Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей

• Название: Проблема авторства и теория стилей
• Анкор: Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей.doc
• Дата: 14.03.2017
• Размер: 3.34 Mb.
• Имя файла: Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей.doc
• Тип: Документы; #3787
• Категория: Искусство. Культура
• страница: 35 из 48

пароксизм как медицинского термина было широко распространено в литературном и бытовом обиходе русского образованного общества конца XVIII бека и первых десятилетий XIX века. Вот несколько иллюстрации.

«Она (больная икотой. — В. В.) была в здравом уме; в самом пароксизме разговаривала без помешательства; но не могла удержать горла своего от невольной икоты, которая столь была громка, что заставляла выходить из избы на поле» ².

«...Были у него (у Н. Н. Раевского. — В. В.) два лихорадочные пароксизма; второй так был силен, что генерал кричал: «Я с ума сойду...»³

«Сделай милость, мой милый друг, не огорчайся этим. Это был только минутный пароксизм» ⁴.

«В комнату я воротился в пароксизме сильной лихорадки» ⁵.

«Прикажу, и она... отдаст руку тому, кто один может составить ее счастье. Не так ли, Никласзон? — Секретарь... не замедлил согласиться, что все это было и будет пустячками, что первый сердечный пароксизм хотя и силен, но пройдет» ⁶.

Сюда примыкают и случаи переносного употребления выражения — «пароксизм лихорадки».

Например: у П. А. Вяземского:

«Землетрясения, по нескольку пароксизмов в день, били же как лихорадка, Смирну»;⁷

у Н. Полевого:

«...нынешнее состояние нашей литературы... есть последний кризис и пароксизм [курс. авт.] нашей чужеземной литературной лихорадки» ⁸.

Есть основания предполагать, что в 20-х годах XIX века начинают распространяться и укореняться приемы переносного, отвлеченно-метафорического употребления слова пароксизм, из которых образуется потом общее значение — крайняя точка напряжения, острое проявление, приступ — чего-нибудь.

Например:
¹ В. И. Даль, Толковый словарь, т. III, стр. 19.

² Лепехин, Дневные записки путешествия, т. IV, 1781, стр. 96.

³ Записка о предсмертной болезни Н. Н. Раевского. «Архив Раевских», СПб. 1912, т. IV, стр. 206.

⁴ «Архив бр. Тургеневых», т. II, стр. 18.

⁵ В. Г. Белинский, Письма, СПб. 1914, т. III, стр. 153.

⁶ И. И. Лажечников, Последний Новик, Собр. соч., СПб. 1858, т 1, стр. 222.

⁷ П. А. Вяземский, Старая записная книжка, Полн. собр. соч., СПб. 1884, т. IX, стр. 296.

⁸ Н. Полевой, Взгляд на русскую литературу 1838 и 1839 гг., «Сын отечества», 1840, т. I, кн. IV, стр. 444.
464

«Экономьте, платите долги, а там, если пароксизм либерализма пройдет, выбирайте службу и место!»¹

«Гнев Липмана дошел до бешенства, когда он узнал об измене своего племянника. Но — прошел пароксизм бешенства, и он опять мудрец на злое» ².

«Катерина Рабе в объятиях милой подруги заградила своими поцелуями крик радости на ее устах. Этот первый пароксизм дружбы прерван был... необыкновенным криком под окнами Луизиной спальни»³.

«Страсть моя, достигнув крайнего своего предела, разразилась пароксизмом невероятной силы» ⁴.

«Не перечтешь несчастий от сущей безделицы, от того, что иной с высоты своей поленился выслушать внимательно просителя, другой пугнул его в пароксизме воеводского нетерпения» ⁵.

Само собой разумеется, что наличие слов, не отмеченных в известных сочинениях Пушкина, само по себе еще не может служить вполне достоверным свидетельством против авторства Пушкина по отношению к данной статье. Впрочем, слово притоманный, как уже было указано выше, достаточно характерно и резко окрашено, чтобы заподозрить в авторе «Письма» действительного какого-нибудь земляка Ор. Сомова, а не Пушкина или Вяземского.

Чупрынский как автор «Письма» близко знаком с украинским языком и бытом. Он и не скрывает своей близости к Порфирию Богдановичу Байскому, своему «соседу и притоманному другу». Защищая Гаркушу, героя романа Байского «Гайдамаки», Чупрынский пишет: «Характер и дела сего странного человека, сохранившиеся и доныне в живой памяти жителей Малороссии, служат тому доказательством». Мог ли так написать Пушкин — сомнительно.

Автор письма — в соответствии с образом украинского обывателя Калиника Чупрынского — обнаруживает свою самую тесную и живую связь с Украиной, с ее фольклором и народно-поэтическими образами. «Где порядочный человек пожалел бы рубля, там беспорядочный Гаркуша мог бросать тысячи» (стр. 56).

Нельзя не заметить, что в «Письме» Чупрынского самый стиль полемики с «Северной пчелой», основательный, но лишенный тонких острот и глубокого юмора, имеет мало общего с полемическим слогом Пушкина (хотя бы в обличье Феофилакта Косич-
¹ Письмо И. М. Карамзина П. А. Вяземскому, 2 августа 1821 г., «Старина и новизна», т. I, стр. 114.

² И. И. Лажечников, Ледяной дом, Собр. соч., СПб. 1858, т. IV, стр. 88.

³ И. И. Лажечников, Последний Новик, Собр. соч., СПб. 1858, т. 1, стр. 215.

⁴ А. В. Дружинин, Полинька Сакс, Гослитиздат, М. 1955, стр. 40.

⁵ И. И. Лажечников, Внучка панцирного боярина, Полн. собр. соч., СПб. 1899, т. 4, стр. 38.
465

кина). В качестве иллюстрации можно привести такую цепь возражений Чупрынского: «Реченный критик (т. е. Порфирий Душегрейкин) должен быть очень своенравен: заговорят об Иллирии, а он заметит: этого-де нет в Венгрии. Он не знает, что Гайдуки в Далмации и Боснии то же, что клефты в горах нынешней Греции; он не знает, что Пандуры в той же Далмации исправляют должность итальянских Сбиров, т. е. сыщиков, разбойничьих шаек; он смешивает перевязку с пластырем; он не знает, что значит русское употребительное выражение: чем попадя (не знает и ударения в последнем слове), и принимает его за попадью» (стр. 56). Заканчивается это анафорическое перечисление ошибок рецензента следующим ироническим вопросом: «Что всего вышеупомянутого рецензент Душегрейкин не знал или не читал, это бы еще не беда; но зачем же он берется говорить о том, что ему неизвестно?»¹

Канцеляризмы «реченный» и «вышеупомянутый» должны, с одной стороны, выражать презрительно-ироническое отношение к Порфирию Душегрейкину, а с другой стороны, бросать экспрессивный отсвет на литературный образ самого Калиника Чупрынского.

Против принадлежности «Письма» Калиника Чупрынского Пушкину говорит также-передача на французский лад имени старого гусляра Иакинфа Маглановича. В «Письме» Чупрынского читаем: «Вот этнографические и даже грамматические сведения нашего критика, который не читал ни сочинения аббата Фортиса о Морлаках, ни даже той книги, о которой сам упоминает в своей критике (La Guzia, ou choix de poésies illyriques, recueilliés dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l'Herzegowine); иначе он не опровергал бы того, о чем собиратель Морлацких песен, природный иллириец, говорит в своих примечаниях; не сказал бы, что все помянутые песни сочинены Яцинтом Магляновичем, тогда как из них едва пятая доля песен сего Морлацкого импровизатора» (56). Между тем Пушкин в примечании (18) к «Песням западных славян» передает имя старого гусляра на греко-славянский лад: «Иакинф Магланович»: «Мериме поместил в начале своей Guzia известие о старом гусляре Иакинфе Маглановиче; неизвестно, существовал ли он когда-нибудь, но статья его биографа имеет необыкновенную прелесть оригинальности и правдоподобия»². Западноевропейское, французское «Яцинт Маглянович» в письме Чупрынского противостоит церковно-южнославянскому — Иакинф Магланович — в комментариях Пушкина к «Песням западных славян».

Таким образом, нет никаких оснований приписывать Пушкину «Письмо к издателю Литературной газеты и его сотруд-
¹ См. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., 1957, изд. 2-е, т. III, стр.

² Там же.
466

никам», хотя участие Пушкина в составлении и редактировании первых тринадцати номеров «Литературной газеты» было очень активным и значительным¹.
Еще труднее предполагать, что «Письмо к издателю Литературной газеты» Калиника Чупрынского было написано самим ее издателем — А. А. Дельвигом. В самом деле, Дельвиг отсутствовал в Петербурге с первых чисел января по вторую половину февраля 1830 года². В это время обязанности главного редактора «Литературной газеты» выполнял Пушкин (совместно с О. М. Сомовым). Между тем живой и быстрый отклик на инсинуации «Северной пчелы» потребовал если не непосредственного присутствия оппонента в Петербурге, то, во всяком случае, его близкой доступности.

Так, при попытках точного приурочения этого письма к автору, естественно, возникает вопрос: не сам ли О. М. Сомов называет себя или свою литературную личину — Порфирия Богдановича Байского — своим «притоманным земляком», «кумом и благодетелем»? Не сам ли он является автором «Письма к издателю Литературной газеты и ее сотрудникам»? Ведь такой способ самозащиты не представлял редкого явления в то время. И со стороны языка и стиля это предположение не встречает никаких препятствий. Впрочем, украинский колорит этого «Письма» может навести на мысль об еще одном возможном авторе — именно Н. В. Гоголе. Но начало сотрудничества Гоголя в «Литературной газете» обычно датируется 1831 годом. № 1 «Литературной газеты» за 1831 год (1 января) содержит отрывок «Учитель» из повести Гоголя «Страшный кабан», а также научно-педагогическую или методическую статью Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии». Вместе с тем трудно связать с именем Гоголя какие-нибудь индивидуальные стилистические приметы рассматриваемого «Письма» Чупрынского, кроме, быть может, его подписи: «Калиник Максимов сын Чупрынский, В...ский обыватель». Ср. последний абзац «Письма»:

«Если позволите, мм. гг., то я сообщу вам и еще несколько замечаний на замечания нашего критика. Сам Порфирий Богданович, за отдаленностью места своего жительства и по врожденному миролюбию, верно, не решится отвечать своим критикам; но я, живучи здесь по тяжебному делу и следовательно имея много досуга, а сверх того, помня хлеб-соль и приязнь любезного моего кума, П. Б., вменяю себе в долг подать за него свой голос. Есмь и пр. Калиник Максимов сын Чупрынский, В…ский
¹ См. В. В. Виноградов, Неизвестные заметки Пушкина в «Литературной газете» 1830 г., «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии АН СССР», 1939, вып. 4 — 5.

² Ср. «Московские ведомости», 1830, № 4 и № 14. Ср. «Письма Пушкина» под ред. Б. Л. Модзалевского, т. II, стр. 368.
467

обыватель» (56). Здесь косвенно выражается желание дальнейшего критического сотрудничества в «Литературной газете», особенно для борьбы с наветами и злобными выпадами Булгарина. Эта задача была близка и Сомову и Гоголю.

В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» действуют и Каленик и Корний Чуб. Слово чуприна, «чуб» находится в приложенном к повестям словарике украинизмов. Но все же этого мало для признания авторства Гоголя. Да и другие соображения историко-биографического характера делают эту гипотезу неправдоподобной. Было бы совсем непонятно, если бы Гоголь, привлеченный Сомовым к сотрудничеству в «Литературной газете» почти с самого начала ее издания, затем до 1831 года почему-то избегал помещать в ней свои статьи и повести¹.

Следовательно, версия о Гоголе как авторе «Письма к издателю «Литературной газеты», укрывшемся под псевдонимом «Калиника Максимова сына Чупрынского, В.-.ского обывателя», отпадает. Трудно также подозревать, что автором этого письма был близкий приятель О. М. Сомова — в то время профессор ботаники в Московском университете М. А. Максимович, друг Гоголя (см. его статью в № 1 «Литературной газеты» за 1830 г.: «О цветке. — Глава из особого сочинения о природе»). Он не выступал в «Литературной газете» как литературный критик. Напротив, наиболее правдоподобной и с стилистической и с историрико-биографической точек зрения является гипотеза об авторстве самого О. М. Сомова, выступившего на защиту своего литературного имени и достоинства. Фантазировать об участии Гоголя в подготовке этой отповеди «Литературной газеты» Ф. Булгарину не приходится.

2
Гораздо сложнее вопрос об авторстве другой статьи в «Литературной газете» по украинскому вопросу («Литер, газета», 1831, № 8). Тут, действительно, приходится выбирать лишь между Пушкиным и Гоголем.
Профессор Ю. Г. Оксман в работе «Неосуществленный замысел Истории Украины» собрал ценные сведения о замысле Пушкина написать «Историю Малороссии». «Работа великого русского поэта над «Историей Украины», — писал Ю. Г. Оксман, — предшествуя двум позднейшим его историческим иссле-
¹ Общую сводку итогов работ по вопросу об участии Н. В. Гоголя в «Литературной газете» А. А. Дельвига см. в статье А. И. Степанова: «Публицистические выступления Гоголя в «Литературной газете» А. А. Дельвига». «Ученые записки Ленингр. гос. унив. им. А. А. Жданова», № 218. Серия филологич. наук, изд. ЛГУ, 1957
468

дованиям — «Истории Пугачева» и «Истории Петра», — непосредственно следовала за окончанием «Полтавы» и, как мы полагаем, может быть подтверждена документально рукописями самого Пушкина»¹. Ю. Г. Оксман придает особенное значение знакомству Пушкина с «Историей Русов», приписывавшейся тогда Георгию Конискому. Список «Истории Русов» подарил Пушкину М. А. Максимович в октябре 1829 года. Ю. Г. Оксман полагает, что после получения «Истории Русов» Пушкин в основу своего исторического труда об Украине намеревался положить материалы именно этой хроники. В этом направлении осмысляется и истолковывается Ю. Г. Оксманом пушкинский набросок на русском языке, «точно фиксирующий схему какой-то периодизации истории Украины». «Мы связываем этот набросок, с одной стороны, с пушкинским замыслом «Истории Украины», с другой — с «Историей Русов». Характерные именно для последней особенности периодизации исторического прошлого Украины и были усвоены Пушкиным»² (ср. вехи Пушкинской периодизации: «от Гедимина до Сагайдачного», «от Сагайдачного до Хмельницкого»). По мнению проф. Оксмана, последующий отход Пушкина от замысла «Истории Украины» по крайней мере на полтора года и даже больше (до середины 1831 г.) произошел под влиянием неожиданного для него выхода в свет весною 1830 года нового издания известной «Истории Малой России» Бантыша-Каменского. «Материалы творческого архива Пушкина свидетельствуют, однако, что в каком-то большом плане замысел «Истории Украины» воскрешается Пушкиным уже через год после вхождения в научный оборот второго издания труда Бантыша-Каменского. Мы имеем в виду несколько листов французского текста (бумага с водяными знаками «1830», «1831»), посвященного древнейшему периоду истории Украины — от эпохи расселения на ее территории славянских племен до первого нашествия татар: «Sous le nom d'Ukraïne ou de Petite-Russie l'on entend» и пр.»³.

Этот набросок представляет собою пересказ на французском языке соответствующих страниц «Истории Государства Российского» Карамзина. Ю. Г. Оксман склонен рассматривать эти записи как непосредственную реализацию первоначального плана пушкинской «Истории Украины». Он видит подтверждение этой мысли в том, что на первые же «вопросы», которые выдвигались в «плане» («Что ныне называется Малороссией?», «Что составляло прежде Малороссию?»), Пушкин отвечал в своих набросках на французском языке: «Sous le nom d'Ukraïne ou de Petite-Russie l'on entend une grande étendue de terrain réunie
¹ «Литературное наследство, Пушкин, Лермонтов, Гоголь», 1952, т. 58, стр. 211.

² Там же, стр. 213.

³ Там же, стр. 214.
469

au colosse de la Russie et qui comprend les gouvernements de Tshernigov, Kiev, Harkov, Poltava et Kamenetz-Podolsk.... Les Slaves ont de tout temps habité cette vaste contrée»^l. Ю. Г. Оксман ставит в связь эти пушкинские записи истории Украины с польским восстанием и полонофильскими настроениями Западной Европы. Поддержка французской буржуазной прессой агрессивных требований «шляхетских политиков» о присоединении к Царству Польскому Украины, Литвы и Белоруссии возмутила Пушкина:
Вы, черни бедственный набат,

Клеветники, враги России!
По мнению Ю. Г. Оксмана, «тот вариант «Истории Украины», над которым Пушкин работал в 1831 году, предназначался уже не для русских читателей, а для западноевропейской аудитории, той самой, до которой не дошли «кровавые скрижали» многовековой борьбы украинского народа за свое освобождение»². Но эта борьба Пушкина с «врагами России» не нашла в отечестве опоры ни государственной, ни общественной. Пушкину не удалось также из-за возражений высших полицейских инстанций издать «Историю Русов». «Таким образом, — заканчивал свою статью проф. Оксман, — черновые наброски плана («Что ныне называется Малороссией?»), фрагменты вводных заметок («Sous le nom d'Ukraïne») да несколько страниц выписок из «Истории Русов» в «Современнике» — вот и все, чем может документироваться сейчас работа Пушкина над «Историей Украины» ³.

В интересной статье Ю. Г. Оксмана нет указаний на два важных для его темы литературных факта — на разбор Н. А. Полевым «Истории Малой России» Д. Н. Бантыша-Каменского, помещенный в «Московском телеграфе» (1830, №№ 17 и 18), и на вызванную этим разбором критическую заметку «Литературной газеты» (1831, № 8).
На вышедшее в 1830 году второе издание сочинения Д. Н. Бантыша-Каменского «История Малой России» (3 части) Н. Полевой в сентябрьских (№№ 17 и 18) номерах «Московского телеграфа» за 1830 год откликнулся большой рецензией. В своей рецензии Н. Полевой ставит ряд острых теоретических и исторических вопросов, относящихся к истории вообще и к «Истории Украины» в частности. «Чем отличается История от Лето-
¹ А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, т. 12, стр. 196. Русский перевод: «Под именем Украины, или, Малороссии, разумеют большую территорию, соединенную с колоссом Россией и заключающую в себе губернии Черниговскую, Киевскую, Харьковскую, Полтавскую и Каменец-Подольскую... Славяне — исконные обитатели этой обширной страны».

² «Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 218.

³ Там же, стр. 220.
470

писи? — Система составляет душу Истории, этого отчета памяти уму. Материалы, сущность событий, критический разбор того и другого, выводы, все должно быть предварительно по системе поверено историком; самое изложение историка должно быть следствием сущности предмета, определенной систематическою поверкою» («Моск. телеграф», 1830, № 17, стр. 74). На такой методологической основе «может быть написана История, не только государства, но области и города» (75), даже человека, лишь бы они «представляли нечто отдельное, нечто жившее своею, более или менее резкою, жизнью; иначе История быть не может» (75). В приложении к истории Малороссии это означает, что следует представить долгую и сильную отдельную oтРоссии жизнь украинцев, или малороссов, как «отличного от нас, чистых руссов, народа» (77). Такая история Малороссии у русских еще не написана. Не создал ее и Карамзин. Общая концепция истории Малороссии в изображении русских историков, в том числе и Карамзина, иронически характеризуется Н. А. Полевым так: «Она была Россия и теперь Россия; вся разница, что там течет Ворскла, а близ Москвы Ока; что там говорят не чистым русским языком, а у нас чистым. Несколько времени было там что-то вроде бунтовщиков, а потом подчинились законному владычеству» (80). «Отдельность от нас, решительно не наша, особая народность не замечались, не описывались (82). Считалось, что Россия переплавила и спаяла в единство «все, что к ней ни приставало» (82).

Между тем, по изображению Н. А. Полевого, «Россия началась подобно другим государствам, весьма обыкновенно — Русью, небольшим Нордманнским владением в землях славянских, из феодального Нордманнского владения изменилась она в федеральный союз владений, принадлежащих членам одного семейства; возмущалась междоусобиями сего семейства, дошла от сего до величайшей слабости и разрушения... Христианская религия и русский язык были единственные скрепы и подпоры Руси» (82 — 83). «Собирание Руси» первоначально не коснулось юга и запад» древней Руси. «Сначала Литва, потом Польша, с которою слилась Литва, владели ими, заняв оные во времена татар» (83). Потом царь Алексей Михайлович «увлек к себе Малороссию», но лишь Петр «железною своей рукою укрепил чуждую нам Малороссию» (84). Так составлялась из разнообразных по составу народов и народностей частей великая Россия, подобно Англии, Австрии, Турции и другим государствам. «С областями, которые были некогда, русские (Приднепровье, Волынь), и с областями, которые прежде не были русскими (Ост-Зейские области, Литва, Финляндия, Малороссия), мы поступили, как обыкновенно поступают победители с завоеванными землями. Мы обрусили их аристократов, помаленьку устранили местные права, ввели свои законы, поверья, удалили строптивых, сами перемещались с простолюдинами-туземцами,
471

но за всем тем обрусить туземцев не успели, так же как татар, бурятов и самоедов. Политической самобытности у них нет и быть не может, но опять — они наши, а не мы... Они прочны нам, исторически и географически — правда; но народность у них своя, местность своя» (85 — 86). «...Малороссия, не сделавшись доныне Русью, никогда и не была частию древней Руси, точно так же, как Сибирь и Крым» (86 — 87). «...Половина Малороссии, а что всего важнее, собственно гнездо Малороссии, древле не были русскими областями. Там, в лесах и степях, кочевали, бродили, дрались между собою, и с руссами и за руссов, хазары, печенеги, половцы» (88). В русских областях, которые вошли позднее в состав Малороссии, было несколько городов, то есть «укрепленных стенами селений», и мелких селений, откуда народ бегал в города за защитой от набега иноплеменников, возвращаясь нередко на пепелище.

В эпоху татарского господства явилась жизнь казацкая (89). Казаки образовались из «орд Аэийских народов». «В древние еще времена от них отделялись бродники — толпы воинов, составленные из них и половцев, бродившие повсюду и дравшиеся за кого угодно и с кем угодно, по найму» (90). К ним приставали бродяги. «Сии толпы наездников составляли разные отдельные становья, выезжали из. своих притонов, били, грабили и называли себя Казаками» (90). «Вскоре по составлении казацких становищ в разных местах татары, литва, руссы начали употреблять их как средство защиты и мщения» (91). «Казачество представляет нам два главные деления: средоточие одного низ Дона, средоточие другого низ Днепра. От первого явилось множество подразделений Восточного казачества; от второго народ Малороссийский. Первое преимущественно можно назвать Донским, второе Украинским» («М. т.», № 18, 225). «Западные, или малороссийские, казаки были смесью русских, половцев, тюрков, берендеев, молдаван, поляков и литовцев. Запорожцы были первым началом украинских казаков» (233). «Казацкий Днепровский табор, до половины XV-го века, был угрожаем с севера и востока, сначала монголами, потом Литвою и монголами, имея открытый путь на юг и запад; с половины XV века его облегли с юга и запада крымцы и турки, с севера Литва и Польша, но открытый путь явился ему на север к Литве по Днепру и на восток от Днепра, где сталкивался он с Московиею» (237 — 238). Из казаков выделились запорожцы, Запорожская сеча. История Малороссии сложна и занимательна. «Малороссия ждет своего историка и после труда г-на Бантыш-Каменского» (246). «Этот труд — летопись, не более». В нем много материалов и известий. Но чтение его «утомительно, как чтение сухой летописи» (247).

По мнению Н. А. Полевого, к 30-м годам XIX века еще не было составлено настоящей истории Малороссии и не было еще предложено ее периодизации. «...Историки малороссийские доныне принимались за свое дело весьма неловко. Карамзин, в
472

Историй Государства Российского, вовсе забыл. Кажется, Малороссию, эту важную часть Российского Государства с XVII века. Доведя свое повествование до начала XVII-го века, он мимоходом упоминал местами о Малороссии, и мы видим, что если бы он дошел наконец до Хмельницкого, то, разумеется, отделался бы так же легко, как отделался он от происхождения казаков (Ист. Г. Р., т. V, стр. 393), т. е. подарил бы нас великолепным рассказом о патриотизме Хмельницкого, и — только» («М. т.», № 17, 79 — 80).

Обычно представлялось до Карамзина и самим Карамзиным дело так, что когда «пришли татары, сожгли и истребили все в Южной России», то «часть русских укрылась за днепровскими порогами, назвалась черкесами и казаками, приманила к себе множество беглецов» (80).

. В половине XVII века эти «природные воины» устремились «избавить Малороссию от власти иноплеменников и возвратить нашему отечеству древнее достояние оного» (Карамзин, т. V, 395). «Жаль, очень жаль, прибавляют к этому историки, что малороссияне не всегда были такого добропорядочного поведения» (80 — 81). Так, Д. Н. Бантыш-Каменский говорит: «История, передавая знаменитые подвиги героев, не может скрывать деяний, помрачающих их славу. Сагайдачный (Гетман Малороссийский) обнажил в 1618 году меч свой против соотечественников...» (Ист. Мал. Росс., т. I, стр. 185).

Что же сам Н. А. Полевой противопоставляет этой никуда не годной, по его мнению, карамзинской концепции и карамзинской периодизации истории Малороссии? По словам Н. А. Полевого, «вовсе несправедливо думают, что Киев был когда-нибудь средоточием, или, лучше сказать, главным пунктом Малороссии. Напротив, Малороссию составляли собственно земли по левому берегу Днепра, от южной части Черниговской до южной границы Полтавской губернии, захватывая к востоку часть Харьковскон и упираясь к северу западнее Путивля: это была Малороссия по левую сторону Днепра. Южная часть Киевской губернии, к северу — южнее Киева, к западу не далее Днестра, к югу не далее впадения в Днепр реки Пела, была Малороссия по правую сторону Днепра. К сему присовокуплялся табор запорожцев, отброшенный далее на юг, в степи» (87).

В древней Руси, до пришествия татар, «половина Малороссии, а что всего важнее, собственно гнездо Малороссии, древле не были русскими областями. Там, в лесах и степях, кочевали, бродили, дрались между собою, и с руссами и за руссов, хазары, печенеги, половцы» (88).

После пришествия татар «явилась жизнь казацкая» (89). «Таким образом, после нашествия татарского открывается нам обширная система казачества, свойственная веку, местности» (92).

«Начало систематического образования казаков», по мнению Полевого, относится к половине XV века. С 1517 года украик-
473

ские казаки являются уже «политическим обществом» (92). Они в этом году упоминаются в первый раз: «толпа их, из 1200 человек, ходила тогда с поляками под Аккерман» («М. т.», 1830, № 18, стр. 226). «Если верить источникам, не весьма достоверным, то при учреждении гетманства Баторием, в 1576 году, было строевых казаков украинских в 10 полках, по обоим берегам Днепра, до 20000; Хмельницкий передал России в 1654 году, в 17 полках, до 60000 войска казацкого, со 166-ю городами и местечками» (232). «О числе малороссиян всех вообще в разные эпохи сведений собрать невозможно; мы не знаем достоверно даже и того, сколько надобно полагать их ныне. По числу же выходивших в разные времена на службу, от 1576-го до 1725 года, можно видеть, как увеличивалось беспрестанно количество малороссиян от стечения к ним всякого народа. Это пояснит, каким образом размножались они и прежде 1576 года» (232 — 233). Таким образом, казачество — смешанного этнического состава.

Польско-литовские власти сначала не мешали казакам «селиться, где угодно» (239). «При первом известном нам предводителе казаков, Дашковиче (1504 — 1535 годы), им даже подарили Канев, Чигирин, Паволочь, за Днепром. Что начал Сигизмунд I (1506 — 1548 годы), то привел в систематический порядок Стефан Баторий (1574 — 1586). Тогда совершенно уже удалены были украинские казаки от своих товарищей-запорожцев, особо живших и соблюдавших свой прежний быт, хотя и повиновавшихся начальнику казаков» (239). Но затем началась борьба с Польшей. «Шах и Сагайдачный умерли в монастыре, Наливайко бесчеловечно казнен в Варшаве» (240).

В рецензии Н. А. Полевого рисуются картины прошлой жизни Малороссии также по историко-этнографическим свидетельствам, преданиям и украинским думам. «Лучше обратим читателей к Миллерову описанию запорожцев, составленному со слов очевидца за 70 лет, в половине XVIII-го века. Сеча была в это время куча домов и землянок, окруженная земляным валом. В ней все было общее. «Начинается новый год; надобно, добрые молодцы, жребий метать, какому куреню какою рыбною ловлею владеть, да, что, паны молодцы, не хотите ли нового начальника избрать?» Так спрашивал Атаман запорожцев при начале года. «Нет! отвечали ему, ты хорош, пануй еще год, а жеребьи кинем». — В противном случае, Атаман скидал шапку, клал в нее атаманскую палицу свою и кланялся народу, говоря: «Теперь я ваш брат, простой казак!» Народ сбирался, гулял, выбирал нового атамана, тащил его на совет; после вопроса: «Все ли согласны?» — отдавали ему палицу, сыпали на голову земли и кланялись ему как начальнику. Убийцу казака бросали живого в могилу, ставили на него гроб с телом убиенного и засыпали землею. Саламата и тетеря (уха с сорочинским пшеном) составляли весь обед казака. Наши старики помнят еще, как запорожец, желая погулять на ярмарке, нанимал певчих, ходил с ними
474

по рядам, поил кого попало, бросал на драку деньги, и н заключение, в богатом красном своем платье, садился в полубочке с дегтем, в знак презрения к богатству, а потом, надев старый свой кожух, весело уезжал домой. Кто из нас не читал прелестных стихов Вольфа на смерть Мура: Not a drum was heard, nor a funeral note («He бил барабан перед смутным полком»)? В думах Украины найдете описание похорон казака, столь же дикое и еще более поэтическое. Конь казака прибежал в табун, ходит по куреням, острыми копытами копает землю и смутным ржанием вызывает своего всадника. Товарищи предчувствуют гибель собрата, скачут в степь, отбивают его тело у татар, копают суходол саблями и надилками, выбрасывают землю, шапками и полами насыпают курган над телом, гремят в семипядные пищала, жалобно наигрывают песню и выхваляют казацкую славу. «Так,. — говорит Дума, — так! Молодецкая, казацкая голова легла, как трава на степи от ветра, но не умрет и не ляжет слава и всякому расскажет о казацком удальстве» (234 — 235).

Вот на эту-то критическую статью Н. А. Полевого: «Малороссия, ее обитатели и история» появился острый и язвительный отклик в «Литературной газете» в отделе «Ученые новости» (1831, №8).
«В статье Н.Полевого по истории Украины, которая, вероятно, составляет отрывок из его Истории русского народа, — иронически пишет рецензент «Литературной газеты», — столько новых мнений и необыкновенных мыслей, что не может она остаться без продолжительных и важных исторических споров. В литературном отношении она не менее занимательна» («Л. г.», 66 — 67). Уже в этом зачине рецензии на статью Н. Полевого звучит голос писателя, который одновременно считает себя историком.

Автор критической статьи «Литературной газеты» склонен к ярким, выразительным образам и метафорам, насыщенным тонкой иронией. Таким образом, мысль об авторстве О. М. Сомова, стиль которого тяготел к журнальному речевому стандарту, сразу же отпадает. Нет прямых указаний и на индивидуально-характерные черты стиля кн. Вяземского, которому сама область истории Украины была чужда. Стиль рецензии — совсем иного типа. Для предположения авторства М. А. Максимовича или А. Погорельского также очень мало оснований, тем более что они не выступали в «Литературной газете» анонимно. М. А. Максимович был далек от стиля острой пародической сатиры. Само собой разумеется, что установить подлинность автора на основе одного только принципа исключения разных возможных кандидатов на авторство нельзя. Но определить целесообразные направления поисков подлинного автора таким способом можно. В изложении критических замечаний у рецензента «Литературной газеты» обнаруживается как будто некоторая склонность
475

к стилю «педагогическому», прежде всего в области лексики и фразеологии.

Например: «Ему (Полевому) хотелось показать, что он в состоянии изобрести такие новости, которые уничтожат и учебные книги, принятые даже в чужих краях за безошибочные» (67).

«Чтение рассматриваемой нами статьи Н. Полевого представляет много назидательного, особенно для молодых людей. Приведем некоторые отзывы его о Карамзине». И далее в эту педагогическую манеру врывается резкая струя едкой иронии.

«Пусть каждый благовоспитанный юноша увидит, как истинный талант, поступая на чреду славного предшественника своего. говорит о нем без малейшей зависти, с трогательным участием, не боясь его славы и ожидая себе такого же отзыва в потомстве.

1. «Рассказ Карамзина о происхождении казаков сходен с повестью, писанною на заданные слова»¹.

2. «Карамзин, по степени прагматических идей, стоит на одной череде с Татищевым; потому что оба в сочинениях увлекались патриотизмом»².

Здесь слышится явная перекличка с пушкинскими замечаниями на «Историю русского народа» Н. А. Полевого, с пушкинской оценкой отношения Полевого к Карамзину.

Легко заметить, что здесь выражения и мысли Полевого при точной, хотя и сокращенной цитации их иронически оголены и обессмысленны. Близость к пушкинской манере полемики очевидна. Но принципы иронического противопоставления и сопоставления, принципы контрастного раскрытия и обоснования «высокой истины» свойственны ведь не только стилю Пушкина, но и стилю Гоголя.

На возможность связывать эту статью с авторством Гоголя может указывать и то обстоятельство, что за несколько номеров до этого, а именно в № 1 «Литературной газеты», была опубликована педагогическая статья Г. Янова (т. е. Гоголя-Яновского):

«Несколько мыслей о преподавании детям географии» ³.
¹ Ср. в статье Н. Полевого (окончание) — после цитаты из «Истории Государства Российского» Карамзина о происхождении казаков (т. V, стр. 394 и след.): «Здесь истина яснеется во мраке; но общность всего известия сходна с повестью, писанною на заданные слова: Монголы, Литва, Сигизмунд, Черкасы, Черкесы и проч.» («Московский телеграф», 1830, № 18, стр. 227).

² Ср. в «Московском телеграфе» (1830, № 18, стр. 231): «Так-то прежде писывали Русскую Историю! Фраз, возгласов об отечестве поболее, а до истины дела нет. Квасной патриотизм и тут вмешивался. Татищев стоял на коленях перед величием славян, огнем и мечом вписавших свое имя в летописи Греческие, Карамзин видел в казаках русских витязей, умиравших за отечество и веру, избавивших Малороссию от власти иноплеменников и возвративших отечеству нашему древнее достояние оного. По степени прагматических идей оба писателя стоят на одной череде».

³ Необходимо отметить, что отрывок из «малороссийской повести» Гоголя «Страшный кабан», напечатанной в № 17 «Литературной газеты» за 183.1 г. (стр. 133 — 135), не имеет ни авторской, ни псевдонимной подписи. Он анонимен.
476

В исследуемой рецензии на статью Полевого есть явные черты географо-педагогического стиля (если можно так выразиться). Несколько странными и неожиданными для этой жюрнальной рецензии кажутся ссылки на «детей» и «благовоспитанных юношей». Ведь статья Полевого «Малороссия, ее обитатели и История», которая, по предположению самого рецензента, «вероятно составляет отрывок из его «Истории русского народа», совсем не предназначалась для «детей» и отнюдь не была адресована только «молодым людям». Между тем автор разбора в «Литературной газете» пишет, приводя цитату сокращенную и несколько искаженную из статьи Полевого: «Туземные народы Приволжья и Придонья так же к нам относятся, как колонисты немцы, французы и цыганы»¹. — Для детей не худо прибавить здесь, что Приволжье простирается по следующим губерниям: Тверской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Казанской, Симбирской, Саратовской и Астраханской. Придонье начинается в Тульской губернии, захватывает части Рязанской и Тамбовской, проходит через Воронежскую губернию и оканчивается в земле Донских казаков. Вот на каких местах Н. Полевой нашел народы, которые к нам относятся, как колонисты немцы, французы и цыганы» (67).

Следующий абзац рецензии посвящен также этнолого- или этно-географическому разбору тезисов Н. А. Полевого: «Жители Малороссии и Белоруссии решительно так же не русские, как обитатели Ост-Зейских областей, Финляндии и Грузии». «Из предшествовавшего мнения мы видели, что в Великороссии нет русских, а живут в ней какие-то народы, напоминающие собою то цыганов, то немцев, то французов. По второму пункту видно, что в Белоруссии и Малороссии также нет русских. Не думает ли Н. Полевой, что русскими по справедливости назвать можно только тех между земляками нашими, которые с незапамятных годов кочуют по Италии, Швейцарии, Франции и Англии?» (67).
¹ Ср. в статье Н. Полевого: «Мы объяснили исторический ход России, обратимся к составу частей ее. В нем также не находится ничего удивительного, ничего такого, чем могли бы мы кичиться перед другими народами. Разве нет государств, которые составлены так же, как Россия, из разнообразных частей? Взгляните на Англию (Ирландия, Шотландия, Ганновер), Швецию (Норвегия), Нидерланды (Бельгия), Австрию (Богемия, Венгрия, Италия, Славянские земли), Турцию (Греция, Албания и проч.). Но говорят нам, Россия обладала чудною силою, посредством коей умела сплавить с собою разные части. Право, ничего этого не было. Россия представляет нам два рода составных частей: земли и народы. Сие различие важно и необходимо. Татарские степи и Сибирь мы взяли почти не населенные; отчасти истребили немногих тамошних жителей, отчасти оставили их там прозябать, и они прозябают так же, как финны, латыши, самоеды, горские народы: одни живут оседло, другие кочуют; мы сами заселили их места и обрусили упомянутые земли (таковы: Северная часть России, Сибирь, Приволжье, Придонье, Крым). Все туземные тамошние народы то же в отношении нас, что колонисты немцы, французы, цыганы и другие народы, живущие в России они наши, но не мы» («М. т.», № 17, стр. 85).
477

Мысли Н. Полевого и тут полемически и иронически искажаются, доводятся до абсурда¹.

В сущности, в разборе статьи-рецензии Н. Полевого излагаются в форме почти цитат такие положения и мысли, каких нет у Полевого. Осуществляется тот критико-иронический прием, о котором Гоголь позднее писал в письме к А. С. Пушкину от 21 августа 1831 года: «Тут недурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих, как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места, каких (само по себе разумеется) не бывало в романе. Нехудо присовокуплять: Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже). Все это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное, нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения»².

Итак, Полевой язвительно представляется как бы врагом идеи единства русского народа, защитником сепаратистских тенденций тех народностей, которые путем насильственного подчинения были включены в состав Российской империи. Общие мысли о субъективно-интернациональной основе суждений Полевого, относящихся к процессу формирования русского многонационального государства, о неприличии нападок Полевого на «Историю» Карамзина, о «темноте» и запутанности этнографических представлений Полевого принадлежат Пушкину. Они нашли яркое выражение в статьях Пушкина об «Истории русского народа» Полевого; «Как можно самому себя выдавать за представителя всей России» ³.

«Приемлем смелость заметить г-ну Полевому, что он поступил по крайней мере неискусно, напав на «Историю Государства
¹ По мнению Н. Полевого, обрусение коснулось лишь верхнего слоя жителей, а не простого народа. «Все это делала Австрия с Богемиею и Венгриею, Англия с Шотландиею и Ирландиею. Отчего мы успели сделать все это тише, скромнее и прочнее других? Оттого, что Венгрия, Богемия, Шотландия были уже государства, самобытно образованные, что побороть их было трудно и что в борьбу вмешивалось много посторонних обстоятельств, вера, соседи и проч. и проч. Мы, напротив, заставали побежденные нами народы на первой ступени их гражданского бытия, имели досуг, — и вот вся разгадка мнимой способности переплавлять в русских все, что ни касалось России. Что за русские наши дикари, наши татары, наша Грузия, Малороссия, Белоруссия, Ост-Зейские области, Финляндия? Они прочны нам, исторически и географически — правда, но народность у них своя, местность своя» («М. т.», № 17, 1830, стр. 86).

² А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. 14, стр. 212.

³ А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., т. VII, М. 1958, стр. 132.
478

Российского», в то самое время как начинал печатать «Историю русского народа». Чем полнее, чем искреннее отдал бы он справедливость Карамзину, чем смиреннее отозвался бы он о самом себе, тем охотнее были бы все готовы приветствовать его появление на поприще, ознаменованном бессмертным трудом его предшественника...

Карамзин есть первый наш историк и последний летописец. Своей критикой он принадлежит истории, простодушием И апофегмами хронике»¹.

В статье II, посвященной первому тому «Истории русского народа» Н. А. Полевого, Пушкин заметил: «Переходя к описанию стран, Россиею ныне именуемых, и народов, некогда там обитавших, г-н Полевой становится столь же темен в изложении своих этнографических понятий, как в философических рассуждениях своего предисловия»². В рецензии на второй том «Истории русского народа» Полевого Пушкин писал: «История русского народа» состоит из отдельных отрывков, часто не имеющих между собою связи по духу, в коем они писаны, и походит более на разные журнальные статьи, чем на книгу, обдуманную одним человеком и проникнутую единством духа» ³.

Таким образом, и общая идейная направленность статьи «Литературной газеты», и характерные черты и своеобразие ее стиля носят яркий отпечаток влияния пушкинских полемических статей, относящихся к разбору «Истории русского народа» Н. Полевого.

Можно отметить еще два круга проблем, нашедших отражение в отклике «Литературной газеты» на рецензию Н. А. Полевого «Малороссия, ее обитатели и ее история» и тесно связанных с идеями пушкинской концепции русской истории.

I. Пушкинское понимание русского средневековья. «Феодализма в России не было. Одна фамилия варяжская властвовала независимо, добиваясь великого княжества...»

«Феодализма у нас не было, и тем хуже». Между тем Полевой полагает феодализм «необходимым для развития сил юной России».

II. «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою... История ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада»⁴.

Параллели этим высказываниям Пушкина также легко найти в рассматриваемом критическом разборе «Литературной газеты». Следовательно, основные идеи и формы их словесного выражения, выступающие в высказываниях А. С. Пушкина об «Истории
¹ А. С. Пушкин, Полн собр. соч., т. VII, М. 1958, стр. 133.

² Там же, стр. 137.

³ Там же, стр. 141.

⁴ Там же, стр. 144.
479

русского народа» Полевого, поразительно совпадают с соответствующими положениями и рассуждениями рецензии «Литературной газеты» 1831 года (№ 8) на статью Н. А. Полевого в «Московском телеграфе» 1830 года. Больше того: возникает предположение, не является ли также откликом на ту же статью Полевого черновая запись Пушкина, посвященная проблеме периодизации Украины — «План очерка Истории Украины». Правда, предположительная дата этой рукописи (1829, декабрь¹) как будто не соответствует такой гипотезе, но в пользу этой даты нет бесспорных оснований. Между тем самые первые вопросы пушкинского «Плана очерка Истории Украины» органически связаны с проблемами, выдвинутыми в статье Н. А. Полевого:

«Что ныне называется Малороссиею?

Что составляло прежде Мал.(ороссию)?

Когда отторгнулась она от России?

Долго ли находилась под влады(чеством) Татар?»

Все эти вопросы представляют собою попытку дать историческое разъяснение и опровержение колебаний и сомнений, а отчасти и утверждений статьи Н. А. Полевого.

Следовательно, самая тесная — как стилистическая, так и идеологическая — связь изучаемой рецензии «Литературной газеты» со взглядами Пушкина на «Историю русского народа» Н. А. Полевого и со всём циклом последующих пушкинских исторических высказываний — очевидна. Но можно ли отсюда сделать вывод о принадлежности этой рецензии А. С. Пушкину, — вопрос иной.

Стиль автора рецензии выделяется остротой образов, иронически или сатирически повернутых к читателю, а иногда направляющих его в сторону поэтики или теории словесности, что опять, пожалуй, наводит на мысль об авторстве Гоголя. Интересны комические сопоставления Полевого с Овидием и Гомером. «Любопытно заметить, что Н. Полевой, подобно Гомеру, старается при некоторых существительных постоянно удерживать один и тот же эпитет. Например: в журнальных его статьях русский патриотизм очень часто украшается прозванием квасного» (67). Ироническая манера сравнения посредственных писак или писателей с великими гениями или даже приравнения к ним культивировалась Пушкиным и была подхвачена Гоголем (ср. его письмо к Пушкину о Булгарине).

«Теперь уже нет сомнения, что Н. Полевой, как сочинитель, одарен фантазиею в высшей степени, нежели Овидий. Чтобы подтвердить сию истину, столь новую и столь же лестную для критической Истории литературы нашей, разберем метаморфозы того и другого писателя». И далее образ Овидиевых метаморфоз с глубокой и неожиданной иронией направляется в сторону
¹ См. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, 1949, т. 12, стр. 422.
480

историко-общественных проблем, вопросов исторической оценки Пугачева и Разина.

«Пугачев и Разин, по мнению автора Истории русского народа, были «страшными, но тщетными усилиями казацкой свободы»¹. Рецензент в таком образно-ироническом стиле комментирует это заявление Полевого: «Изустные предания туземцев и современников, народные песни, исторические акты, голос целой России — ничто не разочаровало мстительного пера Н. Полевого; он вздумал и в сонм витязей казацкой свободы ввел таких разбойников, которых злодейские поступки не защищены от нас даже покровом давности. Такого рода метаморфозы назвать можно возводящими. У Овидия они только низводящие, потому что он не берет разбойников, чтобы сделать их героями: напротив, его герои превращаются или в зверей, или в птиц, или в растения. Впрочем, то и другое — все дело фантазии; но первая, по законам эстетики, предпочтительнее второй» (66). Применение эпитета — разбойник к Пугачеву невозможно для Пушкина: косвенно оно отвергнуто им в «Истории Пугачева».

Правда, ни Пугачев, ни Степан Разин не были предметом исторических размышлений и характеристик Гоголя в других его произведениях. Но известно восхищение Гоголя пушкинской «Историей Пугачева». Оно нашло выражение в письме Гоголя к М. П. Погодину (8 мая 1833 года): «Пушкин уже почти кончил Историю Пугачева. Это будет единственное у нас в этом роде сочинение. Замечательна очень вся жизнь Пугачева. Интересу пропасть! Совершенный роман!» ²

Ср. в письме к М. А. Максимовичу (22 января 1835 г.): «Что тебе сказать о здешних происшествиях? У нас хорошего, ей-богу, ничего нет. Вышла Пушкина История Пугачевского бунта, а больше ни-ни-ни» ³.

Далее очень любопытны полемические выпады против «западничества» Полевого, против его зависимости от «тех иностранных писателей, которые, не видев России, по одним глубоким соображениям узнали все подробности ее внутреннего состояния». В этот абзац внедряется характерная контрастно-ироническая противительная конструкция: «Как философ, Н. Полевой равен иностранцам в беспристрастии; но, как русский, он превосходит их в ясности изложения» (66).

Необходимо в этой связи вспомнить и о критическом отношении не только Гоголя, но и Пушкина к взглядам «иностранных
¹ Ср. у Полевого: «История Донских казаков не принадлежит к нашему предмету: они вольно гарцевали, пока не установилась политическая жизнь России. Тогда России стало тесно, она окружила их отовсюду и требовала повиновения общему порядку дел. Началась борьба казацкой, дикой независимости с политическим могуществом исполина. Разин, Булавин, Пугачев были страшными, но — тщетными усилиями казацкой свободы!» («М. т.», № 17, стр. 96).

² Н. В. Гоголь, Полн. собр. соч., т. X, изд. АН СССР, стр. 269.

³ Там же, стр. 349.
481

мыслителей» и вообще к преимуществам западноевропейской культуры. М. А. Цявловский в «Заметках о Пушкине»¹ напечатал такой отрывок из неопубликованного письма кн. П. А. Вяземского к П. И. Бартеневу (от 22 февраля 1867 г.): «...Помню, когда холера начала уже спадать, зимою Пушкин приехал к нам в Остафьево. Я прочел ему несколько глав труда своего. Главою о театре был он очень доволен. Но бранил меня за то, что я излишне хвалю французских энциклопедистов. В нем иногда прорывалось это чувство, которое грешно назвать патриотизмом, а более сбивается на фарисеизм. Это чувство ныне еще более опошлилось. Разумеется, Пушкин сердился за то, что я сердился на Ф. — Визина, говорившего с крайним неуважением о том, что нашел он в Европе... Пушкин тоже в этом роде фонвизинствовал».

В иронически-обличительном тоне раскрывается ложная, по мнению рецензента, идея Полевого о том, что Россия представляет собою не монолитное государственное целое, а конгломерат или коллекцию разных этнических и государственных частей, не сплавленных в единую, целостную систему, в один организм.

«Кроме новости картин, в сочинении Н. Полевого есть, так уважаемая в нынешнее время, новость взгляда. Ею, без сомнения, он обязан постоянному изучению тех иностранных писателей, которые, не видев России, по одним глубоким соображениям узнали все подробности ее внутреннего состояния. Как философ, Н. Полевой равен иностранцам в беспристрастии; но, как русский, он превосходит их в ясности изложения. Вот его слова: «Усердные патриоты не нарадуются только тому, что Россия… всегда имела непонятную силу переплавлять в русских, в единое целое, все, что к ней ни приставало: старые отломки, такова Малороссия, так спаялись, что и трещинки не видно; новые иверни² тоже припаялись столь плотно, что и следа нет. Но; я не увлекаюсь патриотизмом, ни в прошедшем, ни в настоящем» (82). «Россия в наше время является величайшею, составленною из разнообразных частей, громадою» (84). «В составе частей ее не находится ничего удивительного, ничего такого, чем мости бы мыкичиться перед другими народами» (85). В подтверждение того, что и у других народов есть части, которые за ними утверждались, Н. Полевой указывает на Бельгию (часть Нидерландского королевства), на Грецию (часть Турецкой империи) и проч. Потом прибавляет он: «Но, говорят нам, Россия обладала чудною силою, посредством коей умела сплавить с собою разные части. Право, ничего этого не бывало» (86). Если бы Г. Полевой ограничился этою новостию взгляда на Россию, он
¹ «Звенья», VI, 1936, «Academia», стр. 151.

² Иверень — иверёшек: «Отщепок, отколок от какого-либо тела. Отшибить иверень от камня, от кирпича. Ивернем камня в лицо ранен. Убит ивернем бомбы». Словарь Академии Российской, ч. II, стр. 937
482

ничем бы еще не превзошел так называемых европейских мыслителей» («Л. г.», 67).

Легко заметить здесь очень специфический — с намеренными пропусками — подбор цитат из рецензии Н. Полевого. Так, у Полевого говорится: «Усердные патриоты не нарадуются только тому, что Россия началась удивительно, славно, не так, как другие государства, и что она всегда имела непонятную силу переплавлять в русских, в единое целое, все, что к ней ни приставало...» Выделенная курсивом фраза опущена в критической статье «Литературной газеты». Точно так же не попали в нее следующие фразы после рассуждений о крепкой спайке всех частей России (после слов: «новые иверни тоже припаялись столь плотно, что и следа нет»):

«Отечество наше сильно и могущественно; да будет оно всегда славно и благоденственно. Таковы обеты, таковы чувства, которые разделяю со всеми благомыслящими соотечественниками; но при всем том никак не увлекаюсь я неосновательным патриотизмом...»

Несмотря на значение и интерес этих сопоставлений, на большую близость стиля рассматриваемой рецензии к пушкинской полемической манере, на характерные для пушкинской публицистики фигуры иронии и приемы доведения до абсурда положений противника, все же вопрос об авторской принадлежности этой критической статьи «Литературной газеты», посвященной разбору взглядов Н. А. Полевого на «Историю Малой России», следует признать пока еще решенным не окончательно. В самом деле, как будто очень много шансов за признание ее автором А. С. Пушкина. Невозможно отрицать вероятность этого предположения. Однако, как следует из других, чрезвычайно веских и убедительных доводов и сближений, не менее, а гораздо более вероятна возможность авторства Гоголя. Эта гипотеза имеет неоспоримую силу достоверности. Дело в том, что критико-публицистический стиль Гоголя во многом зависел от публицистического стиля Пушкина и сближался с ним¹.
¹ Возможно, что Гоголю принадлежит следующий анекдот, напечатанный в № 24 «Литературной газеты» за 1831 г. в отделе «Смесь»:

«Малороссийский чумак, пришед с обозом в один из приморских городов Крыма, погнал волов своих на водопой, к морю. Волы понюхали, но не пили и только мотали головами. Чумак дивился их упрямству, зачерпнул горстью воды и отведал; но в ту же минуту отбросил воду назад и, взглянув на море, покачал головой и сказал: «Оттого, видно, ты так и велико, что тебя никто не пьет! (Тим-то ты таке и здорове, що тебе ни який враг не пье!» (198).

Само собой разумеется, что анекдот мог быть передан и Сомовым. Однако до участия Гоголя в «Литературной газете» таких анекдотов не помещалось.
РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ. ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ СТИЛЕЙ В ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО РЕАЛИЗМА