Муратов А.Б. Теоретическая поэтика. Потебни А.А. Мысль и язык. Содержание а. Б. Муратов Теоретическая поэтика А. А. Потебни 7 Мысль и язык
 Скачать 8.01 Mb.
|
|
, солнце — колесо, гром — стук колесницы или рев быка, завывание ветра — вой собаки и пр, то другое объяснение этих явлений для него не существует. С этой точки зрения следует оценивать выражения, употребляемые о древнейшем состоянии языка и верований язык был исполнен метафор, разоблачить метафорические образы народного эпоса погибель великанов в переводе на простой язык значит исчезновение с неба громоносных туч Если под метафоричностью языка разуметь то его свойство, по которому всякое последующее значение (resp. слово) может создаться не иначе, как при помощи отличного от него предшествующего, в силу чего из ограниченного числа относительно элементарных слов может создаться бесконечное множество производных, то метафоричность есть всегдашнее свойство языка и переводить мы можем только с метафоры на метафору. Появление же метафоры в смысле сознания разнородности образа и значения есть тем самым Есть ли мифология — поэзия Афанасьев, назвавши свое сочинение, посвященное мифологии, Поэтические воззрения славян на природу, решает этот вопрос утвердительно, М. Мюллер говорит, что мифология — не поэзия. Известные части мифологии — религиозного, другие — исторического свойства (Natur); то появляются в ней метафизические, то поэтические воззрения (как будто метафизика не может быть содержанием поэзии но мифология, как целое, не есть ни религия, ни история, ни философия, ни поэзия все эти факторы выражаются в ней в своеобразных проявлениях, которые на известных ступенях развития мышления и речи естественны и понятны, но часто становятся неестественны и непонятны, оцепеневая в предание (Müller. — 116, 1, 200). Что мифология не есть поэзия, справедливо в том смысле, что мифология обнимает в себе не только словесные выражения мифического мышления, но и выражения живописные, скульптурные, мимические и пр. Но за этим исключением все словесное в мифологии в тоже время поэтично. Поэтичность есть образность в слове, стало быть, форма, не исключающая никакого ни религиозного, ни исторического, ни философского — содержания. c Афанасьев passim, но и Буслаев: в эпоху образования языка и преданий. метафора была необходимою, существенною оболочкою языческих верований, олицетворяющих душевные силы в образах вещественной природы (15, 1, 166). Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово исчезновение мифа. Но о другой метафоричности при создании мифа в слове не может быть и речи. Для человека, для коего есть миф туча = корова одновременное с этим название тучи коровою есть самое точное, какое только возможно. Объясняя мифы, мы вовсе не переводим метафорического и первобытного языка на простой и современный Если бы мы делали это, то наше толкование было бы умышленным искажением, анахронизмом. Мы только подыскиваем подлежащие, не выраженные словом, к данным в мифе сказуемым и говорим, что предметом такого-то мифического объяснения (= корова) было восприятие тучи. Метафоричность выражения, понимаемая в тесном смысле, начинается одновременно со способностью человека сознавать, удерживать различие между субъективным началом познающей мысли и тем ее течением, которое мы называем (неточно) действительностью, миром, объектом. И мы, как и древний человек, можем назвать мелкие, белые тучи барашками другого рода облака тканью пушу и жизнь — паром но для нас это только сравнения, а для человека в мифическом периоде сознания — это полные истины до тех пор, пока между сравниваемыми предметами он признает только несущественные разницы, пока, например, тучи он считает хотя и небесными, божественными, светлыми, но все же барашками пока пар в смысле жизни есть все-таки, несмотря на различие функций, тот же пар, в который превращается вода. Подобные мысли, исключающие мнение о забвении основныхзначений слово порче языка (которой, по-нашему, никогда не было) какоб источнике мифов, не составляют, как известно, новости. Ср. Котляревского разбор сочинения Афанасьева Поэтические воззрения (46), где, однако, некоторые выражения кажутся мне сбивчивыми. Именно после сказанного выше о полном отсутствии метафоры в мифе, так как о метафоричности мы вправе говорить лишь там, где она признается самим человеком, я не могу признать точным выражение, что народ (еще не будучи в силах держать в мысли раздельно предметы, производившие сродное впечатление) оказывал предпочтение к метафоре именно потому, что. природу. он мог понять только как совокупность живых действующих существ. Это противоречит тому верному мнению автора, что, говоря солнце садится, человек употребляет это выражение вовсе не в переносном поэтическом смысле (46, 15). По М. Мюллеру поэтическая метафора явилась вследствие лексической бедности древнего языка не пользуясь достаточным запасом слов, язык вынужден был употреблять одинакие термины для обозначения различных предметов и впечатлений по мнению жег. Афанасьева, которое нельзя не разделить, метафора произошла вследствие сближения между предметами, сходными по производимому впечатлению она создавалась совершенно свободно черпая из богатого источника, а не по нужде, не ради бедности языка (ib., 14). В том виде, в каком здесь выражен взгляд М. Мюллера, этот взгляд заключает в себе лишь ту неверность, что в нем явление метафоры может Что это может значить Необходимость борьбы с выражением, возможность победы не указывает ли на то, что и здесь, как во всех явлениях познания и воли, можно находить разве трансцедентальную свободу или же свободу в смысле неизвестности нам мотивов Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово заставить думать о времени, когда ее не было между тем понимаемая в известном смысле метафоричность есть единственный, первоначальный способ, доступный языку, уже предполагаемый отсутствием представления в слове, прозаичностью слова. Впрочем совершенно верно, что язык, как продукт, вместе со вновь привходящими чувственными впечатлениями, направляющий последующую деятельность мысли, не только вначале, всегда беден по отношению к требованиям этой мысли. Этим условлена неограниченность развития языка и, сколько известно, отсутствие в этом развитии циклов и крутых поворотов, вроде существовавшего еще недавно противоположения периода создания и разрушения языка. Эта бедность, вынуждающая, как каждый из случаев позднейшей метафоричности, таки создание мифов, есть собственно не бедность, а возможность дальнейшего развития. Создание мифа не есть принадлежность одного какого-либо времени. Миф состоит в перенесении индивидуальных черт образа, долженствующего объяснить явление (или ряд явлений) в самое явление. Например, если бы кто, зная, что галки садятся и гнездятся на соборной колокольне, вывел отсюда заключение, что колокольня удобна галкам не теми своими свойствами, которые у нее общи с другими нежилыми башнями и т. па тем, что колокольня принадлежит к христианской церкви, что на ней крест, колокола, — то это был бы миф, равно как то, если бы кто стал доказывать необходимость христианских основ воспитания примером галок, вьющих гнезда на колокольне. Был бы миф, если бы человек, которому для объяснения молнии показана электрическая искра, добытая при помощи известного снаряда, мысленно перенес этот снаряд в облака Все это кажется крайне нелепо но уже менее нелепо, но (тем не менее) мифично было бы то, если бы кто приписал литературному типу значение действительного лица и, например, заключил, что человек базаровского типа должен резать лягушек, что всякий француз легкомыслен, и т. п. Разве не было людей, которые весьма серьезно представляли себе Малороссию по повестям Гоголя и пр В связи с верованием в какую-то особенную метафоричность языка вовремя образования мифа, вовсе не такую, каковая наблюдается нами теперь, стоит верование, что душевная жизнь первобытного человека характеризуется особым развитием фантазии, особою наклонностью к олицетворению (Спенсер. — 83, 1, 488). Более здраво мнение, что различие в результатах душевной деятельности человека разных времен зависит не столько от различия самых процессов которых изменения так медленны, что вряд ли могут быть замечены в короткие периоды, более-менее нам известные, сколько от количества данных. Самый положительный из современных умов, занимающийся теперь химическими анализами, сравнительно-анатомическими сближениями, статистическими выводами и т. п. , назвал бы и счел бы облако коровою, если бы об облаке и корове имел столько сведений, сколько древний ариец. Если образы, отождествляемые в языке и мифах, кажутся нам чрезмерно далекими друг от друга, то это лишь особенность нашего взгляда. Миф создается на почве веры в объективное существование (личной в сущности) мысли ср. перенесение изображений божества вовне, идолопоклонство в христианстве. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово При недостаточности наблюдений и при чрезвычайно слабом сознании этой недостаточности и стремлении к намеренному ее пополнению, сходство этих образов казалось так велико, что отождествление их могло быть делом здравого ума, а не тупоумия или болезненного настроения. Первоначально каждая мифическая апперцепция имела свое особое подлежащее та туча, которую называли горою, то солнце, которое представляли светлым колесом, были совсем другие предметы, чем туча, представляемая коровою, солнце — представляемое жар-птицею. Ошибочно мнение, что эти различные названия и объяснения чувствовались сначала эпитетами одного итого же подлежащего, а потом наступило умственное затмение, в силу которого из эпитетов образовались особые существа. Такое обширное подлежащее могло бы быть только результатом сильного отвлечения, а откуда было взять это отвлечение, если условием его и служило именно образование понятия при помощи слова. Когда потом в силу отвлечения эти подлежащие были отождествлены, то мысль, смущенная различием образов того же явления, потребовала восстановления закона тождества. Но ни один из этих образов не мог быть устранен не было оснований сказать только кажется, что солнце есть птица, а на самом деле оно колесо колесницы, управляемой божественным существом ибо не было еще разницы между мнимыми действительным. Оставался один выход принять разновременность этих образов и сказать, что существо, управляющее солнечной колесницей, по временам становится птицей. Это в общих чертах теория мифических превращений, столь обычных в сказках и поверьях. Таково же происхождение позднейших сравнений вроде “Всеславъ... в ночь влъкомъ рыскаше”, “полечю зегзицею по дунаеви”, буй- туръ Всеволода и пр. Веселовский (Сравнительная мифология и ее метод, по поводу Zoological Mythology/by Angelo de Gubernatis, 1873. — Вестник Европы. 1873. № 5) не признает упомянутой выше основной дробности подлежащих в мифе. Если верить де Губернатису и еще кой-кому из современных исследователей по сравнительной мифологии, то наши пастушеские праотцы не только небыли первобытно наивны, но и во многом перещеголяли людей XVIII и XIX столетия. Чтобы встретить такое тонкое понимание природы и ее красот, какое раскрывают нам в основе их мифов, надо перешагнуть через средние века прямо к Бернардену де Сен-Пьер, Бюфону и лекистам; чтобы уметь так ловко подметить всякую мелочь, всякую тень в облаке, осмыслить каждый шаг солнца по небесному своду, нужно быть бесстрастным, холодно- сознательным аллегоризатором, и мы опять метимв веки нам (те. сравнительным мифологам) невдомек, что вся эта сознательность и искусственность встречается уже при первом появлении человеческой мысли на земле, в мифе (ib., 646). После оговорки, что, говоря о дошедших до нас мифах, мы имеем дело вовсе нес первыми проявлениями человеческой мысли, можнобыспросить автора, считает ли он обилие синонимов доказательством высокой степени понимания природы и результатом холодной аллегоризации? Личности, присоздающие (в языке) новое к прежнему, или вовсе не знают этого прежнего, или в момент создания не имеют его в сознании. 307 Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово Вообще говоря, лишь другие личности, слыша от одного новое, от другого старое, доходят до употребления то того, то другого (Paul. — 120, 131). Мы думаем иначе. Современный пейзажист способен уловлять оттенки света и тени, облаков, воды и пр. в такой степени, до которой никогда не возвышались предшествующие века между тем можно положительно сказать, что в речи его (в его личном словаре) найдется едва ли по нескольку синонимов для этих явлений, тогда как в древнейшем словаре к Ведам насчитывают 15 синонимов для солнечного луча, 23 — для ночи, 16 — для утренней зари, 30 — для облака, 100 — для воды (Kuhn. — 110, 123), Впрочем за доказательствами того, что богатство синонимов вовсе не предполагает высокой степени развития мысли, незачем ходить далеко. В русских наречиях, например, гораздо более 40 названий лошадиных мастей, более 40 глаголов для понятия говорить, более 30 названий хлеба. Вообще уменье различать оттенки явлений, столь важных для человека, непредохраненного от враждебных влияний природы, как атмосферические, и выражать эти оттенки словом (resp. мифом) может быть сравнено с уменьем распознавать следы животных и людей. Известно, что в этом последнем искусстве цивилизованный человек без всякого вреда для своего развития далеко отстал от дикаря. Упрек, делаемый Веселовским сравнительным мифологам в том, что они приписывают первобытному человеку сознательные наблюдения колорита над тенями вечернего и утреннего неба и что они меньше всего отдали себе отчет в той степени сознательности, какая предполагается мифическим творчеством и на какой степени находился человеческий индивидуум впору этого творчества (647), — несправедлив. Степень развития, предполагаемая известным мифом, определяется не априори, а на основании самого мифа. Степень эта может бытьвесьма различна, ибо мифическое творчество не прекратилось ив наши дни. Создание нового мифа состоит в создании нового слова, аникакие в забвении значения предшествующего. Есть взгляд, возникший из стремления устранить крайноститеории М. Миллера посредством ее ограничения В мифологии мы должны отличать две совершенно различные, области первая есть продукт мифического объяснения явлений реального мира, вторая — продукт забвения смысла слов, затемнения речи содержание первой — реальный мир, изъясняемый мифически, действительность ненаучно понятая (антропопафическое миросозерцание, содержание второй — фантастический мир мифических образов, сфера сверхъестественного, поставленная за пределами чувственного мира первую мы назовем мифическим миросозерцанием вторую мифологией в теснейшем смысле солнце, как живое, разумно и целесообразно действующее существо, есть реальный объект первого бог Гелиос, как личность, стоящая выше человека, как божество, есть фиктивный образ второй словом, в мифическом миросозерцании неверно понимаются реальные явления, мифология же создает фиктивные образы. Этого различения. ученые доселе не делали, а оно между тем весьма важно. 308 “Bo-l-x, мифическое миросозерцание обусловливается исключительно психическими процессами (басносмыслие), мифология создается факторами Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово лингвистическими, и М. Мюллер здесь прав неправ он, распространяя свою лингвистическую теорию и на первую область мифа. “Во-2-х, содержание первой области мифа есть исключительно природа, тогда какво второй области мы имеем образы, не имеющие никакого отношения к естественным явлениям. Например, амазонки, как “безгрудые”, по ошибочной этимологии от α’ и µαζός грудь (Кареев. Мифологические этюды. — 41, 1873, 65-66). В понятие мифа входит представление о божеской личности, а демонизм вера в духов, состоящая в родстве с грубым фетишизмом) тесно связан с представлением о темных силах, в которых личность не обособлена, которые понимаются коллективно (Кареев. — 41, 1872, 12). Приложим к объяснению этого рассуждения различение двух элементов, по нашему составляющих непременную принадлежность всякого поэтического произведения, а стало быть и мифа представления (образа) и значения. Спросим себя, какая разница между содержанием мифического миросозерцания, с одной, и мифологии, с другой стороны 1) Под содержанием мифического миросозерцания автор разумеет не только реальный мир, действительность, например солнце (те. известный комплекс чувственных восприятий), но и мифическое v. антропопафическое толкование эпитета, именно солнце, рассматриваемое как живое, разумно и целесообразно действующее существо. Само миросозерцание принято за реальный объект миросозерцания. Последовательнее было бы, смешавши здесь два различных момента мысли, оставить их в этом смешении, говоря и о мифологии но 2) Под содержанием мифологии автор разумеет только мифические, сверхъестественные образы, только бог Гелиос. Мы исправим эту ошибку, сказавши, что и бог Гелиос не лишен был для греков отношения к солнцу, которое было реальным основанием этого образа. Итак, значение в обоих случаях есть солнце. В чем же разница образов В м случае образ — живое разумно и целесообразно действующее существо во втором образ — бог Гелиос но последний есть тоже живое и пр. существо. Вероятно, какая-нибудь разница между теми другим. Конечно, автор не решится утверждать, что Гелиос, ставши богом, потерял для самого грека отношение к солнцу но если бы было итак, если бы последовало отделение Гелиоса от видимого солнца, то этим не уничтожилась бы еще двойственность его моментов образа и тех, положим, нравственных, но все же естественных отношений, на которые он указывает. Разница между представлениями солнца в том, что автор называет мифическим миросозерцанием, ив том, что у него мифология может быть только в степени развития мысли но представления эти в обоих случаях, а не только в м суть образы фиктивные пред судом позднейшей мысли. Нет никакого основания вместе с автором утверждать, что мир сверхчувственного в учении о душах и духах дан был еще первобытным анимизмом, тогда как божеские личности, как таковые, возникли путем не одного одухотворения явлений природы, но и путем забвения смысла мифической речи (ib., 67). Во взятом им примере можно видеть не забвение смысла (i.e. значения солнца, которое есть ив нарицательном |