Ромм Фредди А. Голос Горячего Сердца
 Скачать 0.53 Mb.
|
|
- Собственными глазами... Ричард! Посмотри вокруг. Что ты видишь? - Что такое я могу видеть? Вокруг меня наш славный, прочный замок Буврёй, которому можно доверить даже самую опасную мятежницу против народа Англии, не опасаясь, что кто-то придёт к ней на выручку. Хотя... странно, я вижу нечто другое. - Конечно, Ричард, ведь ты сейчас спишь, а потому видишь не Буврёй, а то, что показывает тебе твоя совесть. Итак: что же это? - Развалины... Разрушенные дома... Мертвецы... тысячи мертвецов на улицах большого города... Волки рыщут по улицам... Кровавые сугробы... Что это? Наверное, Руан двенадцатилетней давности? Или Париж? Мне до них нет дела. - Присмотрись внимательнее, Ричард. Ты не можешь не узнать этот город. Он слишком хорошо тебе известен. - Я вижу... Тауэр? Темзу? Так это... Лондон? Совесть моя, ты хочешь сказать, что беда приключится с Лондоном? - Нет, Ричард. Не только с Лондоном. Несчастье, разорение, смерть обрушатся на всю Англию, пройдут через дом каждого твоего соотечественника. Все английские города будут так выглядеть, и очень скоро. И случится это по той же самой причине, по которой твой самый близкий родственник войдёт в историю под столь понравившимся тебе прозвищем "Делатель Королей". Это будет самая страшная, кровавая война в истории Англии. Жестокая, бессмысленная резня. И свершится она по воле твоей семьи. Ради блага английского народа. Как и то, что произойдёт послезавтра на Рыночной Площади французского города Руана. - Голос! Я не верю тебе! Ты лжёшь, проклятый! Молчи, молчи, молчи! Буврёй, Руан, ночь 28-29 мая 1431. - Вот, брат Изамбар! Как видите, она нарушила клятву и снова надела мужскую одежду! - Как же так, Жанна? Ведь ты поклялась никогда более не носить мужское! Поклялась - всего лишь четыре дня назад! Неужели ты не понимаешь, что это для тебя означает? Может быть, тебя принудили надеть мужское платье? - Нет, сударь. Я надела его сама. Добровольно. Разве так я отвечала Кошону и Изамбару? Ах да... это всего лишь сон. На самом деле, наяву, со мной творилось нечто страшное, позорно-истерическое, о чём даже вспоминать противно. Солдаты стояли у дверей и ухмылялись мне. Не буду вспоминать, как оно было наяву. Во сне это куда менее неприятно. И даже не больно. Лишь бы меня сегодня не трогали. Я ведь заслужила ночь отдыха - тем, что согласилась принять костёр? - О Святая Дева! Жанна! Ты обрекаешь себя на страшную гибель! Ты же совершаешь самоубийство! Неужели ты этого не понимаешь? И Изамбар говорил совсем другое. Уже и не помню - что. - Нет, сударь, не понимаю. Я всего лишь неграмотная деревенская девушка, и я слишком мало знаю, чтобы понять вас. Это, конечно, правда, и вот это - совсем не позорно. Жаль, что не так я говорила с ними наяву. Странное дело, мне сейчас не страшно то, что произойдёт послезавтра утром, зато обидно за унижение, которое я приняла перед Кошоном и де ла Пьером. Конечно, ведь это всего лишь сон. Ах, если бы ещё и остаться во сне, умереть, не проснувшись... - Жанна, но ты ведь отреклась от своих заблуждений! Разве нет? - Это так, сударь. Я была неправа. Теперь мне придётся отречься от своего отречения. Я понимаю, что это для меня означает. Да, верно... что наяву, что во сне - итог один... меня сожгут на костре. Теперь уж как-то и бояться устала. Просто потому, что понимаю: это всё равно свершится. И всё, что мне осталось - поменьше унижаться перед ними, теми, кто обманул и погубил меня. - Но ведь ты отреклась от Голосов?! - Да. Я отреклась от них... потому что их никогда не было. Во сне я могу сказать правду. Наверное, и наяву смогла бы теперь. Всё равно - два раза меня не казнят. - Как это - не было Голосов? Ведь ты всегда уверяла, что к тебе явились Голоса, святые, повелевшие идти к дофину Карлу и короновать его! Что - удивила, да? Мне впору рассмеяться. Вот только невесело. - Я лгала, сударь. Никаких Голосов не было, я их придумала. Я придумала Голоса. Я сама дала себе миссию. Я сама привела себя на костёр. Винить мне некого, кроме самой себя. И никто наяву не узнает, что Дева Жанна была всего лишь обыкновенной пастушкой, с которой не говорили ни архангелы, ни бесы... которая сама себе выдумала святых. - Придумала? Зачем? Мессир Изамбар, а вам никогда не приходилось ничего придумывать? Когда вы уверяли, что церковь берёт меня под свою защиту, - вы были искренни? Ваша совесть спокойна? - Ну кто бы иначе поверил, что какая-то пастушка способна вести в бой армию? А я была уверена, я знала, что смогу... справлюсь. Мне только нужно было, чтобы и другие в меня поверили. Вот и всё. Вот и всё. Ещё чуть-чуть - и от простой пастушки, обманувшей две страны, два народа, останется только лишь горсточка пепла. - Жанна, зачем это тебе понадобилось? Действительно, ваше преосвященство, зачем мне понадобилось сражаться под Орлеаном, в долине Луары, короновать дофина? Сама не знаю. Или - напротив, слишком хорошо знаю? - Не ищите глубокого смысла в поступках деревенской простушки, сударь. Действительно, зачем что-то искать, обдумывать? Ведь приговор всё равно не изменится. - И всё-таки? О, пресвятая Богородица! - Просто потому, что я не могу видеть, как умирают от голода дети. Как солдаты истязают женщин. Как страшно погибают мужчины. Это очень глупо, я понимаю. Я готова нести ответ. Или уверяю себя, что готова. Господи, как же страшно умирать! Как я хочу жить! - И что ты изменила? Ты ведь ничего не добилась. Дети всё равно погибают. Война продолжается, кровь по-прежнему льётся, теперь в этом есть и твоя вина. Однако самое страшное - это то, что ты погубила свою бессмертную душу. Не надо было тебе вмешиваться. Разве тебе не объяснял священник в твоей родной деревне, что умершие дети и все невинные жертвы попадут в рай? О, епископ. Моя бессмертная душа скорее готова принять адские муки, чем выдержать ещё раз то зрелище, которое ваши хозяева-англичане показали мне на Рыночной площади. Но выбора у меня нет. - Да, мне объясняли, сударь. А всё-таки видеть это я не могу. Это глупо, я виновата. Наказывайте меня, я готова понести самую суровую кару. Как будто без моих уговоров они не покарают меня. - Если дети умирают от голода, значит, так угодно Богу! - Если Богу угодно, чтобы умирали дети, значит, Бога - нет! Зачем я так говорю? Ведь это чудовищная ересь. Я вот-вот встречусь с Богом, не надо его сердить. Господи, прости мне эти слова! - Я знаю, что говорю страшную ересь. Я обречена на адское пламя. Нет, Жанна. Ты вовсе не сердишь Бога. Ты права. Права во всём, от начала до конца. Божья благодать есть и пребудет на тебе. Да не окажется в тебе страха пройти до конца испытание и предстать перед Ним во всём величии твоего подвига. И вовсе не адское пламя ждёт тебя - здесь, на Небесах. Кто это сказал? Не Изамбар, не Кошон. Но ведь и не я сама? - Я ничего не могу с собой поделать. Если бы я могла начать всё заново, я бы опять поступила так же. А вы - делайте своё дело. - Зачем же так, Жанна? "Делайте своё дело" - это слова, которые говорят палачам. Мы ведь не палачи тебе? Ты ведь не считаешь меня своим палачом? Увы, Изамбар... считаю. Но зачем я буду вам обо всём этом говорить? Тем более - во сне? - Брат Изамбар, оставьте её. Мы сделали всё, что могли. Нам остаётся только отсечь загнившую лозу, чтобы она не погубила весь виноградник зловредным тленом ереси. Пойдёмте отсюда. Прощайте, господа. Оставьте меня наедине с моей судьбой. Мадмуазель де Линьи... простите меня! Я нарушила данное вам обещание! Я не смогла выдержать то, что мне предложили вместо жизни! - Доченька моя, Жанна! Славная, прекрасная девочка! Неужели ты думаешь, что я хоть в чём-то упрекну тебя? Господи! Я обращаюсь к Тебе! Когда персы разожгли костёр вокруг Креза, Ты ведь послал внезапный ливень - и спас его! Неужели в том, что Ты даровал языческому монарху-самодуру, Ты откажешь святой героической девочке, которая спасла целый народ, не располагая ни армией, ни властью, ни деньгами - ничем, кроме своего горячего сердца? Чей это голос? Незнакомый, но при этом... очень знакомый? Мадмуазель де Линьи? Она снова пытается спасти меня? Мадмуазель де Линьи, мне очень совестно перед вами, вы и так слишком много сделали для меня. Мадмуазель де Линьи не сможет спасти меня, ведь она одна... Почему, почему никто в целом свете, кроме мадмуазель де Линьи, не пришёл ко мне на помощь? Неужели я этого недостойна? - Сир Ланселот! Я взываю к вам! Прошу вас! Сир Ланселот, пожалуйста, спасите меня! Я не Гиневра, не королева, я всего лишь простая деревенская девушка, но я тоже очень хочу жить! Сир Ланселот, они собираются сжечь меня на костре! Мне очень страшно! Умоляю вас, придите ко мне на помощь! - Жаннетт, маленькая Жаннетт! Я очень хочу спасти тебя, но не могу этого сделать! Не могу - потому что я в прошлом! Тебя сумеют спасти только рыцари будущего! - Сир Ланселот, вы говорите так странно... я не понимаю вас... - Это не страшно, Жаннетт. Не так важно, что ты меня не понимаешь. Гораздо важнее, чтобы меня поняли другие. Самое главное - чтобы меня услышали и поняли рыцари будущего! Часть вторая. Младшая сестра 1. Париж, весна 1440. Весна 1440 года в Париже выдалась на удивление спокойная и мирная. Казалось, природа постепенно приходила в себя после боёв, отгремевших здесь не так давно. Плавно, величественно несла свои тихие воды Сена. Набухали почки, расцветали деревья и кустарники после зимней спячки, а сквозь булыжники мостовой пыталась пробиться молодая травка. Воздух был пропитан тем особым, опьяняющим ароматом свежей зелени и распускающихся цветов, который появляется только в разгаре весны и исчезает ближе к лету. Откуда-то издали доносилось завывание котов, праздновавших эти тёплые и солнечные весенние дни и отмечавших их новыми турнирами в честь своих прекрасных дам. Даже злополучные химеры Собора Парижской Богоматери выглядели в эту погожую пору как-то добродушнее и умиротворённее. Большой город был заполнен толпами праздношатающегося люда. В одних кварталах гарцевали по мощёным улицам надменные всадники, проезжали кареты, разгуливали пышные дамы, а на ночь зажигались фонари. В других - кривые улочки были забиты бродягами, нищими, больными, калеками, пришедшими с жестокой войны в тщетной надежде хоть здесь найти отдых и сочувствие. Париж всё ещё медленно и трудно привыкал к своему новому хозяину - королю Франции Карлу Седьмому. Временами казалось, что обитатели города не очень-то верят в то, что новая власть продержится сколько-нибудь дольше старой, англо-бургундской. То тут, то там время от времени обнаруживалась неприятельская символика, которую парижане стыдливо и поспешно уничтожали, чтобы она не попала на глаза новым правителям. Лувр, сумрачный замок, построенный предками короля Карла, производил впечатление не дворца, а скорее крепости, противостоявшей всему остальному городу, которую каждый посетитель должен был взять штурмом. Да и сам король Карл Седьмой бывал здесь лишь изредка, наездами, недвусмысленно предпочитая столь уютные и привычные Пуатье и Блуа. Утром одного из тех дней, когда король почтил парижан своим присутствием, к главному входу в Лувр подъехала небольшая кавалькада, во главе которой была молодая пара. Это были супруги дез Армуаз, рассчитывавшие получить аудиенцию у короля. Молодая красивая женщина, длинноногая, темноволосая и черноглазая, управлявшаяся со своей лошадью едва ли не более уверенно, чем её муж, задумчиво осматривалась по сторонам. Это была Катрин, супруга Робера дез Армуаз. Остановив лошадь, Катрин спешилась, огляделась вокруг, словно ожидая увидеть кого-то знакомого, неуверенно посмотрела на сумрачных гвардейцев-шотландцев, охранявших ближайший вход, и вопрошающим тоном обратилась к мужу: - Робер, ты уверен, что мы не ошиблись? Я совершенно не знаю Париж, а тем более Лувр и здешний дворец короля. Я рассчитывала, что нас встретит Жиль де Рэ, а его нигде не видно. Мне кажется, что нас здесь не ждут. Супруг только пожал плечами. Он не знал, что и ответить жене. В конце концов, именно с ней, а не с ним договаривался о встрече разбитной гуляка-виконт, который смотрел на Робера свысока и, как многие герои войны, недвусмысленно предпочитал иметь дело с его прославленной женой. Будь его, Робера, воля, он бы вообще не стал полагаться на Жиля. Положа руку на сердце - ведь обычный повеса, щёголь, хвастун, фанфарон, который выдумывает какие-то сногсшибательные истории о войне, рассчитывая привлечь к себе благосклонное внимание дам. Договариваться с ним о чём бы то ни было означало провалить дело раньше, чем оно было начато. Катрин колебалась, не знала, как поступить. Очень неудобно было перед Робером. Мало того, что дело, о котором она собиралась говорить с королём, слишком плохо сообразовывалось с её обязанностями добропорядочной матери благородного семейства, теперь ещё и эта неувязка... Неприятная пауза была прервана благодаря тому, что прямо перед Катрин появился невесть откуда вынырнувший капитан Ла Ир, он же виконт Этьен де Виньоль: - Всё в порядке, Жанна! Просто вы пришли чуть раньше времени! Король только позавчера приехал, он мечтает полностью перестроить Лувр, превратить его в нечто очень приятное, наподобие Блуа, а пока здесь практически невозможно жить. Между нами говоря, я подозреваю, что это его начинание закончится так же безрезультатно, как и предыдущие - если только вы за него не возьмётесь, как в былые времена. Не волнуйтесь, сейчас я всё устрою. Катрин прекрасно знала, что означает "устроить" в устах Ла Ира, и поспешно закрыла уши ладонями. Это был очень правильный поступок, так как Этьен, подойдя к ближайшим воротам, заложил два пальца в рот и засвистел так звонко и заливисто, что двое уличных мальчишек, вертевшихся неподалёку, обернулись и уставились на него с восхищением учеников, увидевших великого маэстро. Домреми, 1424. Деревня Домреми, как и весь север Шампани, ещё не успела испытать на себе невзгоды страшной войны, уже более восьми десятилетий полыхавшей по всей остальной стране. Возможно поэтому, а быть может - из-за того, что почти вся остальная Шампань принадлежала ненавистным бургундцам, жители Домреми предпочитали думать, что их деревня относится к соседней Лотарингии. Крестьяне чувствовали себя относительно спокойно, не знали других забот, кроме тех дел, к которым их обязывали каждодневные сельские нужды, и их мирный уклад нарушали разве что редкие беженцы, приходившие с запада, чаще всего - со стороны Парижа. Беженцев встречали настороженно, но без особой враждебности: всё-таки люди, христиане, соотечественники, почти все - сторонники арманьяков, верные делу Франции, жертвы английского произвола и бургундского вероломства. Им предоставляли ночлег и еду, брали их на работу - батраками, разумеется, но усталым, измученным людям некогда было привередничать. Вполне естественно, что чаще всего голодные беженцы стучались в двери дома, принадлежавшего самой состоятельной и уважаемой в деревне семье. Это была семья Жака Дарк. В семействе Дарк было трое сыновей и две дочери. Старшая дочь Жанна была хорошей, правильной, примерной девочкой, желанной для всех будущих женихов. Она добросовестно посещала церковь даже тогда, когда никто от неё этого вовсе не требовал, помогала всем бедным и нуждающимся, которым её отец предлагал выбор между батрачеством и пинком под зад, и выхаживала больных зверюшек и птичек. Её младшая сестра Катрин была сорвиголова. Бедовый мальчишка в теле девчонки, она выглядела значительно старше своих лет. Уже в пятилетнем возрасте она умудрялась плавать дальше и быстрее всех детей в деревне. Катрин победоносно дралась со сверстниками-мальчишками Домреми, с малых лет заездила всех отцовских лошадей, бросала камни так, что ей ничего не стоило сбить ворону с макушки высокого дерева, самолично делала рогатки и пробовала их на чём и на ком попало. Братья смастерили ей самодельные лыжи, короткие да широкие, и любимым занятием Катрин в зимние дни стало путешествие по сугробам в лес за хворостом. Несмотря на то, что Катрин была тремя годами младше Жанны, она была гораздо крепче сложена и закалённее. Несмотря на удивительную разницу в характерах, сёстры были очень дружны и расставались только тогда, когда Жанна направлялась в церковь: чего-чего, а этого Катрин вытерпеть никогда не могла. Лицом эти две темноволосые, черноглазые девочки были на удивление схожи и обещали стать вскоре очень красивыми девушками, хотя младшую сестру, в отличие от старшей, как будущую невесту никто всерьёз не воспринимал. Боевая слава юной Катрин до того прогремела в деревне, что из страха перед ней даже самые агрессивные мальчишки не смели обижать и её совсем не столь воинственную старшую сестричку, а местные мамаши с ужасом думали, что же будет вытворять младшая дочка Дарк, когда подрастёт. 2. Париж, Лувр, весна 1440. Не прошло и пяти минут, как Ла Ир и вправду всё устроил. На его свист вышел сперва начальник охраны, который, узнав высокочтимых гостей, мигом кинулся обратно и тотчас вызвал дворцового распорядителя. Сразу же после этого супруги дез Армуаз, за которыми неотступно следовал де Виньоль, прошли во дворец. Прямо при входе Катрин увидела коннетабля Ришмона, который, если верить слухам, снова был в немилости у короля, и любезно склонилась перед ним в реверансе. Несмотря на зловредные слухи. А может быть, именно из-за них. Коннетабль растерянно поклонился в ответ и посмотрел на Катрин, словно увидел привидение. Молодая женщина сочувственно улыбнулась полководцу, взявшему Париж, и проследовала за распорядителем. Комнаты, залы, помещения, мимо которых они проходили, были запущены, завалены разным хламом, из них недвусмысленно несло плесенью. Неужели на месте вот этой всей мрачной развалюхи будет когда-нибудь стоять весёлый и красивый дворец? Поверить невозможно в такое. - Ваша светлость, пожалуйте, его величество ждёт вас! Лакей согнулся в подобострастном поклоне перед Катрин, лишь с опозданием сообразив, что пригласить следовало и Робера... который, впрочем, не привык к придворным церемониям, а потому, не дожидаясь, пока о нём вспомнят, с шумным топотом ввалился в прихожую. Супруги дез Армуаз, за которыми с независимым видом следовал Этьен, прошли в главную залу дома, где жизнерадостный король любезничал с нарядно разодетыми придворными дамами и слышалась приятная, негромкая мелодия менуэта. Чуть поодаль стоял архиепископ, который мрачно рассматривал весёлое собрание. "Катрин, будь внимательна, вдруг король снова захочет устроить трюк с переодеванием!" - внезапно услышала внутри себя Катрин предостерегающий возглас сестры. Домреми, лето 1426. Этот тёплый, ласковый летний день навсегда врезался в память Катрин. Вовсе не потому, что ей исполнилось одиннадцать лет. И, уж конечно, не из-за того, что в тот день Жанна была очень задумчива - такое случалось более чем часто. Собственно говоря, никаких событий с утра не происходило - так, выгнали стадо овец на лужайку, посидели в теньке, поболтали о пустяках... но... Ближе к вечеру, Жанна вдруг приблизилась вплотную к сестре и, опустив взгляд, неуверенно обратилась к ней совсем тихим, робким голосом: - Катрин... прости, пожалуйста, я хочу попросить тебя, чтобы ты научила меня... Катрин не сразу поняла, о чём говорит сестра, вопросительно посмотрела на неё, и та, сконфузившись, добавила: - Ну... я имею в виду - вот это всё, что ты умеешь: скакать на лошади, драться на кулаках и палках, бросать камни... Катрин очень удивилась: - Жанна, зачем это тебе? Я-то ладно, я в нашей деревне притча во языцех, но ты - самая лучшая и благочестивая, мечта всех женихов! - Катрин... я, наверное, никогда не выйду замуж. При этих словах сестры Катрин не удержалась, присела и хлопнула себя по обеим ляжкам: - Ну ты даёшь, Жаннетт! Ты что, в монастырь собралась? Вот до чего доводят эти дурацкие бдения в церкви и трепотня с отцом Фронтом! Жаннетт, зачем тебе монастырь, туда же только самые уродливые из бесприданниц идут, а за нами отец не поскупится! Да на тебя все наши парни смотрят так, что чуть шеи не сворачивают! Тебя и без приданого в любую семью возьмут и Бога благодарить будут за такое счастье! Эй, стой, тут что-то не то, зачем бы это тебе в монастыре кулачные бои... |