Муратов А.Б. Теоретическая поэтика. Потебни А.А. Мысль и язык. Содержание а. Б. Муратов Теоретическая поэтика А. А. Потебни 7 Мысль и язык
 Скачать 8.01 Mb.
|
|
.О, да, ужасно далеко (Пер. Н. Холодковского). Ночь пролетала над миром, сны на людей навевая С темно-лазуревой ризы сыпались звезды сверкая. Старые, мощные дубы, вечнозеленые ели, Грустные ивы листвою ночи навстречу шумели. Радостно волны журчали, образ ее отражая, Рожь наклонялась, сильнее пахла трава луговая. Крики кузнечиков резвых и соловьиные трели, В хоре хвалебном сливаясь, в воздухе тихом звенели. И улыбалася кротко ночь, над землей пролетая С темно-лазуревой ризы сыпались звезды сверкая. (А. Плещеев) Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления облаках есть электрическая машина(но гораздо большая) и лицо, приводящее ее в движение. Мы пользуемся, как метафорою, образом. (der K öllner Dom) Er wild nicht vollendet, trotz alien Geschrei Der Raben und der Eulen, Die, alterth ümlich gesinnt, so gern In hohen Kirehst ürmen weilen. (Heine. “Deutschland”) Но возьмем верное наблюдение Галки гнездятся и садятся на колокольне — и предположим отсутствие других наблюдений показывающих что колокольня удобна галкам теми своими свойствами, которые у нее общи с другими высокими нежилыми постройками, некоторыми деревьями и пр что птицам не может быть приписываемо то, что в человеке мы называем нравственным религиозным настроением. (Плиний говорит о религии слонов. Тогда в членах сочетания галок и церковной колокольни произойдет известное уравнение галки садятся на колокольню, потому что на ней крест, колокола, потому что они любят церковь потому что она именно, как церковь, им полезна. Отсюда один шаг, например, до доказательства необходимости христианских основ воспитания примером галок, гнездящихся на колокольне. _________ Отсутствие критики Ребенок все принимает за правду. Ибо что нужно для того, чтобы признать за диво дивное на святой Руси небывалое, теза невозможное то, что У нас по морю ковыла растет, Там косцы ходят, ковылу носят, По темном лесу рыба плавает, По поднебесью там медведь ходит, Щуку-рыбу ловит Нужно знание закона, те. общностей ковыль (вообще) растет (вообще) в степи (вообще. А ребенок может не знать даже частностей, из которых слагается обобщение. Еще более усилий мысли нужно для того, чтобы держать раздельно изображение и изображаемое, сцену и действительность, там, где изображаемое само по себе более менее вероятно. Рассказывают про случаи, когдаизвестного рода публика вовремя представления фокусника забывала,что ее здесь только забавляют, принимала за серьезный вызов то, что фокусник давал заряжать ружье пулею и стрелять в себя. Ага а что, мол, надул — когда фокусник падал, пронзенный забытым в дуле шомполом. Такая публика еще ив наше время смешивает актера на сцене с изображаемым им злодеем. Зная это, актер привыкший к одобрению, Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления не берется за несимпатичные для публики роли. Вовремя польского восстания поляков в Жизни за царя прогоняют топотом и свистом со сцены 24 В 1664 г. “pozwolono (Francuzom) na teatrze publicznym w Warszawie tryumf czynić z otrzymanego nad cesarzem zwycęstwa... zeszlo się ludzi kupa i na coniach pozjezdž • ł o się na owo... widowisko... Skoro juž jakoby po zniesieniu wojska... prowadzą w lancuchach cesarza... koronę cesarską juž nie na głowie mąjącego, ałe w rekach niosącego i w rece królowi Francuskiemu onę oddającego. Wiedzieli tędy, ze to był Francuz znaczny, który osobę cesarską, w laʼncuchu idącą reprezentował, i potrafil w twarz jego i wargę tak tež jako cesarz wywracał; poczałjeden z Polaków konnych wołać na Francuzów. Zabijcie tego takiego syna, kiedyscie go juž porwałi. Nie žywcie go, bo jak go wypusciecie, będzie sie mucił, będzie wojnę mnozył, będzie krew ludzką, roslewał a tak nie będzie nigdy miał swiat pokoju. Skoro zaš go zabijecie, król Imšć francuski osiągnie cesarstwo, będzie cesarzem, będzie, da Pan Bóg, i naszym królem Polskiem. Naostatek, ježeli wy go nie zabijecie, toja go zabije. 290 Porwie się do łuku, a nałožywszy strzalą, jak utnie pana cesarza w bok, to až drugiem bokiem žełezce wyszło, i zabil. Drudzy Polacy do łuków;kiedy wiezmą szyćw owę kupę, naszpikowano Francuzów dužo” (779, 245) Нравственное чувство так значительно воспитывается эпическою поэзиею, что слушателя всегда живее увлекали вопросы нравственные, нежели художественная идея поэмы точно таки теперь люди простые, а также детине умея отделить художественного наслаждения от нравственного довольства, принимают в сказке или повести такое же участие, как ив действительной жизни, с любовью следят за добрыми великодушным героем и с отвращением слушают о злом. Чтоб похвалить эпический рассказ, простой народ не употребит выражения, по нашим понятиям приличного художественному произведению хорошо или прекрасно а скажет правда Для него, по пословице, песня — быль (Буслаев. — 75, 1, 57). Очевидно, что если таковы между прочим дети, то это не может зависеть оттого, что в них нравственное чувство воспитано эпическою поэзиею. Это должно быть свойством более первообразным. Также, как и нравственное чувство, не подходит к рассматриваемому явлению термин вера в чудесное, ибо чудо предполагает нормальный порядок, а дело здесь именно в неспособности различия того и другого. В Варшаве на открытой сцене устроено было французами представление по поводу победы над австрийцами. Войско разбито, австрийский император в оковах вручает королю французскому корону. Известно было, что австрийского императора представлял знатный француз, очень удачно выбранный для этой роли. Один из конных поляков стал кричать французам Убейте его такого сына, раз уж захватили его. Не оставляйте в живых, потому что, если отпустите его, будет мстить затевать опять войну и кровопролитье и не даст людям покою. Раз его убьете, король французский получит его корону, а там, даст боги нашим королем станет. Наконец, если вы его не убьете, то я его убью. Схватил лук, наложил стрелу и как влепит цесаря вбок, так железо вышло в другом боку, убил. Другие поляки - за луки и как начали перешивать эту кучу, много французов было пронизано Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления Без веры в чудесное невозможно, чтобы продолжала жить природною непосредственною жизнью эпическая поэзия. Когда человек усомнится, чтобы богатырь мог носить палицу в 40 пуд или один положить на месте целое войско, — эпическая поэзия в нем убита d . А множество признаков убедили меня, что северно-русский крестьянин, поющий былины, и огромное большинство тех, которые его слушают, безусловно верят в истину чудес, какие в былине изображаются Мой провожатый слушал. былину (про 40 калик) с такою же верою в действительность того, что в ней рассказывается, как если бы дело шло о событии вчерашнего дня, правда, необыкновенном и удивительном, но тем не менее вполне достоверном. Тоже самое наблюдение мне пришлось делать много раз. Иногда сам певец былины, когда заставишь петь ее с расстановкою, необходимою для записывания, вставляет между стихами свои комментарии, и комментарии эти свидетельствуют, что он вполне живет мыслью в том мире, который воспевает. Так, например, Никифор Прохоров сопровождал события, описываемые им в былине о Михаиле Потыке, такими замечаниями каково, братцы, три месяща прожить в земле или вишь поганая змея, выдумала еще хитрость Когда со стороны какого-нибудь из грамотеев заявляется сомнение, действительно ли все было так, как поется в былине, рапсод объясняет дело весьма просто в старину-де люди были вовсе не такие, как теперь Только от двух сказителей я слышал выражения некоторого недоверия и тот и другой не только грамотные, но и начетчики И тот и другой говорили мне, что им трудно верить, будто богатыри действительно имели такую силу, какая им приписывается в былинах. но что они поют так, потому что так слышали от отца (Гильфердинг. — 22, Х1-ХШ). Таким образом, уже малая степень грамотности приводит к результатам, достигаемым в большей мере более обширным знакомством (хотя бы и невозводимым в теорию) с различными изменениями того же языка и с языками иностранными, именно к сознанию раздельности слова (со включением той доли мысли, которая от него неотделима) и мыслите. всей остальной к сознанию того, что содержание слова может быть лишь субъективно, те. что самое существование слова не есть доказательство истинности его содержания. Между темна ступени развития онежских, сербских, болгарских певцов, сравнительно уже очень высокой, предполагающей многотысячелетнюю культуру, именно этим доказательством устраняется сомненье если бы этого не было, то и не говорилось бы. В силу такого хода мысли чеш., польск. praviti, prawić — говорить, рассказывать, великорус, речь сама по себе правда То-то ты, девушка, неправду баишь, Неправду баишь, не речь говоришь наоборот Правду баишь, речь говоришь (Шейн. — 95, 168). А роман Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления В заключении болг. и серб. песень: От юнаци песма останало Да се пее, да се прикажуве Това, брате, поотдавна било, Дурне било, неби се славило (Миладиновци. СИ то било, кад се помюьало... (Чойкович. — 94, 117) Што бивало, вазда се певало. (ib., 114, 211) Чудесное событие, признаваемое удивительным, почему песня и начинается с Мили боже, чуда великога!” — тем не менее в свое время было То je било, када се чинило А сада се тек приповиjеда (Караджич. — 37, 2,129). Сомнение, если и выражается, то очень робко Бjeлa вила, не знам je ли било, Ада ниjе, што би се зборило? Ниту био, ни казат' умио. Лажу чуо, a ja пoлaгyjем: Они лаже, кои мени каже (Чойкович. - 93, 255). Малорус, коли люде брешуть,то й яз ними. Квитка имел, по-видимому, много случаев наблюдать эту веру в авторитет слова. Его Герой очаковских времен (действ, между 1786 и 1796 г, духовный потомок сотника Забрехи в “Конотопской ведьме, отца, который, может быть, научил бы его другому или, по крайней мере, удалил бы из домашней среды, не помнили воспитался под влиянием матери, твердо веровавшей в тяжелые дни, понедельники, в святые пятницы и окружавшей сына бабусями, шептухами и рассказчицами. Одна из них убедила верить питомца своего, что неможно того выдумать, чего не было на свете Что вы ни расскажете, — говорила она, — все это когда-нибудь было. Это становится его догматом. На службе ему ив голову не приходит скрывать, что если бы этого (например, ведьмы) не было, никто бы и не говорил, потому что нельзя выдумать того, чего не было когда-нибудь. Что хотите скажите, это будет не выдумка, а было прежде и было непременно (рассказ о провалившемся городе Квитка. — 43, 3, 271). Стараясь расширить свои уже значительные сведения о колдовстве, кладах и т. п, он знакомится между прочим с некием Марком Квашею. Сколько этот мужичок знал истинных, справедливых событий складами и другими колдовствами! Еще дед, отец рассказчика, а потоми он сам все это слышал от какого-нибудь доброго человека, бог знает откуда шедшего и ночевавшего у них, и божившегося что все это есть истинная правда. Как жене поверить, если он божился Эта черта, те. вера свидетелю, без вопроса о степени его достоверности, о количестве и достоверности посредников между ними и событием, повторяется у Квитки не раз ключница рассказывала, что Гаркуша оборотился Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления мышью, кукушкою и пр. Божился человек, что всему этому правда а это он рассказывал кузнецу, что ездил в город покупать уголья, не знаю из какого-то села, а кузнец рассказывал Ульяне Ведмедихе, я таки ее и не знаю, и не видала, а говорят, немного запивает однако же она, трезвая бывши, рассказывала в нашей слободе, не знаю таки именно кому (Квитка. — 43, 181). При врожденном благородстве, Роман Тихонович, верующий в ведьм, как Дон-Кихот в истинность содержания рыцарских романов, становится чем-то вроде Дон-Кихота. Уже на службе, где он за свою веру был посмешищем товарищей, он пытался при случае искоренять зло па свете посредством истребления ведьм, от которых-де оно все происходит. По выходе в отставку он решает даром жить нельзя на свете надобно делать доброе, 293 сколько можем. Потрудился на службе, бил турков, брал у них города, буду ив отставке полезным для людей начнем истреблять волшебство переведем, уничтожим колдуней” (Квитка. — 43, 3, 310). Его Санчо-Кирюшка и другие окружающие пользуютсяэтим настроением для своих выгод. Возможность такого лица подтверждается судебным показанием, данным в 1727 г. человеком лет 40 Семеном Калениченком, по прозванию Упирем. Прозвание это оттого, что по его словам он упиром родился когда он зародился, то того ж часу в свете познал все вещи, и бабу свою приемницу Горпину Демчиху зараз познал, что она ведьма. Такие открытия делал он в течение всей своей жизни, притом, как прирожденный — на пользу людям. Войсковая Енеральная канцелярия признала его человеком несостоятельного ума. Если мы, вместе с издателем (Линниченк А. Два дела о волшебстве//Киевская старина. 1889, № 10) признаем его душевнобольным, визионером,то все же характер видений будет свидетельствовать о том, какого рода воззрением проникнута была его среда. __________ Возвращаясь к произведениям устной поэзии, замечу, что хотя в числе их есть сказка, признаваемая, в отличие от песни, складкой, и пародия, и т. п. произведения, имеющие целью только эстетическое наслаждение, тем не менее доныне весьма заметно воззрение на такие произведения, как на серьезное дело. Слово есть дело человек не может понять, что песня может быть только искусственным воспроизведением душевного состояния, а не непосредственным его выражением (Steinthal. “Das Epos”. — 726, 6). Поэтому мужскую песню прилично петь только мужчине, веснянку — только — девушке, свадебную — только на свадьбе, заплачку — только на похоронах знающий заговор соглашается сообщить его лишь посвященному, не для профанации, а для серьезного употребления. С этим приходится считаться собирателям. Бывают случаи вроде того, что когда в Италии собиратель просит девушку спеть ему песню (а песни там преимущественно любовные, то она принимает это за ухаживанье сего стороны, за просьбу полюбить его (ib.), ибо не может понять, эстетически или научно, отвлеченного отличного состояния интереса. Отношение теориисловесности к мифологии сходно с отношением ее к истории словесности. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления Мифология есть история мифического миросозерцания, в чем бы оно ни выражалось в слове и сказании, или в вещественном памятнике, обычае и обряде. Теории словесности миф подлежит лишь как словесное произведение, лежащее в основании других более сложных словесных произведений. Когда мифолог, по поводу частных вопросов своей науки, высказывает взгляды на ее основании, именно определяет приемы мифического мышления посредством слова, решает, есть ли миф случайный и ложный шаг личного мышления, или же шаг необходимый для дальнейшего развития 294 всего человечества (Müller. — 116,2, 338), — то он работает столько же для истории (языка, быта и пр, сколько для психологии и теории словесности. Уже в Древней Греции мифы вызывали пытливость ума величайших мыслителей, но никогда мифы, создания древних или отдаленных по месту и низких по степени развития народов, небыли предметом столь настойчивого систематического изучения, как в наш XIX век. Не говоря уже о массе собирателей сказок и других подобных произведений у всех народов цивилизованного мира, трудно указать кого-либо из известных психологов, филологов, историков культуры, не посвящавшего значительной доли своих трудов на исследование мифологических вопросов. Это потому, что основной вопрос самопознания что такое я — сводится для современного человека на исторический вопрос как я (как один из множества) стал таков (Müller. — 116, 2, 4). Стремление к самопознанию привело к сознанию связи я с настоящими прошедшим человечества, зависимости культуры от некультурности, к изучению объективных отложений человеческой мысли, между прочим, в языке и словесных произведениях. Что такое миф не в древнем значении слова у Гомера µύθος — слово, как противоположное делу — ’έργον, речь, рассказ, разговор, приказание, и содержание, предмет речи — ср. вещь позднее, напру Платона, как и λόγος баснословный, вымышленный или дошедший по преданию рассказав том значении, какое это слово получило в наше время Очевидно, слишком широко и слишком узко определение “Die Darstel- lung einer Naturerscheinung in Form einer Erzahlung, die Auspragung einer Idee in einer veranschaulichender geschichtlichen Begebenheit macht gerade das Wesen der Mythus aus” (M. Carriere. — 100, С одной стороны, стихотворение Плещеева Ночь пролетала над миром было бы безусловно мифом с другой — точное понимание выражения солнце садится те. на престол и т. п, περί ‘ηλίου δυσµάς, ’ήν ‘ήλιος ’επί δυσµαίς — около (времени) погружения солнца (в океан ’πέλιος δ’ ’άρ’ ’έδυ, солнце погрузилось, те в морене было бы мифом, если не распространять понятие историческое событие на всякое выражение восприятия. При определении мифа, в современном значении этого слова, едва ли можно миновать M. Мюллера, ученого более многих других старавшегося уяснить этот вопрос и невольно более других подавшего повод к одностороннему его пониманию 26 Он употребил выражение мифология — болезнь языка, — которое за ним повторяли, признавая или опровергая, многие другие, не всегда Сущность мифа составляет представлениеявления природы в форме рассказа, выражение идеи, в виде исторического события. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления обставлявшие это выражение теми ограничениями и оправданиями, какими оно обставлено у Мюллера. Для разъяснения истины нужно обратиться к самому M. Мюллеру. Примеры Пр. П, в.Пάνα) пастушеский аркадский 295 бог, ухаживал за нимфой Πίτυς (сосна, ель. Βορρ’έας приревновал ее к Пану, сбросил ее со скалы, причем она превратилась в ель (и пр 116, 2, 144). Заключение от К, Κρονίδες к Kρόνος (ib., 137). О Селене и Эндимионе (ib., 73-75). Как скоро слово, первоначально употребленное в метафорическом значении, начинает употребляться без вполне ясного понимания тех шагов, которые повели его от первоначального значения к метафорическому, появляется опасность, что оно станет употребляться мифологично. Каждый раз, когда шаги эти забыты и на их место поставлены искусственные, мы имеем перед собою мифологию или, если мне позволено так сказать (wenn ich so sagen darf) erne krankgewordene Sprache (больной язык) ” (Müller. — 777,2,338). Под мифологией разумею всякий случай, в котором язык, ставши независимой силой, воздействует на дух вместо того, чтобы согласно сего собственною (настоящею) целью служить только осуществлением и внешним выражением духа (ib., 482). Во всех таких случаях (когда изображение, понятое, так сказать, буквально, порождает миф) первоначальное значение слова или образа гораздо возвышеннее достопочтеннее, религиознее, чем то удивительное окаменение, которое возбуждает интерес наклонной к предрассудкам толпы (ib., 509). В случаях, когда моления) называются дочерьми Зевеса (и сестрами Аты, ’Άτη — беда, несчастье, мы едва ли стоим уже в области чистой мифологии. Ибо Зевсу греков был защитником умоляющих — Ζεύς ‘ικετήσιος — и молитвы называются его дочерьми, как мы свободу называем дочерью Англии. Такие выражения могут быть мифичны, но еще не мифы. Существенный характер мифа тот, что миф уже непонятен в данном языке (Müller. — 776, 2, 66). Чтобы известные имена стали мифологичны, нужно, чтобы коренное их значение затемнилось и пришло в забвение в данном языке (ib., 69). Мифология есть только фаза, притом неизбежная, в развитии языка, если принимать язык не за чисто внешний символа за единственное возможное воплощение мыслей. Это состояние языка можно поистине назвать детскою болезнью которую рано или поздно должен испытать самый здоровый организм. Это язык в состоянии самозабвения (die Sprache im Zustande des Selbstvergessens). И если представим себе, как велико в древних языках количество имен для одной и той же вещи (πολυωνοµία), и как часто одно и тоже слово прилагается к совершенно различным предметам, то это самозабвение языка не покажется нам удивительным (ib., 146 — 147). Яне раз утверждали пытался доказывать, что многие явления в мифологии и религии, на первый взгляд неразумные и непонятные, объясняются влиянием языка на мысль. Ноя никогда не говорил что все мифологическое может быть объяснено таким образом, что все неразумное основано на словесном недоразумении (auf einer sprachlichen Missverständniss), что вся мифология есть лишь болезненный процесс языка. Известные ми- 296 Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления фологические загадки могут быть, как я доказал, разгаданы при помощи средств языкознания но мифологию, как целое, я представлял всегда замкнутым периодом, неизбежным входе развития человеческого духа, вовлекавшим в свою сферу все, до чего в данное время могло касаться мышление (ib., 200). Не все в мифологии объясняется болезненным процессом языка (ib., 207). Мифология неизбежна она необходимость, заключенная в самом языке, если в языке мы признаем внешнюю форму мысли. Одним словом, мифология есть тень, падающая от языка на мысль, тень, которая не исчезает до тех пор, пока язык не уравняется вполне с мыслью, что никогда не может случиться. Правда, в древнейшее время истории человеческого духа мифология более выступает наружу, но она не исчезает никогда вполне. Мифология есть и теперь, как во времена Гомера, номы ее не замечаем, потому что живем в ее тени и потому что почти все боятся полдневного света истины. Мифология в высшем смысле слова есть власть языка над мыслью во всевозможных областях духовной деятельности я готов назвать всю историю философии от Фалеса до Гегеля непрерывной борьбою с мифологией, одним продолжительным протестом мысли против языка. Это требует некоторого объяснения. Со времени Вильгельма Гумбольдта все серьезно занимающиеся высшими задачами языкознания пришли к убеждению, что мысль и язык неразделимы, что язык без мысли также невозможен, как мысль без языка, что то и другое относятся друг к другу, как душа и тело, сила и функция, сущность содержание) и форма. Возражения против этого обыкновенно возникают лишь из недоразумений. Во-1-х, под языком разумеется деятельность, речь, как она возникает и умирает с каждым словом. Во-2-х — не один членораздельный язык, но и менее совершенные символы мысли движения, знаки, образы слово три и поднятие 3 пальцев) ”. Все, что мы утверждаем, это — что без какого-либо рода знаков дискурсивное мышление невозможно и что в этом смысле язык или λόγος — единственно возможная реализация человеческой мысли. “В-3-х, часты недоразумения в том, что думают, будто если можно думать только при посредстве языкато языки мысль одно и тоже. Но. содержание не может существовать без формы, и наоборот, однако возможно отличить форму от содержания (wesen). Также отличаем мысль от слова, внутренний λόγος от внешнего. Мы идем и далее. Мы утверждаем, что язык, принадлежа прошедшему, необходимо воздействует на мысль, и мы признаем в этом возвратном действии, в этом преломлении лучей языка действительное разрешение старинной загадки мифологии (Müller. — 776, 2, 399—401). До разделения арийских племен был корень свар v. свал — сиять, блестеть, греть. Он находится в гр. σέλας — блеск, σελήνη — луна в англ.-сакс. swélan — гореть, нов. верхне-нем. schwöl. В сскр. от него сущ. свар, означающее иногда небо, иногда солнце (= лат. sol, гот. sauil, англ.-сакс. sol). Вторичная форма от свар сскр. у (см. свара) — солнце (= ‘ήλιος). Все эти имена были первоначально предикативны; они означали светлый, ясный, милый. Но как скоро было образовано имя сварили у, оно, в силу неодолимого влияния языка, стало именем не только живого, но и Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления мужского существа. Всякое существительное в сскр. должно быть или муж, или жен. р. (сред. род первоначально ограничивался только именительными сурјас, как сущ. муж. р, раз навсегда запечатлено языком как имя муж. существа, как будто оно было именем воина или царя. В других языках, в коих имя солнца — жен. р. и солнце согласно с этим становится женщиной, царицей, невестой месяца, одним разом изменяется вся мифология, со всеми любовными историями светил. Вы можете сказать, что все это есть не столько влияние языка на мысль, сколько мысли на язык, что (грамм) род слов отражает только особенность детского ума, который может понять нечто, лишь как живое, мужское или женское. Ребенок, ушибшись об стул, бьет его и ссорится с ним. Стул для него не вещь, а лицо. Ноэто служит лишь подтверждением правильности взгляда на влияние языкана мысль ибо эта наклонность (к одушевлению, хотя по своему началу ненамеренная и составляющая результат бессознательного мышления, скоро ставши лишь модою в языке, стала с неодолимою силою обратно действовать на дух. Одним словом, как скоро сурјас или ‘ήλιος является существительным мужск. рода, мы находимся уже в самой гущине мифологии. Мы не дошли еще до Гелиоса, как бога, — это гораздо поздняя ступень мысли < ... > номы дошли, по крайней мере, до первых зародышей мифа. В гомерическом гимне Гелиосу Гелиос называется еще не бессмертным, а лишь подобным бессмертным богам (ε’ίκελος α’θανάτοισι); но он называется чадом Ε’νρυφαεσα сыном Гипериона, внуком Урана и Геи”. Все это есть мифология это старый язык, пошедший далее своей первоначальной цели (alte Sprache die liber ihre erste Absicht hinausgeht. — 116, 2,480). _________ Мнение М. Мюллера и последователей, что миф есть некоторым образом болезнь языка, в состоянии самозабвения, и что, следовательно, первоначальное значение слова (а стало быть, и связанной с ним мысли, гораздо возвышеннее мифа, уже давно вызывало возражения 1) Предполагаемое возвышенное состояние мысли и последующее ее падение являются немотивированными f и противоречащими теории постепенного развития мысли. 298 2) Они противоречат утверждению самого М. Мюллера о первоначальной конкретности языка мифологии утверждают, будто бы варварские народы, приобрев уже известные символы для выражения отвлечений (путем ли развития, или путем произведения от сверхъестественно полученных ими f “Допустимна минуту, что единственным источником мифических представлений были превращения и порча языка, забвение первоначального коренного значения слов мифы в таком случае будут явлением относительно позднейшими спрашивается откуда и вследствие каких жизненных причин в человечестве.явилось стремление придавать реальное бытие прежним поэтическим метафорам Откуда эта прежде небывалая расположенность ума к созданию мифов Или человек по мере успехов и опыта жизни утрачивал прежний разумный взгляд на природу. от первоначальногосвета все далее уходил в мрак умственных блуждений, все более и более становился ребенком Эта мысль стоит в резком противоречии совсем ходом истории и движением разумной органической жизни. (Котляревский. — 46, 15-16). Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления корней, что, по-видимому, вернее сточки зрения мифологов, а следовательно, приобрев уже соответственную способность к отвлеченному мышлению, вдруг начинают лишать свои словесные символы их отвлеченности (Спенсер. — ВД 1, 488). С одной стороны, нам говорят, что древние арийцы обладали языком, составившимся из корней таким образом, что отвлеченная идея о покровительстве предшествовала конкретной идее об отце. С другой стороны, нам говорят, что древние арийцы, явившиеся после этих первобытных арийцев, не могли говорить и думать иначе, как с помощью личных (?) фигур <...> так что та же раса, которая произвела свои конкретные слова из абстрактных, описывается нам, как такая, которая была доведена до. космических мифов (“стареющееся солнце, солнечный закати пр) своею неспособностью выражать абстракты иначе, как в конкретных терминах (ib., 490-491). Возражения эти могут внушить сомнение в правильности рассуждения людей, заключающих от языка и, однако, справедливость требует признания последовательности и необходимости в рассуждении этих людей. О существовании конкретных значений Djayc = Ζεύς, Cypjac = ‘Ήλιος, патер = = πατήρ они да и все остальные могут заключать только из существования этих слова анализ этих слов показывает в основании этих слов корень див светить, свар светить, па охранять, имеющие, по-видимому, лишь отвлеченное значение. Пока эта последняя видимость не устранена, до тех пори выводимые из нее заключения о первобытно высоком развитии мысли и ее падении обязательны. Для устранения этих заключений существуют попытки устранить самую видимость, лежащую в их основании, устранить миф, состоящий в принятии корня как результата личного анализа, как субъективного произведения мысли, за выражение объективного явления (Из записок по русской грамматике. — 61, 1, 21—24). Дело в том, что отвлеченное значение корней кажется нам таким потому, что есть следствие нашего собственного отвлечения оно есть перенесение нашей субъективной мысли в объект (те. миф, необходимое лишь до тех пор, пока нами не сознается субъективность этой мысли. При этимологическом анализе мы принимаем а представление слова Б, признак общий ему со словами В, Г и пр, стоящими с Б на одном уровне производности, за существующий в первообразном слове А. Если это А нам дано (те. не есть только результат анализа, то мы убеждаемся, что а в нем отдельно не существует, но возникает одновременно с произведением Б, В, Г от А. Но если само А со стороны значения нам не дано, как бывает со всеми корнями, тогда мы приписываем ему а как значение из сравнения 299 Djâyc - небо, бог неба, день, dêbac — бог, динас — день, δήλος — ясный и пр. заключаем, что эти значения обозначены признаком светлости, и этот признак переносим в предполагаемое первообразное див Поправку в наше суждение мы вносим из наблюдения над ближайшим, те. из правильного наблюдения над развитым состоянием языка, а не из наблюдений над отдаленными низшими ступенями развития. Ибо, пусть тысяча путешественников утверждают нам, что дикари неспособны мыслить отвлеченные признаки, но каждый раз, когда мы по вышесказанному способу начнем отыскивать корни их языков, в результате мы получим отвлеченность. Ошибочность нашего заключения станет ясна лишь тогда, когда изучение нашего языка покажет нам, что отвлеченный признак в слове непервообразен. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Характер мифического мышления Таким образом, когда понят источник взгляда, что первоначальное значение слов предикативно, те. отвлеченно, устраняется и необходимость этого взгляда, а вместе с ним падает мнение М. Мюллера, что мифологическая религия предполагает разумную, как больное тело предполагает здоровое См. Müller. — 777, 2, (10 vorl.) 386, 387, 389, 390, 395]. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово МИФ И СЛОВО Взгляды Афанасьева на происхождение мифа, на отношение его к слову и позднейшим ступеням развития мысли не могут быть названы сплошь неверными только потому, что они непоследовательны. Основное положение Афанасьева, что “зерно,из которого вырастает мифическое сказание, кроется в первозданном слове (7, 1, 15), отчасти верно. Мы видели, что не первозданное только, но всякое слово с живым представлением, рассматриваемое вместе со своим значением (одним, есть эмбриональная форма поэзии. Так как миф есть тоже поэтическая форма (по Афанасьеву, миф есть древнейшая поэзия. — 7, 1, 11), но весьма общая, допускающая различные степени развития,от простейших до наиболее сложных, то наперед вероятно, что простейшие формы мифа могут совпадать со словом, а миф, как целое сказание может предполагать миф, как слово Затем остается вопросом, в каком именно случае миф тождествен со словом, и какова именно преемственность слова-мифа и слова-немифа. На это у Афанасьева два противоположных ответа один, повторяемый им множество раз на разные лады, им сознается другой прокрадывается невзначай. Слово и выражение сначала были метафорическим уподоблением, имеющим лишь поэтический смысл (7, 1, 9-10). При этом предполагается, что поэтический смысл нив каком случае не есть истинный, что поэтичность есть риторичность. Стоило только забыться, затеряться первоначальной связи понятий, чтобы метафорическое уподобление получило для народа все значение действительного факта и послужило поводом к созданию целого ряда баснословных сказаний. Светила небесные уже не только 300 в переносном смысле именуются очами неба, нов самом деле представляются народному уму под этим живым образом, и отсюда возникают мифы о тысячеглазом, неусыпном страже — Аргусе...” (7, 1, 9—10). Таким образом, помысли Афанасьева (и М. Мюллера), человек сначала сознает, что представление светил под образом очей неба имеет лишь субъективное основание потом, по некоторой причине о которой — после, он забывает это и находит, что действительно у неба есть очи. Вот еще несколько выражений в том же роде Как скоро утрачено было настоящее значение метафорического языка, старинные мифы стали пониматься буквально (ib., 13). Мифы стали пониматься буквально, — следовательно, и при прежнем небуквальном понимании мифы уже существовали Стало быть, в чем же, по Афанасьеву, разница между мифом и риторической прикрасою Под влиянием метафорического языка глаза человеческие должны были получить таинственное, сверхъестественное значение. То, что прежде говорилось о небесных очах, впоследствии, понятое буквально, перенесено человеком на самого себя (каким образом ведь буквально говорилось о небесных очах. Знойный блеск солнечного ока производит засуху, неурожаи и болезни сверкающие взоры Перуна посылают смерть и пожары та же страшная сила усвоена и человеческому зрению. Отсюда родилась вера в призор или сглаз (7, 1, 172). Предания окладах составляют обломки древних мифических сказаний о небесных светилах, скрываемых нечистою силою в темных пещерах облаков и туманов нос течением времени, когда народ утратил живое понимание Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово метафорического языка, когда мысль уже не угадывала под золотом и серебром блестящих светил неба, а под темными пещерами — туч, предания эти были низведены на землю и получили значение действительных фактов. Так было и со множеством других верований небесная корова заменилась простою буренкою, ведьма туча — деревенскою бабою и т. д. ” (7, 1,202-203). Впечатлительная фантазия первобытного народа быстро схватывала всякое сходство. Колесо, обращающееся вокруг оси, напоминало ему (только напоминало) движущееся по небесному своду солнце (ib., 207). Поэтическое представление солнца огненным колесом вызвало обычай зажигать в известные годовые праздники колеса — обычай, доселе соблюдаемый между немецкими и славянскими племенами (ib., 210). Прихотливой игре творческой фантазии мы обязаны созданием многих мифов (ib., 217). “Руны и чародейные песни. всесильны они могут и умертвить, и охранить от смерти, и дажe воскресить, делать больными и здоровыми. насылать бури, дождь и град, разрывать цепи. все это не более, как метафорические выражения, издревле служившие для обозначения небесных явлений, но впоследствии понятые буквально и примененные к обыкновенному быту человека. Как вой зимних вьюг мертвит и усыпляет природу и 301 как оживляют (пробуждают) ее звуки весенней грозы, такту же силу получила и человеческая песня (ib., 424—425) и т. д. Из этих и т. п. мест видно, что, по мнению Афанасьева, источником мифов служит в конце концов неспособность человека удержаться на той высоте мысли, на которой он, без всяких усилий со своей стороны, очутился вначале. История мифов выходит историей падения человеческой мысли. Это напоминает пессимистический взгляд Мефистофеля на правоведение Es erben sich Gesetz, und Rechte Wie erne ew'ge Krankheit fort; Sie schleppen von Geschlecht sich zum Geschlechte Und r ücken sacht von Ort zu Ort. Vernunft wird Unsinn, Wohlthat Plage; Weh dir, das du ein Enkel bist! (“Faust”. 1, 1618 и след) Такой взгляд уместен в устах Мефистофеля, нонам нужно стараться понять его односторонность. Горе тебе, что ты родился внуком, но твой дед в свое время тоже был внуком. Стало быть,в ряду поколений мы не найдем ничего, кроме внуков, для которых существует только “unsinn” и “plage”. Где же тогда найдется место для “vernunft” и “wohlthat”? Миф принадлежит к области поэзии в обширном смысле этого слова. Как всякое поэтическое произведение, она) есть ответ на известный вопрос мысли, Под мифом в общем смысле мы понимаем как простейшую мифическую формулу (mythische anschauung, Steinthal. — 128, 7), мифическое представление (Котляревский. — 46, 17), таки дальнейшее ее развитие (мифическое сказание. — Котляревский). Здесь речь ом, которое относится кому как слово к развитому поэтическому произведению. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово есть прибавление к массе прежде познанного б) состоит из образа и значения, связь между коими не доказывается, как в науке, а является непосредственно убедительной, принимается на веру в) рассматриваемый как результат, как продукт, заключающий собою акт сознания, отличаясь тем от него, что происходит в человеке без его ведома, миф есть первоначально словесное произведение, те. повремени всегда предшествует живописному или пластическому изображению мифического образа. Миф отличен лишь от поэзии, понимаемой в тесном значении, позднейшем повремени появления. Вся разница между мифом и такою позднейшею поэзией состоит в отношении сознания к элементам того и другого. Не приняв во внимание этого смотрящего ока, те. рассматривая отвлеченно лишь словесное выражение, различить этих явлений нельзя. Для нас миф, приписываемый нами первобытному человеку, есть лишь поэтический образ. Мы называем его мифом лишь по отношению к мысли тех, которыми и для которых он создан. В позднейшем поэтическом произведении образ есть не более как средство создания (сознания) значения, средство, которое разлагается на свои стихии, те. как цельность, разрушается каждый раз, когда оно достигло своей целите. в целом имеющее только иносказательный смысл. Напротив, в мифе образ и значение различны, иносказательность образа существует, но самим субъектом не сознается, образ целиком (не разлагаясь) переносится в значение Иначе миф есть словесное выражение такого объяснения (апперцепции, при котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом. Таким образом, две половины суждения (именно образ и значение) при мифическом мышлении более сходны между собою, чем при поэтическом. Их различие ведет от мифа к поэзии, от поэзии к прозе и науке. Множество примеров мифического мышления можно найти и не у дикарей, ау людей, близко стоящих к нам по степени развития. Например, когда говорится, что средство от обжога вытягивает жар (те. оно тянет жар, как вещь, стена потеет, те. осаждение воды из воздуха, охладевшего от соприкосновения с гладкой и холодной поверхностью, представляется потом, выходящим из кожи (Спенсер. — 83, 1, 113). Большая или меньшая человекообразность образов присуждении об общем характере такого рода мышления несущественна. В этом отношении нет разницы между стена потеет и “Ζεύς βροντά, Ζεύς ‘ύει”. Мифическое мышление на известной степени развития — единственно возможное, необходимое, разумное оно свойственно не одному какому-либо времени, а людям всех времен, стоящим на известной степени развития мысли оно формально, те. не исключаетникакого содержания ни религиозного, ни философского и научного. Результаты этого мышления становятся известны человеку (= это мышление сознательное в своих результатах) вследствие того, что они выражаются внешними знаками (пластическими, живописными, мимическими) и преимущественно словом. Таким образом, миф есть преимущественно словесное произведение и, как такое, из двух родов словесных произведений — Потебня А. А. Теоретическая поэтика. Из записок по теории словесности. Миф и слово поэзии и прозы — относится к 1-му. Тройственное деление словесных произведений на мифические, поэтические и прозаические невозможно Поэтому в определение мифа должно войти его отличие от немифического, поэтического произведения. Язык есть главное и первообразное орудие мифического мышления. Но немыслимо орудие, которое своими свойствами не определяло бы свойств деятельности, производимой при его посредстве то, что мы делаем, зависит оттого, чем мы делаем иначе пишут пером, а иначе углем, кистью и т. д. Стало быть, влияние языка на мифы бесспорно. С другой стороны, влияние языка всеобще; оно простирается как на словесные мифы, таки на прочие словесные произведения. (Поэтические произведения передаются на другие языки лишь в отвлечении и изменении) Поэтому в определение мифа должно войти указание на разницу во влиянии языка на мифическое и немифическое мышление Без этого видеть в возвратном действии, в преломлении лучей языка. разрешение загадки мифологии (М. Müller) значило бы всякое мышление при помощи слова считать мифологическим. Когда человек создает миф, что туча естьгора |