Курс. Террор дискуссии и практика

• Название: Террор дискуссии и практика
• Дата: 15.05.2022
• Размер: 1.16 Mb.
• Имя файла: ƒ« ¢ 3 ’¥àà®à.doc
• Тип: Глава; #530664
• страница: 1 из 17

Глава 3. Террор: дискуссии и практика.
История эсеровского террора в дофевральский период хронологически охватывает промежуток с апреля 1902 г. до августа 1911 г. (если считать по первому и последнему террористическому акту). Типологически он вполне соответствует критериям т.н. "оппозиционного терроризма" - термина, используемого рядом современных террологов. Подобная оговорка представляется необходимой в связи со склонностью некоторых публицистов смешивать "оппозиционный терроризм" с "государственным террором". В частности, эсеровский террор порой пытаются рассматривать как предтечу большевистского "красного террора", в котором видят его прямого наследника, что представляется неверным, как по форме, так и по содержанию¹.

Несмотря на огромные сложности определения такого многогранного явления, как терроризм, затрудняемого к тому же терминологической разноголосицей в современной литературе, представляется, что термины "оппозиционный терроризм", "государственный террор" и "политическое убийство" более предпочтительны, чем привычные для нас термины "индивидуальный политический террор", «красный», «белый» и «черносотенный» террор, так как они позволяют развести эти отличные друг от друга явления. Не углубляясь в терминологические тонкости, отметим только, что объединяет "оппозиционный терроризм" и "государственный террор" сознательное использование насильственных действий, ведущих к запугиванию и деморализации своего противника. В то же время они отличаются как по своей направленности, формам и методам действия, так и отчасти по задачам, которые призваны решать.

Под "оппозиционным терроризмом" принято понимать деятельность политических антирежимных группировок, находящихся в оппозиции к власти и оказывающих на нее давление с помощью насильственных акций, как правило, против конкретных носителей этой власти. Именно так понимался "террористический акт" на рубеже XIX-XX веков. Позже террористы в разных странах помимо убийств отдельных представителей власти и взрывов правительственных и полицейских учреждений стали практиковать взрывы вокзалов, магазинов, кинотеатров и т.п., сознательно ориентируясь на гибель ни в чем не повинных людей, для возбуждения гнева населения против правительства, не способного их защитить. Сегодня понятие "террористический акт" трактуют намного шире, чем это делалось в начале века.

Под "государственный террором" обычно понимают систему насильственных (и отчасти ненасильственных) мероприятий, направленных против целых общественных слоев и классов или на все общество в целом. Основным орудием государства в этой борьбе являются репрессии, проводимые с помощью его карательных органов. Хотя государство (и не только оно) практикует в ряде случае и политические убийства, т.е. тайное уничтожение видных политических и общественных деятелей, но эти убийства совершаются достаточно эпизодически и редко. Кроме того, если государство совершает подобные убийства тайно, то оппозиционные группировки берут за него ответственность².

В исследуемый период существовало довольно много различных дефиниций видов и форм террористической деятельности. Их придумывали и использовали сами революционеры, удовлетворяя потребность в различении разных видов и форм оппозиционного терроризма. Так, различали: политический центральный и местный террор, а также военный и тюремный террор; экономический террор - аграрный и фабричный.

Аграрный и фабричный террор эсеры относили к т.н. экономическому террору, который включал в себя не только убийства и избиения помещиков, управляющих, директоров фабрик, мастеров и т.п., но и причинение экономического ущерба: захват помещичьих земель, уничтожение их домов и хозяйственных построек, потравы, порча фабричного оборудования и т.д. Нужно отметить, что фабричный и особенно аграрный террор были достаточно популярны у части рабочих и крестьян различных местностей России в годы революции 1905-1907 годов (да и, как об этом говорилось выше, в 1908-1909 гг.). Но несмотря на это эти формы террора были исключены из партийной тактики. Их сторонниками являлись эсеры-максималисты, хотя и в самой ПСР эсерами, работавшими в деревне, неоднократно поднимался вопрос о включении аграрного террора в тактику партии. Отчасти эти настроения в эсеровских низах подпитывались настроениями самих крестьян некоторых губерний, где наиболее были обострены аграрные отношения. Любопытно, что руководство партии не ограничивалось в исследуемое время только разъяснением в партийной прессе недопустимости «аграрного террора». Как видно из резолюций заседания ЦК ПСР 30 августа 1907 г., при решении вопроса о посылке работника на Кавказ было заявлено о необходимости выяснить его взгляды на этот вопрос, и в зависимости от того, понимает ли он его «строго в духе партии» - предложить ему работу референта и лектора в школе пропагандистов или же «не давать ему никуда явок и запретить подобную агитацию». Причем выполнение это опроса было поручено сразу двум членам ЦК - А.А.Аргунову и М.А.Натансону³.

Объектами политического террора официально объявлялись как правило носители власти. Особо подчеркнем, что руководство партии неоднократно напоминало низовым организациям о недопустимости несанкционированного применения террора к частным лицам, включая и идейных противников. В зависимости от уровня занимаемых ими постов и от значения, которое будет иметь данный акт, политический террор подразделяли на центральный и местный. Для совершения актов "центрального значения" против наиболее значимых фигур, чье убийство могло иметь значительный общественный резонанс с осени 1901 г. стала создаваться Боевая Организация. Нужно отметить, что границы между центральным и местным террором были весьма условны и расплывчаты. Помимо подобного "объектного" принципа деления зачастую их делили и по "субъектному" принципу: центральный террор был в ведении БО ПСР, местный - в ведении террористических структур местных организаций разного уровня. Эта двоякость уже сама по себе была противоречива, тем более, что на практике получалось так, что и БО ПСР совершала акты не только центрального террора (как, например, убийство провокатора Татарова или убийство полковника Карпова, совершенное под ее руководством и контролем), а местные террористические структуры (например, Летучий боевой отряд Северной области ПСР), напротив, совершали акты "центрального значения".

Противоречия существуют и по другому направлению. Так, например, после распада БО ПСР в 1906 г. было создано (в том числе и из ее членов) несколько боевых структур, ориентированных на акты "местного значения", хотя один из них находился в прямом подчинении ЦК и носил название Боевой отряд при ЦК ПСР. Тем не менее, чтобы не вносить путаницу, мы будем пользоваться устоявшейся градацией, при которой подразумевалось, что центральным террором занималась БО ПСР, а местным (акты второстепенного значения) - террористические структуры местных организаций.

Под "военным террором" в то время понимали убийства (стихийные или организованные) как отдельными солдатами и матросами своих обидчиков-офицеров, так и партийными боевыми дружинами. Партийные военные организации, насколько известно, террористических действий против офицеров не предпринимали, предпочитая нацеливать солдат на вооруженные восстания (в ходе которых порой и происходило убийство отдельных офицеров).

Вопрос о том, кто должен совершать террористический акт против провокаторов, рассматривался на заседании ЦК ПСР 1 июня 1907 г. В докладе «представителя военной работы» указывалось, что «в военной среде специальные условия требуют убийства провокаторов», и предлагалось три варианта организационного решения этой проблемы. В первом случае убивать провокаторов должны были боевые дружины местных организаций, во втором - сами партийные солдаты, в третьем - «военная организация через посредство волонтера». Сам докладчик отклонял первые два варианта, а по поводу последнего ставил вопрос о том, кто будет «санкционировать приговор» в таком случае. ЦК было принято решение, что он «не находит возможным рекомендовать военным заниматься террором»⁴. Впрочем, совещание военных работников (были представлены Южно-Русская область, Украинская область, Петербургский округ и Финляндия) с членами ЦК ПСР, состоявшееся в ноябре 1907 г., посчитало нужным изменить свой взгляд на это решение, да и на «военный террор» в целом. Их аргументация заслуживает пристального внимания: «Не мысля возможное в будущем восстание войск как следствие и непосредственный переход от революционной пропаганды только, партия должна теперь же в повседневной жизни и борьбе разбивать железный гнет и гипноз дисциплины путем вовлечения массы в самостоятельный и инициативный отпор произволу начальства. Меры, которые могли бы служить к развитию такой массовой инициативы и солидарности, намечаются следующие: 1) бойкот всякого рода (примени лишь по отношению к низшему начальству); 2) умышленное «подведение» начальства (плохая стрельба, саперные работы и т.п.), меры подобного рода уже практикуются самими солдатами, - особого значения им придавать не приходится; 3) военный террор... Настоящее совещание высказалось за введение военного террора в тактику военных организаций по следующим основаниям: 1) террор и во всякой другой среде сопряжен с теми же опасностями, как разрушение организации и т.п.; 2) совершение террористических актов не военными силами, а общепартийными организациями ведет к нежелательным явлениям: к заказу на известный акт, ответственность за который несут не сами военные; 3) террор в войсках и примененный самими военными приучает массы к непосредственной борьбе с начальством, воспитывая инициативу и самостоятельность; 4) акты военного террора эмансипируют массы от гипноза дисциплины, официального мундира; 5) акты военного террора, как и всякой непосредственной борьбы, лучше чем всякие заявления организованных о том, что массы «рвутся в бой», служат симптомом наличности известного возбуждения и готовности самих солдат бороться открыто. Что же касается всяких демонстративных протестов, экономических забастовок и т.п., - то они признаются совершенно нежелательными. Фактически такие протесты и демонстрации сопряжены с теми же жертвами - караются не менее строго, чем вооруженные восстания, а в то же время они лишены всякого общественного значения; экономические же забастовки опасны еще и тем, что открывают правительству пути к развращению войск путем подачек»⁵. Впрочем, за исследуемый период нам неизвестно ни одного случая «военного террора», совершенного эсерами (без различия - из «военной» или «общепартийной» организации).

Под "тюремным террором" обычно понимали террористические действия против наиболее рьяных деятелей судебного и тюремного ведомств, прославившихся жестоким обращением с политическими заключенными. Эта своеобразная разновидность политического террора в исследуемый период была весьма распространена.

Включение террора в тактику партии эсеров вскоре после ее возникновения объяснялось, на наш взгляд, комплексом причин, из которых выделим лишь две. Во-первых, доведенное до предела противостояние власти и "общества" создало в начале XX века в значительных кругах радикально настроенной интеллигенции (включая и ее либеральный спектр) атмосферу поддержки террористической борьбы против представителей власти и готовность нового поколения революционеров к такой борьбе. Любопытно высказывание В.Н.Фигнер о причинах перехода ПСР к тактике террора, сделанное ею в 1921 году. Она отмечала, что в отличие от «Народной Воли» ПСР имела «за собой некоторое количество промышленных рабочих, имела точку опоры и в крестьянстве... Тем не менее революционный темперамент и повышенная чувствительность к насилию и произволу правительства не допускали выжидания, когда инертные народные массы всколыхнутся и начнут борьбу, и партия приняла тактику «Народной Воли»...»⁶. Сравнивая «тип, вернее темперамент, настроение социалиста 70-х годов и революционера времени Сазонова», В.Н.Фигнер сделала несколько любопытных выводов. Она соглашалась с оценкой первой половины 70-х годов XIX века, данной на суде А.И.Желябовым, как «розового периода» революционного движения. Она замечала: «Действительно, это движение было розовым: розовыми были люди, действовавшие тогда. Это были идеалисты, не знавшие ни жизни, ни народа, в который шли для пропаганды. Розовой им представлялась и революция, к которой они призывали; розовой была и иллюзия, владевшая ими, что социалистический строй может быть водворен без всяких предпосылок экономических, культурных и психологических»⁷. Вывод В.Н.Фигнер звучал так: «...общий тон социалиста-семидесятника был мягкий; строй его мысли был мирный. Революция представлялась ему, как теперь сказали бы, в белых перчатках. У пропагандистов не было личных острых переживаний, клокочущей злобы против существующего режима. Лично они не испытывали экономического гнета и политическая репрессия еще не обрушивалась на них с силой, когда они задумывали «идти в народ». У народовольцев я тоже не нахожу тех чувств, которые явились у социалистов-революционеров 900-х годов. Народовольцы перешли к боевой деятельности в силу того, что все пути другой деятельности оказались закрытыми... У народовольцев не было тех жгучих ощущений, которые толкают к револьверу и динамиту, и необходимость боевой деятельности вытекала из общего положения дел в тогдашней полицейской России»⁸. Прослеживая эволюцию Е.С.Созонова, сына лесопромышленника, впитавшего монархические и религиозные взгляды своей старообрядческой семьи, к «клокочущей ненависти» и признанию террора, В.Н.Фигнер отмечала: «Вот психология человека, который на самом себе испытал ряд насилий, видел сцены унижения человеческой личности и был свидетелем кровавых расправ с беззащитным людом. Таких жгучих переживаний при образовании Народной Воли еще не было». Вывод ее примечателен: «...на протяжении тридцати лет темперамент революционера изменился. Нам становятся понятными индивидуальные революционные выступления со стороны партии социалистов-революционеров в начале 900-х годов»⁹.

Во-вторых, террористические традиции "Народной воли", которую эсеры рассматривали как одну из своих предшественниц, чьи идеи и дела, по их словам, вдохновляли их на борьбу. В руководстве ПСР был весьма значителен удельный вес революционеров, начавших свою деятельность с "хождения в народ", участия в "Земле и воле" и "Народной воле".

Тем не менее большинство из них к моменту возникновения ПСР относилось к вопросу о начале террористической кампании весьма сдержанно, памятуя об уроках прошлого. Но общественный резонанс на выстрел П.В.Карповича помог сторонникам возобновления террора из числа представителей второй и третьей генерации в ПСР (М.Р.Гоц, В.М.Чернов, Г.А.Гершуни, Е.Ф.Азеф и др.) сломить их предубеждение. Вместе с тем отметим, что принципиально террор почти никем не отвергался (А.Н.Бах являлся чуть ли не единственным его противником именно по принципиальным соображениям). В среде российских эсеров принципиального отрицания террора не было. Имелись лишь разногласия о сроках его начала и соподчиненности террора и «массовой» работы, но большинство исходило из того, что террор включать в программу следует только тогда, когда партия реально сможет быть к нему готова и когда общественная реакция на первый террористический акт, собственно говоря, и решит дело о своевременности террора. На этой позиции сошлись все, и Е.К.Брешко-Брешковская помогала Г.А.Гершуни своими рекомендациями подбирать кандидатов в его инициативную боевую группу¹⁰. Общественная реакция и испуг властей после убийства С.В.Балмашевым министра внутренних дел Сипягина окончательно решили дело. По свидетельству Л.Г.Азеф, когда М.Р.Гоц "...прочитал, что убит Сипягин, он страшно волновался, кричал, радовался, как ребенок"¹¹.

Серия террористических актов, проведенная БО, сначала под руководством Г.А.Гершуни, а затем и Е.Ф.Азефа (особенно после убийства В.К.Плеве в 1904 г.) была бурно поддержана радикально настроенной интеллигенцией, что способствовало быстрому росту авторитета, численности и влияния партии эсеров. В.Н.Фигнер много позже так оценила значение убийства В.К.Плеве бомбой Е.С.Сазонова: "Впечатление, вызванное ею, было громадно. Общественное настроение сразу сильно поднялось - ободрились самые робкие, а в правительственных сферах это событие сделалось поворотным пунктом во внутренней политике"¹². Под влиянием данных обстоятельств позиции некоторых партийцев, настороженно или отчужденно относящихся к террору, были ослаблены.

Цели, задачи и принципы организации террористической деятельности были сформулированы В.М.Черновым (при некоторой помощи Г.А.Гершуни) в статье «Террористический элемент в нашей программе», увидевшей свет в июне 1902 года. В 1910 г. В.М.Чернов вспоминал: ««Террористический элемент в нашей программе» написал я. Затем мы вместе подвергли ее подробнейшему разбору, причем особенное участие принимал в этом Гершуни. Прежде всего террор как орудие обороны, затем уже как вывод из этого - его агитационное значение, затем как результат - не столько как цель, но как результат и то лишь при совокупности известных благоприятных для этого условий - его дезорганизующее значение. Гершуни сказал: «ну, уж теперь хорошо; потел, потел, да выпотел!»»¹³.

В статье достаточно подробно объяснялись мотивы, по которым ПСР бралась за это грозное оружие, призванное «...отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить» массовую борьбу. В статье заявлялось: «Партия социалистов-революционеров как целое отнюдь не думает искать в террористической борьбе какого-то мистического, единоспасающего и всеразрешающего средства, какой-то панацеи, какой-то разрыв-травы, перед которой размыкаются все замки и запоры. Но это для нее одно из самых крайних и энергичных средств борьбы с самодержавной бюрократией, сдерживания правительственного произвола, дезорганизации правительственного механизма, агитации и возбуждения энтузиазма и боевого духа в самой революционной среде. ...Террористические удары должны быть делом организованным. ...Партийный контроль и партийное регулирование предотвратят опасность - как бы террористическая борьба не оторвалась от всей остальной революционной борьбы, не превратилась бы во что-то самодовлеющее... Но если таким образом в тактическом отношении необходимо координирование борьбы террористическим средствами со всеми прочими формами революционной деятельности и борьбы, то в техническом отношении не менее необходимо отделение ее от прочих функций партии. Строгое идейное единство и не менее строгое организационное разделение!»¹⁴. Это подразумевало, что Боевая Организация связана только с центром партии, имеет обособленную организацию и личный состав, отдельную кассу и источники средств. Центр партии дает БО общие директивы относительно выбора времени для начала и приостановки боевой деятельности и относительно круга лиц, против которых она направляется¹⁵.

Чуть позже стали создаваться и боевые структуры при местных эсеровских организациях, имевшие серьезные отличия от БО ПСР, но об этом речь пойдет ниже.