Учебник по истории русской журналистики, причем охватывающий только xix в, вышел в 1989 г и стал малодоступным для студентов. Вовторых, с перестройкой всей нашей жизни
 Скачать 2.13 Mb.
|
|
Н. А. Добролюбов Н.А. ДОБРОЛЮБОВ (1836—1861) Литературные мелочи прошлого года Уже несколько лет все наши журналы и газеты трубят, что мгновенно, как бы по мановению волшебства, Россия вскочила сосна и вовсю мочь побежала по дороге прогресса, так, что ее теперь даже с собаками не догонишь. Несколько лет уже каждая статейка, претендующая на современное значение, непременно начинается у нас словами В настоящее время, когда поднято столько общественных вопросов» 2 и т.д. следует изложение вопросов. Несколько лет уже русская литература льстила обществу уверяя, что в нем теперь пробудилось самосознание, раскаяние в своих пороках, стремление к совершенствованию а русское общество похвалило литературу зато, что она так старается вызолотить горькие пилюли, которые наконец заставила его принимать прошедшая его жизнь. Лесть и самообольщение — таковы были главные качества современности в литературных явлениях последнего времени. Странно сказать это о литературе в то время, когда она из кожи лезла, по собственному признанию, преследуя и обличая, карая и вырывая с корнем всякое зло и непотребство на земле русской. Но всмотритесь пристальнее в характер этих обличений, — вы без особенного труда заметите в них нежность неслыханную, доходящую до приторности, равняющуюся разве только нежности, обнаруженной во взаимных отношениях тех достойных друзей, один из которых у Гоголя мечтает о том, как высшее начальство, узнав об их дружбе, пожаловало их генералами. Конечно это плохо, это гадко, безумно, отвратительно, говорят все обличители, не скупясь на сильные эпитеты, — ивы думаете вот молодцы- то, вот энергические-то деятели. Погодите немножко это в них говорит Собакевич; но Манилов не замедлит вступить в свои права, и у них тотчас явится и мостик через речку и огромнейший дом с таким высоким бельведером, что оттуда можно видеть даже Москву. — Конечно, чиновники берут взятки, но ведь это единственно от недостаточности жалованья прибавьте жалованья, и взяток не будет в России. Невозможно же допустить предположение, чтобы взятки брали и те чиновники, которые по своему чину и месту служения получают хорошие оклады. Нет, как можно вся язва взяточничества ограничивается чиновниками низших судебных инстанций, получающими ничтожное жалованье Просвещение плохо продвигается, — правда. Но ведь вся беда в том только, что в гимназиях учителя и ученики плохи. Но если бы гимназии приготовляли достойных слушателей для наших великих профессоров, да если бы профессора и академики удостоили заняться составлением учебников, — о тогда у нас мгновенно водворилось бы лучезарное просвещение. Общества нет в деревне надобно в город ездить, чтобы увидаться с образованными людьми, — как говорит Манилов. — Но, конечно, если бы соседство близкое, если бы такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку... словом, если бы такой образцовый человек, как вы, Павел Иванович. о тогда наша деревня и уединение имели бы много приятностей...» — Ремесленный классу нас в дурном положении, — жаль. Но это зависит, впрочем, от личности хозяев, и больше ни отчего надо только запретить хозяевам бить и морить голодом мальчишек, — и ремесленники наши будут блаженствовать Промышленность у нас развивается слабо, торговля не в блестящем положении... Ах, это очень просто конкуренция слаба, оттого что тариф высок. Пониженный тариф это универсальная и радикальная мера для развития нашей промышленности и торговли Мужики живут плохо. Что делать Мужики, во-первых, грубы и необразованны; а вследствие того, во-вторых, они мало имеют потребностей и неспособны к высшим, деликатным наслаждениям. Они привыкли к своей судьбе и ею довольны значит, об этом и толковать нечего. Следует только позаботиться об уничтожении злоупотреблений их положения — Пропивается сильно русский человек. Это грустное явление. Но ведь тут вся беда оттого происходит, что система винных сборов несовершенно устроена. Стоит завести акциз вместо прежнего откупа (и даже с небольшою надбавкою, и все пойдет отлично. В таком виде представляются нам почти все русские обличители. Кричат, кричат против каких-то злоупотреблений, каких-то дурных порядков. подумаешь, у них на уме и бог знает какие обширные соображения. И вдруг, смотришь, у них самые кроткие и милые требования мало этого — оказывается, что они и кричат-то вовсе не из-за того, что составляет действительный, существенный недостаток, а из-за каких-нибудь частностей и мелочей Преимущественное внимание всех газет и журналов было в прошлом году обращено на крестьянский вопрос. Как же он был ведён в литературе Далеко нес тем достоинством, какого бы следовало ожидать. Мы не говорим о тех отсталых людях, которые проповедовали status quo 3 в этом вопросе, как, например, гг. Григорий Бланк, князь Голицын, Николай Безобразов 4 и т.п. Против них восставали наши же журналы и газеты в этом надобно отдать литературе полную справедливость. Не говорим и о той неверности, с которою шла разработка вопроса в литературе, то останавливаясь, то начинаясь сызнова, то опять затихая все это могло быть следствием внешних и случайных причин. Нет, мы предлагаем человеку, истинно любящему народ наш, перебрать все, что было в прошлом году писано у нас по крестьянскому вопросу, и, положа руку на сердце, сказать так ли и о том ли следовало бы толковать литературе? Вспомним, что у нас долгое время дело стояло на том, что свободный труд производительнее обязательного. Да и этой простой истины не хотели понять многие!.. Затем литература все мешалась на том нужно ли выкупать душу, или уж так отпустить на покаяние Да ведь это не в статьях Григория Бланка, не в Печатной правде, — а в «Русском вестнике, например. Мы помним, что там было до десятка статей, рассматривавших вопрос стой точки зрения, что получить выкуп задушу было бы выгоднее для помещика, нежели не получать. На этом основании один господин утверждал даже (в № 14 Русского вестника, с. 108), что в промышленных губерниях не следует отчуждать даже усадьбы в собственность крестьян, потому что крестьяне- промышленники разбредутся на промыслы, оставив в усадьбах жен своих, и что же тогда ожидает помещика Продав в собственность, с выручкою в определенный срок, положим, даже дорогою ценою (!) усадебную землю, он лишится затем всякого дохода от имения ... Так рассуждает в Русском вестнике г. Дмоховский, и подобных суждений очень много найдется в почтенном журнале, стяжавшем себе заслуженную репутацию прогрессивного и гуманного. Относительно выкупа личности в нем есть одно неподражаемое место, не лишенное, впрочем, некоторого цинизма в выражении; оно находится в проекте г. Власовского, который предлагает — прежде всего «ценность ревизской мужеского пола души с усадьбою и огородом (уж лучше бы огорода с усадьбою и душою) определить по губерниям <...> Вообще во многих печатных рассуждениях по поводу эманципации мы видим, что рассуждающие, при всем своем желании, не отрешились еще сами от точки зрения крепостного права. Находилось много и таких, которые явно придавали крепостному состоянию значение рабства и во всех своих положениях отправлялись от той мысли, что раб есть вещь. И ведь против этого никто почти не протестовал крестьяне менее нашли себе защиты у передовых людей наших, нежели евреи. Не говорим ужо том, что писалось в Журнале землевладельцев, на сочувствие которого постоянно опирались мнения, подобные мнениям г. Головачева 6 . Но переберите другие журналы в них найдете тоже самое. «Атеней» писал (в № 8), что для обеспечения исправного платежа оброка освобождающимися крестьянами необходимо предоставить помещику право наказывать крестьян самому потому что если он станет жаловаться земской полиции, тоне говоря уже о недостаточной благонадежности полицейских чиновников, самое вмешательство посторонней власти должно непременно произвести некоторое расстройство хозяйственных отношений, невыгодное для помещика (с. 511). Автор, пользующийся почетной известностью 7 в нашей литературе, не развил в подробности своего мнения, а то, может быть, дело дошло бы и до того, чем впоследствии так прославился князь Черкасский 8 ... Впрочем, действительно, — мысль о помещичьих правах и выгодах так сильна во всем пишущем классе, что как бы ни хотел человек, даже с особенными натяжками, перетянуть на сторону крестьян, — а все не дотянет. Гуманнейший и дельнейший журнал по крестьянскому вопросу есть, конечно, Сельское благоустройство. Но посмотрите, с чем же оно выступило на свою работу. В № 1 егоза прошлый год помещены были вопросы г. Кошелева, и между ними есть следующий Как составить урочные положения С согласия ли крестьян или по усмотрению помещиков. Как вы полагаете ведь этот глубокомысленный вопрос, представленный в разделительной форме, предполагает возможность и такого ответа Конечно — по усмотрению помещиков, без согласия крестьян. Правда, что он может предполагать и ответ радикально противоположный. В таком роде целый год подвизалась наша литература относительно вопросов об освобождении крестьян. Говорим вообще литература, потому что приведенные нами примеры представляют — если неточную характеристику прошлогодних рассуждений о крестьянском деле, то, уже во всяком случае, и не исключения. Мы не хотим подбирать более фактов, потому что это очень неприятно но ежели бы потребовалось, мы могли бы представить не десятки, а сотни указаний на статьи, в которых плантаторская точка зрения, примененная к понятию оправе и законности, находилась в совершеннейшем разладе с духовно-нравственным чувством, против которого вооружался г. Головачев в «Русском вестнике. Теперь заметим только одно литература наша только с нынешнего года занялась вопросом о мерах к выкупу земли в прошлом году почти нетронут был этот вопрос. Вопрос же о предоставлении крестьянам гражданских прав, прежде чем пойдет речь об экономических сделках сними и по поводу их, — этот вопрос до сих пор еще не поставлен в нашей литературе. А исключивши эти два предмета — о чем же могла говорить литература, как не о нравственных и хозяйственных ущербах, какие могут потерпеть помещики от освобождения крестьян?.. Добролюбов НА Собр. соч. В 9 т. М.; Л, 1962. Т. 4. С. Что такое обломовщина По-видимому, не обширную сферу избрал Гончаров для своих изображений. История о том, как лежит испит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, — не бог весть какая важная история. Нов ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правильностью, в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, нос полным сознанием истины. Слово это — обломовщина оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, нежели просто удачное создание сильного таланта мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени. В самом деле — как чувствуется веяние новой жизни, когда, по прочтении Обломова, думаешь, что вызвало в литературе этот тип. Нельзя приписать этого единственно личному таланту автора и широте его воззрений. И силу таланта, и воззрения самые широкие и гуманные находим мы и у авторов, произведших прежние типы, приведенные нами выше. Но дело в том, что от появления первого из них, Онегина, до сих пор прошло уже тридцать лет. То, что было тогда в зародыше, что выражалось в неясном полуслове, произнесенном шепотом, то приняло уже теперь определенную и твердую форму, высказалось открыто и громко. Фраза потеряла свое значение явилась в самом обществе потребность настоящего Дела. Бельтов и Рудин, люди с стремлениями действительно высокими и благородными, не только не могли проникнуться необходимостью, но даже не могли представить себе близкой возможности страшной, стремительной борьбы с обстоятельствами, которые их давили. Они вступали в дремучий, неведомый лес, шли по топкому, опасному болоту, видели под ногами разных гадов и змей и лезли на дерево — отчасти, чтоб посмотреть, не увидят ли где дороги, отчасти же для того, чтобы отдохнуть и хоть на время избавиться от опасности увязнуть или быть ужаленными. Следовавшие за ними люди ждали, что они скажут, и смотрели на них с уважением, как на людей, шедших впереди. Но эти передовые люди ничего не увидели с высоты, на которую взобрались лес был очень обширен и густ. Между тем, взлезая на дерево, они исцарапали себе лицо, переранили себе ноги, испортили руки. Они страдают, они утомлены, они должны отдохнуть, примостившись как-нибудь поудобнее на дереве. Правда, они ничего не делают для общей пользы, они ничего не разглядели и не сказали стоящие внизу сами, без их помощи, должны прорубать и расчищать себе дорогу по лесу. Но кто же решится бросить камень в этих несчастных, чтобы заставить их упасть с высоты, на которую они взмостились с такими трудами, имея ввиду общую пользу Им сострадают, от них даже не требуют пока чтобы они принимали участие в расчистке леса на их долю выпало другое дело, и они его сделали. Если толку не вышло, — не их вина. С этой точки зрения каждый из авторов мог прежде смотреть на своего обломовского героя, и был прав. К этому присоединялось еще и то, что надежда увидеть где-нибудь выход из лесу на дорогу долго держалась во всей ватаге путников, равно как долго не терялась и уверенность в дальнозоркости передовых людей, взобравшихся на дерево. Но вот мало-помалу дело прояснилось и приняло другой оборот передовым людям понравилось на дереве они рассуждают очень красноречиво о разных путях и средствах выбраться из болота и из лесу они нашли даже на дереве кой-какие плоды и наслаждаются ими, бросая чешуйку вниз они зовут к себе еще кой-кого, избранных из толпы, и те идут и остаются на дереве, уже и не высматривая дороги, а только пожирая плоды. Это уже — Обломовы в собственном смысле. А бедные путники, стоящие внизу, вязнут в болоте, их жалят змеи, пугают гады, хлещут по лицу сучья. Наконец толпа решается приняться задело и хочет воротить тех, которые позже полезли на дерево но Обломовы молчат и обжираются плодами. Тогда толпа обращается и к прежним своим передовым людям, прося их спуститься и помочь общей работе. Но передовые люди опять повторяют прежние фразы о том, что надо высматривать дорогу, а над расчисткой трудиться нечего. — Тогда бедные путники видят свою ошибку и, махнув рукой, говорят Э, да вы все Обломовы!». И затем начинается деятельная, неутомимая работа рубят деревья, делают из них мост на болоте, образуют тропинку, бьют змей и гадов, попавшихся на ней, не заботясь более об этих умниках, об этих сильных натурах, Печориных и Рудиных, на которых прежде надеялись, которыми восхищались. Обломовцы сначала спокойно смотрят на общее движение, но потом, по своему обыкновению, трусят и начинают кричать. Ай, ай, не делайте этого, оставьте, — кричат они, видя, что подсекается дерево, на котором они сидят. — Помилуйте, ведьмы можем убиться, и вместе снами погибнут те прекрасные идеи, те высокие чувства, те гуманные стремления, то красноречие, тот пафос, любовь ко всему прекрасному и благородному, которые в нас всегда жили. Оставьте, оставьте Что выделаете Но путники уже слыхали тысячу раз все эти прекрасные фразы и, не обращая на них внимания, продолжают работу. Обломовцам еще есть средство спасти себя и свою репутацию слезть с дерева и приняться за работу вместе с другими. Но они, по обыкновению, растерялись и не знают, что им делать. Как же это так вдруг повторяют они в отчаянии и продолжают посылать бесплодные проклятия глупой толпе, потерявшей к ним уважение. А ведь толпа права Если уж она сознала необходимость настоящего дела, так для нее совершенно все равно — Печорин ли передней или Обломов. Мы не говорим опять, чтобы Печорин в данных обстоятельствах стал действовать именно так, как Обломов он мог самыми этими обстоятельствами развиться в другую сторону. Но типы, созданные сильным талантом, долговечны и нынче живут люди, представляющие как будто сколок с Онегина, Печорина, Рудина и при не в том виде, как они могли бы развиться при других обстоятельствах, а именно в том, в каком они представлены Пушкиным, Лермонтовым, Тургеневым. Только в общественном сознании все они более и более превращаются в Обломова. Нельзя сказать, чтоб превращение это уже совершилось нет, еще и теперь тысячи людей проводят время в разговорах и тысячи других людей готовы принять разговоры задела. Но что превращение это начинается — доказывает тип Обломова, созданный Гончаровым. Появление его было бы невозможно, если бы хотя в некоторой части общества не созрело сознание о том, как ничтожны все эти quasi 10 - талантливые натуры, которыми прежде восхищались. Прежде они прикрывались разными мантиями, украшали себя разными прическами, привлекали к себе разными талантами. Но теперь Обломов является перед нами разоблаченный, как он есть, молчаливый, сведенный с красивого пьедестала на Мягкий диван, прикрытый вместо мантии только просторным халатом. Вопрос что он делает в чем смысли цель его жизни? — поставлен прямо и ясно, не забит никакими побочными вопросами. Это потому, что теперь уже настало или настает неотлагательно время работы общественной. И вот почему мы сказали вначале статьи, что видим в романе Гончарова знамение времени. Да, все эти обломовцы никогда не перерабатывали вплоть и кровь свою тех начал, которые им внушали, никогда не проводили их до последних выводов, не доходили до той грани, где слово становится делом, где принцип сливается с внутренней потребностью души, исчезает в ней и делается единственною силою, двигающею человеком. Потому-то эти люди и лгут беспрестанно, потому-то они и являются так несостоятельными в частных фактах своей деятельности. Потому-то и дороже для них отвлеченные воззрения, чем живые факты, важнее общие принципы, чем простая жизненная правда. Они читают полезные книги для того, чтобы знать, что пишется; пишут благородные статьи затем, чтобы полюбоваться логическим построением своей речи говорят смелые вещи, чтобы прислушиваться к благозвучию своих фраз и возбуждать ими похвалы слушателей. Но что далее, какая цель всего этого читанья, писанья, говоренья, — они или вовсе не хотят знать, или не слишком об этом беспокоятся. Они постоянно говорят вам вот что мы знаем, вот что мы думаем, а впрочем — как там хотят, наше дело — сторона. Пока не было работы ввиду, можно было еще надувать этим публику, можно было тщеславиться тем, что мы вот, дескать, все-таки хлопочем, ходим, говорим, рассказываем. На этом и основан был в обществе успех людей, подобных Рудину. Даже больше — можно было заняться кутежом, интрижками, каламбурами, театральством — и уверять, что это мы пустились, мол, оттого, что нет простора для более широкой деятельности. Тогда и Печорин, и даже Онегин, должен был казаться натурою с необъятными силами души. Но теперь уж все эти герои отодвинулись на второй план, потеряли прежнее значение, перестали сбивать нас столку своей загадочностью и таинственным разладом между ними и обществом, между великими их силами и ничтожностью дел их... Теперь загадка разъяснилась, Теперь им слово найдено 11 Слово это — обломовщина. Если я вижу теперь помещика, толкующего оправах человечества и о необходимости развития личности, — я уже с первых слов его знаю, что это Обломов. Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он — Обломов Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т.п., я не сомневаюсь, что он Обломов. Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что, наконец, сделано то, чего мы давно надеялись и желали, — я думаю, что это все пишут из Обломовки. Когда я нахожусь в кружке образованных людей, гораздо сочувствующих нуждам человечества ив течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые (а иногда и новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода, — я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку... Остановите этих людей в их шумном разглагольствии и скажите Выговорите, что нехорошо то и то что же нужно делать Они не знают. Предложите им самое простое средство, — они скажут Да как же это так вдруг. Непременно скажут, потому что Обломовы иначе отвечать не могут. Продолжайте разговор сними испросите что же вы намерены делать — Они вам ответят тем, чем Рудин ответил Наталье Что делать? Разумеется, покориться судьбе. Что же делать Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо, но, посудите сами и пр. <...> Больше от них вы ничего не дождетесь, потому что на всех их лежит печать обломовщины. Кто же, наконец, сдвинет их с места этим всемогущим словом вперед, о котором так мечтал Гоголь и которого так давно и томительно ожидает Русь До сих пор нет ответа на этот вопрос нив обществе, нив литературе. Гончаров, умевший понять и показать нам нашу обломовщину, не мог, однако, не заплатить дани общему заблуждению, до сих пор столь сильному в нашем обществе он решился похоронить обломовщину и сказать ей похвальное надгробное слово. Прощай, старая Обломовка, ты отжила свой век, — говорит он устами Штольца, и говорит неправду. Вся Россия, которая прочитала или прочитает Обломова, не согласится с этим. Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы — наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам. В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово Обломовщина никогда не оставляла нас и не оставила даже теперь — в настоящее время, когда и пр. Кто из наших литераторов, публицистов, людей образованных, общественных деятелей, кто не согласится, что, должно быть, его-то именно и имел ввиду Гончаров, когда писал об Илье Ильиче следующие строки: Ему доступны были наслаждения высоких помыслов он не чужд был всеобщих человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями человечества, испытывал безвестные, безыменные страдания, и тоску и стремления куда- то вдаль, туда, вероятно, в тот мир, куда увлекал его, бывало, Штольц. Сладкие слезы потекут по щекам его. Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу, и разгорится желанием указать человеку на его язвы, — и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, — задвигаются мускулы его, напрягутся жилы намерения преображаются в стремления он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом. Вот вот стремление осуществится, обратится в подвиги тогда, господи! каких чудес, каких благих последствий могли бы ожидать от такого высокого усилия Но, смотришь, промелькнет утро, день уж клонится к вечеру, ас ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся за чей-то четырехэтажный дом. И сколько, сколько раз он провожал так солнечный закат! Не правда ли, образованный и благородно-мыслящий читатель, — ведь тут верное изображение ваших благих стремлений и вашей полезной деятельности Разница может быть только в том, до какого момента вы доходите в вашем развитии. Илья Ильич доходил до того, что привставал с постели, протягивал руку и озирался вокруг. Иные так далеко не заходят у них только мысли гуляют в голове, как волны в море (таких большая часть у других мысли вырастают в намерения, ноне доходят до степени стремлений (таких меньше у третьих даже стремления являются (этих уж совсем мало) <...> Добролюбов НА Собр. соч. Т. 4. С. Из письма СТ. Славугинскому 12 |