Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
всевечного творческого разума, все для чего-нибудь, и все благотворящего. Что? Как?.. Но здесь первый мудрец признается в своем невежестве. Здесь разум гасит свой светильник, и мы во тьме остаемся, одна фантазия может носиться в ней и творить несобытное» 2. Практический или этический идеализм Карамзина порождает веру в «новую, вечную Аркадию» — «за горизонтом тленного мира». В стихотворении в прозе «Весенние цветы» («Московские ведомости», 1795, № 32) Карамзин пишет: «Весна, весна любезная! образ счастливой юности человека. И самый старец, в вечерние минуты жизни своей, может еще веселиться твоими красотами. Взирая на цветущий сад Природы, в умилении сердца своего, он думает: и я цвел некогда! и я был в Аркадии! 1 «Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву», СПб. 1866, стр. 7 — 8. 2 «Письма русского путешественника», М. 1797, ч. 1, стр. 85 — 86. 288 Слезы текут по Лицу его; но Мысль б новой, вечной Аркадии — там, за горизонтом тленного мира — подобно лучу солнечному озаряет его душу»1. Ср. в № 45 «Московских ведомостей» 1795 года: «Цицерон говорит, что все философические исследования пленяют ум не столько важностью предмета, сколько новостию своею. Сия склонность человеческого сердца ко всему новому не есть ли убедительное доказательство будущей жизни?»2 Таким образом, философский скептицизм не разрушает пассивно-созерцательной настроенности сердца и не исключает оптимизма. Поэтому к рассуждениям о соединении души с телом, о «том свете», о «засмертии» и т. п. присоединяется оптимистическое размышление о смерти. Еще акад. Я. К. Грот в своем «Очерке деятельности и личности Карамзина» отметил своеобразное и неизменное отношение Карамзина к смерти, в которой он видел одну светлую, примирительную сторону. «Чтобы чувствовать всю сладость жизни, — писал он Дмитриеву за несколько месяцев перед кончиною, — надобно любить и смерть, как сладкое успокоение в объятиях отца. В мои веселые, светлые часы я всегда бываю ласков к мысли о смерти, мало заботясь о бессмертии авторском»3. В примечаниях к этому очерку Я. К. Грот пишет: «Мысль, что в смерти нет ничего страшного, Карамзин начал высказывать еще в молодости» (в «Письмах русского путешественника») 4. Надпись на могиле: «Друзья! не бойтесь смерти: она есть восхитительный сон» (о которой мечтает «молодой россиянин») — отражает масонскую идеологию дворянского интеллигента конца XVIII века, культ основной масонской добродетели — «любви к смерти». «Страшно подумать, что масоны предписывают в должность то, чего весь мир ужасается и старается забывать», — говорил в ложе Орфея в 1795 году О. А. Поздеев. «Я помню, — сказывал Руф Степанов, — как меня положили в гроб да закрыли покровом, что такое ощутил спокойствие и отраду и так себе мыслил, давно бы пора мне в сем месте лежать». «Смерть, единая смерть, есть начало жизни», — вещал своим слушателям-масонам З. Карнеев. К смерти «утешительнице» и «возлюбленной» обращался впоследствии Лабзин. Отношение к смерти как к приятному сну проповедовалось и И. Г. Шварцем, претендовавшим на роль вождя московских масонов-мистиков. «Мы должны стараться облагородить и очистить тело наше и сделать его меньше телесным, дабы смерть 1 «Москвитянин», 1854, № 7, стр. 39, отд. «Смесь». 2 Там же, № 10, стр. 63. 3 «Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву», стр. 409. См. также Я. К. Грот, Труды, т. III, СПб. 1901, стр. 147. 4 Я. К. Грот, Труды, т. III, стр. 165. 289 наша казалась нам приятным сном и дабы скорее воскреснуть» 1. «Культ «любви к смерти» у масонов переходил, вероятно, иногда в острые и жуткие ощущения почти физической сладости ее присутствия»2. Характеристично на этом фоне пожелание молодого россиянина, чтобы «надпись сия («Друзья! не бойтесь смерти: она есть восхитительный сон») была для всех справедлива». Любопытно сопоставить с теми сентиментально-идиллическими картинами, в которые у Карамзина облекается легкая смерть, такое суждение Радищева о смерти: «Блажен, о человек! если смерть твоя была токмо естественная, если силы твои телесные и умственные токмо изнемогли, и умреть мог от единые старости. Житие твое было бодрственно, и кончина легкий сон! Но таковая кончина редко бывает жребием человека»3. Однако у Карамзина мысль о смерти лишена прямой мистической окраски. Характерна самая первая фраза этого «Отрывка»: «Мысль о смерти была бы для меня не столь ужасна, есть ли бы от меня зависело определить все обстоятельства конца моего». Таким образом, Карамзину не все равно, «где ему смерть пошлет судьбина». Он и в смерти ищет слияния с природой. Эти мысли в таком же контексте, в тех же формах фразеологии повторяются и в «Письмах русского путешественника». Они возникают при описании любезной Карамзину Швейцарии, ее природы и ее гражданской свободы в «Письмах русского путешественника»: «Счастливые швейцары! всякой ли день, всякой ли час благодарите вы небо за свое счастие? При всяком ли биении пульса благословляете вы свою долю, живучи в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов, и пред одним богом наклоняя гордую свою выю? Вся жизнь ваша есть, конечно, приятное сновидение, и самая роковая стрела должна кротко влететь в грудь вашу4, не возмущаемую гибельными страстями! — Так, друзья мои! Я думаю, что ужас смерти бывает следствием нашего развращения или уклонения от путей Природы. Думаю, -и на сей раз уверен, что он не есть врожденное чувство нашего сердца. Ах! есть ли бы теперь, в самую сию минуту, надлежало мне умереть, то я со слезою любви упал бы на всеобъемлющее 1 В. В. Сиповский, Н. М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника», СПб. 1899, стр. 103, примечание 2. 2 Г. В. Вернадский, Русское масонство в царствование Екатерины II, Пг. 1917, стр. 145. 3 А. Н. Радищев, Избранные сочинения, Гослитиздат, 1949, стр. 436. 4 Читатель, может быть, вспомнит о стрелах Аполлоновых, которые кротко умерщвляли смертных. Греки в Мифах своих предали нам памятники нежного своего чувства. Что может быть в самом деле нежнее сего вымысла, приписывающего разрушение наше действию вечно юного Аполлона, в котором Древние воображали себе совершенство красоты и стройности. 290 лоно Природы, с полным уверением, что она зовет меня к новому счастию; что изменение существа моего есть возвышение красоты, перемена изящного на лучшее. И всегда, милые друзья мои, всегда, когда я духом своим возвращаюсь в первоначальную простоту натуры человеческой — когда сердце мое отверзается впечатлениями красот Природы, — чувствую я то же и не нахожу в смерти ничего страшного. Высочайшая Благость не была бы Высочайшей Благостию, есть ли бы Она с которой-нибудь стороны не усладила для нас всех необходимостей — и с сей-то услажденной стороны должны мы прикасаться к ним устами нашими! — Прости мне, премудрое Провидение, есть ли я когда-нибудь, как буйный младенец, проливая слезы досады, роптал на жребий человека! Теперь, погружась в чувство твоей благости, лобызаю невидимую руку твою, меня ведущую!» В тех же «Письмах русского путешественника» Карамзин сочувственно цитирует из сочинения Гердера «Urkunde des menschlichen Geschlechts» размышления о смерти: «Нет смерти в творении; или смерть есть не что иное, как удаление того, что не может быть долее, т. е. действие вечно юной, неутомимой силы, которая по своему свойству не может ни минуты быть праздною или покоиться. По изящному закону Премудрости или Благости все в быстрейшем течении стремится к новой силе юности и красоты — стремится и всякую минуту превращается» 1. Таким образом, и в вопросе о смерти ярко обнаруживается идеалистическая подоплека «чувствований молодого россиянина», в своей исповеди стремящегося отразить общие «метафизические» свойства человеческой натуры. Вопросы о человеческой натуре и о человеке природы также типичны для мировоззрения Карамзина и его литературной практики. В «Письмах русского путешественника» Карамзин заявил: «Confessions de J. J. Rousseau, Stillings Jugendgeschichte и Anton Reiser (Морица. — В. В.) предпочитаю я всем систематическим психологиям в свете»2. Карамзин называет Руссо «человеком редким, автором единственным; пылким в страстях и в слоге, убедительным в самых заблуждениях, любезным в самых слабостях; младенцем сердцем до старости, мизантропом любви исполненным; несчастным по своему характеру между людьми и завидно-счастливым по своей душевной нежности в объятиях натуры» 3. Этот принцип характеристики самого Руссо посредством контрастов должен был символизировать новую манеру понимания и описания человека в поэтике Карамзина, увлеченного психологическими парадоксами Руссо. В этом отношении характерно признание Руссо в «Исповеди», подчеркивающее идею 1 Н.М. Карамзин, Сочинения, т. II, М. 1820, стр. 171. 2 «Письма русского путешественника», 1797, ч. I, стр. 235 — 236. 3 «Письма русского путешественника», 1801, ч. V, стр. 426. 291 постоянного несовершенства человеческой природы: «...Я всегда считал и теперь считаю, что я, в общем, лучший из людей, и вместе с тем я уверен, что как бы ни была чиста человеческая душа, в ней таится какой-нибудь отвратительный изъян»1. Полемические стрелы Карамзина в его заметке о Руссо против «надутых понятий о добродетели, о мудрости человеческой», в защиту всегдашнего человеческого несовершенства явно направлены не только в сторону московских розенкрейцеров, но и в сторону поэтики и стилистики классицизма. Основные положения розенкрейцерства — нравственное самоусовершенствование и возможность через него приблизиться к истинному и совершенному знанию. Кратчайший и вернейший путь познания бога, природы и себя заключается в непосредственном мистическом откровении, а оно дается лишь нравственно совершенному человеку. И. П. Тургенев, принявший Карамзина в общество масонов, при допросе показал, что «учение сие (розенкрейцерское) состоит в снискании великого таинства или magisterium, кое только тот получит, кто удостоится чрез исправление нравственного характера душевного сделаться столько совершенным, сколько человеку возможно быть» 2. Проблема счастия и сущности его, важная для поклонника Руссо, вместе с тем ведет нас к мировоззрению и морали масонов. Ср. у Карамзина в «Послании к А. А. Плещееву»: Ты хочешь с Музою моею В свободный час поговорить О том, чего все ищут в свете; Что вечно у людей в предмете; О чем позволено судить Ученым, мудрым и невежде, — Богатым в золотой одежде И бедным в рубище худом... О счастье слово... И в наши времена о том Бывает много шуму, спору. Не мало новых гордецов, Которым часто без разбору Дают названье мудрецов, Они нам также обещают Открыть прямой ко счастью след; В глаза же счастия не знают...3 Интересны рассуждения о счастье, содержащиеся в письмах А. М. Кутузова. В письме к А. И. Плещеевой (17 декабря 1790 г.) Кутузов писал: «Счастие и несчастие не составляют 1 Жан-Жак Руссо, Исповедь, Гослитиздат, М. 1949, стр. 464. 2 См. М. Н. Лонгинов, Новиков и московские мартинисты, М. 1867. Приложения, стр. 0144. Ср. также В. А. Боголюбов, Н. И. Новиков и его время, М. 1916, стр. 202. 3 Н. М. Карамзин, Сочинения, т. I, Пг. 1915, стр. 101 — 103. 292 нашей сущности... Говоря о должности приуготовить себя ко всем происшествиям, я требую, чтобы человек учился отделять себя от всякой случайности и смотрел на сие последнее, как на совершенно ему постороннее, не умаляющее и не умножающее его сущности; я требую, чтобы он свергнул постыдные оковы и снискивал независимость, свободу»1. «Истинное счастие, — писал тот же А. М. Кутузов Радищеву в Сибирь (27 марта 1792 г.), — находится внутри нас и зависит от самих нас, оно есть поставление себя превыше всех случаев, сего-то счастия всегда я желал тебе, а ныне и еще жарче желаю»2. Вопрос о счастье в масонском понимании этого слова, то есть вопрос о смысле жизни, об основах мировоззрения тесно связывался Карамзиным и его друзьями с целями его путешествия. А. А. Плещеев в письме к А. М. Кутузову (от 22 — 31 июля 1790 г.) писал: «Ты меня в письме твоем обрадовал, что надеешься на пользу его путешествия. Дай боже, чтобы он, приехав сюда, сказал нам, что люди везде люди, а ученые его мужи ни на одну минуту не сделали его счастливее прежнего»3. Любопытно совпадение мыслей о счастье общения с «изящными умами» у Карамзина и Радищева. «За счастие почесть можно, — говорит Радищев в «Житии Ф. В. Ушакова», — если удостоишься в течение жития своего побеседовать с мужем в мире прославившимся; удовольствием почитаем, если видим и отличившегося злодея, но отличным счастием почесть должно, если сопричастен будешь беседе добродетелию славимого». Таким образом, «молодой россиянин» Карамзина, с трудом освобождаясь от масонского мистического тумана, все же не приходит к материализму. Его легкий скептицизм не мешает сентиментальному «прекраснодушию», которое особенно ярко проявляется в розовых мечтах о братском союзе всех народов, всех людей — без различения угнетателей в угнетенных. В этом утопическом изображении «священного союза все мирного дружества» Карамзин зависел отчасти от Руссо, отчасти от общественно-политических идеалов других мыслителей XVIII века. Тут с чрезвычайной остротой обнаруживается контраст между революционным демократизмом Радищева, между его активной борьбой с рабством и самодержавством, между его пламенными призывами к уничтожению тирании — и между пассивным, мечтательным свободомыслием Карамзина, позднее нашедшим сатирическое воплощение в образе Манилова в «Мертвых душах» Гоголя. Карамзин мечтает лишь о том времени, «когда бы все народы земные погрузились в сладостное, глубокое чувство любви». Эти мечты о всемирном братстве людей, о родстве всех 1 Я. Л. Барсков, Переписка московских масонов XVIII-го века, стр.56. 2 Там же, стр. 195. 3 Там же, стр. 7. 293 «разнородных и разноцветных представителей человечества», о «священном союзе всемирного дружества» не были связаны ни с какой определенной программой политических действий. Они были отвлеченны и пассивно-чувствительны, почти молитвенны. Отголоски тех же руссоистских мечтаний слышны при изображении швейцарской жизни. Описывая свою встречу с пастухом, напоившим путешественника водой, в горной швейцарской деревне недалеко от водопада Рейхенбаха, Карамзин замечает: «Я взял чашку, — и есть ли бы не побоялся пролить воды, то конечно бы обнял добродушного пастуха, с таким чувством, с каким обнимает брат брата: столь любезен казался он мне в эту минуту! — Ах милые друзья мои! Для чего не родились мы в те времена, когда все люди были пастухами и братьями! Я с радостью отказался бы от многих удобностей жизни (которыми обязаны мы просвещению дней наших), чтобы возвратиться в первобытное состояние человека. Всеми истинными удовольствиями — теми, в которых участвует сердце и которые нас подлинно счастливыми делают, — наслаждались люди и тогда, и еще более, нежели ныне, — более наслаждались они любовию (ибо тогда ничто не запрещало им говорить друг другу: я люблю тебя, и дарам Природы не предпочитались дары слепого случая, не придающие человеку никакой существенной цены), — более наслаждались дружбою, более красотами природы. Теперь жилище и одежда наша покойнее; но покойнее ли сердце? Ах, нет! Тысячи, забот, тысячи беспокойств, которых не знал человек в естественном своем состоянии, терзают ныне внутренность нашу, и всякая приятность в жизни ведет за собою тьму неприятностей»1. Любопытно, что, переиздавая «Письма русского путешественника», Карамзин в 1797 году в скобках прибавляет горестное восклицание: «Мечта воображения!»2 (ср. тот же рефрен в «Разных отрывках»: «Мечта!»), а в последующих с 1803 года присоединяет ироническое примечание: «Когда же?» — к риторическому вопросу: «Для чего не родились мы в те времена, когда все люди были пастухами и братьями?»3 Кроме того, в выражении: «Человек в естественном своем состоянии» Карамзин производит знаменательную замену: вместо «в естественном своем состоянии» он пишет «в прежнем своем состоянии»4. Кое-что в этих рассуждениях о братском союзе всех людей идет и от масонского учения. «Ежели нежное сердце твое, — 1 «Письма русского путешественника», «Московский журнал», 1792, ч. V, стр. 349 — 351. 2 «Письма русского путешественника», 1797, т. 111, стр. 146. 3 Н. М. Карамзин, Сочинения, 1803, т. Ill, стр. 193 — 194; ср. Н. М. Карамзин, Сочинения; 1820. т. III, стр. 127 — 128. 4 И. М. Карамзин, Сочинения, 1803, т. III, стр. 194; Сочинения, 1820, т. 111, стр. 128. 294 читаем мы в «Уставе свободных каменщиков», — пожелает... обнять с оным электрическим человеколюбия огнем всех людей и все народы, ежели, восходя к общему началу, возревнуешь лобызать нежно всех, имеющих такие же составы, такую же в любви нужду, такое же желание быть полезным и одну бессмертную душу, как и мы, то иди в храмы наши воскурить на жертвеннике святого человечества! Вселенная есть отечество каменщика, и из принадлежащего человеку для него нет ничего чуждого» 1. Такова идеология, а отчасти и фразеология «Разных отрывков (Из записок одного молодого Россиянина)» Карамзина. «Разные отрывки (Из записок одного молодого Россиянина)» представляют значительный интерес для исследователя языка и стиля молодого Карамзина. В этом произведении особенно резко и ярко выступает связь образной системы Карамзина, его лексики и фразеологии с языком масонской литературы, с одной стороны, и с уже определившимися к 90-м годам стилями русского сентиментализма, с другой. Однако к стилистической традиции русского масонства, включая сюда и Н. И. Новикова, Карамзин относится довольно самостоятельно. Он разошелся со многими из своих масонских друзей в понимании задач и целей деятельности прогрессивного писателя-журналиста, в понимании путей развития русской литературы и русского литературного языка. Карамзин стремился раздвинуть сферу русской литературы, придать ей более широкий публичный характер, освободить ее от кружковой замкнутости идей и форм их выражения. Между тем язык масонских писаний был доступен немногим посвященным так же, как и их содержание.. Известный декабрист Г. С, Батеньков в своих воспоминаниях о старом масонстве очень метко указал на типическую черту масонской литературы, на ее идеологическую и стилистическую иероглифичность, на ее ограниченный, специальный, учено-жреческий язык, рассчитанный на посвященных. Масонское учение «профанируется самою речью, употребляемою в общежитии, наполовину ложною и двусмысленною. Посему никакой, рассказ о масонстве не дает точного и ясного понятия, для сего требуется быть масоном и употреблять те определенные термины, тот язык, который, подобно математическому, выработай и возделывается трудом мысли множеств поколений»2 1 Ал. Семека, Русские розенкрейцеры и сочинения императрицы Екатерины II против масонства; «ЖМНП», 1902, № 2, стр. 357 2 А. Ц. Пыпин, Русское, масонство., XVIII и первая четверть XIX в., Пг. 1916, приложения, стр. 463. 295 Любопытны соображения А. М. Кутузова о языке масонов. Кутузов любил уснащать свою речь масонскими терминами. Ему хотелось бы, чтобы «единое слово изъясняло целую книгу». По его представлениям, «„таков точно был язык первых человеков”, то есть они говорили терминами; и следы этого он видит и священном писании, например, в том, что Адам, давая животным имена, в одном слове выражал особенность каждого из них. Остаток такого языка он видит и в языке „братьев” (масонов)» 1 |