Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
Одесского Вестника прошлого года. Из сего отчета видим, что г. Тепляков открыл следующие памятники древности: 1) Великолепные Гебеджинские развалины; 2) Большой Анхиальский саркофаг; 3) 36 кусков мрамора с надписями и барельефами; 4) 89 медалей золотых, серебряных и бронзовых, и, коих более 50-ти, древние греческие; 5) Две вазы, найденные в Сизополе; 6) Две небольшие статуи (бронзовый амур и мраморный женский бюст), купленные в Анхиале. — Сверх сего начерчена карта Фаросского залива и срисованы виды некоторых мест, кои г. Тепляков посещал в своем путешествии. Почти все исчисленные здесь остатки древностей (разумеется, кроме тех, коих нельзя было перевезти) приобретены г. Тепляковым для Одесского музея; с других сняты им чертежи. В письмах своих (адресованных к брату его А. Г.) 1 «Отчет В. Г. Теплякова об открытиях, сделанных им в Болгарии и Румелии» («Mémoire sur divers monuments d'antiquité decouverts sur différents points de la Bulgarie et de la Rumélie, présenté à S. E. Mr. le gouverneur-général de la Nouvelle Russie et de Bessarabie par Mr. V. Tépliakow») был напечатан в «Journal d'Odessa» («Одесский вестник», 1829, № 102, и 1830, № 19). Этот отчет был переведен многими европейскими журналами и обратил на себя особенное внимание известного ориенталиста Клапрота. См. «Воспоминания о Теплякове», «Отечественные записки», 1843, т. 28, отд. VIII. 424 г. Тепляков намерен подробнее рассказать о своем путешествии и присовокупить к известиям об археологических своих поисках не менее любопытное описание обстоятельств, сопровождавших оные. Откровенный рассказ, живой слог, поэтический взгляд на предметы и веселое равнодушие в тех случаях, где судьба была неприветлива к сочинителю, — вот отличительный характер его писем, которые, без сомнения, понравятся читателям «Лит. газеты». Со временем мы надеемся приложить к №№ нашей газеты некоторые из чертежей и рисунков г. Теплякова». Между этим редакторским примечанием и позднейшей рецензией Пушкина на «Фракийские элегии» Теплякова мало общего. Правда, указания Пушкина на зависимость от Байрона, на сочувствие Овидию, на элегию «Гебеджинские развалины» находят опору отчасти в примечании, отчасти в самом письме Теплякова (ср. лексические параллели: «Великолепные Гебеджинские развалины» — в рецензии на «Фракийские элегии» — «великолепный Восток»; «и присовокупить к известиям об археологических своих поисках не менее любопытное описание обстоятельств, сопровождавших оные» — в рецензии на «Фракийские элегии» — «К «Фракийским элегиям» присовокуплены различные легкие стихотворения, имеющие неоспоримое достоинство»). Но все эти сближения естественны в пределах текстов с однородным содержанием. Однако есть основания предполагать, что к редакционной заметке приложил руку и сам Пушкин. Любопытно, что в самом письме Теплякова реминисценции из Пушкина, образ поэта, навеянный Пушкиным, определяют стиль восприятия и изложения впечатлений. Так Тепляков пишет: «Знаете ли, что первое чувство в минуту разлуки с отечеством есть, без всяких романтических затей, странное, неизъяснимое чувство. Сначала, какая-то непонятная радость овладела моим сердцем: казалось, что оно ощутило внезапное наслаждение каким-то внутренним богатством в тот миг, когда натянутые паруса округлялись и заколебавшийся корабль тронулся с места. Я расхаживал скорыми шагами по шканцам и громко декламировал: «Шуми, шуми, послушное ветрило!» и проч. (42). Таким образом, письмо всем своим духом и стилем как бы требовало отклика Пушкина, его оценки. И действительно, в этом примечании есть строки, которые, несомненно, вписаны в него Пушкиным. В них содержится яркая характеристика прозаического стиля Теплякова: «Откровенный рассказ, живой слог, поэтический взгляд на предметы и веселое равнодушие в тех случаях, где судьба была неприветлива к сочинителю, — вот отличительный характер его писем, которые, без сомнения, понравятся читателям Лит. газеты»1. 1 Впрочем, последняя фраза тут могла сохраниться и от текста Сомова. Ср. у Сомова в «Обозрении росс. слов. за 1830 г.»: «Отличительный характер стихов Мицкевича» («Северные цветы на 1831 г.», стр. 5). 425 Неожиданное и острое перечисление разнообразных особенностей, характерное для пушкинского стиля, необычно для языка Сомова. Достаточно сопоставить с этим отрывком стиль принадлежащего Сомову1 извещения о «Фракийских элегиях» В. Г. Теп-лякова в № 30 «Лит. газеты» 1830 года: «Мы имели случай читать некоторые из них отрывки, отличающиеся верностию описаний, живостию воображения, богатые чувством и прекрасными стихами». Язык Сомова относительно прост, но бледен и стандартен. Противоречивое и семантически острое сочетание слов вроде: веселое равнодушие — не может принадлежать Сомову. Напротив: этот тип смысловых связей типичен для пушкинского стиля с половины 20-х годов, например: «недобросовестное равнодушие или даже неприязненное расположение» («Пора Баратынскому...»); «благородное бешенство» («Путешествие из Москвы в Петербург»); «нельзя воздержаться от праведного негодования» («Замечания по русской истории XVIII в.»); «от упоительных и вредных мечтаний» (там же); «с такою ярою точностью» («О ничтожестве литературы русской»); «ирония холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная» (там же); «политический писатель, уже славный в Европе своим горьким и заносчивым красноречием» («О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая») и мн. др. Таких поправок и редакторских дополнений Пушкина в чужих статьях можно ожидать и искать довольно много — на протяжении №№ 1 — 13 «Лит. газеты» за 1830 год. Так, в рецензии на «Краткую всеобщую географию Константина Арсеньева» есть явные следы пушкинской руки («Лит. газета», № 3, от 11 января). Синтаксический строй этой заметки резко отделяет ее от статей Сомова. Точность, сжатость конструкции, отсутствие сложных синтаксических распространений характерны именно для пушкинской речи. Например: «В нынешнем издании г. Арсеньев многое исправил и дополнил. Политическое разделение земли и государств, ее составляющих, изображены в нынешнем их состоянии. Таким образом, напр. пределы России показаны в том -положении, в каком они находились в конце минувшего 1829 года, т. е, по заключению Адрианополь-ского трактата» и т. д. 3 Кроме приведенных и других редакторских исправлений, перу Пушкина, по моему мнению, принадлежат еще шесть следующих отдельных заметок и статей в «Лит. газете» за 1830 год, до последнего издания Академии наук не включавшихся в современные полные собрания сочинений Пушкина. 1 См. указание самого Сомова в письме к В. Г. Теплякову от 31 мая 1830 г., «Русская старина», 1896, № 3, стр. 662. 426 «Замечание» в «Смеси» № 10 «Лит. газеты» за 1830 год (от 15 февраля, Стр. 82): «Острая шутка не есть окончательный приговор. *** сказал, что у нас есть три Истории России: одна для гостиной, другая для гостиницы, третья для гостиного двора». П. В. Анненков заявил, что № 10 «Лит. газеты» «исполнен» критическими заметками Пушкина1. Основываясь на этом, С. А. Венгеров поместил заметку «Острая шутка не есть окончательный приговор» в собрании сочинений Пушкина2. Но Н. О. Лернер, проверяя показания Анненкова и В. П. Гаевского относительно участия Пушкина в «Лит. газете» 1830 года, напал на этот афоризм и решительно отверг принадлежность его Пушкину. «Пушкин был очень дурного мнения об «Истории русского народа» Н. А. Полевого, но слишком высокого об «Истории государства российского», чтобы воспроизводить, да еще с таким слабым возражением, чью-то плоскую, а вовсе не острую шутку, где труд Карамзина назван книгой «для гостиной»3, — писал Лернер. Вкус Н. О. Лернера показался последующим редакторам сочинений Пушкина достаточным критерием для отрицания принадлежности заметки Пушкину, и с тех пор она не вводилась ни в одно собрание сочинений Пушкина до последнего большого Академического. Между тем все в этой заметке говорит за авторство Пушкина. Отсутствовавший во время издания № 10 «Лит. газеты», Дельвиг не присылал статей в «Лит. газету». Сомову, как свидетельствует вся его литературная деятельность, был чужд стиль афоризмов, и он с этой стороны ничем не обнаружил себя во все время существования «Лит. газеты». Вяземский, еще не приехавший в Петербург из Москвы, сначала не давал мелких заметок для «Смеси», которою был недоволен. Кроме того, он, как показывает дальнейшая история «Лит. газеты», не печатал в ней афоризмов и анекдотов из своей «Записной книжки». Да и афоризм из № 10 «Лит. газеты» Вяземскому показался бы кощунством по отношению к «Истории государства российского» Карамзина, которая навсегда осталась катехизисом русской истории для Вяземского. Таким образом, уже по методу исключения приходится признать автором заметки Пушкина, исполнявшего в то время обязанности главного редактора газеты. Кроме того, и содержание, и стиль заметки, и ее образы вполне гармонируют с сочинениями Пушкина. «Три истории России» — это 1) «История государства российского» Карамзина, 2) «История российская» С. Н. Глинки и 3) «История русского народа» Н. Полевого, «Историю» Полевого сопоставлял с «Историей российской» Глинки даже Н. Надеждин и 1 Сочинения А. С. Пушкина, изд. Анненкова, т. V, СПб, 1855, стр. 633. 2 «Пушкин», изд. Брокгауза и Ефрона, т. IV, 1910, стр. 548, № 897; ср. Н. Синявский и М. Цявловский, «Пушкин в печати», М. 1914, стр. 86. 3 «Пушкин и его современники», вып. XII, 1909, статья «Новооткрытые страницы Пушкина», стр. 124 — 125. 427 отдавал без колебаний безусловное преимущество Глинке:1 «ему (Полевому) захотелось перетянуть Карамзина; а дотянулся ли и до Глинки?.. Дело еще сомнительное!.. История Российская Глинки подогрета по крайней мере горячею любовью к отечеству, которую следовало бы, конечно, растворить несколько благоразумием». В журнале Раича «Галатея», в прибавлении к нему, названном «Аргус», горячо и притом в сатирическом плане обсуждался I том «Истории русского народа» Н. Полевого — в связи с «Историей государства российского» Карамзина и «Русской историей» С. Глинки. Дело в том, что сам С. Н. Глинка в своем «Московском альманахе для юных русских граждан на 1830 год» поместил статью «Отрывок из моих записок и мысли о истории русского народа». Здесь он заявил: «Погрешил бы я перед нашим временем, если бы в книге, издаваемой в пользу русских граждан, не упомянул о сочинителе Истории русского народа, который собственными своими усилиями и пользуясь всеми пособиями девятнадцатого столетия проложил себе поприще к славе...» С. Глинка скромно и самоотверженно ставит себя и свою «Русскую историю» ниже Н. Полевого и его исторического труда: «Я писал для себя и о сочинениях своих точно так думаю, как о мечтах, которые порождали призраки моей юности. Это был сон жизни». В «Аргусе» (прибавление к «Галатее», ч. XI, 1830) были напечатаны «Замечания на статью, помещенную в Московском альманахе на 1830 год». Здесь прежде всего излагаются иронические комментарии к заявлению С. Н. Глинки, что сочинитель «Истории русского народа» «проложил себе поприще к славе»: «Слава славе рознь. Державин сказал: ...Редок благ прямых содетель, — Он редок — но какая разность». К какой из этих двух слав (сюда сделано примечание в сноске. — В. В.: «Слово слава поставлено в множественном числе по Грамматике издателя Московского Телеграфа») проложил себе поприще сочинитель Истории русского народа, это ясно, очень ясно доказано в 1-м № «Вестника Европы» и во 2-м № Московского Вестника на сей 1830 год. Издатели сих журналов известны публике своими познаниями в истории, следовательно им можно поверить. Поверят ли самозванцу-историку, или, что все равно, историку?.. Вот вопрос! Впрочем чего не бывает на белом свете? Гришка Отрепьев имел на своей стороне, если не лучшую, по крайней мере большую часть! (горько вспомнить!) русского народа...» (стр. 11 — 12). В связи с скромным признанием С. Н. Глинки, что он «не мог представить в подлинном виде Истории Русского народа и 1 «Вестник Европы», 1830, № 1, статья Н. Н. об «Истории русского народа», сочинении Н. Полевого, стр. 71. 428 признает преимущества «Истории» Н. Полевого, рецензент заявляет: «Какое самоотвержение или, лучше сказать, самопожертвование! Несколько лет назад тому первый удар нанесем был Русской истории издателем М. Телеграфа, теперь сам родитель наносит последний, смертельный удар своему детищу. Это уже не самоотвержение, а детоубийство, которое, скажем к чести С. Н. Глинки, невольно напоминает об Агамемноне и Ифигении» (стр. 12 — 13). Рецензент «Галатеи» так формулирует свое отношение к оценке сравнительных достоинств исторических работ С. Н. Глинки и Н. А. Полевого: «Охотно верим раскаянию издателя Московского альманаха в грехах против Истории, но не охотно соглашаемся или, лучше сказать, не соглашаемся, будто бы Русская история хуже Истории русского народа; противное, или почти противное этому мнению, доказано в 1-м № Вестника Европы: История Российская (русская) Глинки, сказано там, подогрета по крайней мере горячею любовью к отечеству... Но Историю русского народа... Сие море великое и пространное: тамо гады, их же несть числа: животные малые с великими!..» (стр. 13). Пушкин, ссылаясь на чужой каламбур об этих трех историях («*** сказал...»)1, ограничивает его действие афоризмом: «Острая шутка не есть окончательный приговор». Однако возможно, что и ссылка на постороннее лицо, как на виновника каламбура, была тактическим приемом. Во всяком случае, этот каламбур о трех историях естественно сопоставить с таким парадоксом самого Пушкина: «Некто у нас сказал, что французская словесность родилась в передней и далее гостиной не доходила... Буало, Расин и Вольтер (особенно Вольтер), конечно, дошли до гостиной: но все-таки через переднюю. Об новейших поэтах говорить нечего. Они, конечно, на площади» («О ничтожестве литературы русской...»). Квалификация «Истории государства российского» как истории для гостиной не противоречит историческим воззрениям Пушкина. Гостиная — метонимия для обозначения светского общества. Это значение часто у Пушкина (напр., в «Евгения Онегине»). Ср. у Вяземского в предисловии «от переводчика» к «Адольфу» Бенжамена Констана: «...творение сие не только роман сегодняшний (roman du jour), подобно новейшим светским, или гостиным романам оно еще более роман века сего»2. 1 Ср. у Сомова в «Обозрении российской словесности за вторую половину 1828 и за первую 1830 года» намек на шутку Пушкина или (вернее) Вяземского: «Некто сделал следующее замечание на различие в воспитании вымышленных и полусправедливых лиц в наших русских романах: «Монастырка», говорит он, «была воспитана в обществе благородных девиц Федора в кабаке, а Иван Выжигин в собачьей конуре» («Северные цвети на 183'1 г.», стр. 75). 2 Бенжамен Констан, Адольф, СПб. 1831, стр. V — VI. 429 Сюда примыкает замечание Пушкина о первых восьми томах «Истории» Карамзина: «Светские люди бросились читать историю своего отечества. Она была для них новым открытием» («Отрывки из писем, мысли и замечания»). Ср. также: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную»1. Слова — гостиная, гостиница, гостиный двор, — соединяясь в каламбурную цепь, в то же время выражают глубокую неудовлетворенность Пушкина современным ему состоянием истории. «История государства российского» Карамзина, «История российская» С. Н. Глинки, «История русского народа» Н. А. Полевого не отвечали потребностям народа. «История российская» С. Глинки действительно была больше рассчитана на возбуждение патриотизма и любви к России у путешественников и проезжих. Она могла удовлетворить лишь беглый взгляд человека, остановившегося на время в гостинице. Приурочение «Истории русского народа» Полевого к «гостиному двору», намекая на социальную природу автора, в то же время заключало общую литературную оценку Н. Полевого как деятеля «толкучего рынка» литературы. Это суждение о Н. Полевом и позднее повторялось в «Лит. газете», например, в рецензии (Дельвига?) на «Гостиный двор российской словесности» Ф. Улегова2. Таким образом, нет никаких историко-литературных препятствий относить заметку № 10 «Лит. газеты» к сочинениям Пушкина. Авторство Пушкина доказывается также языком и стилем заметки. Сближение слов — шутка и окончательный суд — у Пушкина встречается в «Отрывке из литературных летописей» в применении к критикам Каченовского: «Молодые писатели не будут ими забавляться как пошлыми шуточками журнального гаера. Писатели известные не будут ими презирать, ибо услышат окончательный суд своим произведениям». Афоризмы, построенные по типу: «Острая шутка не есть окончательный приговор», — типичны для пушкинского стиля (у Вяземского связка есть обыкновенно отсутствует). Например: «Скромность, украшение седин, не есть необходимость литературная» («Отрывок из Литературных Летописей»). «Уважение к именам, освященным славою, не есть подлость (как осмелился кто-то напечатать), но первый признак ума просвещенного» («Об истории Полевого», ст. 1). «Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение — признак умственной скудости» («Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова»). «Описывать слабости, заблуждения и страсти человеческие не есть безнравственность, так как анатомия не есть убий- 1 А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. 12, изд. АН СССР, 1949, стр. 305. 2 «Литературная газета», 1830, № 65, стр. 236. 430 ство» («Vie, poésies et pensées de Joseph Delorme»), Cp. в заметке о холере: «...легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество» и т. п. Каламбурные сопоставления слов также не редкость в стиле Пушкина, особенно разговорно-эпистолярном. Например: «Один из самых оригинальных писателей нашего времени, не всегда правый, но всегда оправданный удовольствием очарованных читателей» («Наброски предисловия к «Борису Годунову»). В письмах: «Покаместь мы не застрахованы, а застращены»1, О Дельвиге: «шпионы-литераторы заедят его как |