из русских песен не совсем выдумка; есть à-peu-près — чего и довольно» (Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, СПб. 1866, 92) 2. «В XIX в., в эпоху историографии Карамзина — отношение его к народной поэзии уже иное»3. В 1804 году Карамзин, сочувствуя изданию «древних стихотворений» Кирши Данилова, «уверял в своем и просвещенных читателей выгодном мнении относительно древних стихотворений» (Р. Ф. В. 1911, № 1, 209). В своей академической речи (5 декабря 1818 г.) Н. М. Карамзин заявил: «В остатках нашей древности, в некоторых повестях, в некоторых песнях народных — сочиненных, может быть; действительно во мраке пустынь — видим явное присутствие сего 1 Очень острую, хотя и не во всем справедливую оценку труда Н. Н. Трубицына см. в отзыве В. В. Сиповского «О книге г. Трубицына, представленной на соискание степени магистра русского языка и словесности: «О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века», СПб. 1912, СПб. 1913. 2 Н. Н. Трубицын, О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века, СПб. 1912, стр. 328 — 329. 3 Там же, стр. 329. 340 (народного) гения... Жалеем об утраченных песнях древнего соловья, Баяна, жалеем, что «Слово о полку Игореве» одно служит для нас памятником рос. поэзии XII в.» (Соч., IX, 274). В «Истории государства Российского» нередко встречается признание исторической ценности и высоких достоинств народнопоэтического творчества (изд. 1892, т. III, 139 — 142; примеч. 98 — 99; т. IX, 254; примеч. 154; т. X, 157 — 159). Любопытно также замечание о народных песнях: «Сколько песен, уже забытых в столице, более или менее древних, еще слышим в селах и в городах, где народ памятливее для любезных преданий старины» (Ист. госуд. Росс., X, стр. 159). Современники Карамзина свидетельствуют, что Карамзин имел намерение собрать и издать лучшие русские песни «и присоединить к ним исторические и эстетические замечание (Ф. Булгарин, Встреча с Карамзиным. Соч. Булгарина, 183Э, III, 196 — 198; К. Сербинович, «Русская старина», 1871, т. III, 58, ср. 61; Сахаров, Сказания русского народа, изд. 3, СПб. 1841, т. I, кн. I, стр. 24). Любопытен совет Карамзина П. А. Вяземскому: «Издавайте пословицы, старые наши пески с замечаниями, etc» (письмо 2 августа 1821 г., ср. в письме 30 августа 1821 г.: «Обратимся к важнейшему: думаете ли о собрании русских пословиц и песен?» «Старина и новизна», I, стр. 114, 116). Итак, в XIX веке Карамзин «признал ценность народной поэзии в применении к истории и к современности». Но он руководствовался в этой оценке преимущественно эстетическим и стилистическим критерием. Так, по его мнению, в сборнике Кирни Данилова «не мало истинно древнего и хорошего; но все перемешано с новым и скудоумным» (Ист. госуд. Росс., X, 73). Воспользовавшись в Истории государства Российского «Словом о полку Игореве», Карамзин заявляет: «Сие произведение древности ознаменовано силою выражения, красотами языка живописного и смелыми уподоблениями, свойственными стихотворству юных народов» (т. III, стр. 142)1. Карамзин вообще склонен был слышать в народных песнях отголоски патриархальней старины. По его словам, «не только в наших исторических, богатырских, охотничьих, но и во многих нежных песнях заметна первобытная печать старины: видим в них как бы снимок подлинника уже неизвестного, слышим как бы отзыв голоса давно умолкшего; находим свежесть чувства, теряемую человеком с летами, а народом с веками»2. Карамзинского творчества, связанного с изображением крестьянства и деревни, касался Л. И. Поливанов в комментариях к своему изданию избранных сочинений Карамзина. Между прочим, он обратил внимание на статью «Сельский праздник и 1 Н. Н. Трубицын, О народной поэзии..., стр. 330 — 332. 2 Там же. стр. 360. 341 свадьба», напечатанную в «Московском журнале», но не связал ее с авторством Карамзина. Комментируя очерк Карамзина «Фрол Силин, благодетельный человек», Л. И. Поливанов писал: «Эта статья так же, как и повесть «Лиодор», свидетельствует, что Карамзин чувствовал потребность в журнале своем касаться и родной жизни. Для обеих этих статей материал представили личные воспоминания автора из времен своей деревенской жизни. Характеристика дворян старого поколения (в «Лиодоре») напоминает описание круга отца его в «Рыцаре нашего времени». К статьям, изображающим явления русской жизни, относится и письмо под заглавием «Сельский праздник и свадьба», помещенное в мартовской книжке «Московск. журнала» 1791 г. Это письмо — картина помещичьей и крестьянской жизни конца прошлого века. В статье Карамзина «Деревня» описана исключительно природа русской деревни». Далее отмечаются попытки воспроизвести жизнь подгородных московских простолюдинов в «Бедной Лизе»; делается ссылка на опыт исторической повести из эпохи царя Алексея Михайловича — «Наталья, боярская дочь». «Несколько стихотворений И. И. Дмитриева в народном духе (напр., «Стонет сизый голубочек», «Бабушкина песня», «Отставной вахмистр»), песня «Вечерком румяну зорю» Николева — дополняют те немногие страницы, которые отведены в «Московском журнале» своему, родному. Тем не менее следует отметить, что и в «Московском журнале» Карамзин не чуждался русской жизни. Обращает на себя внимание также помещенный в одной из последних книжек журнала (1792, сент.)-«Свод бытии российских», из рукописей проф. А. А. Барсова (род программы для собирания материалов для русской истории с приложением росписи книг, относящихся к этому предмету. Впрочем, это единственная статья историческая; форма ее, как сжатой программы, резко противоречит характеру всех других статей журнала, написанных легко и общедоступно)»1. Быть может, в этой связи следует также упомянуть работы Ю. М. Лотмана: «Эволюция мировоззрения Карамзина (1789 — 1803) »2, «А. Н. Радищев в борьбе с общественно-политическими воззрениями и дворянской эстетикой Карамзина»3, хотя в них не исследуется специально проблема изображения крепостной деревни и крестьянских типов в творчестве Карамзина, и исследование П. А. Орлова «Идейный смысл повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза»4. Гораздо ближе к крестьянской теме у Карам- 1 Лев Поливанов, Избранные сочинения Н. М. Карамзина, 1884, часть I, стр. 349 — 350. 2 «Ученые записки Тартуского гос. университета, 1957, вып. 51. Труды историко-филологического факультета», стр. 122 — 162. 3 Автореферат канд. диссертации, Тарту, 1951. 4 «Ученые записки Рязанского гос. педагогия, института», т. X, 1955, стр. 43 — 55. Ср. также статью того же автора: «Радищев и сентиментализм», «Ученые записки Рязанского гос. педагогич. института», т. XII, 1956. 342 зина подходит Н. К. Пиксанов в статье: «„Бедная Анюта" Радищева и «Бедная Лиза» Карамзина. К борьбе реализма с сентиментализмом»1. Здесь читаем: «Вне всякого сомнения, Карамзин знал знаменитую книгу Радищева — не мог ее не знать, если не в печатном тексте, то в одном из многочисленных списков. Было бы невероятно, неправдоподобно, если бы идеолог крепостнической монархии и глава русских сентименталистов Карамзин не откликнулся — прямо или опосредствованно — на книгу революционера и писателя-реалиста Радищева. Хотел того Карамзин или нет, но его «Бедная Лиза» противостоит «Бедной Анюте» Радищева. Рассказ Карамзина «Сельский праздник и свадьба» (1791) дает тенденциозную идиллию, когда «поселяне из церкви пришли в дом к господину» и тот, «как отец с детьми», преподавал им «моральные истины» и «увещевал их быть трудолюбивыми»2. В очерке «Нежность дружбы в низком состоянии» (1793) находим у Карамзина такой диалог между госпожой М. и крестьянкой Анютой: Госпожа М.: Вам, должно быть, очень весело, друзья мои? Анюта: Как не весело, сударыня! Мы рады всему белому свету, встаем, молимся богу, целуемся, работаем с охотой, шутим, смеемся, говорим почти без умолку... После работы отдыхаем, играем с детьми и не видим, как проходит день... Госпожа М.: Итак, вы совершенно довольны своим состоянием, друзья мои? Анюта: Конечно, сударыня, и т. д. Контрастом к образам строптивых крестьян в «Путешествия» Радищева является Фрол Силин, «благодетельный человек», в одноименной повести Карамзина (1791); повесть написана словно в ответ Радищеву. «Противопоставлены радищевским дворянам образы дворян карамзинских — чувствительных, душевно чутких, полных дворянского достоинства и чести, высококультурных, преданных своей семье, благосклонных к своим крепостным, Карамзин явно, намеренно идеализирует мирное житие крепостной деревни. Но он отлично знает и помнит, что под наброшенным в его повестях идиллическим покровом идет именно та социальная борьба, какая гениально разоблачена Радищевым»3. Н. К. Пиксанов упоминает здесь о «рассказе» Карамзина «Сельский праздник и свадьба» безо всяких доказательств принадлежности его Карамзину. Между тем это — не рассказ, а письмо к другу, напечатанное в «Московском журнале» за 1791 год, и подробный анализ его с целью установления имени автора может иметь важное значение для освещения затронутого нами круга проблем. 1 «XVIII век», сб. 3, 1958. 2 Там же, стр. 321. 3 Там же, стр. 321 — 322 343 2 В сложившиеся представления об отношении молодого Карамзина к народности и народному языку, к крестьянскому быту и народно-поэтическому творчеству знакомство со статьей «Сельский праздник и свадьба», напечатанной в «Московском журнале» (1791, ч. I, кн. 3, стр. 282 — 308), вносит существенные поправки. Принадлежность этой статьи Карамзину может быть доказана с большой убедительностью. Она легко может быть обоснована анализом содержания, стиля и языка этого сочинения. Вот текст этой статьи, изложенной в форме письма к другу. СЕЛЬСКИЙ ПРАЗДНИК И СВАДЬБА Письмо к... Село …ское, 3 опт. 1790. Я давно уже знал, что приятель мой ***, который обыкновенно проводит лето и начало осени в ...ской своей деревне, по уборке хлеба дает пир своим крестьянам и дворовым людям; а ныне. удалось мне быть самому на сем празднике. Когда настал день праздника, все поселяне, числом до четырехсот, собрались к обедне. Церковь у моего приятеля для деревни прекрасная; образа написаны хорошо; впрочем, нет ничего ни раскрашенного, ни раззолоченного; везде дерево в натуральном своем цвете, выделанное чисто и гладко. Четыре столпа Дорического ордена возвышаются подле царских дверей; более нет никаких украшений. Сей сельской храм прост, как наша святая религия, как сердце невинности. — Все мужчины и женщины были по-своему наряжены; последние в золотых венцах, в высоких своих кичках, в тафтяных или кумачных рукавах. У девушек были на голове только перевязки, по большей • части из лент, полученных ими в подарок от своей госпожи; волосы заплетены были в косу. Поп в бархатных своих ризах отправлял службу с отменною важностию; а мы с хозяином тянули на крилосе от всего сердца. Многие крестьянки причащали в сей день детей своих. После обедни был благодарственный молебен за хороший урожай и за благополучную уборку. Возвращаясь из церкви, видел я в стороне за деревьями кипящие котлы и жаримых быков, а на дворе стояли длинные столы в несколько рядов. Все поселяне прямо из церкви пришли в дом к господину и заняли всю залу. Тут любезный мой приятель говорил с ними около часа как отец с детьми, простым сердечным языком, преподавая им некоторые удобопонятные и нужные для них моральные истины и увещевая их быть трудолюбивыми и жить между собою в братском мире. Все слушали его с великим вниманием; иные были до слез тронуты. Потом спросил он, не имеют ли они до него просьб? Мы всем довольны, отвечали они в один голос. Только позвольте нам женить сыновей своих, сказали некоторые. Чтобы не было никакого принуждения со стороны невест, приятель мой спрашивал у них самих, хотят ли оне идти за тех, которые за них сватаются? Все, хотя иные не скоро, объявили свое согласие — все, кроме одной, которая между тем, как других спрашивали, со слезами бросилась госпоже в ноги. Что такое? спросила госпожа, поднимая ее: о чем ты плачешь? — «Ах! как мне не плакать! отвечала она: батюшка отдает меня за того, за кого мне идти не хочется». — Не бойся, сказала Тронутая госпожа, не бойся; тебя насильно не отдадут. — Луч радости блеснул в глазах ее. Она взглянула на свою утешительницу и бросилась целовать ее ноги. «Ты пойдешь, за кого хочешь, продолжала госпожа: скажи только, за кого? Нет ли у тебя кого на примете?» Покраснев и потупя глаза в землю, отве- 344 чала она: «За меня сватался Старостин -сын из другой вашей деревни, да батюшка не хотел меня за него выдать». — А ты бы за него пошла? спросила госпожа. Пошла бы, сказала она, и более закраснелась. Староста с сыном был недалеко. Последнего привели и поставили возле девушки. Прекрасная пара! сказали мы все. Они были равных лет и равной приятности в лице. Староста начал кланяться и просить девушку за своего сына. Мы ее давно знаем, говорил он: она так добра, что ее все любят. Госпожа сама сложила их руки. Старик от радости почти заплакал. Жених и невеста взглянули друг на друга и снова потупили глаза. Только рука женихова не так дрожала, как невестина; но сердце у него, верно, так же билось. Они стояли как перед алтарем: а мы смотрели на них и радовались. О! как приятно видеть соединение тех, которые любят друг друга! — Завтра может быть и свадьба, сказал господин. Я готов, батюшка! отвечал староста. Спросили у невесты. «Я не готова, сказала она: у меня нет приданого; а пуще всего нет рубашки для жениха». У тебя все будет, сказала госпожа. Невеста скромным поклоном изъявила свою благодарность и согласие. Тут явился отец ее и начал находить затруднения; но его уговорили, и дело было с концом. Невесте дали тонкий холст, из которого надлежало ей сшить жениху рубашку, и тотчас послали человека в город купить нужное для ее наряда. Между тем поселяне, выпив по рюмке вина, садились за столы. Для ребятишек постланы были скатерти на траве. К счастию, день был прекрасной. Один мужик сказал мне: «Бог любит наш праздник и дает нам всегда красный денек». Все лакеи и дворовые служили им и наполняли чаши добрыми, жирными щами с мясом. Господин, госпожа и милые дети их ходили и смотрели, все ли довольны. Забавно было видеть, как ребятишки повелевали своими молодыми господами. «Вели нам подать квасу, пива» кричали они — и то и другое им подавали. Большие также нимало себя не принуждали; ели так, что с них пот тек ручьями, и по своему обыкновению разговаривали с криком. «Дай бог здоровья нашим господам! говорили или кричали они. Это еще ничего, что они нас ныне потчевают, а то ведь помните, братцы, что и в голодный год был нам такой же праздник. Так и быть, ребята! сказал тогда барин: хоть на один день забудем все горе и повеселимся. Уж нам ли не житье! Иные так не смеют взглянуть на барина; а мы кричим: барин! Вели нам пожаловать пива! Иных заря вгонит, и другая выгонит, и все на барщину; а у нас так, слава богу! день «а барина да день на себя. Придет праздник, лежим на печи». — После щей подавали им пироги, жареное, творог и яблоки. Когда обед кончился, они разделились на разные партии: одни пошли качаться на качели, другие расположились на траве пить пиво, иные в кругах начали петь песни в честь своим господам; гудки загудели, дудки задудели, а молодые пошли трястись и вертеться, или плясать, не так приятно, как Вестрис, когда он будто бы пляшет по-русски, но зато оригинальнее его. Я не намерен писать трактата о пляске; но могу сообщить любезному Л* некоторые идеи касательно сего предмета, в надежде, что он употребит их в сочиненной им глубокомысленной истории кривляний рода человеческого — а сими идеями обязан я плясунам села ...ского. — Наконец, часов в семь, песни умолкли, пляска, качанье кончились и все, закричав в один голос: благодарим вас, батюшка и матушка! пошли по домам, взяв еще на ужин по чашке оставшихся щей и по куску мяса. На другой день был праздник для дворовых людей. После нашего обеда, который кончился ранее обыкновенного, накрыли два стола в двух комната: один для официантов и слуг, а другой для нижних людей, то есть для ямщиков, для скотников, для конюхов и проч. Первых было с женщинами человек двадцать пять. Они сами поставили кушанье и сели за стол; а нам надлежало переменять им тарелки и подавать блюда. У них были уже супы, соусы, хлебенное, виноградное вино. С кушаньями управлялись они так скоро, что мы измучились, подавая тарелки. Я слыхал от своей няньки, что на том -свете слуги будут господами, а господа слугами; но мне случилось и на сем свете видеть такое чудо. В половине обеда начали они пить 345 здоровье господ своих и гостей, а потом свой здоровья, величая друг друга по именам и отчествам. Они прекрасно играли ролю господ, говорили бонмо, смеялись и смешили, важничали и проч. и проч., как у нас водится. Петербургский житель, думал я, живет по-французски или по-английски; Московский перенимает у Петербургского и служит в свою очередь образцом для Провинциалов; наконец, слуга перенимает у господина, и так далее — сколько копий! С сею мыслию заглянул я в ту горницу, где обедали нижние люди; но там не приметил ни галлицизмов, ни англицизмов — ели русские щи в деревянных чашках деревянными ложками, и в поте лица своего — кромшили мясо, и служили друг другу. Обед кончился — заиграла музыка, и кавалеры, шаркнув перед дамами, пошли танцевать минует, или расхаживать как индейские петухи. Посмотря, ушли мы в другие горницы, чтобы дать им полную свободу. Между тем невестин наряд был готов. Послали за нею. Бедную привели босиком; однако ж в белой рубашке и в нарядном сарафане. Тут надели на нее большой серебряный крест, розовые тафтяные рукава, золотой венец и коротенькие сапожки; голову покрыли кисейною фатою, и потом отправили ее домой принимать жениха. Я имел любопытство видеть свадебную церемонию и пошел к невесте. Лишь только успел дойти, услышал песни и увидел жениха, скачущего верхом с дружкою и с двумя из своих родственников, а за ними две телеги парами, где сидела сваха с прочею жениховою роднёю. Вместо того чтобы отворить ворота, их заперли. Приехали и остановились. На плечах у жениха приколот был красный платок. Хозяин из-за ворот спросил, что за люди приехали? Мы охотники, отвечал дружка: ездили по долинам и лесам и приехали спросить, не забегал ли |