Барт - SZ. Статья Г. К. Косикова Издание второе, исправленное урсс, Москва 2001

• Название: Статья Г. К. Косикова Издание второе, исправленное урсс, Москва 2001
• Анкор: Барт - SZ.doc
• Дата: 25.05.2018
• Размер: 1.55 Mb.
• Имя файла: Барт - SZ.doc
• Тип: Статья; #19614
• Категория: Искусство. Культура
• страница: 2 из 35

науку...»⁵⁾: «с точки зрения ее будущего, ее программы и ее задач, семиология представилась мне тогда основополагающим методом идеологической критики»⁶⁾.

Этот период «грезы (эйфорической) о научности»⁷⁾, период увлечения структурно-семиотическими методами, отмеченный преимущественным влиянием К. Леви-Стросса, Э. Бенвениста, Р. Якобсона, В.Я. Проппа, А.-Ж. Греймаса и др., — этот период продлился около десяти лет. Он оставил после себя два «памятника» — «Основы семиологии» (1965), своеобразное введение в семиотику культуры, и «Систему моды» (1967), объемистый труд, начатый еще в конце 50-х годов.

Обе работы представляют несомненную ценность хотя бы уже потому, что в них изложены оригинальные принципы бартовской коннотативной семиотики (о которой преимущественно и пойдет речь в нашей статье), однако сам автор остался ими недоволен: по свидетельству друзей, «Основы семиологии» он даже не хотел печатать⁸⁾, а «Систему моды» в конце концов охарактеризовал как «сложную, но ненужную вещь», публикация которой не принесла ему «никакого удовольствия»⁹⁾.

Не следует думать, будто Барт разочаровался в аналитических возможностях семиологии (напротив: «я до сих пор убежден в том, что любая идеологическая критика... должна и может быть только семиологической», — скажет он в 1974 г. и сохранит эту убежденность до конца дней); во второй половине 60-х гг. он разочаровался в другом — в претензии семиологии на статус «абсолютной» науки, на роль универсального гуманитарного метаязыка, якобы способного дать исчерпывающее и завершающее описание своего предмета; именно эту претензию Барт назвал «наивной»: «наивной была сама вера в метаязык»¹⁰⁾.

Отходом от «строгой» («бесстрастной и беспристрастной») научности как раз и характеризуется третий этап «семиологического приключения» Барта.
⁴⁾ Barthes R. Réponses // Tel Quel. 1971. №47. P. 92.

⁵⁾ Ibid. P. 97.

⁶⁾ Barthes R. L'aventure sémiologlque. Р.: Seuil, 1985. P. 11.

⁷⁾ Barthes R. Réponses. P. 97.

⁸⁾ Eco U., Perzini I. La sémiologie des «Mythologie»» // Communications. 1982. № 36.

⁹⁾ Barthes R. Réponses. P. 99.

¹⁰⁾ Ibid.
9

«Говоря обобщенно, для меня этот период располагается между "Введением в структурный анализ повествовательных текстов" (1966) и книгой "S/Z" (1970), причем вторая из этих работ как бы отрицает первую благодаря отказу от структурной модели и обращению к практике Текста...»¹¹⁾. Среди тех, кто помог ему выработать концепцию Текста, Барт называл Ж. Деррида, Ю. Кристеву, Ж. Лакана и M. Фуко.

«S/Z», несомненно, — не только лучшая, но и «главная» книга Барта. В ней сошлись основные мотивы его творчества, в ней ему удалось с наибольшей полнотой, блеском и убедительностью реализовать свой «фундаментальный проект» — расшатать идеологию, натурализовавшуюся в литературном произведении, вывернуть наизнанку притаившиеся в нем идеологические знаки.

Идеология, коннотация, Текст — таковы основные параметры, определяющие смысловую конфигурацию этой книги, посвященной теоретическому обоснованию и практической демонстрации одной сквозной мысли: идеология — это «монстр», безраздельно владычествующий в культуре; однако если иллюзорна надежда навсегда победить или хотя бы временно повергнуть этого монстра, то отнюдь не иллюзорна попытка «обмануть» его, «ускользнуть» от его недреманного ока.

Известное определение идеологии, принадлежащее Ф. Энгельсу, звучит так: «Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят его в движение, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представление о ложных или кажущихся побудительных силах»¹²⁾.

Идеология — «ложное» (не «лживое»!) сознание; это не способ сознательного обмана, а способ бессознательного самообмана. Функция идеологии состоит в том, чтобы незаметно, а стало быть, безболезненно, подменить в сознании человека подлинные, но «неприглядные» мотивы его поведения иллюзорными, но зато нравственно приемлемыми для него мотивировками. Вот почему идеология представляет собою такую «картину мира» (способ его «изображения»), которая «истолковывает» действительность не с целью ее объективного познания, а с целью сублимирующего оправдания тех или иных групповых интересов. Идеология — это коллективно вырабатываемая ценностно-смысловая сетка, помещенная между индивидом и миром и опосредующая его отношение к этому миру¹³).

Что касается Барта, то во всех его работах подчеркиваются следующие аспекты идеологии:

— ее принципиальная неполнота: именно потому, что идеология выражает интересы отдельной группы, ни одно идеологическое «изображение» мира не в состоянии его исчерпать, дать его до конца связный и целостный образ; идеология «частичка» по определению и уже в силу этого ущербна;
¹¹⁾Barthes R. L'aventure sémiologique. P. 12-13.

¹²⁾ Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в двух томах. T. II M.: ОГИЗ, 1948. С.477.

¹³⁾ Из новейших работ по идеологии см. в частности: Les idéologies. Sous la direction de F. Chatelet et G. Mairet. Verviers, Marabout, 1981; ГальцеваР., РоднянскаяИ. Summa ideologiae // Формирование идеологии и социальная практика. M.: ИНИОН, 1987.
10

— ее «империализм» и претензия на универсальность: парадокс в том и состоит, что идеология не способна признать собственную «частичность», но стремится к глобальной трактовке и охвату действительности и потому не терпит соперничества; отсюда

— ее агрессивность: идеологии, на которые разделен культурный мир, находятся в состоянии непрекращающегося противоборства, причем речь идет вовсе не о платоновской борьбе за истинное «знание» против превратных «мнений», но о ницшеанской войне между различными «мнениями»-идеологиями за господство: отношения, связывающие все множество идеологических систем, это «отношения силы»;

— ее принудительный характер: идеология стремится подавить личностное сознание и отчуждает ответственность индивида;

— ее «натурализующая» функция: ни одна идеология не признает себя в качестве таковой, т. е. в качестве продукта культуры, обусловленного обществом и его историей; напротив, любая из них воспринимает себя как явление «природы», т. е. как нечто «естественное», «само собой разумеющееся»;

— ее стереотипность: идеология пытается упразднить всякое непосредственное видение мира, его творческое «открытие» в актах индивидуального опыта, предлагая взамен рутинное «узнавание» готового клише, топосов, набором которых одна идеология как раз и отличается от другой;

— ее иммобилизм: идеология стремится к созданию «устойчивого», раз и навсегда данного образа мира, вырабатывая для этого Нормы, Правила и Схемы, под которые подгоняется подвижная, бесконечно изменчивая Жизнь.

Новаторство Барта заключается, однако, не в самом по себе факте выделения всех указанных черт, а в том, что он дал им семиологическую трактовку, а именно: попытался рассмотреть идеологию как особое знаковое образование. Берт связал идеологию с феноменом коннотации. Не случайно именно коннотации в значительной мере посвящено теоретическое введение к «S/Z».

Современная семиотика выделяет в языке два плана — денотативный и коннотативный. В частности, под денотативным значением слова принято понимать не сам предмет в его конкретной единичности, но «типовое представление» о нем или же «класс объектов, объединяемых выделенными при их номинации свойствами»¹⁴⁾. Так, определить денотативное значение слова «автомобиль» значит установить, какими признаками должны обладать объекты А, Б, В и т.д., чтобы с ними мог устойчиво ассоциироваться звуковой комплекс «автомобиль». Любая дополнительная по отношению к денотативной смысловая информация может считаться коннотативной.

Простейший пример коннотативного означаемого дает нам сопоставление двух слов: «автомобиль» и «тачка». С денотативной точки зрения они абсолютно тождественны (объем понятия совпадает в них полностью), однако выражение «тачка», отнесенное к автомобилю, указывает еще и на привходящий (в данном случае — стилистический) признак: оно принадлежит к фамильярной или даже жаргонной речи. В приведенном примере целостный денотативный знак (означающее + означаемое) сам служит означающим для собственно коннотативного означаемого («жаргонность»).
¹⁴⁾ Тема В. И. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М.: Наука, 1986. С. 17.
11

Более сложен случай с рекламой фирмы «Пандзани», разбираемый Бартом в статье «Риторика образа»¹⁵). В слове «Пандзани» происходит взаимоналожение по меньшей мере двух знаков. В денотативном знаке означающим является определенный звуковой комплекс, а означаемым фирма, выпускающая макароны. В коннотативном же знаке означающим оказывается не все слово «Пандзани», а лишь его фонематические составляющие «дз» и конечное «и», вызывающие к жизни собственно коннотативное означаемое, которое можно обозначить как «итальянскость». Таким образом, во-первых, хотя коннотативные означающее и принадлежат денотативному плану языка, они отнюдь не обязательно совпадают с означающими единицами денотативной системы, а во-вторых, коннотативные означаемые возникают не в результате прямой номинации, а в результате суггестивного процесса: употребляя слово «Пандзани», рекламодатель не говорит прямо: «Это — макароны итальянского производства» (что было бы прямой ложью, так как фирма французская), но лишь подсказывает, навеивает приятные ассоциации, связанные с Италией.

Итак:

1) коннотативный знак — это знак, всегда так или иначе «встроенный» в знак денотативный и на нем «паразитирующий». Вслед за Ельмслевом¹⁶⁾ Барт дает следующее определение коннотативной семиотики: «коннотативная система есть система, план выражения которой сам является знаковой системой» ¹⁷⁾;

2) коннотативные смыслы характеризуют либо сам денотат, либо выражают отношение субъекта речи к ее предмету, раскрывают коммуникативную ситуацию, указывают на тип употребляемого дискурса и т. п.;

3) все денотативные значения даются в явной форме, эксплицитно, тогда как коннотативные значения тяготеют к имплицитности, относятся к области «вторичных смысловых эффектов» (Ж. Женетт); коннотативные смыслы суггестивны, неопределенны, расплывчаты, а потому их расшифровка всегда предполагает значительную долю субъективности; в реальном наличии таких смыслов можно быть уверенным лишь в случае их явной избыточности ¹⁸⁾.

Принципиальное разграничение денотации и коннотации как раз и составляет методологическую основу «S/Z».

По Барту, чисто денотативное или «буквальное» сообщение (фраза, фрагмент текста, текст) — это сообщение, сведенное к своим сугубо предметным значениям, очищенным от любых коннотативных смыслов и тем самым чреватым любыми возможными смыслами (впечатляющий пример — «шозистские» описания в романах А. Роб-Грийе): «если вообразить себе некое утопическое изображение, полностью лишенное коннотаций, то это будет сугубо объективное — иными словами, непорочное — изображение» ¹⁹⁾.
¹⁵⁾ Барт Р. Избранные работы. С. 297-318.

¹⁶⁾ Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. 1. М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. С. 368-379.

¹⁷⁾ Барт Р. Основы семиологии// Французская семиотика. От структурализма к постструктурализму. М.: ИГ «Прогресс», 2000. С. 299; см. также: Барт Р. Мифологии // Барт Р. Избранные работы. С. 74-81.

¹⁸⁾ Подробнее о некоторых аспектах текстовой коннотации см.: Косиков Г. К. Ролан Барт — семиолог, литературовед // Барт Р. Избранные работы. С. 15-18.

¹⁹⁾ Барт Р. Избранные работы. С. 309; см. также: Барт Р. Нулевая степень письма // Французская семиотика. От структурализма к постструктурализму. С. 92-95.
12

Что же касается коннотативных, или, по Барту, «символических» смыслов, то они «могут иметь форму ассоциаций (например, описание внешности персонажа, занимающее несколько фраз, может иметь всего одно коннотативное означаемое — "нервозность" этого персонажа, хотя само слово "нервозность" и не фигурирует в плане денотации); они могут представать также в форме реляций, когда устанавливается определенное отношение между двумя местами текста, иногда очень удаленными друг от друга... Наши лексии должны стать как бы ячейками сита, предельно мелкими ячейками, с помощью которых мы будем "снимать пенки" смысла, обнаруживая коннотации».

Наиболее ярким и, конечно, нарочито вызывающим примером снятия таких «пенок» является в «S/Z» «символическое» прочтение Бартом эпизода в театре как «сцены оргазма» (LUI).

Барт точно определил свою книгу: это — «замедленная съемка процесса чтения»; однако еще точнее будет сказать, что она представляет собою замедленную съемку функционирования коннотативного механизма, работающего в литературном произведении.

В самом деле, из пяти выделяемых Бартом кодов (герменевтический, про-айретический, символический, семный, референциальный) лишь первые два относятся к традиционной области сюжетосложения (рассмотренной Бартом в свете структурной поэтики), тогда как три последних имеют ярко выраженную коннотативную природу.

Суть дела состоит в том, что, выделяя в языке (или дискурсе) слой коннотативных означаемых, Барт непосредственно связывает их с идеологией: «Что касается коннотативного означаемого, то оно обладает всеобъемлющим, глобальным и расплывчатым характером: это — фрагмент идеологии»²¹⁾. «Область, общая для коннотативных означаемых, есть область идеологии…»²²⁾.

Что же касается коннотативных означающих, то они, как мы видели, принадлежат плану денотации. «Назовем эти означающие коннотаторами, а совокупность коннотаторов — риторикой: таким образом, риторика — это означающая сторона идеологии» ²³⁾. «В сущности, идеология представляет собой форму (в том смысле, в каком употребляет это слово Ельмслев) коннотативных означаемых, а риторика — форму коннотаторов»²⁴⁾.

Вот здесь-то и возникает проблема, с которой Барт столкнулся еще в середине 50-х годов. В самом деле, если несомненно, что коннотативный уровень высказываний насквозь пропитан идеологиями, то следует ли отсюда, что денотация свободна от идеологического наполнения, что она представляет собой вне-идеологический уровень языка — тот самый «островок спасения», на котором можно укрыться от власти Идеологии?

В какой-то момент Барт был готов утвердительно ответить на этот вопрос. Так, в «Мифологиях» (1956), анализируя газетный заголовок, сообщавший
²⁰⁾ Барт Р. Избранные работы. С. 427.

²¹⁾ Барт Р. Основы семиологии // Французская семиотика. От структурализма к постструктурализму. С. 300.

²²⁾ Барт Р. Избранные работы. С. 316.

²³⁾ Там же. С. 316.

²⁴⁾ Барт Р. Основы семиологии // Французская семиотика. От структурализма к пост структурализму. С. 300.
13

о понижении цен на овощи, и вскрывая его «мифологическое» (коннотативное) означаемое — «правительственность» (цены снижаются потому, что так постановило правительство), Барт выделяет другую, «естественную», «немифологизированную» фразу: «Цены падают потому, что наступил овощной сезон», само существование которой, по его мысли, должно свидетельствовать о возможности «первичного», неподвластного идеологии языка, которым-де и является язык денотативный²⁵⁾

Однако ко времени написания «Риторики образа» (1964) и уж тем более «S/Z» (1970) Барт уже ясно осознавал, что «чистая», лишенная коннотативных обертонов денотация представляет собой теоретическую абстракцию, а лучше сказать, языковую «утопию», «адамов модус» лингвистического высказывания, о котором можно только мечтать²⁶⁾. В реальной практике языкового общения денотативный уровень всегда более или менее идеологизирован, хотя и стремится скрыть это, выдав себя за нечто «естественное» и идеологически «непорочное»; причем денотация добивается подобной иллюзии именно за счет коннотации: только на фоне последней она и способна выглядеть как нечто «безгрешное».

Важнее, однако, другое: коннотативные системы, как бы пользуясь своей «встроенностью» в денотативные высказывания, начинают мимикрировать под них, благодаря чему, согласно Барту, мы и имеем дело с мистифицирующим актом натурализации идеологии: «система коннотативного сообщения натурализуется именно с помощью синтагмы денотативного сообщения»²⁷⁾.

Вот почему «игра», которую ведут между собой денотация и коннотация, имеет совершенно определенную цель — придать друг другу облик «невинности»: «с идеологической точки зрения, такая игра обеспечивает классическому тексту известную привилегию безгрешности: первая из двух систем, а именно денотативная, сама к себе оборачивается и сама себя маркирует; не будучи первичным, денотативный смысл прикидывается таковым; под воздействием подобной иллюзии денотация на поверку оказывается лишь последней из возможных коннотаций..., верховным мифом, позволяющим тексту притворно разыграть возвращение к природе языка, к языку как к природе: ведь и вправду, разве нам не хочется верить, что в любой фразе... изначально содержится некое простое, буквальное, безыскусное, истинное сообщение, по сравнению с которым все прочее... воспринимается как "литература"? Вот почему, обращаясь к классическому тексту, мы непременно должны сохранить денотацию, это древнее, бдительное, лукавое, лицедействующее божество, вменившее себе в обязанность