Мунипов В.М., Зинченко В.П. Эргономика. Программа книгоиздания России
Скачать 4.12 Mb.
|
Глава V ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ЭРГОНОМИКИ В СССР И РОССИИ История эргономики в нашей стране только становится предметом исследования. Содержание данного раздела — это первая попытка целостного анализа развития эргономики, начиная с формирования ее предпосылок на рубеже конца XIX — начала XX веков и завершая современным состоянием этой научной и проектировочной дисциплины. Не только настоящее, но и прошлое эргономики в нашей стране предстает с большой остротой и напряженностью. Не изучая истории, эргономисты оказываются лишенными наследства, не имеющими традиций, грубыми дикарями, только что явившимися на свет и не знающими своих предшественников. Римляне считали патрициями тех, заметил как-то Хосе Ортега-и-Гассет, кто мог сделать завещание или оставить наследство. Остальные были пролетариями — потомками, но не наследниками. 5.1. Является ли Россия родиной эргономики? Поставленный в заглавии вопрос побуждает вспомнить Россию 20-х годов, о которых еще совсем недавно надо было упоминать с осторожностью. Многое из происходившего в то время настораживало недремлющее идеологическое око. Табу накладывалось прежде всего на революционные гуманистические грезы и иллюзорные ощущения свободы, возникшие в 20-е годы. Многие представители культуры не только воспринимали, но и делали революцию всерьез, увлеченно, становились подлинными революционерами в своих областях. Далеко не все, подобно В.И.Вернадскому, видели двойственность времени: "...Наше время,— говорил в лекции в 1920 г. В.И.Вернадский,— время крушения государства, полного развала жизни, ее обнаженного цинизма, проявления величайших преступлений, жестокости; время, когда пытка получила свое этическое обоснование, а величайшие преступления вроде Варфоломеевской ночи выставляются как идеал; время обнищания, голодания, продажности, варварства и спекуляции — есть вместе с тем и время сильного, искреннего, полного и коренного подъема духа. Это время, когда все величайшие задачи бытия встают перед людьми, как противовес окружающим их страданиям и кровавым призракам" [1, с.254]. В 20-е годы еще сильна была инерция подъема духа, начавшегося в России на заре XX века. Н.А.Бердяев писал об этом времени: "Было опьянение творческим подъемом, новизна, напряженность, борьба, вызов. В эти годы России было послано много даров. Это была эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствительности, религиозного беспокойства и искания... Появились новые души, были открыты новые источники творческой жизни, видели новые зори, соединяли чувства заката и гибели с чувством восхода и с надеждой на преображение жизни" [2, с. 129]. Двадцатые годы, писал В.Шаламов в 60-е годы, — зарождение всех благодеяний и всех преступлений будущего. 5.1.1. Духовная и интеллектуальная атмосфера возникновения эргономики в России в 20-е годы Культурный ренессанс России начала XX века прежде всего определялся творчеством мыслителей русского религиозного возрождения — В.С.Соловьева, Н.А.Бердяева, С.Н.Булгакова, П.А.Флоренского. Обратим внима- 123 ние на три аспекта русской религиозно-философской традиции. Первый — это учение о положительном всеединстве и концепция софийности, выдвинутые В.С.Соловьевым и развитые его последователями. Система миропорядка, в которой все элементы духовного и материального мира устремлены к Абсолюту и оживотворены, мыслилась Соловьевым в виде Софии — премудрости Божией. Идея всеединства, по В.С.Соловьеву, — органическое соединение максимально развитого личностного начала со всеобщим, удержание тварного, земного мира и одухотворение его. Путь к постижению сущего философ видел в органическом синтезе разных способов познания — эмпирического, философски-рационального и мистического, т.е. в синтезе науки, философии и откровения. Лишь "система цельного знания" может обеспечить успех, привести к истине. Второй аспект — русская философская традиция обращена к человеку, к его существованию и сущности. Наконец, третий — при всей критичности православия к протестантизму ему глубоко импонировала протестантская идея "светской аскезы", с развитием которой на почве православия связывалась обнадеживающая перспектива "экономического оздоровления России" [3, с.205]. Имелось в виду понимание аскетики как трудовой деятельности "в миру", что превращало труд в центральную категорию хозяйственной этики протестантизма. С.Н.Булгаков обращает внимание на то, что "социальная философия И.Бентама, классическая политэкономия, и «материалистическая концепция социализма»... механизируют общество и устраняют живую человеческую личность и неразрывно связанную с нею идею личной ответственности, творческой воли..." [3, с.179]. Представители названных направлений политэкономии забывали, считал философ, об одном, а именно о том, что их предтеча — Адам Смит, "операционализировав-ший" в своей политэкономии понятие "экономического человека", отдавал отчет в его ограниченности. Следует напомнить, что Адам Смит был автором не только классического труда "Богатства народов", где апеллировал по преимуществу к эгоистическим инстинктам человека, но и "Теории нравственных чувств", в котором речь шла главным образом об альтруистических инстинктах человека, политэкономия же рассматривалась как нравственная философия. Приняв "экономического человека"— эту "условность политической экономии" [3, с. 181 —182] — за "человека вообще", сама политическая экономия, забывшая о том, что эта теоретическая "фикция" искусственно обособляет хотя и очень важную, но всего лишь одну сторону жизни человеческой личности, одно из проявлений деятельного "я", закрывает, в конце концов, перспективу и для своего собственного развития. Ибо хозяйство, изучением которого она занимается, — это, как подчеркивает С.Н.Булгаков, "взаимодействие свободы, творческой инициативы личности и механизма, железной необходимости". Это — "борьба личности с механизмом природы и общественных форм в целях приспособления к потребностям человеческого духа. Одним словом, хозяйство ведет хозяин" [3, с. 183]. Ю.Н.Давыдов особо выделяет мысль С.Н.Булгакова: хозяин — как целостный индивид, как самосознающая и ответственная личность... В ней невозможно отделить одну из ее "сторон", скажем, участвующую в решении сиюминутных утилитарных задач, от другой, вовлеченной в решение вопросов более общего порядка — "проклятых вопросов", например о главных ориентирах ее деятельности или, еще шире, о смысле деятельности вообще [4]. Начиная с середины XIX века в России вызревает уникальное космическое, или активно-эволюционное, направление научно-философской мысли, имевшее много общего с русским религиозным возрождением. С этим направлением были связаны Н.Ф.Федоров, А.В.Сухово-Кобылин, Н.А.Умов, К.Э.Циолковский, В.И.Вернадский, А.Л.Чижевский, В.Н.Муравьев, А.К.Горский, Н.А.Сет-ницкий и др. [5]. Родоначальником космизма в России считают Н.Ф.Федорова с его учением "общего дела". В регуляции, в управлении силами слепой природы, по его мысли, заключается то великое дело, которое может и должно стать общим. Всеобщим познанием и трудом человечество призвано овладеть стихийными, слепыми силами вне и внутри себя, выйти в космос для его активного освоения и преображения, обрести новый бессмертный космический статус бытия, причем в полном составе прежде живых поколений. До сих пор свое расширение в мире, господство над его стихийными силами человек осуществлял прежде всего за счет искусственных орудий, продолжавших его органы. Не отрицая значения техники, Н.Ф.Федоров считал, что технизация может быть только временной и боковой, а не главной ветвью развития. Нужно, чтобы человек ту же силу ума, выдумки, расчета, озарения обратил не на искусственные приставки к своим органам, а на сами органы, их улучшение, развитие и радикальное преображение. Способность человека в будущем создавать себе всякого рода творческие органы, которые даже будут меняться в зависимости от среды обитания, действия, мыслитель называет полноорганностыо [6]. На самом деле противопоставление искусственных и собственных органов человека не должно быть абсолютным. Но Н.Ф.Федоров верно уловил тенденцию будущего научно-технического развития, в котором и сейчас преобладает проектирование искусственных органов и значительно меньшее внимание уделяется формированию собственных функциональных органов человека. Идея "полноорган-ности", замечательная сама по себе, актуальна и в наши дни. В 1922- 1923 гг., читая лекций в Сорбонне, В.И.Вернадский признал основой биосферы биогеохимические явления. Взяв это положение за исходное, французский математик и философ Е.Леруа ввел в 1927 г. понятие ноосферы как современной стадии геологически переживаемой биосферы. Он подчеркивал при этом, что пришел к такому представлению вместе с Тейяром де Шарденом. "Ноосфера,— писал В.И.Вернадский,— есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. 124 Он может и должен перестраивать своим трудом и мыслью область своей жизни, перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше. Перед ним открываются все более и более широкие творческие возможности" [7, с.309]. Разделял мысль о существовании ноосферы и П.А.Флоренский, называя ее пневматосферой. В письме В.И.Вернадскому он пишет "о существовании особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры или, точнее, круговорот духа" [5, с. 165]. Ноосферные идеи просматриваются и в философских работах К.Э.Циолковского, о которых мы все еще очень мало знаем. В неопубликованной работе "Разум и звезды" он писал о влиянии разумных существ на развитие и устройство Вселенной, считая "мысль фактором эволюции космоса" [5, с.262]. "Новый гражданин Вселенной Константин Циолковский", как назвал себя он сам, верил в наступление разумного и умеренного, по его словам, общественного устройства на Земле, которое будет соответствовать его свойствам и его ограниченности: "Будет полный простор для развития как общественных, так и индивидуальных свойств человека, не вредящих людям. Картину душевного мира будущего человека, его обеспеченности, комфорта, понимания Вселенной, спокойной радости и уверенности в безоблачном и нескончаемом счастье трудно себе представить" [5, с.271]. Сегодня мало кому известны имена таких представителей космического направления научно-философской мысли, как В.Н.Муравьев, А.К.Горский и Н.А.Сетницкий, которые в 1923 г. подготовили коллективный сборник "Трудовсдение", но не смогли его издать из-за цензуры. В.Н.Муравьев одно время был ученым секретарем Центрального института труда, организованного в 1921 г. ученым и поэтом А.К.Гастевым. Публикуя в журнале "Организация труда", издаваемом институтом; статьи, рецензии, обзоры, В.Н.Муравьев пытался внедрить "федоровские установки" на труд как на основное средство пла-нетарно-космического преобразования, развивал положения, выходившие за рамки программных положений Центрального института труда, более того, тонко подмечал определенную их уязвимость: "Нет движения без смысла, и нет слов или имен без действия. Произнесение слова есть уже действие. Из этого следует, по физиологическим основаниям, что организация движений и организация мысли и ее выражения в виде речи неразрывно связаны". Рассматривая "перспективы,— как он говорил,— человеческого проективно-производительного действия", В.Н.Муравьев писал: "Перед культурой ставится общая задача направления и организации производства и труда во всех отраслях экономической жизни, в особенности же в области обрабатывающей промышленности" [5, с.208]. Правильная организация труда, или нормальное взаимоотношение труда и науки, отмечал А.К.Горский, была предметом исключительного внимания и размышления Н.Ф.Федорова. "Философия общего дела", по самой сути, должна быть осмыслением и оправданием "дела" — работы, труда. Философия Федорова, убежден его последователь, — это грандиознейший апофеоз труда, какой только когда-либо создавала человеческая мысль. Примененная на американских заводах система инженера Ф.Тейлора, первые методы хронометража и учета трудовых усилий оказались, по словам А.К.Горского, тем горчичным зерном, из которого выросло огромное научно-производственное движение, охватившее все культурные страны. Все как-то сразу вдруг постигли, что труд человеческий должен быть организован, что наука есть именно та сила, которая его организует. "Однако настоящая стадия движения,— писал русский космист в 1928 г.,— позволяет, в сущности, говорить не столько о научной организации, сколько о «полунаучной механизации» труда. Для того чтобы организовать труд по-настоящему, наука еще сама должна быть сколько-нибудь серьезно организована" [5, с.224]. Определяющим для В.Н.Муравьева и А.К.Горского являлось человеческое измерение научной организации труда и производства: "...человек не на шутку собирается измерить собой все в мире вещи. Но измерил ли сам себя человек и чем он мог себя измерить до конца, до дна исчерпать? Единица труда — усилие — регулируется единицей науки — числом; научные числовые схемы координируются лежащим в основе всякой научной теории символическим описанием — образом. Соотношением образов друг с другом ведает искусство. Образ есть схема, детализированная до степени органической зеркальности, когда построенное бессознательно по законам органопроекции орудие (мышления или действия) становится снова органом. Задача человека в мире, по мысли Н.Ф.Федорова, заключается именно в достижении всецелой полноорганности" [5, с.253]. Сформулированная в 1877 г. немецким философом Эрнестом Каппом идея об органопроекции — создании технических орудий "по образу и подобию" естественных органов — получает в начале XX века развитие в трудах П.А.Флоренского. И техническое приспособление, и телесный орган, отмечал он, выдвигаются одною потребностью и строятся одною внутреннею деятельностью. Отсюда понятно их сходство, вытекающее не из поверхностных аналогий, но из тождества их функций. Технические продукты, как, например, зрительная труба, фортепиано, орган, писал ученый, представляют собой несовершенные органопроекции глаза, уха, горла, а глаз, ухо, горло — органические первообразы. "Наша всегда нам принадлежащая власть над органами тела,— подчеркивал Флоренский, — при отсутствии таковой же над прочими телами внешнего мира, определяется не тем, что пределом власти нашей служит граница нашего тела, а как раз наоборот: граница нашего тела есть признак, производное, последствие ограниченности нашей власти над самими собою" [5, с.150]. Предвосхищая развитие бионики, Флоренский обращал внимание на то, что техника может и должна провоцировать биологию, как биология — технику. В себе и вообще в жизни открываем мы еще не осуществленную технику, в технике — еще не изученные стороны жизни. Линия техники и линия жизни, подчеркивал Флоренский, идут параллельно друг другу. "Эта родственность, схожесть строения и функций органов и орудий, выражен- 125 ная идеей органопроекции, подводит своеобразную теоретическую основу главной мысли Федорова, Бердяева, Горского, Вернадского о необходимости перехода от технического прогресса, оставляющего личность в ее физическом несовершенстве, к прогрессу органическому. Овладев умением создавать орудия — органы вовне, человек должен теперь применить это умение к своему телу, овладеть направленным органосози-данием, точность, силу и прочность механизма сообщать организму, не мертвое, а живое сделать совершенным" [8, с.146]. Трудами П.А.Флоренского была подготовлена почва для переосмысления фундаментальных вопросов в понимании науки, большей частью получившая признание и понимание в конце XX века. Логос, согласно Флоренскому, требует отстранения жизни. Будучи неудовлетворенным, по самой своей сущности, хаотическим ее богатством, он буквально прокладывает особый путь по ее живому телу, упорядочивая ее, но вместе с этим ее же и погубляя. "Признать неправду науки,— говорит Флоренский,— значит сказать «да» Времени, сказать «да» Жизни, т.е. сделать Время, сделать Жизнь своим методом". Наука нового времени, целиком опирающаяся на разум, оказывается не только средоточием истории, но и законодателем природы. П.А.Флоренский в разных работах показывает, как свидетельствует их анализ философом А.Н.Павленко (1995), несостоятельность такого ноонаукоцентризма, обосновывая необходимость становления нового типа науки, опирающейся не на опосредованное (логическое) познание мира, а на непосредственное усмотрение истины. В математике и философии этой позиции более близок интуиционизм. 5.1.2. Концепции проектной культуры 20-х годов — предвестники эргономики В 20-е годы получили достаточно широкое распространение суждения о том, что два одновременных явления — русский религиозно-философский ренессанс и русский художественный авангард, возникшие на рубеже столетий, — никак не связаны друг с другом, а если и связаны, то как некие антагонисты, пребывающие в состоянии неразрешимого противоборства. Тем не менее в наши дни предпринимаются достаточно обоснованные попытки выявить некоторые из точек, где пересекались искания авангардистов и представителей русской религиозно-философской мысли, пытавшихся найти выход из кризиса религии и культуры. "С онтологией всеединства вполне соотносима общая направленность русского искусства начала XX века, кульминирующая в авангарде. Не «частная» задача этического совершенствования, которую выдвигал на первый план реализм в лице передвижничества, а идея синтеза мира, собирания духа и материи, не просветительство, имевшее художественное выражение во многих явлениях искусства XVIII —XIX веков, а утверждение сущего, которое в табели о рангах стояло у Владимира Соловьева выше всех иных определений, не проблемы отношения человека и общества, а открытие богочеловеческого единства, онтология мира — вот общие ориентиры нового искусства, которые в борьбе со старыми представлениями о задачах художественного творчества формировались на протяжении короткого отрезка времени (от Врубеля до Малевича) и восторжествовали в абстрактном экспрессионизме, лу-чизме и супрематизме" [9, с. 11]. Важнейший шаг на этом пути был сделан П.Сезанном, а русскому живописному авангарду предстояло развить его начинания. "От Сезанна до супрематизма"— так называется одна из брошюр К.Малевича. Сезанна он считал одним из самых сильных и тонко чувствующих элементы живописи художников, а сезанизм — одним из больших достижений в истории живописи именно по своему чистому выражению живописного мироощущения [10]. "Сезанн уже знает то, что будет повторено кубизмом: внешняя форма, оболочка вторична, производ-на, вещь обретает форму не благодаря ей, и нужно разбить эту пространственную скорлупу, этот пустой сосуд и изобразить вместо него... что? Кубы, сферы, |