Курс. Террор дискуссии и практика

• Название: Террор дискуссии и практика
• Дата: 15.05.2022
• Размер: 1.16 Mb.
• Имя файла: ƒ« ¢ 3 ’¥àà®à.doc
• Тип: Глава; #530664
• страница: 4 из 17

Не было денег. Из-за средств работа наша продвигалась очень медленно. Расходы мы сократили до минимума и все-таки не хватало... Словом, полнейший финансовый кризис во всем. Этот кризис так вредно отозвался на всем ходе нашей работы, что и сказать страшно. 2) Апатия, внесенная в нашу среду, или яснее, охватившая Жука во всей силе. Благодаря романа Барона (Арк. Анат. спросите у Тараса об этом) Жук заявил, что его песенка в партии спета. Что он больше не член туркестанской организации, так как имя его загрязнил тов. Барон и личная его жизнь разбита...»¹²⁴.

Исчезновение областных летучек в 1908-1909 гг. помимо общих причин «постреволюционной усталости» было вызвано исчезновением самих областных комитетов, без помощи которых летучки существовать не могли. В этом контексте интересны выводы одного из руководителей Украинской боевой группы ПСР Н.Комарова, задумавшего в середине 20-х годов написать очерки по истории эсеровских местных и областных боевых структур, но сумевшего рассказать лишь об Украинской боевой группе. Тем не менее кое-какие обобщающие выводы им были сделаны. Так, в частности, Н.Комаров подчеркивал, что областные комитеты, призванные координировать и контролировать деятельность местных боевых дружин на территории своей области, «оказывались не всегда устойчивыми организациями, и временные перерывы в их работе особенно тяжело сказывались на судьбе боевых дружин». Особенно это относилось к областным боевым структурам, которые без организации, «способной обслуживать боевые группы во всех деталях их повседневной жизни (квартиры, паспорта, явки, содержание профессионалов-боевиков и т.п. - К.М.) неблагоприятно сказывалось как на устойчивости и долговечности областных боевых объединений, так и на направлении их деятельности. Отсутствие необходимых средств нередко заставляло дружины направлять свои усилия не на прямую боевую работу, а на поиски этих средств как для себя, так и для областных комитетов, путем организации экспроприаций, а также нападений на места заключения для освобождения наиболее активных и боевых работников»¹²⁵.

Он же отмечал, что «теряя временно организационную связь с партией, эти отряды, однако, не теряли с ней идейной связи и во всяком случае за период времени с конца 1905 до середины 1907 года они не отходили от той линии поведения, которая определялась директивами того времени. Только с середины 1907 года замечаются отдельные случаи вырождения этих боевых дружин в отряды «революционной хулиганщины», с которой отдельным партийным организациям приходилось бороться иногда путем очень суровых мер»¹²⁶.

Анализ террористических актов, совершенных эсерами в исследуемое время, позволяет выделить следующие их группы. 1) Покушения против низших и средних чинов полиции, а также некоторых других представителей власти. С июня по декабрь 1907 г. были убиты и ранены: квартальный надзиратель, двое служащих Севастопольской охранки, жандармский ротмистр, помощник пристава, четыре урядники, исправник, помощник полицмейстера, городовой, четыре пристава.

2) Покушения против губернаторов и генерал-губернаторов. В 1907-1908 гг. были совершены покушения против генерал-губернаторов Алиханова, Карангозова, Гершельмана, губернатора Бибикова, правителя канцелярии генерал-губернатора Руденко, генерал-майора Кошелева (Рига).

3) Покушения против частных лиц: командира Бакинского порта Колюпатова, председателя Красноуфимского «Союза русского народа» Свиридова, директора Орловского реального училища Каненского, Бакинского нефтепромышленника и его телохранителей, избивших представителя рабочей делегации (члена ПСР); и поджог домов стражника и заведующего механическим цехом Нижне-Сергиевского завода в Пермской губернии (март 1909 г.).

4) Покушения против провокаторов и шпионов: в 1907-1909 гг. было убито и ранено 10 человек¹²⁷.

5) Покушения против представителей тюремного ведомства: в 1907-1911 гг. были совершены террористические акты против начальника красноярской тюрьмы Смирнова, начальника Тобольской каторжной Богоявленского, начальника петербургских «Крестов» Иванова, начальника каторги Бородулина, начальника тюремного управления Максимовского, начальника каторжной тюрьмы Могилева, тюремного инспектора Ефимова, начальника каторжной тюрьмы Высоцкого, а также против двух тюремных надзирателей.

Из этого виден и различный характер этих видов террористических покушений (сюда не включены офицеры и солдаты, убитые во время военных восстаний в Киеве, Севастополе и Владивостоке). Покушения на средних и нижних чинов полиции совершались, как правило, летом-осенью 1907 г. во время «отступления революции» и имели своей целью как самозащиту, так и дезорганизацию и запугивание репрессивных и сыскных органов. Убийства провокаторов и шпионов носили сугубо защитительный и отчасти превентивный характер. Уместно упомянуть, как, например, в феврале 1908 г. Воронежская губернская конференция ПСР в условиях усиления партийного контроля за террористической деятельностью местных организаций трактовала этот вопрос. В ее резолюции признавалась нецелесообразность террористических выступлений «мелкими организациями», допустимыми «только в тех случаях, когда организации грозит гибель», т.е. только против полицейских и шпионов (с разрешения губкома партии). В резолюции подчеркивалось, что террор должен быть «направлен главным образом на начальствующих лиц» и «силы, пригодные для центральных террористических актов в будущем должны организоваться при Областном комитете»¹²⁸. Подобными актами, имевшими центральный, т.е. общеполитический характер, являлись в провинции убийства губернаторов (но не только).

Покушения против частных лиц (местные руководители черносотенных организаций и их боевых дружин, судя по всему, в ряде случаев приравнивались к представителям власти) были скорее исключением из правила и допускались лишь против тех из них, кто нарушал нейтралитет в войне между властью и оппозицией.

Насколько разными были типы террористов, и как по-разному они повели себя в пору «угасания надежд и всеобщего разочарования», видно не только из вышеприведенных примеров. Представляется, что раз и навсегда необходимо отказаться от заманчивых попыток дать один-единственный «типичный портрет» эсера-террориста. В лучшем случае можно будет вести речь (предварительно изучив биографии и морально-психологический облик сотен из них) о нескольких «типах», в рамках каждого из которых отличий будет несколько меньше, чем схожести.

В этом контексте очень любопытен психологический портрет Алексея Быкова (более известного, как «Максим» и Г.И.Бельский), нарисованный его земляком и сопроцессником Е.Тимофееевым. Родом из Барнаула, А.Быков был исключен из реального училища, ушел в революцию, работал в организациях ПСР в Одессе и Екатеринославе, затем был организатором одной из боевых рабочих дружин ПСР в Петербурге в 1905 году. Живя конспиративно на студенческой квартире Е.Тимофеева, он первые дни из принципиальных соображений спал на полу, подстелив заготовленный войлок, выказывая презрение к «буржуазным кроватям». Служение революции и долг перед народом - так аргументировал все свои поступки этот 21-летний парень. Е.Тимофеев вспоминал: «Весь он это время действительно «служил», каждый его шаг, каждое слово, - все это прямо так и просилось в «катехизис», или правильнее, было заимствовано оттуда. Никаких там «буржуазных» эстетик Максим признавать не хотел. Грамотен он был в достаточной степени. Читал он где-то и когда-то массу, и великолепно схватывал прочитанное. В особенности его интересовала и влекла к себе философия, но и наукой заниматься он находил в наше время преступным, и с презрением поглядывал на меня, когда я - надо сознаться, очень редко отправлялся вместо района в университет. Дома он не бывал совершенно. Он все время рыскал по боевым делам, - то собирал своих дружинников на очередную стрельбу, то разрабатывал уставы дружины, то ехал в Финляндию за оружием, то носился по явкам...»¹²⁹.

Е.Тимофеев рассказывал, как его изумляли заявления А.Быкова, что он то «женитьбы не признает принципиально, то он даже для целей конспирации не решается надеть крахмального воротничка, то презирает конфеты и т.н. «нежности»..., ну, а иногда выяснялось и другое. Выяснялось, например, что работая в 1904 году в Одессе, от по существу жил босяком... Выяснил я даже, что он однажды от Одессы до Томска проехал не только без билета - зайцем - и имел при этом всего 20 коп. на пропитание... Но за всем этим определилось и другое. Максим не только постепенно привыкал к «буржуазной жизни», но и стал обнаруживать желание в редкие часы досуга заглянуть в ...поэзию. Оказалось, что он и стихов массу знает и даже, кажется, сам их пробовал пописывать. А сказку - в особенности русскую сказку - он любит без конца и так хорошо умеет ее рассказывать... Но все это было стыдливо запрятано в нутро, все это считалось перед лицом «практического разума» слабостью, грехом. Идеалом и заветной мечтой Максима была боевая организация нашей партии. На свою работу в дружинах он смотрел как на испытание, и рвался к «крупному индивидуальному акту»»¹³⁰.

Арестованный на слежке за небезызвестными Мином и Риманом, А.Быков под именем Г.И.Бельского получил 20 лет каторги. Ожидая приговора и будучи уверенным в своей близкой смерти, он раскрылся для своих товарищей с неожиданной стороны: «Растянувшись на полу и закинув руки за голову, рассказывал нам китайские сказки... Максим нас захватил, заворожил, своей шлифовкой их заставил за красотой причудливого узора забыть, где мы, и что нас ждет... Истинное ядро его натуры - поэтичность ее - порвалось в эти минуты через все теории, все заветы отцов, так плотно, казалось, его охватившие. Чистая красота гуманности - вот во что вылилась душа этого человека, готовящегося кончить свои счеты с жизнью... Но прошли часы ожидания и снова захлопнулась скорлупа, - снова на сцену выступил нелегальный Алексей Быков, сорвавшийся уже с 2-х виселиц и готовый под кличкой «Максима» идти опять по пути к третьей»¹³¹.

Бежав летом 1907 г. с Амурской колесной дороги, он объехал почти всю Сибирь для создания особого боевого отряда - ставя себе целью с одной стороны, организацию побегов с каторги, с другой - террор против зверствующих тюремщиков. Он основал «свой центр» в Томске, подобрал помощников, но вместо победных реляций отправил Е.Тимофееву прощальное письмо: «Прости, я больше не могу. «Господин спинной мозг предъявил свои права». Нет силы дальше работать»... Максим ни в чем не разочаровался, - Максим просто не мог больше быть активным, не мог больше остаться террористом. Пойти же в другую работу - было странным, казалось трусостью, изменой и... Максим бросил совсем работу; Максим - этот принципиальный противник брака, женился и уехал за границу. ...Из сурового Рахметова выработался мягкий любящий муж и отец; из «перекати поле» вырос методический рабочий на каком-то парижском заводе»¹³². Погиб А.Быков во время несчастного случая на заводе еще до войны¹³³.

Самым ярким, ожесточенным и длительным в 1908-1911 гг. (после затухания «центрального» террора) стал т.н. «тюремный террор», имевший своей целью поддержать своих товарищей в отстаивании ими своих прав политзаключенных. Широкое распространение он получил еще в годы революции 1905-1907 гг. и в отдельных случаях имел громадный общественно-политический резонанс. Факты насилия над арестованной М.А.Спиридоновой, акты публичной порки политзаключенных, отвечавших на них сопротивлением или групповыми самоубийствами, - сильно будоражили общественное мнение и заставляли эсеров-боевиков объявлять настоящую охоту на виновников подобных эксцессов.

Для лучшего понимания причин «тюремного террора» может служить эпизод, произошедший в Тамбовской губернии весной 1907 г., когда были задержаны и избиты несколько заключенных, пытавшихся бежать. Появившиеся на месте происшествия старший надзиратель Куйденко, начальник тюрьмы Козьмин и губернатор Муратов задавали охране один и тот же вопрос: «Почему не пристрелили?» Губернатор Муратов был к тому же знаменит как автор проекта превращения арестованных в заложников для постепенного расстрела в обмен за смерть от террористических актов «чинов администрации». Вскоре эсеры стреляли в начальника тюрьмы, а 3 мая 1907 г. смертельно ранили старшего надзирателя Куйденко¹³⁴.

Интересен диалог «политических» Нерчинской каторги со знаменитым Метусом, опубликованный в пересказе Е.С.Созонова в «Знамени труда» летом 1907 года. На требования заключенных «не тыкать» Метус ссылался на инструкции, предписывавшие обращаться к арестанту на «ты» и на закон 1904 г, отменивший деление ссыльно-каторжных на политических и уголовных. Его оппоненты привели примеры, когда администрация сама делит заключенных, стараясь не дать политическим тех льгот, которые даются уголовным. На это Метус ответил, что, «конечно, нельзя забывать, за какое преступление осужден человек - за государственное или общеуголовное»¹³⁵. (Так и напрашивается аналогия из советской гулаговской практики с ее льготами «социально-близким» уголовникам-зекам.)

Любопытен случай, рассказанный главой боевой организации при Одесском комитете ПСР, случившийся в начале 1907 года. В то время в Одессе особой славой пользовался полицейский надзиратель Снятовский за жестокость на допросах, которые он сопровождал пытками и избиениями. В Одесский комитет ПСР поступали «бесконечные заявления рабочих с требованиями немедленно применить к нему террор. Сколько помню, - вспоминал П.Витязев, - такие требования исходили не только от эсеров, но и от целого ряда эсдековских групп и отдельных работников»¹³⁶. Еще более показателен эпизод, произошедший в середине 1907 г. в Одесской тюрьме. Новый начальник взял тюрьму «на винт» и уничтожил все вольности политических заключенных. Тюремная комиссия, куда входили представители всех партий, приняла предложение эсера-боевика Н.Д.Шишмарева передать на волю просьбу об убийстве Шафорука как единственный способ избежать бунта заключенных с последующим подавлением. По словам П.Витязева, «даже меньшевики голосовали за террор и взялись известить свою организацию, чтобы она помогла в этом отношении эсерам и анархистам. Особые надежды возлагались на этом совещании на боевую организацию эсеров... За Шафоруком началась форменная погоня. Убили его анархисты, и тюрьма снова стала жить прежней вольницей»¹³⁷.

Нов еще большей степени судьба политических заключенных зависела от «служебного рвения» тюремного начальства в богом забытых местах каторги и ссылки. Самым страшным местом, по общему признанию, была Амурская «колесуха» - Амурская колесная дорога, для строительства которой сгонялись заключенные российских и сибирских каторжных централов. Эту дорогу строили через тайгу практически без какой-либо техники, установив порядки, весьма похожие на порядки будущего ГУЛАГа. Провинившегося раздевали и привязывали к дереву, где его заедала насмерть мошка и комары. Если казнь прерывали (отвязывая человека через 1-2 часа), то он оставался живым, но лишался рассудка. Подобной пытки никто перенести без помешательства не мог. В случае побега одного-двух каторжан расстреливалась вся их десятка. Причем для экономии патронов их выстраивали в затылок и одним выстрелом пробивали 2-3 спинных хребта, повторяя процедуру вновь¹³⁸.

На Алгачинской каторге политических «ломали», переставая топить камеру в 30-40-градусный мороз на 25 дней и оставляя их в одном нижнем белье, а также без матрацев и одеял. Выжить им удавалось, прижимаясь по очереди к чуть теплой стене соседней камеры. После суточного перерыва, процедура была повторена. К концу срока большинство заявило о согласии подчиняться режиму, после чего каждый из них получал от местного истязателя Баженова удары в лицо и покидал камеру. По свидетельству М.А.Спиридоновой, слышавшей их рассказы во время возвращения с каторги в 1917 г., «оставалось уже немного непокорившихся - ни холод, ни голод, ни карцер, ни побои не брали их. Превратившись в тени, с почерневшим лицом, с застывшими фанатическими глазами они встречали ежедневных истязателей на поверке непримиримым взглядом, отворачиваясь от их брани и насмешек. Они стали кончать с собой. В камере, где сидело огромное большинство уголовных, было сказано надзором, что их «перепорят», если у них политик покончит с собой. И вся камера зорко следила за 2-3 одиночками, которым казалось, что весь мир отступился от них, что даже умереть, уйти от муки и вечного позорища своего они не смогут. Они шли с упорством маньяков на ряд безуспешных попыток, за которые платились жестоко, снова и снова принимаясь за них же. ...И все же они не «покоряются». Тогда Измайлов перевел их в одиночки и в крошечном узком коридоре стал раскладывать уголовных и пороть их на глазах наших запертых товарищей. ...Эту страшную процедуру проделывали с ними до тех пор, пока последние борцы не заявили о своей сдаче»¹³⁹. К 1910 г. лишь в отдельных местах сохранялся более или менее сносный режим и зависело это во многом от начальников тюрем. Так было и в Горно-Зерентуйской и Мальцевской тюрьмах, где, по свидетельству М.А.Спиридоновой, нравы «были патриархальными» и любой «свирепый на вид начальник, свирепость которого была инспирируема Читинским округом, «обминался» и обживался с политическим коллективом на славу, оставляя при себе неотъемлемым качеством только воровать»¹⁴⁰.

Так, например, интересна история готовившегося побега Е.С.Созонова где-то в 1908-1909 гг., когда он должен был под видом рабочего артели, ремонтировавшей тюрьмы, покинуть ее вместе с другими рабочими. Любопытно, что план стал известен администрации, и помощник начальника тюрьмы Галлюнас предупредил заключенных¹⁴¹.

Что из себя порой представляло тюремное начальство, видно на примере начальника Тобольского централа № 1 бывшего пристава И.С.Могилева, который начал свою служебную деятельность осенью 1907 г. с «завинчивания тюрьмы», закончившегося бунтом в одной из камер. Массовой порке подверглись не только «бунтовщики», но и все подозрительные. По словам очевидца, «давали по 99 «двойных», с плеча. Иссеченную, окровавленную спину посыпали солью. И снова пороли, «загоняя соль». Могилев сам присутствовал при порке и руководил ею. - Больно. Затем и порют, чтобы было больно, издевался он над стонами»¹⁴². По делу о «бунте» 39 заключенных, политических и уголовных, состоялся процесс. Военный суд проходил в конторе тюрьмы. Любопытно, что заключенных обвинили в попытке вооруженного выступления с целью разгрома тюрьмы и захвата города (выделено нами - К.М.). 13 человек было повешено, 13 приговорено к бессрочной каторге, остальные оправданы. На каторге был установлен образцовый порядок: вплоть до запрета громко разговаривать. Перемешав уголовных с политическими, Могилев наводнил камеры стукачами, превратив жизнь каторжан в ад. Порки розгами, «по норме 99 ударов», стали бытовым явлением. Политические были деморализованы и разобщены¹⁴³. Подобные действия И.С.Могилева не могли не вызвать к эсеров желания расправиться с ним. Он был убит в апреле 1909 г. эсером Н.Д.Шишмаревым.

Представляется, что личность террориста и отношение каторжан разной партийной принадлежности к этому акту заслуживают пристального внимания. Выходец из крестьян Ржевского уезда Тверской губернии, Н.Д.Шишмарев служил на флоте матросом, грамоте его обучил знаменитый адмирал С.О.Макаров, он же поощрял его увлечение стихотворчеством, печатал его стихи в кронштадтском журнале, который сам и издавал. По воспоминаниям П.Витязева, Шишмарев «буквально боготворил его и свято чтил его память как первого своего учителя»¹⁴⁴. Вступив в партию эсеров, Шишмарев с плотницкими артелями исколесил все Поволжье. Затем, уже в качестве члена БО ПСР, принимал участие в покушении на генерала Трепова, закончившееся убийством генерала Козлова, ошибочно принятого за Трепова. Скрывшись, он стал работать в Боевой Организации при Южно-Русском комитете ПСР в Одессе. Принимал участие в экспроприации денег в Луганске и в подготовке покушения на генерала Каульбарса. По словам эсера П.Витязева, впервые встретившего его в тюрьме в начале 1907 г., он «еще на воле немало слышал о нем от своих товарищей по боевой организации и от работников так называемой «крестьянской комиссии» при Южно-Русском Областном Комитете партии с.-р. О нем ходили целые легенды»¹⁴⁵. Вот как описывал П.Витязев Н.Д.Шишмарева: «Передо мной стоял мужчина небольшого роста, средних лет... Что потрясало в нем - это необыкновенная подвижность... Здесь не было беспорядочной суетливости, а была быстрота, упругость, ловкость и какая-то особая затаенная энергия, которая беспрестанно ищет выхода, точки приложения. Галя (тюремное прозвище, так звали его невесту - К.М.) вошел с улыбкой в лице. И она делала его каким-то привлекательным, добродушным, я бы сказал, особо сердечным. Лица, озаренные такой улыбкой, невольно притягивают к себе, располагают... От всей фигуры Гали веяло какой-то особой самобытностью, чувствовался запас земли, крестьянской вольницы, соединенный с волжской удалью и простором»¹⁴⁶.

В Одесской тюрьме Шишмарев был центральной фигурой среди «политики». В его камере, служившей своего рода клубом, собирались наиболее влиятельные узники тюрьмы из с.-д и эсеров. Со старостой политических - меньшевиком К.Быковым-Адамовичем их связывала горячая дружба. Всеобщим любимцем Шишмарев стал за свое «добродушие, большой юмор и остроумие. Помимо всего это был дивный товарищ, которые никогда не даст в обиду заключенных. Это знали все сидящие»¹⁴⁷. Любопытна оценка его личности социал-демократом М.Исаковичем: «Это была весьма цельная натура. Для него не было никакого перехода от слов к делу. А, главное, от него веяло такой бодростью и жизнерадостностью, что казалось, никакие невзгоды не проймут его»¹⁴⁸.

Вместе с П.Витязевым Н.Д.Шишмарев организовал в Одесской тюрьме своеобразную боевую дружину для защиты политических от преследований уголовников. П.Витязев вспоминал: «Он был безумно смел и как-то особенно дерзок в своей удали. И несмотря на его малый рост, его боялись эксовики, а уголовники относились к нему с большим уважением. Галя являлся как бы примиряющим элементов во всей этой междоусобной розни и неразберихе. С ним все считались»¹⁴⁹.

Над остроумными проделками Шишмарева хохотала вся тюрьма. Он отучил надзирателей подбирать записки заключенных и относить их помощнику начальника тюрьмы, подбросив пасквильное стихотворение на него. Узнав о предстоящем ночном обыске, оставил на столе большое стихотворение, где последними словами обругал жандармов и надзирателей, проводящих ночные обыски. Он написал стихотворное прошение градоначальнику, предлагая тому не мучиться с выбором места ссылки для него, а просто «взять карту России и ткнуть пальцем в любой ее пункт»¹⁵⁰.

По замечанию с.-д. М.Исаковича, решившего «прощупать» теоретические взгляды Шишмарева, последний откровенно заявлял, что его мало интересуют принципиальные споры и что он считает, что занимающийся теорией «становится менее революционным, менее решительным, теряет самое ценное, что имеется у борца за интересы трудящихся». Любопытен вывод М.Исаковича: «Такая боязнь теории, естественно, толкала его на принятие расплывчатых народнических взглядов, при чем воспринимались они как самые боевые, самые революционные. Я тогда же подумал, что если бы настоящий эсер как следует поговорил с Галей, он нашел бы в нем ряд отступлений от партийных эсеровских принципов и по совести едва ли признал его мировоззрение правоверным. Однако, в те времена больше всего ценился боевой темперамент, энтузиазм и Галя считался вполне партийным эсером»¹⁵¹. Но тем не менее даже правоверному социал-демократу М.Исаковичу «говорить с Галей было одно удовольствие. В нем через край била жизнерадостность и веселье, речь постоянно пересыпалась шутками, а вместе с тем чувствовалась удивительная чуткость и терпимость к чужим мнениям, к душе говорящего с ним»¹⁵².

В начале осени 1907 г. Н.Д.Шишмарев был отправлен в административную ссылку в Тобольскую губернию сроком на три года. Встретившись в Тюменской пересылке с С.Каллистовым, он высказывал ему свое возмущение порядками в Тобольском централе, куда последний отправлялся. С ним же он поделился своими мыслями: «У меня созрел такой план. В России - все разгромлено. Работать пока трудно. А здесь меня еще не знают. Изнутри сами каторжные никак не смогут освободиться от Могилева... Вот, что я рассчитываю сделать. Я уйду из ссылки... Достану паспорт... Поступлю надзирателем. И Могилев будет убран». Любопытна реакция С.Каллистова (кажется, с.-д.) на это заявление: «Его лицо было серьезно и спокойно. Я понял, что здесь не случайная вспышка настроения, а глубокая продуманная мысль. Я не разубеждал его. Я сам думал, что в этих условиях - террор был нужен. Мы крепко пожали друг другу руки»¹⁵³.

Первоначальный план поступления надзирателем на службу в Тобольский централ Н.Д.Шишмарев реализовать не смог из-за отсутствия связей и средств. Ближайшей партийной организацией, которая могла бы ему помочь, оказалась Уральская. Заручившись ее поддержкой, Шишмарев приехал в Тобольск и, выследив Могилева, застрелил его на улице. Отстреливаясь от погони, он был схвачен у снесенного половодьем мостика через речку. На суде в ответ на объявление смертного приговора он сказал: «Привести его в исполнение вам не удастся». По отзывам очевидцев, он держался «удивительно стойко и бодро, как подобает революционеру». Ссыльные передали ему в камеру смертников цианистый калий. Перед тем, как его принять, «он долго колебался и все время в волнении повторял: Неужели я должен умереть? Этого не может быть! Я хочу жить!»¹⁵⁴.

Два последних террористических покушения были совершены весной и летом 1911 г. против тюремного инспектора Ефимова и начальника Зерентуйской каторжной тюрьмы Высоцкого. Эти покушения были реакцией эсеров на усилившиеся притеснения против политзаключенных и вызвали серьезный резонанс в революционной среде. Убийство Ефимова, отдавшего приказ о телесном наказании политзаключенных, было совершено Летучим отрядом ПСР. Этот отряд был создан Л.И.Рудневой из близких товарищей за границей и при помощи ЦК ПСР отправился в Россию, где 15 апреля в Вологде совершил удачный террористический акт, после чего вновь отбыл за границу¹⁵⁵. По решению ЗД ЦК ПСР об этом террористическом акте должно было быть заявлено от имени ЦК ПСР, «так как летучий отряд связан с И. через ЦК, который вел с ним переговоры и /т.п./»¹⁵⁶.

Но самым громким случаем сопротивления тюремному начальству, потрясшим современников, стало самоубийство в Горном Зерентуе Е.С.Созонова, пытавшегося таким образом остановить «завинчивание гаек» новым начальником каторги Высоцким. Весть о назначении в Зерентуй Высоцкого взволновала не только заключенных, но и администрацию, в том числе и начальника каторги Забелло, отдававшего себе отчет в возможных последствиях неизбежного столкновения. В тюрьме, где сидел Е.С.Созонов, из-за которого уже убили двух тюремщиков - Метуса и Бородулина - администрация поддерживала, по определению участника этой драмы В.Плескова, «сносный, а подчас и хороший режим», и появление Высоцкого, связанного личными отношениями с небезызвестным Дубровиным, грозило «выносом сора из избы».

Многие небезосновательно увидели в этом назначении стремление не допустить выхода Е.С.Созонова с каторги на поселение (срок каторги после двух манифестов - по поводу рождения наследника и 17 октября) кончался в январе 1911 года. Началась его травля в черносотенных газетах, небезосновательно считавших весьма возможным его бегство с поселения и вступление в БО. Была заменена охрана и началась стрельба по окнам тюрьмы, по словам М.А.Спиридоновой, «особенно направляемая в одиночку Егора». Высоцкий приехал в ноябре 1910 г. и сразу дал понять, что ни в какие переговоры с политическими вступать не будет, оставляя им по сути три возможных выхода: подчиниться, бунтовать (с последующим подавлением), совершить групповой самоубийство.

Любопытен портрет Высоцкого в описании одного из «политических»: «Маленький ростом, с лицом без улыбки, с безличными жестокими глазами, бездушный формалист и чиновник, жесткий в обращении со всеми - Высоцкий никому не понравился и сразу создал вокруг себя угрюмую атмосферу пустоты и даже ненависти»¹⁵⁷.

Придравшись по пустяковому поводу, Высоцкий приказал выпороть двух политических, один из них облил себя керосином и пытался сжечь себя, начались «массовые покушения на самоубийство». Е.С.Созонов перед принятием яда написал следующую записку: «Товарищи! Сегодня ночью я попробую покончить с собой. Если чья смерть и может приостановить дальнейшие жертвы, то прежде всего моя. А потому я должен умереть. Чувствую это всем сердцем; так больно, что я не успел предупредить товарищей не подражать мне, не искать слишком быстрой смерти! Если бы не маленькая надежда, что моя смерть может уменьшить цену, требуемую Молохом, то я непременно оставался бы ждать и бороться с вами, товарищи! Но ожидать лишний день - это значит, может быть, увидеть новые жертвы. Сердечный привет, друзья, и спокойной ночи»¹⁵⁸. Агонизирующего Созонова надзиратели, заметившие неладное, перенесли из его одиночки в лазарет в 3 часа ночи и поставили в известность о происшедшем Высоцкого, который категорически запретил пускать к нему врача до 8 часов утра. Находившийся в тюрьме вместе с Е.С.Созоновым В.Пирогов отмечал, что если бы не распоряжение Высоцкого, возмущенного попытками политических, не оказывать медицинскую помощь ночью, Созонова удалось бы спасти. Кроме того, Высоцкий распорядился не отмечать ничем могилу Е.С.Созонова, чтобы она поскорее затерялась среди других¹⁵⁹.

Попутно отметим, что администрация в течение нескольких лет уничтожала знаки на его могиле, которые делали некоторые надзиратели и уголовные вольнокоманды. После Февральской революции бывшие каторжане, чтобы найти его могилу, поехали за 300 верст за «сочувствующим» надзирателем. Надо отметить, что Е.С.Созонов был легендарной фигурой и для надзирателей, звавших его «королем каторги». Тело его было перевезено в Уфу и похоронено матерью¹⁶⁰.

Е.С.Созонов отсрочил своим поступком позор и гибель своих товарищей, переведенных в Кутомары, где в 1912 г. трагедия повторилась, причем часть политзаключенных отказалась кончать жизнь самоубийством и покорилась режиму. Небезынтересно, каким способом удалось добиться перевода каторжан и лишения Высоцкого права применять телесные наказания. По свидетельству В.Плескова (политического из «вольной команды»), телеграммы в адрес социал-демократической фракции Думы, иркутским и читинским губернаторам и прокурорам отправила В.М.Серова - жена ссыльного большевика, к которому приехала в гости (позже выяснилось, что она была агентом охранки). С ее же помощью В.Плесков встретился с женой начальника каторги Забелло (безостановочно впадавшей в истерику из-за страха за своего мужа). Опасаясь почти неизбежной серии самоубийств заключенных и желая их спасти, он от имени «вольнокоманды» предложил ей следующее: «Если начальник каторги желает, чтобы его имя не было равнозначуще имени Высоцкого в Сазоновской трагедии - все политические из Зерентуя должны быть немедленно отправлены в Кутомару, до отправки же первой партии у Высоцкого должна быть отнята возможность фактического применения телесного наказания - это можно было сделать, дав соответствующие инструкции тюремному врачу»¹⁶¹.

Реакция в обществе (особенно в студенческой среде) и, конечно, среди самих эсеров на смерть Е.С.Созонова была крайне острой. По оценкам современников, смерть Е.С.Созонова послужила «толчком, который сдвинул нашу общественную жизнь столыпинской эпохи с мертвой точки»¹⁶². Смерть Е.С.Сазонова вызвала волну возмущения в революционной среде, временно объединив все конфликтующие и недовольные ее группы и подвигнув парижских эсеров-эмигрантов создать "Революционно-боевой фонд им. Егора Сазонова" для финансирования "тюремного террора"¹⁶³. В феврале 1911 г. ЗД ЦК ПСР было принято решение об издании «подписных листов на тюремный террор» за подписью ЦК¹⁶⁴. Фактически покушение на Высоцкого было предрешено.

Самое любопытное, что оно планировалось группой каторжан-горнозерентуйцев во главе с С.Н.Ильинским, как только появились слухи о приезде Высоцкого. Сергей Николаевич Ильинский был антиподом того типа революционера, который, получив крещение в годы революции 1905-1907 гг., уходил в личную жизнь, терял старую веру и отходил в сторону. Он был выходцем из богатой семьи, реалистом Фидлеровского Московского училища, участвовал в Декабрьском восстании в Москве и в покушении на графа А.П.Игнатьева как член Московского областного отряда¹⁶⁵. Не желая сдаваться властям, после покушения он пытался застрелиться, но остался жив и получил 11 лет каторги¹⁶⁶. В конце 1910 г. С.Ильинский, И.Минаев, Мошкин и А.Шмидт решили убить приезжавшего к ним в Зерентуй Высоцкого и нескольких его приближенных. Для этой цели в мастерских было изготовлено четыре кинжала и проведены переговоры с Е.С.Созоновым о предоставлении в их распоряжение револьвера, приобретенного для эсеров старостой В.Плесковым в 1909 г. у уволившегося помощника начальника Зерентуйской тюрьмы Гайлюнаса, «большого друга политических заключенных»¹⁶⁷.

Е.С.Созонов сначала скептически отнесся к этому, опасаясь «невинных жертв и репрессий», а также того, что «револьвер - ценная вещь в тюрьме - провалится раньше времени». Но выслушав весь план и взяв честное слово с С.Н.Ильинского, что тот «не погорячится и сделает все обдуманно», от отдал им револьвер. К покушению готовились тщательно, умудрившись, например, произвести несколько выстрелов (стреляли из револьвера в мастерской в вытяжную трубу, обложив ее подушками и вынув предварительно из патронов пули), дабы убедиться в отсутствии осечек. Было разработано два плана покушения - в зависимости от того, как Высоцкий стал бы осуществлять «приемку» политкаторжан - поодиночке или всех вместе. В последнем случае «часть с кинжалами должна броситься на сидящего за столом палача Высоцкого, другая часть на старшего надзирателя Донцевича и приехавших с Высоцким тюремщиков. Сережа с револьвером должен был, если бы стража не растерялась и попыталась бы помешать убить Высоцкого, устроить панику, произведя несколько выстрелов вверх, а в худшем случае - в конвой; это в зависимости от успеха кинжальщиков. Если же будут выводить по одному, то с револьвером должен был пойти Сережа и убить Высоцкого»¹⁶⁸. Ответственность за покушение брала на себя только эта группа из четырех или пяти человек, ограждая остальных каторжан от репрессий. Но вечером, когда каторжане-«боевики», узнав о том, что «приемка» Высоцким тюрьмы состоится на следующий день в 10 утра, устроили себе «прощальный ужин», им сообщили о переводе в Кутомару 10 каторжан, в число которых попали и они. Отправка должна была состояться в 6 утра и срывала покушение (администрация ничего не знала о нем, а хотела спасти от Высоцкого хотя бы часть каторжан). Револьвер остался в надежном тайнике, известном остающимся эсерам. И.Минаев вспоминал: «Придя в Кутомару, мы ждали с часу на час выстрела в Высоцкого. Но выстрела не было. Тревоге и догадкам не было границ. Когда же и жизнь Егора Сергеевича, отданная им для прекращения дальнейших экзекуций со стороны палача Высоцкого, не вызвала выстрела в него, нам стало ясно: что благодаря отсутствию инициатора и вдохновителя Сережи Ильинского задуманный план похоронен для нашей группки навсегда»¹⁶⁹.

По отзывам И.Минаева, С.Н.Ильинский очень тяжело переживал смерть Е.С.Созонова и «молчание оставшихся товарищей, в распоряжении которых остался револьвер и кинжалы». Совместно с Минаевым им был выработан план побега из Кутомар для совершения «грандиозного террористического акта в момент торжеств 300-летия дома Романовых». Для этого они собирались поселиться в столице и открыть там мастерскую. Для реализации этого плана они приобрели навыки работы в тюремной мастерской, приготовили с помощью матери С.Н.Ильинского деньги и оружие для побега и реализации плана. Проект разрушился из-за перевода С.Н.Ильинского в Алгачи, где он вскоре покончил жизнь самоубийством. И.Минаев не удивлялся такому исходу: «Сидеть в тюрьме, думать о воле, борьбе и ничего не предпринимать, зарыться в скорлупу повседневщины Сережа не мог, а что-либо делать он также не мог, так как был одинок. Вести о товарищах, изменивших ему, в которых он верил и любил - вот главные толчки, ускорившие смерть Сережи»¹⁷⁰.

18 августа 1911 г. ссыльным эсером Б.И.Лагуновым по поручению Сибирского летучего боевого отряда ПСР было совершено покушение на ставшего после самоубийства Е.С.Созонова всероссийской "знаменитостью" начальника зерентуйской тюрьмы Высоцкого¹⁷¹. Покушение это было совершено в качестве акта возмездия за смерть Е.С.Сазонова. Сообщение об этом покушении было опубликовано на первой полосе "Знамени труда" вместе с фотографией Б.И.Лагунова. И то обстоятельство, что Высоцкий был только ранен, по словам передовицы, имело "мало значения", ибо "товарищ выполнил то, что требовали честь партии и долг революционера"¹⁷². Жизнь Высоцкого спас орден на груди, в который попала пуля Б.И.Лагунова¹⁷³.По словам В.Плескова, на чьих глазах оцеплялась тюрьма и квартира Высоцкого после выстрелов Лагунова, «террорист спокойно сидел на скамейке в садике при квартире Высоцкого, ожидая ареста: уйти было некуда»¹⁷⁴ (по словам самого Лагунова, он остался ждать развязки в кабинете Высоцкого).

Борис Исакович Лагунов родился в 1880 г, учился в киевском политехническом институте, в 1905 г. примкнул к эсерам, за принадлежность к которым был осужден и приговорен к ссылке на поселение в Сибирь, которую начал отбывать с 1910 года. Его образ хорошо рисует его письмо, оставленное товарищам накануне покушения, в котором он писал, что до своего «общественного пробуждения» «лучшая часть его души жила в кругу интересов естествознания», что в связи с особенностями его характера - «меланхолическим, малоподвижным темпераментом, робостью перед людьми и житейскими обстоятельствами, - жизнь должна была бы, по-видимому, сделать из нег, быть может, и с широким кругозором вещей, но кабинетного ученого... Но российская самодержавная современность... привела и его к ощущению, что общественные отношения не суть только предмет интеллектуального интереса, но стоят в самом непосредственном отношении к его личной жизни и настоятельно требуют так или иначе реагировать на них». «Я различаю следующие главные движущие мотивы, - писал он, - которые в случае их преобладания над другими приводят человека на путь революционной борьбы. Внешние мотивы: 1) «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья»; 2) Желание показаться лучшим в глазах окружающих, заслужить их одобрение; 3) Интеллектуальное наслаждение, испытываемое при активном участии в разрешении поставленной задачи. Внутренние мотивы: 1) Сочувственный опыт и вытекающее из него стремление устранить причины страданий, а при невозможности этого разделить участь страждущих; 2) Ненависть к угнетателям и мучителям; 3) Чувство долга. Как и всем, мне не чужд ни один из этих мотивов. Но главным образом действуют из внешних 2-й и 3-й, из внутренних тесно связанные между собой 1-й и 3-й»¹⁷⁵.

Из тюрьмы Б.И.Лагунов сумел передать записку, где описал свое покушение. В форме инженера и с визиткой «инженера-механика Павлова» 18 августа он сначала отправился в контору тюрьмы, а затем и домой к Высоцкому. Ознакомившись с его визиткой, Б.И.Лагунова впустили в дом, у дверей кабинета встал надзиратель с браунингом в руке. Б.И.Лагунов отрекомендовался представителем «нового общества», купившего участки под шахты рядом с Нерчинским заводом и желающим использовать в качестве рабочих каторжан. Во время разговора, делая вид, что собирается прикурить, достал из кармана вместо спичек браунинг и выстрелил Высоцкому в грудь. С криком «убил» Высоцкий выбежал из кабинета. Лагунов не понимал, почему рана Высоцкого оказалась такой легкой и грешил на слабость своего малокалиберного оружия или на «защитительную одежду» под мундиром. Второй выстрел он сделал сразу же после первого, но промахнулся, так как Высоцкий «сейчас же двинулся с места», а он торопился стрелять, потому что «каждую секунду ожидал выстрела в него со стороны надзирателя».

Б.И.Лагунов вспоминал: «Я положил револьвер на стол и остался сидеть в ожидании дальнейшего. Я заранее решил не уходить, потому что во всяком случае попытка к бегству должна быть связана с поранением тюремной охраны, чего мне не хотелось делать. Кроме того я был сильно утомлен предшествовавшим напряжением душевных сил. Я не заметил, как передо мной очутился телохранитель Высоцкого. Такого испуга, какой выражала его фигура и черты лица, я еще не видел. Он был бледен, дрожал и то направлял на меня свой револьвер, то нелепо рассматривал его , вертел в своих руках. В этот момент и я начал волноваться. Не помню, что тогда говорил ему, - смысл был тот, что он может стрелять в меня и что я очень прошу его сделать это; чтобы он не боялся, я указал ему, что при мне нет оружия, что оно лежит на столе. Он немного успокоился. Вошла бесконечно испуганная жена Высоцкого, ломая руки: «Как же это, да за что?». Я ответил: «За Созонова». - «За Созонова?!» - она всплеснула руками и ушла. Начальник успел вызвать тревогу; прибежали надзиратели и солдаты. Тщательно обыскали меня, нещадно теребя каждую вещь. Прибежал и сам Высоцкий с перевязкой на груди; топая ногами, он стал кричать: «Дайте мне его, я его разорву собственными руками. За что ты убил меня, мерзавец?» - «За то, что вы убили Созонова». Он размахнулся и хотел меня ударить, но его оттащили и он лишь слегка задел меня, да и сил, видимо, у него в тот момент не было. В ярости, трясущимися руками, он схватил со стола какую-то стеклянную вещь и бросил ее в меня»¹⁷⁶. После следствия и суда Б.И.Лагунов был казнен в январе 1912 года¹⁷⁷.

В прокламации Сибирского летучего боевого отряда ПСР заявлялось: «Пусть наш славный товарищ, выступивший против Высоцкого, не докончил своего дела, - но мы его докончим и сделаем. Мы, являясь продолжателями борьбы Партии Народной Воли, начиная ее с существующим произволом, будем вести до тех пор, пока не победим и не свергнем царствующую династию и всех ее представителей. Пусть же это знают насильники!»¹⁷⁸. Тем не менее Высоцкий, хотя и жил в постоянном страхе, но оставался жив по крайней мере до 1917 г., живя на Дальнем Востоке. Члены Сибирского боевого отряда ПСР (Б.Т.Лагунов использовал термин группа), чья деятельность вроде бы была вдохновлена Е.К.Брешко-Брешковской, скрываясь от усиленного розыска, разъехались по разным городам Сибири для ведения общепартийной работы. Любопытно, что ЗД ЦК ПСР, получив известие об этом террористическом акте, несмотря на режим жесткой финансовой экономии, решила выделить Сибирскому летучему боевому отряду 100 рублей¹⁷⁹.

В этой связи интересна реакция властей на полученное в конце декабря 1911 г. из Парижа сообщение от секретного сотрудника Пермского ГЖУ «Енисейского» сообщение о покушении, готовящемся группой боевиков (Н.С.Климова, Б.В.Бартольд, В.О.Фабрикант и еще несколько лиц), которые в ближайшее время выезжают в Россию¹⁸⁰. Департамент полиции развил бурную деятельность: разослал телеграммы жандармским офицерам на границе, а за границей охранке поручил проверить эти сведения. Вскоре заведующий заграничной агентурой сообщил о том, что сведения не подтверждаются, а несколько «упомянутых лиц агентуре неизвестны»¹⁸¹. Но 17 января 1912 г. из Пермского ГЖУ пришла телеграмма с сообщением «Енисейского», что двое боевиков вернулись из Пскова в Париж и что покушение готовится на начальника псковской каторжной тюрьмы. Департамент полиции немедленно поставил об этом в известность начальника Псковского ГЖУ, а спустя пять дней и начальника Главного тюремного управления С.С.Хрулева. 30 января псковские жандармы отчитались о проведении проверки всех живущих в домах рядом с тюрьмой и собирались по возвращении ее начальника из отпуска «устроить за ним наблюдение для его охраны». Они же сообщили о получении киевской охранкой агентурных сведений о том, что эсеры собираются совершить несколько террористических актов и один из первых - против начальника псковской тюрьмы, «т.к. он вполне свободно ходит по улицам г.Пскова». Было установлено наружное наблюдение за «подошедшим под приметы» одного из боевиков, приехавшим из-за границы (он когда-то был связан с эсерами, но в 1910-1911 гг. на его имя поступала большевистская литература). В феврале заграничная охранка уже категорически заявляла, что информация «Енисейского» не подтверждается, а сам «автор этих сведений никому в Парижской группе содействия ПСР не известен». Наблюдение за виллой Н.С.Климовой обогатило агентуру знанием того, что она «по виду больна и как будто, может быть, беременна». За «Енисейским» было установлено «неотступное наблюдение»¹⁸².

Опасения властей началом новой террористической кампанией как «центрального», так и «местного» террора не были так уж беспочвенны. До какой степени ожесточения в своей борьбе и взаимной ненависти доходили порой отдельные представители противостоявших сторон, видно не только из «подвигов» Могилева, Метуса, Высоцкого и им подобных, но и из весьма «замечательного» заявления неизвестного эсера (некоего А.И.), адресованного им в «ЦК, Городской коллектив, Обл. /комитет/ ПСР» (судя по всему, после весны 1909 г.). В этом «заявлении» автор размышлял о способах повышения эффективности холодного и огнестрельного оружия при совершении террористических актов. Он предлагал применять свинцовые пули и пули без твердых оболочек для усиления ранений, а также использовать для обработки кинжалов и пуль яд, а при его отсутствии пускать в ход «разводки заразных бактерий» для «заражения чахоткой, столбняком, дифтеритом, брюшным тифом»¹⁸³.

Самое печально состоит в том, что он не «открывал Америку». Так, например, еще Г.А.Гершуни в первых организуемых им актах использовал яд, а «крестообразные распилы» пуль применялись в годы революции многими боевиками без различия партийной принадлежности. Впрочем, нелишним будет отметить, что отравление пуль (даже более хитроумными способами, чем простое обмакивание их в яд) органическими ядами и болезнетворными бактериями было абсолютно бесполезным занятием и свидетельствовало лишь о полной безграмотности «человеколюбивых» экспериментаторов. Огромная температура и давление, возникающее при выстреле были надежнее любого автоклава и производили полную стерилизацию пули не только от бактерий, но и от органических ядов (немедленно разлагавшихся). Не исключено, что это действовало и на многие неорганические яды. Чтобы не быть голословными, отметим, что в рамках подготовки к знаменитому процессу над ПСР в 1922 г. специалисты сделали вывод, что яд кураре, которым были отравлены пули Ф.Каплан, стрелявшей в В.И.Ленина, под воздействием высокого давления и температур распался на безопасные для здоровья человека компоненты.

Как это видно из писем, адресованных в ЦК и ЗД ЦК ПСР в 1910-1912 гг., со стороны эмигрантов были предложения отправиться в Россию для ведения террористической борьбы. Так, в марте 1910 г. А.А.Либерт («Старик», «Батюшка», «Карл Пулкс»), работавший в Риге и участвовавший в подготовке покушения на генерал-майора Кошелева в 1908 г., просил ЦК «о помощи оружием и деньгами для организации в Прибалтийском крае партийных выступлений летучих боевых отрядов»¹⁸⁴. В другом случае А.Соболь вел переговоры с ЦК «от своего имени, имени Якова и 2-х товарищей, находящихся в России». Предположительно, речь шла о подготовке террористического акта в ответ на события в Кутомарах¹⁸⁵.

По сообщению столичной охранки в декабре 1910 г. в С.-Петербурге возникла "Сазоновская группа партии социалистов-революционеров" - «по составу интеллигентская, по направлению - определенно боевая»¹⁸⁶. Группа включала в себя 7 человек: студента Петербургского Технологического института Г.Д.Раевского, потомственного почетного гражданина И.В.Бартенева, студента университета дворянина А.К.Фатеева, дворянку Л.М.Никитину, слушательницу Высших женских курсов С.М.Бродович, сына статского советника Д.М.Богословского, сына священника С.Д.Беляева, считала себя террористической, но бездействовала и поэтому охранка довольно долго «ограничивалась агентурным наблюдением за ними». Но после того, как осенью 1913 г. руководитель группы Г.Д.Раевский предложил Петербургскому комитету ПСР обсудить желательность совершения покушения на столичного градоначальника, заявив, что «осуществление террористического акта возьмет на себя «Созоновская группа»», охранка немедленно провела аресты¹⁸⁷.

Крайне любопытно, что члены "Сазоновской группы" собирались совершать террористические акты на прокурорских деятелей, участвовавших в процессах по забастовочным выступлениям питерских рабочих. По словам Г.Д.Раевского (надо полагать, переданных провокатором), они собирались первоначально совершить покушение на «товарища прокурора, который выступит обвинителем по первому из ряда возбужденных дел подобного рода» - делу рабочих кожевенного завода Гартмана¹⁸⁸.

В ноябре 1913 г. Департамент полиции запрашивал Киевское ГЖУ о подтверждении сведений, что намечавшийся «съезд боевиков южных боевых дружин ПСР в Прибалтийском крае (гг. Минск, Двинск или Гродно) отменен и назначен на 4-5 ноября в г. Киеве». Киевские жандармы ответили, что «предполагаемое совещание частных лиц в Киеве будет носить характер съезда членов Южной боевой дружины»¹⁸⁹.

В целом мы можем констатировать, что о терроре в это время не только продолжали разговаривать, но и пытались вновь его организовывать.