Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
война на перьях»). Конструкция война на перьях и соответствующее каламбурное лексико-фразеологическое сочетание не встречаются в языке Пушкина (см. «Словарь языка Пушкина» — под словами война и перо). Но это выражение может принадлежать и Сомову. Кроме того, слово делатель («...Доктор Джонсон, человек отменно грубый, сильно напал на Макферсона и называл его обманщиком и злоумышленным делателем подлогов») неизвестно в других сочинениях Пушкина и занесено в «Словарь языка Пушкина» только из этой статьи. Слово покушение сочетается в языке Пушкина только с предлогом на (см. «Словарь языка Пушкина», т. III, стр. 493). Между тем в рассматриваемой заметке «Литературной газеты» употреблен предлог против: («отражать всякое насильственное против меня покушением). Но все это, конечно, еще не исключало вполне гипотезы об участии Пушкина в написании этой статьи, тем более что ярких следов стиля Вяземского в ней не находили. В первых номерах «Литературной газеты» литературная полемика, по-видимому, была сосредоточена в руках основных членов редакции. По методу исключения, статью о Макферсоне и Джонсоне пушкинисты стремились приписывать Пушкину. Статья «Когда Макферсон...» была приписана Пушкину Н. О. Лернером в 1913 году1 и входит, начиная с издания ГИХЛ (1933, т. V, стр. 919) и кончая полным академическим и составленными на его основе последующими изданиями, во все собрания сочинений А. С. Пушкина, в отдел Dubia. Правда, в сочинениях Пушкина еще один раз встречается имя Джонсона, но в ином, даже противоречащем контексте. В статье, посвященной «Слову о полку Игореве», Пушкин писал: «Некоторые писатели усомнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему стихотворения старого монаха Rowley, Джонсон тотчас уличил Макферсона»2. Между тем в приписы- 1 См. статью Н. О. Лернера в журн. «Северные записки», 1913, февраль, стр. 28 — 44. 2 А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. XII, 1949, стр. 147. 386 ваемой Пушкину статье «Лит. газ.» считается недоказанною подделка Макферсона. «Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана (перевод, подражание или собственное сочинение, — этот вопрос, кажется, доселе еще не решен)»... «Потом начали догадываться, допытываться и дознались (вправду или нет), что поэмы Оссиановы были поддельные»... Сам доктор Джонсон изображается в статье лишь как человек «отменно грубый». Таким образом, для автора статьи он является лишь типическим воплощением бранчивого и грубого критика. Весь эпизод столкновения между Макферсоном и Джонсоном лишен принципиальной историко-литературной остроты. Он служит лишь аллегорической басней для морально-полемического вывода применительно к литературной современности. «Предлагаем это письмо как поучительный пример для наших журнальных критиков. И почему нашим Адиссонам не быть и нашими Джонсонами?» Но в этой плоскости тема о критике и полемике, о «неприличных и пристрастных выходках некоторых журналистов», затронутая Пушкиным в «Отрывке из литературных летописей», возродилась во второй статье Пушкина об «Истории русского народа» Н. Полевого («Лит. газ.», 1830, № 12); «Сказав откровенно наш образ мыслей насчет Истории Русского народа, не можем умолчать о критиках, которым она подала повод. В журнале, издаваемом ученым, известным профессором, напечатана статья1, в коей брань доведена до исступления; более чем в 30 страницах грубых насмешек и ругательства нет ни одного дельного обвинения, ни одного поучительного показания». После упреков «Московскому вестнику» Пушкин заключает: «Ужели так трудно нашей братье критикам сохранить хладнокровие? Как не вспомнить по крайней мере совета старинной сказки: То же бы ты слово, Да не так бы молвил». Понятно, что бранные эпитеты Джонсона, воспроизводимые в заметке «Лит. газеты» («обманщик и злоумышленный делатель подлогов»; «глупое и бесстыдное письмо»; «угрозы какого-нибудь негодяя»; «я считал вашу книгу подложною», и т. п.), воспринимались на фоне тех ругательств, которыми осыпала русская критика «Историю русского народа» Полевого. В самом деле, в «Вестнике Европы» Каченовского (1830, № 1) собран критиком (Надеждиным) такой букет бранных выражений для Н. А. Полевого: «рука, упражнявшаяся доныне только в подпускании шутих и заряде хлопушек» (39); «отважное хвастовство и решительная самонадеянность» (39); «лохмотья отъявленной нищеты», «уродливость изувеченного натурой калеки» (41 — 42); «ето — не более как безобразный хаос уродливых слов, 1 «Выписки, коими наполнена сия статья, в самом деле пойдут в пример галиматьи, но и самый текст от них не отличается». (Сноска. — 5. В.) 387 скрыпящих под тяжестью уродливых мыслей, нахватанных и оттуда и отсюда — без разбора, плана и цели: пустомыслие, оправленное пустословием, не имеющим даже жалкого преимущества — одурять внимание чадным куревом философического обскурантизма; одним словом — старая ветошь, даже не перешитая по новому покрою, на которой могло бы зазеваться праздношатающееся любопытство!..» (45) «Она призывает на себя смех задорностью, негодование чванством: и — только!..» (45); «Но отчего ж такая абсолютная ничтожность? Отчего такое бессмыслие в содержании? Отчего такое безобразие в обработке?..» (45, 46) «Наш витязь, вздумав сделаться историком, рассудил приодеться в те же очарованные доспехи туманного пустословия... Он считал себя уполномоченным на бессудное проповедование всякого вздора» (48,49), на «паясничество и арлекинство» (50). «Можно ль составить что нелепее, нескладнее, безобразнее или — говоря языком самого сочинителя — диче?..» (50 — 51). «Так понимаемую — если только ета галиматья может быть понимаема — Историю нам советуется прежде и паче всего отличать от простого врожденного человеку желания знать прошедшее» (51). Многое в этой истории «стянуто у Тьерри, но так искусно, что хозяин с удовольствием согласится отказаться от своей собственности» (53). Автор «исполнил свою затею по-хватски!» (там же, примеч.). «О Гизо! о Геерен! о Тьерри! о Гердер! думали ли вы, что, в возмездие за ваши великие труды, суждено будет бессмертным именам вашим заключать собой столь нелепое, столь уродливое, столь дикое буесловие?..» (57) «Как же можно столь отважно тешиться над простодушным легковерием, погромыхивая пустыми словами без всякого смысла?» (61) «Почтеннейший изобретатель нового имени для Русской Истории. В упоении самодовольствия он просмотрел, что похищенною у Гердера мыслию сам же опровергает драгоценное свое изобретение, на коем основывал свою славу» (59 — 60). «Все пустились в воровство» (6Г, примеч.). «И наш писака смеет говорить, что Карамзин увлекался ложным понятием о политической системе! Не захочет ли он также похвастаться пред ним и той безурядицей, которая составляет увертюру Истории Русского Народа? Ето сделано также совсем не по-карамзински!.. Оригинально нелепо...» (63 — 64). «Что — ежели это нелепое творение будет действительно прочтено великим человеком, которому так дерзко навязано?» (67) Нибур, видя «буйное велеречие несомнительной уверенности», «что скажет он тогда о писаке, обеспокоившем его внимание истертою ветошью, выданною за свежий товар — нового фасона и лучшей доброты?» (68). Оправдывая «уродливейшую нелепость» своих писаний, Полевой скажет тоном спокойной невинности: «Да чего вы от меня требуете! Ведь эта История — мое сочинение! Я взялся сочинить Историю — и — сочинил, как сумелось!» «Ему захотелось перетянуть Карамзина, а дотянулся ли и до Глинки?.. Дело еще сомнительное... История 388 Российская Глинки подогрета по крайней мере горячею любовью к отечеству, которую следовало бы, конечно, растворить несколько благоразумием: но Историю Русского Народа!.. Сие море великое и пространное: тамо гады, их же несть числа: животные малые с великими!» (71 — 72). Таким образом, автор статьи, рассказывая о Джонсоне, метил в «Вестник Европы», в Каченовского и в Надеждина. Но Пушкин был недоволен и бранной критикой «Московского вестника». «...Критика Погодина ни на что не похожа», — писал он Вяземскому.1 «Гремящая статья» Погодина, как называл ее сам автор, так характеризовала «Историю русского народа»: «Самохвальство, дерзость, невежество, шарлатанство в высочайшей и отвратительнейшей степени, высокопарные и бессмысленные фразы, все прежние недоразумения, выписки из Карамзина, переведенные на варварский язык и пересыпанные яркими нелепостями автора, несколько чужих суждений, непонятных и не развитых, ни одной мысли новой, ни истинной, ни ложной, ни одного объяснения исторического, ни одного предположения, ни вероятного, ни сомнительного, ни одной догадки, — и по нескольку строчек на странице, написанных правильно из готовых выражений; вот отличительный характер нового сочинения, если уже не грех называть сочинением всякую безобразную компиляцию»2. В статье «Когда Макферсон издал „Стихотворения Оссиана”...» есть и другие полемические выпады против «Вестника Европы» и его редактора Каченовского. Эту статью легче понять в связи с пушкинским «Отрывком из литературных летописей». Именно на фоне этого произведения получают надлежащий — живой и современный — смысл такие строки из письма доктора Джонсона: «Я всеми мерами буду стараться отражать всякое насильственное против меня покушение; а чего не могу сделать сам, то сделают за меня законы. Надеюсь, что угрозы какого-нибудь негодяя никогда не отклонят меня от стремления изобличать обман» («Лит. газ.», 1830, № 5, стр. 50). Тут крылся явный намек на Каченовского и его распрю с Полевым. Каченовский заявил (в «Вестнике Европы», 1829, ч. 163, № 24, стр. 304): «препираться с Бенигною я не имею охоты, отказавшись навсегда от бесплодной полемики; а теперь не имею на то и права, предприняв другие меры к охранению своей личности от игривого произвола сего Бенигны и всех прочих». Вслед за этим «оскорбленный как издатель В. Е., г. Каченовский решился требовать защиты законов, как ординарный профессор, статский советник и кавалер, и явился в Цензурный Комитет с жалобою на цензора, пропустившего статью г. Полевого». Однако, по ядовитой летописи Пушкина, «Михаил Трофимович несколько раз дозволял себе личности в своих критических статейках... и все сие в 1 А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. 14, стр. 61. 2 «Московский вестник», 1830, ч. I, № 2, стр. 165. 389 непристойных, оскорбительных выражениях». А перед этим Пушкин с едкой иронией характеризовал «критики» Каченовского в таком мечтательном стиле: «Критики г. Каченовского должны будут иметь решительное влияние на словесность. Молодые писатели не будут ими забавляться, как пошлыми шуточками журнального Гаера (в рукописи было: «как статьями, наполненными восклицаниями, пошлою бранью и неуместными цитатами»). Писатели известные не будут ими презирать, ибо услышат окончательный суд своим произведениям, оцененным ученостью, вкусом и хладнокровием». Таким образом, Джонсон-Каченовский себе позволял такие грубые полемические выпады, каких сам не терпел со стороны других, прибегая к защите законов. Именно это забавное противоречие демонстрируют бранные фразы из мнимого письма Джонсона: «ваше глупое и бесстыдное письмо», «угрозы какого-нибудь негодяя» и т. п. На этот же стиль Каченовского указывал в своей объяснительной записке цензор С. Н. Глинка. Все это, наконец, было художественно воспроизведено Пушкиным в эпиграмме «Журналами обиженный жестоко, Зоил Пахом печалился глубоко»1. Таким образом, «Литературная газета», воспользовавшись литературной полемикой около «Истории русского народа» Полевого, в статье «Когда Макферсон издал „Стихотворения Оссиана”...» еще раз свела счеты с «Вестником Европы» и с Каченовским. Вопрос об авторской принадлежности статьи «Когда Макферсон...» не решается бесспорно. Доводы в пользу авторства Пушкина очень слабы и сомнительны, в пользу Вяземского — совсем единичны. На авторство Пушкина может указывать синтаксический строй заметки, состоящий из нераспространенных предложений, скупой на эпитеты. Характерно до некоторой степени для пушкинского стиля своеобразное обострение конкретных значений глагольных приставок и основ: «все с восхищением читали их и перечитывали»; «потом начали догадываться, допытываться и дознались»; в переводе письма Джонсона: «а слышанное мною о вашем характере заставляет меня обращать внимание не на то, что вы скажете, а на то, что вы докажете». Ср. в пушкинской заметке о Дурове: «Всевозможные способы достать их (сто тысяч рублей) были им придуманы и передуманы». Все это не решает, однако, вопроса. Вероятнее всего, составителем заметки был О. М. Сомов, а потом она лишь подверглась редакционной правке со стороны Пушкина. 2) Б. В. Томашевский «догадывался», что Пушкину может принадлежать заметка о «Карелии» Глинки в № 6 «Литературной газеты», «очень близкая по тону с отзывом Пушкина об этом 1 «Московский телеграф», 1829, № 7, стр. 257. 390 произведении, помещенном в № 10»1. Но эта догадка опровергается историко-литературными фактами. За печатанием поэмы Глинки наблюдал О. М. Сомов. Он держал — вместе с бывшим секретарем «Вольного Общ. люб. Росс. Слов.» А. А. Никитиным — корректуру. Н. К. Замковым в статье «Пушкин и Ф. Н. Глинка»2 было опубликовано письмо О. М. Сомова к Ф. Глинке от 22 января 1830 года, в котором Сомов сообщал: «Карелия ваша мне не чужая: в нынешнем (6-ом.) № Газеты будет о ней сказано от души». Любопытно, что между суждениями письма Сомова о Карелии и краткой заметкой «Лит. газеты» есть совпадения. Так, Сомов пишет о «Карелии»: «Многие места в ней мне очень нравятся; особливо картины мест, поверья и сказки о Витязе-Заонеге. Она отпечатается к концу нынешнего месяца. Примечания к ней я переметил». Ср. текст заметки «Литературной газеты»: «К концу сего месяца отпечатается: Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой, описательное стихотворение Ф. Н. Глинки, в четырех частях или песнях. В раме исторического события поэт изобразил предания и поверья лесной Карелы. Четыре сказки о Витязе-Заонеге, помещенные в 3-й части, носят на себе общую печать русских народных сказок: чудесное в подвигах и богатырских встречах. Но более всего читателям понравится в Карелии местность тамошнего края, изображенная во всей дикой красоте ее. Примечания о нравах, обычаях и поверьях Карелов и проч. и проч. также весьма любопытны» (48). Однако сравнение стиля этой заметки с позднейшим «Обозрением Российской словесности» О. М. Сомова в «Сев. цветах на 1831 г.» убеждает в том, что, вероятно, по рукописи Сомова действительно прошлась пушкинская рука. Сомов писал в «Сев. цветах» о «Карелии» то же, но расплывчато, многословно и цветисто: «Событие, заимствованное поэтом из Истории, служило ему только рамами для поэмы описательной. Прекрасная в своей дикости природа Карелии, с ее чудными водопадами, с ее дремучими лесами, несчетными озерами и тундрами, изображена в картине великолепной, верной, заманчивой своим разнообразием. Одно из вводных лиц, назидательный собеседник знаменитой заточенницы, Марфы Иоанновны, рассказывает ей свою повесть, в которой поэт искусно совокупил с превратностями жизни инока набожные свои мечтания и восторги духовные, излитые в лирических отрывках. Нравы лесной Карелы, ее предания и поверья, духи, населяющие ее северные пустыни, народные сказки ее — все это набросано кистью смелою и пленяет теплотою красок, которою отличаются произведения нашего поэта живописца» 3. 1 Б. В. Томашевский, Пушкин, стр. 122. 2 «Пушкин и его современники», т. VIII, вып. 29 — 30, стр. 92. 3 «Северные Цветы на 1831 г.», стр. 44 — 45. 391 Симптоматично, что в своей рецензии на «Карелию» Глинки Пушкин ссылается на эту заметку как на «краткое изложение содержания сей поэмы», вполне его удовлетворяющее. «В № 6-м Литер. Газеты было вкратце изложено содержание сей поэмы». Рецензия Пушкина опирается на это изложение. Например, в рецензии читаем: «Духи основали свое царство в пустынях лесной Карелы. Вот как поэт наш изображает их». Заметка начинается той же мыслию: «В раме исторического события поэт изобразил предания и поверья лесной Карелы». Стиль Пушкина здесь ярче выступает из такого сопоставления с образами пушкинской рецензии на «Юрия Милославского», помещенной в предшествующем № 5 «Литературной газеты»: «Романическое происшествие без насилия входит в раму обширнейшую происшествия исторического» (стр. 38). «Приверженность к чудесному» — по Пушкину, признак готической народной, то есть романтической поэзии (см. «О ничтожестве литературы русской»). «Местность тамошнего края, изображенная в дикой красоте»; ср. «Г-н Полевой утверждает, что дикая поэзия согревала душу скандинава» («О истории Полевого», ст. II). Ср. «Катенин... вздумал показать нам Ленору в энергической красоте ее первобытного создания» («О сочинениях П. А. Катенина»). 3) Рецензия на роман Альфреда де Виньи «Сен-Марс, или Заговор при Людовике XIII» из № 7 «Литературной газеты» 1830 года была приписана Пушкину Б. В. Томашевским1. Главным основанием этой догадки послужил восторженный отзыв рецензента о романе Манцони «Обрученные». Известно, как высоко ставил Пушкин это произведение Манцони. Развивая те же мысли в комментарии к переписке Пушкина с Е. М. Хитрово, Б. В: Томашевский старается подтвердить свою гипотезу также указанием на «сходство в концепции романа Манцони в ее понимании критиком «Литературной газеты» с сюжетной схемой „Капитанской дочки”»2. Но этот аргумент не имеет большого значения, так как сюжетная схема и «Обрученных» и «Капитанской дочки» восходит в основном к Вальтеру Скотту. Следовательно, сюжет «Капитанской дочки» мог сложиться у Пушкина независимо от влияния Манцони (ср., например, ту же сюжетную схему в романе В. Зотова «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона», 1832). Однако есть все основания утверждать, что эта статья о Сен-Марсе написана не Пушкиным, а вероятнее всего — О. М. Сомовым. Против принадлежности этой статьи Пушкину говорит явное несоответствие критической оценки в ней «Сен-Марса» с неизменно отрицательными отзывами Пушкина об Альфреде де Виньи («чопорном, манерном») и об 1 Б. В. Томашевский, Пушкин, стр. 122 — 123; ср. «Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово», Л. 1927, стр. 250 — 251. 2 «Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово», Л. 1927, стр. 250 — 251. 392 его «облизанном романе» (см. статью «Всем известно, что французы народ самый антипоэтический»; письмо к М. П. Погодину в начале сентября 1832 г.; статью «О Мильтоне и Шатобриано-вом переводе „Потерянного рая”»). Пушкин писал в своей статье «Всем известно, что французы народ самый антипоэтический» (1832): «Не знаю, признались ли наконец они в тощем и вялом однообразии своего Ламартина, но тому лет 10 они без церемонии ставили его наравне с Байроном и Шекспиром — Cinq Mars, посредственный роман графа де Виньи, — равняют с Beдикими созданиями Вал. Скотта». В статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе „Потерянного рая”» Пушкин отзывается о «чопорном, манерном» Альфреде де Виньи и его «облизанном романе» в тех же выражениях: «Что сделал из него [из Мильтона] г. Альфред де Виньи, которого французские критики без церемонии поставили на одной доске с В. Скоттом?»... Вскрыв исторические, бытовые и литературные несообразности, нелепости вымыслов в развитии «Сен-Марса», Пушкин иронизирует: «А какое дело графу де Виньи до всех этих нелепых несообразностей? Ему надобно, чтоб Мильтон читал в парижском обществе свой Потерянный Рай и чтоб французские умники над ним посмеялись и не поняли духа великого поэта... и из этого выйдет... эффектная сцена»... С точки зрения исторического реализма, Пушкин выдвигает целый ряд возражений против литературного метода Альфреда де Виньи: «Или мы очень ошибаемся, или Мильтон, проезжая через Париж, не стал бы показывать себя, как заезжий фигляр, и в доме непотребной женщины забавлять общество чтением стихов, писанных на языке, неизвестном никому из присутствующих, жеманясь и рисуясь, то закрывая глаза, то возводя их в потолок. Разговоры его с Дету, с Корнелем и Декартом не были бы пошлым и изысканным пустословием». «Удивительным вымыслам» графа де Виньи, не довольствующегося «простым, незначащим и естественным изображением», а всегда бьющего на внешний «еффект», Пушкин противопоставляет «просто написанную картину» другого живописца — именно Вальтера Скотта. В письме к М. П. Погодину (в первой половине сентября 1832 г.) Пушкин, набрасывая программу своей газеты «Дневник», с неизменным постоянством повторил отрицательный отзыв о романах А. Виньи: «Романы A. Vigny хуже романов Загоскина». Сопоставив эти высказывания с рецензией Пушкина на «Юрия Милославского» Загоскина, легко убедиться, что Пушкин относил Альфреда де Виньи к тем подражателям Вальтера Скотта, которые, «подобно ученику Агриппы, вызвав демона старины, не умели им управлять и сделались жертвами своей дерзости. В век, в который хотят они перенести читателя, перебираются они сами с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений... Сколько несообразностей, ненужных мелочей, важных упущений! Сколько изысканности! 393 а сверх всего, как мало жизни!» («Лит. газета», 1830, № 5, стр. 38). Тут встречаются те же выражения, те же образы, что в отзывах о романе де Виньи. Этот манифест исторического реализма не имеет ничего общего с принципами, лежащими в основе рецензии «Литературной газеты» на «Сен-Марса». Пушкин не мог бы поставить рядом Манцони и Альфреда де Виньи — среди последователей Вальтера Скотта. В № 7 рецензент «Лит. газеты» пишет об этом «облизанном романе» де Виньи: «Вообще роман сей по праву должен нравиться людям, которых воображение не иначе любит видеть историю, как сквозь радужную призму вымысла». Иначе звучит определение историко-реалистического романа у Пушкина: «В наше время, под словом роман, разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании» («Лит. газ.», 1830, № 5, стр. 37). Точно так же нет никаких точек соприкосновения между пушкинской оценкой «Сен-Марса» и отношением к нему критика «Лит. газеты». Признавая в «Обрученных» Манцони более «искусства романиста», чем в «Сен-Марсе», рецензент недостаток романа де Виньи видит только в прямолинейном развитии сюжета: «Здесь с самого начала можно предузнать развязку; видишь, к чему сочинитель ведет своего героя путями явными. Можно почти сказать, что автор сам взялся быть судьбою исторического лица, им избранного». Но, указывая на «недостаток высших соображений в целом», критик восторгается живостью и естественностью картин, частностями: «Роман сей, в частностях, заключает в себе много истинных красот. Таковы пытка и мученическая смерть священника Грандье, таков портрет кардинала Ришелье, богато обставленный в кабинете сего Прелата-Министра; таковы многие характеристические черты в лицах Людовика XIII, Сен-Марса, молодого де Ту и проч... Картина казни Сен-Марса, хотя и отзывается подражанием, но жива и естественна». Таким образом, рецензент находит в «Сен-Марсе» живость и естественность, то есть как раз то, в отсутствии чего упрекал де Виньи Пушкин. Пушкинские суждения об Альфреде де Виньи и «Сен-Марсе» сохранились также в черновых набросках статьи о романе Загоскина «Юрий Милославский», напечатанной в № 5 «Лит. газеты» за 1830 год. Они тоже диаметрально противоположны рассуждениям критика «Лит. газеты» из № 7. Из черновой рукописи Пушкина (№ 2382 Библиотеки имени В. И. Ленина) становится ясным, что именно Альфреда де Виньи Пушкин относил к числу тех неудачных подражателей Вальтера Скотта, которые перебираются в изображаемую эпоху «сами с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений: «Сколько несообразностей, ненужных мелочей, важных упущений, сколько изысканности и как мало жизни. (Одна умная дама сравнивала роман Альфреда де Виньи с бледной дурной литографией.) Однако же сии бледные произведения читают в Европе». От «сих бледных произведений» Пуш- 394 кин резко отделяет лишь сочинения Купера и Манцони. Таким образом, заметка о «Сен-Марсе» Альфреда де Виньи в №7 «Лит. газеты» несомненно не пушкинская1. Любопытно, что та часть рассматриваемой статьи «Лит. газеты», которая говорит о романе Манцони, очень близка к восторженной рецензии Вяземского на «Обрученных», находящейся в «Старой записной книжке». Таким образом, именно то, что толкнуло Б. В. Томашевского на догадку об авторстве Пушкина, позволяет связать эту статью с именами О. М. Сомова или, что гораздо менее вероятно, П. А. Вяземского, стиль которого в рецензии на роман Манцони все же резко отличается от стиля рецензии «Лит. газеты». В рецензии на Манцони Вяземский пишет: «Основание романа самое простое, а именно свадьба в XVII в. двух обрученных жителей бедной итальянской деревни, а свадьба все далее и далее отсрочивается силою разных препятствий. И какие же это препятствия? Замечательнейшие исторические события, которые сталкиваются с этою свадьбою или к которым, господствующею силою обстоятельств, прибивается беспрерывно эта свадьба... Автора, выдумщика нигде не видно: все делается как будто само собою; так и кажется, что оно иначе совершаться не могло. Тут развивается со всеми последствиями своими живая картина безначальства, господствовавшего в Италии во времена самого деспотического, чуждого владычества испанцев: картина утеснений, чинимых помещиками, картина голода, постигшего Миланскую область, и чумы, которая вскоре за ним последовала»2. «Приключения крестьянки Лучии и крестьянина Лоренцио протекают среди сих величественных и ужасных явлений, но вовсе не поглощаются ими. Внимание читателя, сильно и тревожно возбужденное глубокими впечатлениями от исторических событий, пред ним совершающихся, ни на минуту не теряет из вида обрученников и не остывает в участии, которое принимает в судьбе этих двух смиренных личностей. Казалось бы как не затеряться им в этом бурном потоке? Нет, они везде выплывают и сохраняют подобающее им место в обширном повествовании». Ср. в рецензии «Лит. газеты»: «Сочинитель с большим искусством привязал внимание и участие читателей к судьбе 1 Акад. М. Н. Розанов, отказываясь признать эту заметку произведением Пушкина, писал: «Первая же фраза статьи опровергает эту гипотезу; выделить де Виньи, как особенно талантливого из французских последователей В. Скотта, мог кто-нибудь другой, а отнюдь не Пушкин, который всегда ценил Виньи как романиста очень низко». Статья «Пушкин и итальянские писатели XVIII и начала XIX века», «Известия Академии наук СССР», Отделение обществ, наук, 1937, № 2 — 3, стр. 365, примечание. 2 П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 32 — 34. Ср. в рецензии «Лит. газеты»: «...видишь Италию описываемой эпохи, видишь страсти народные в борьбе с чужевластием; становишься как бы очевидцем чумы и голода, порывов мятежной черни, и пр. и пр.» Эти стилевые различия между рецензией Вяземского и рецензией «Лит. газеты» в изложении одних и тех же мыслей и событий доказывают, что автором рецензии «Лит. газеты» был не Вяземский, а Сомов. 395 обрученных, которых взял он из звания мирных поселян и бросил в самый вихрь мятежей и событии исторических, покрыв совершенною неизвестностию будущую судьбу своих героев и, можно сказать, затеряв их на время, чтобы после обрадовать читателя нечаянною с ними встречей». Очень интересна одна параллель между рецензией Вяземского и «Лит. газеты» — противопоставляя роман Манцони «Сен-Марсу», критик «Лит. газеты» пишет о недостатке искусства романиста у де Виньи: «...видишь, к чему сочинитель ведет своего героя путями явными. Можно почти сказать, что автор сам взялся быть судьбою исторического лица, им избранного». А об «Обрученных» Вяземский писал: «Нигде не видишь следов авторской иглы, которая часто сшивает события, как пестрые лоскутья на живую нитку... Нет, у Манцони везде видна твердая и никогда даром не двигающаяся рука судьбы». Таким образом, нет никаких оснований отзыв «Лит. газ.» о Манцони связывать с именем Пушкина. С гораздо большей вероятностью можно приписывать его О. М. Сомову или с меньшей — П. А. Вяземскому. Действительно, кое-что в рецензии напоминает стиль Вяземского. К Вяземскому же ведет отчасти высокая оценка романа де Виньи. В «Старой записной книжке» Вяземский так отзывался о «Сен-Марсе»: «Французская литература много успела в последние годы в роде, как назвать, романтическом, или естественном, в противоположность роду классическому, который весь искусственный. Этот роман весь ознаменован какою-то трезвостью, истиною, которая имеет свою свежесть, как вода, которая бьет из родника и питает на месте, а не приторная вода, увядшая и согретая в буфете. У Альфреда де Виньи нет глубокости Вальтера Скотта; но есть тонкость, верность в живописи»1. Однако трудно не увидать здесь при общности точки зрения с рецензией «Лит. газеты» резкие различия в стиле. Итак, рецензию «Литературной газеты» на роман Альфреда де Виньи «Сен-Марс, или Заговор при Людовике XIII» вероятнее всего связывать с О. М. Сомовым. В языке и стиле рецензии «Лит. газеты» есть такие особенности, которые делают это предположение об авторстве О. М. Сомова вполне убедительным. Достаточно указать такие шаблонные перифразы и описательные выражения, совершенно не свойственные пушкинскому стилю: а) «заключает в себе черты отличного достоинства» (ср. у Пушкина: «сцена Заремы с Марией имеет драматическое достоинство»); «Владимиреско не имеет другого достоинства, кроме храбрости необыкновенной» (из кишиневского дневника); «Политические речи его имеют большое достоинство» («Собр. соч. Георгия Кониского»); «первая песнь Бовы имеет также достоинство» («Александр Радищев»); 1 П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. IX, СПб. 1884, стр. 46. 396 б) «Сочинитель с большим искусством привязал внимание и участие читателей к судьбе обрученных». Ср. у О. М. Сомова в «Обозрении российской словесности за... 1830 г.»:1 «жертвою (интриги. — |