Хорькова-учебник. Учебное пособие для вузов. М. "Издательство приор", 1998. 496 с. Isbn 5799000560 Рецензенты

• Название: Учебное пособие для вузов. М. "Издательство приор", 1998. 496 с. Isbn 5799000560 Рецензенты
• Анкор: Хорькова-учебник.doc
• Дата: 28.12.2017
• Размер: 2.47 Mb.
• Имя файла: Хорькова-учебник.doc
• Тип: Учебное пособие; #13379
• страница: 29 из 47

Частные предприятия существовали двух типов - на праве посессионном и на праве частной собственности. Первые по­лучали от казны земли или строения, мастеровых или разреше­ния на покупку крестьян, на что их владельцы, не бывшие дво­рянами, не имели права, или же они учреждались казной, а потом продавались в частные руки. Частными заведениями на владельческом праве считались те, которые были учреждены на собственные средства, без содействия казны. Среди последних были предприятия, основанные как на вольнонаемном, так и на крепостном труде.

Главным признаком капиталистической фабрики является наличие свободных рабочих. Мелкие и частные фабрики ис­пользовали в основном вольнонаемных рабочих, в начале XIX века таковых было 48 %. Но этого было недостаточно для развития промышленности. В техническом отношении Россия почти не развивается, в то время как в Западной Европе проис­ходят глубокие изменения техники, машина заменяет ручной труд. В России на крупных фабриках, которые определяют лицо промышленности, преобладал принудительный труд, что не стимулировало замены почти бесплатного труда машинами. В 20 - 30 гг. XIX века сами владельцы посессионных мануфактур обращались с просьбой изменить прежние стеснительные усло­вия посессионных фабрик, в том числе найма рабочей силы. Министр финансов Е. Ф. Канкрин внес на рассмотрение в Гос­совет проект о постепенном уничтожении посессионных заведе­ний. Из 141 посессионной фабрики, существовавших в 1840 г., к 1861 г. сохранилось лишь 38. Одна из форм внеэкономического принуждения, посессия, изжила себя, по признанию прави­тельства и владельцев предприятий, еще до ликвидации фео­дальной системы, что само по себе свидетельствовало о глубоко зашедшем процессе разложения феодализма.

Мелкая промышленность: ситцевая, бумаготкацкая, канат­ная, кожевенная - почти не пользовалась крепостным трудом. Именно она развивалась быстро. В 1861 году, после колебания правительства, покупка крестьян к фабрикам была запрещена. Идея о невыгодности крепостного труда не только для кресть­ян, но и для предпринимателей проникала в Россию вместе с идеями А. Смита, которые были популярны в России в начале XIX века, причем Смит назывался "великим человеком, по­стигнувшим великие истины". В 40-х годах фабрики постепен­но переходили к вольнонаемному труду. Он был выгоднее, но искать рабочих было нелегко: в результате всех принятых зако­нов до 40-х годов был освобожден всего 1 % крепостных кре­стьян.1 Даже в период кризиса фабриканты старались не уволь­нять рабочих, так как новых обученных было взять неоткуда. Основные рабочие были из деревни. В конце 30-х годов XIX века в Москве было 40 тысяч рабочих из деревень и 4 - 5 тысяч из мешан.

Иногда фабриканты брали у помещиков работников на вре­мя, выплачивая помещикам компенсацию, но из этой компен­сации рабочий не получал ничего. Это влияло отрицательно прежде всего на развитие фабрики: "Самый дурной род работ­ников составляли крестьяне, отдаваемые взаймы помещиками на чужие фабрики и заводы. Сколько ни умеренна иногда пла­та, взимаемая за подобную ссуду, однако только крайность мо­жет побудить предпринимателя к употреблению столь неради­вых и часто развращенных работников. От них нельзя ожидать никакого старания, никакого порядка, фабриканту угрожают ежеминутно побеги, воровство, плутовские шашни; мы слыха­ли, что подобные работники, на которых не действуют ни уве­щевания, ни угрозы, часто гуртом оставляли работы в самые дорогие минуты".

Помещики отдавали внаем крестьян и государству, напри­мер, для земляных работ на постройке дорог, каналов. Они ра­ботали там только за кормление. На Вознесенской мануфактуре в Дмитровском уезде, которая в 40-е годы XIX века имела не­сколько тысяч рабочих и была одной из крупнейших бумаго-прядилен Московской губернии, долго сохранялись семь ка­менных корпусов, которые носили название "кабальных спа­лен". Каждый корпус назывался по фамилии того помещика, которому принадлежали кабальные рабочие, помешавшиеся в этом корпусе. Именно на этой фабрике в 1844 году были вол­нения, которые усмирили только с помощью вооруженной си­лы. Получается, что рабочие выступали не против "эксплу­атации" вообще, а против таких ее форм.

Ивановские фабриканты закабаляли рабочих другим спосо­бом - уплачивая владельцу Шереметьеву оброк за недоимщи­ков: оброк в селе Иванове достигал значительной суммы. Фак­тически это были кабальные рабочие, хотя закон запрещал по­мещикам отдавать своих крепостных в кабалу. В 1825 году был издан указ, что если происходила отдача в кабалу в заводские, то крепостной должен был получить свободу. Обходя закон, в 40-х годах в кабалу брали даже детей, иногда из воспитатель­ного дома. Агенты приходских домов часто продавали своих подопечных фабрикантам. Об эксплуатации английских детей известно много, и именно гласность позволяла постепенно ре­шать эту проблему. В России литература под игом цензуры должна была тщательно обходить всякие щекотливые вопросы, поэтому известно об использовании детей немного, и общест­венность об этой проблеме не знала.

Труд, несмотря на законы, оставался практически даровым и поэтому неэффективным: до совершеннолетия плата за труд -1 рубль в месяц, после совершеннолетия - пара платья и 100 руб­лей денег. До утверждения капитализма как формации о "рабочем вопросе", понимая под этим отношения рабочих и предпринимателей, можно говорить лишь условно.

Закон 1835 года впервые юридически оформил отношения между предпринимателями и рабочими. М. Туган-Барановский, специалист по фабричному законодательству, положительно оценивал проект московского военного генерал-губернатора Д. В. Голицына о регулировании отношений предпринимателей и рабочих, который он рассматривал как документ, направлен­ный к существенному ограничению прав фабрикантов и тем самым к защите интересов рабочих.

В первой половине XIX века промышленность развивалась в трех организационных формах - мелкотоварная, мануфактура и фабрика.1 Для второй четверти XIX века главной формой стала мануфактура, постепенно переходящая в фабрику. Промыш­ленность была сосредоточена в трех районах: Центральном, Петербургском и Уральском. На окраинах мелкая промышлен­ность господствовала вплоть до середины XIX века.

Капиталистическая промышленность в России чаще всего возникала из мелкотоварного производства, в среде оброчного крестьянства, занятого ремеслом или находящегося на отхожем промысле, в среде государственных крестьян и купечества. Часть крестьян-товаропроизводителей попадала под власть скупщика, часть, разбогатев, записывалась в купцы, занимаясь оптовой торговлей или промышленной деятельностью. Извест­но, что многие крупные предприятия вырастали из ремеслен­ных заведений. Таково было происхождение ряда метал­лических мануфактур Нижегородской губернии, снабжавших своими изделиями не только всю Россию, но и страны Восто­ка - Турцию, Персию, Хиву, Бухару. Центром металлического производства были села Павлово и Воремы Нижегородской губернии и село Вачи Владимирской губернии. Население этих сел специализировалось на выделке ножей, топоров, замков. Причем многие мастера работали на фабриканта на дому, утра­тив свою прежнюю самостоятельность. Другие, напротив, из мелких производителей превращались в фабрикантов.

Об огромных суммах, вносимых крепостными фабрикан­тами за выкуп на свободу, рассказывает Гарелин, историк горо­да Иванова: "До реформы 1861 года крепостных семейств на волю выкупилось более пятидесяти. Выкупную сумму в Ивано­во надо смело положить в миллион рублей - не менее, так как выкуп был возможен для самых богатых. Граф Шереметьев только за освобождение крестьян Гандуриных от рекрутской повинности взыскал с них 30 тысяч рублей. За предоставление свободы девице Харитине Гандуриной было получено 7 тысяч рублей, а за девицу Секлетинию Ямановскую - 9 тысяч рублей". Это были все члены семейства богатейших крепостных-фабрикантов. Можно только удивляться предприимчивости и активности людей, поставленных в самое скованное и зависи­мое положение.

С аналогичным явлением мы сталкиваемся и в других рай­онах, где имело место развитие промыслов. В 1818 году князь Шаховской отпустил в Костромской губернии 2 души за 10 ты­сяч рублей, а майор Колычев - 8 душ за 32 тысячи рублей. В 1815 году крепостной крестьянин Прохоров, основатель зна­менитой впоследствии Прохоровской мануфактуры, выкупился за небольшую сумму на свободу. Сразу же он купил в Москве дом, выстроил большую фабрику. Затем он пригласил в гости своего бывшего барина, который долго не мог успокоиться, что отпустил его на свободу. Савва Морозов, основатель Морозов-ской мануфактуры, был крепостным графа Рюмина. В 1820 году он выкупился за 17 тысяч рублей. Знаменитая фабрика ножей Завьялова была основана крепостным графа Шереметьева. Гучков, владелец крупной ситцевой фабрики, табачный фабри­кант Жуков тоже были из крепостных крестьян.

В 1825 году в Иванове было 125 ситценабивных и бумажных фабрик. Некоторые из этих фабрик достигали огромных разме­ров. Все эти фабрики принадлежали крепостным или бывшим крепостным графа Шереметьева. Многие из крепостных-фабрикантов сами становились владельцами крепостных кре­стьян. Крепостной Шереметьева Грачев приобрел у своего зем­левладельца 3085 десятин земли, сам имел 381 ревизорскую душу и взимал с каждого крепостного по 3 рубля 50 копеек об­року. Все эти крепостные числились за графом Шереметьевым, поскольку крепостными по закону могли владеть только дворяне.

Скопить небольшой капитал для открытия собственной фаб­рики для набойщика-кустаря, например, в начале XIX века, в момент подъема хлопчатобумажной промышленности, было делом трудным. Прибыльность этого промысла возросла после московского пожара 1812 года, когда сгорели все московские фабрики. В это время прибыль достигала 500 %. Миткаль (хлопг чатобумажный полуфабрикат) можно было получить всегда в кредит. Капитал оборачивался необычайно быстро. За несколько дней набойщик успевал набить миткаль и придать ему окон­чательную отделку, а в первый базарный день в селе Иванове он мог без труда продать изготовленный ситец купцам, приезжав­шим для закупки товара. Таким путем кустарь при некоторой изворотливости и предприимчивости мог сделаться сначала мел­ким, а затем и крупным капиталистом. После 20-х годов плата за набойку и цена готового ситца падают под влиянием быстрого увеличения числа набойщиков, а затем и введения ситцепечат­ных машин. Переход из кустарей в фабриканты сдел&чся затруд­нительным. Но начало капиталам было положено.

Таким же путем возникали фабрики и в Московском рай­оне. Статистики констатировали: "Большинство ныне сущест­вующих фабрик средней величины возникло из кустарных изб, владельцы кисейных, гардинных и одеяльных фабрик Волоко­ламского уезда и до настоящего времени крестьяне, предки их работали за станами, деды заводили светелку... а отцы основы­вали небольшую фабрику. Громадные механические заведения Горской волости коломенского уезда, также ведут свое начало от кустарной избы. Шерстяная фабрика Егорова в Клинском уезде в 30-х годах настоящего столетия представляла собой не­большую светелку, в которой владелец ее работал за станком наравне с другими ткачами". Основатель одной из крупнейших фабрик Кондрашев был крепостным фабрики Бибикова. Он скоро сделался фабрикантом, но оставался крепостным вплоть до 1861 года. Факт возникновения крестьянских фабрик кон­статируется Гакстгаузеном: "Значительная часть современных русских фабрик устроена крестьянами, которые не умеют ни читать, ни писать и достигли своего теперешнего положения только собственными силами".

Н. Лабзин, инженер-технолог, направленный в 1866 году в Нижегородскую губернию, рассказал историю ножевого фабри­канта села Павлово Ф. М. Варыпаева, крепостного графа Ше­реметьева, который первоначально вместе с отцом изготовлял замки на небольшом заведении без подсобной рабочей силы. В 1838 года', после смерти отца, он сделался самостоятельным предпринимателем. В конце 50-х годов он имел уже хорошо оборудованную мануфактуру в два этажа, где работали 35 пос­тоянных рабочих и 125 человек на дому. Варыпаев принимал участие в губернских, всероссийских и всемирных выставках, получал награды, высылал свои изделия на Лондонскую вы­ставку 1862 года, где был удостоен почетного отзыва и избран членом Великобританской национальной Академии.1 Местно­сти с развитой кустарной промышленностью в николаевской России поражали относительным видом довольства среди все­общей бедности. В это время кустарные промыслы приобретали такое значение, что, например, в Рязанской губернии, "быт государственных крестьян и домашнее благосостояние их в ма­лоземельных округах, видимо, лучше, чем в многоземельных. Избы у первых в большем порядке, народ населяющий бойчее, деятельнее, щеголеватее, что объясняется тем, что в первых округах сильнее развита промышленность".

Общие, задерживающие развитие, в том числе мелкой, про­мышленности причины - это узость рынка, дороговизна и не­достаточность вольнонаемных рабочих. Специфические для мелкой промышленности - это возможность выхода на волю лишь небольшой группы предпринимателей. Многие помещи­ки предпочитали постоянно получать от крепостных суммы оброка, чем выкупные, даже крупные. Крепостному предпри­нимателю приходилось заключать сделки через подставных лиц. Это ограничивало его деятельность, лишало необходимой опе­ративности, нередко приводило к зависимости не только от помещика, но и от купца, от имени которого совершалась сдел­ка. Нередки были случаи, когда эти подставные лица попросту обирали крестьянина-предпринимателя.

К 1837 - 40 гг. в результате реформы П. Д. Киселева не­сколько изменилось положение государственных крестьян, уве­личились их наделы, часть крестьян переселялась на более сво­бодные земли в Заволжье, переводилась на оброк. Зажиточные крестьяне получили большие возможности для покупки земли и коммерческой деятельности, а бедные - для ухода из деревни и работы по найму. Это было благом для бедных крестьян, так как жизнь для них в деревне была очень тяжелой, часть кресть­ян сообщала, что они "не имеют у себя ни лошади, ни коровы, а пропитываются подаянием милостыни".

Развитие крестьянской промышленности имело такую жиз­ненную силу, что вызывало многочисленные жалобы купечества. На одном из заседаний Московского отделения Мануфактурного совета в 1829 году купец Н. Н. Рыбников предлагал законода­тельным порядком "запретить крестьянскую торговлю". В 40-е годы купечество вновь заговорило о "злоупотреблении" крестьян, занимавшихся промышленной деятельностью. В 1845 году вла­димирский купец Зимин обратился в Министерство внутренних дел с жалобой на крестьян Владимирской губернии, которых он предлагал превратить в наемных работников фабрикантов, но с большей регламентацией их деятельности. Выполнение этого правила полностью подчинило бы крестьянина произволу пред­принимателя. Как видно, и здесь в России наблюдается наруше­ние общих законов развития экономических процессов: третье сословие требует не свободы, а ограничений. И, что интересно, эти ограничения не встретили понимания у правительства и гу­бернского начальства, которое обычно более консервативно. Идя навстречу предложениям фабрикантов, они бы разорили кресть­ян, а это не выгодно ни государству, ни дворянству. Развитие крестьянских промыслов было выгодно правительству еще и по­тому, что мелкие предприниматели не пользовались государст­венными субсидиями, к которым иногда прибегали крупные промышленники: "Здесь (в деревне) не нужны особенные посо­бия или поощрения: трудолюбие находит их само собой, в выго­дах жизни его сопровождающих", - читаем в отчете Департамен­та мануфактур и внутренней торговли за 1832 год.

Для крестьян торгово-промышленных губерний промыслы явились одним из основных источников существования и упла­ты оброка помещику. Современники полагали, что главной причиной развития промышленности были не усилия прави­тельства, а малоземелье и низкое плодородие почвы, которое заставляло крестьян обращаться к промыслам, а затем к про­мышленности. Присоединение к дворянским и купеческим фабрикантам крестьян характеризует новую эпоху в развитии крупной промышленности. Крестьянская фабрика была орга­ническим продуктом народной жизни, а не "искусственным" явлением, подобно крупным фабрикам. Появление на про­мышленной арене нового типа фабрики знаменовало собой то, что условия русской экономики созрели уже для промышлен­ности, а не только для торгового капитализма. Способствовали развитию крестьянской промышленности и развитие потребно­стей, рост городов и рынков.

Помимо мелкой крестьянской промышленности в России получила некоторое развитие городская мелкая промышлен­ность, но ее значение было несравненно меньше, чем кресть­янской. Между ними была непосредственная связь: основным источником пополнения цеховой организации городов были крестьяне.

Городское население и в предреформенное время росло мед­ленно. В 1811 году было 630 поселений городского типа. Петер­бург и Москва имели 18 % всего городского населения, города с населением от 2 до 5 тысяч жителей составляли 26 % городского населения. В конце 50-х годов XIX века городское население с учетом крестьян, живших в городах, составляло всего 9 %.

Цехи как производственное объединение появились в России значительно позже, чем в странах Западной Европы: лишь в 20-х годах XVIII века. На Западе цехи возникли в XI - XIII веках в период ожесточенной борьбы за создание национальных цен­трализованных государств. В этой борьбе горожане-ремеслен­ники явились одной из главных сил, на которые опиралась то­гда еще слабая королевская власть. В этих условиях цехам уда­лось закрепить правовой порядок своей организации и монопо­лию на производство товаров. Российская цеховая организация, возникшая в XVIII веке, не могла превратиться в ведущий центр промышленного производства, как это было в свое время на Западе. Городская мелкая промышленность в сельскохозяй­ственной стране испытывала затруднения в конкуренции с бо­лее сильным деревенским ремеслом и крупной промышленно­стью города. Ни в XVIII веке, ни в XIX веке цехи не оставили заметного следа в экономике России. Правительственная поли­тика в отношении цехов была противоречивой: с одной сторо­ны, правительство пыталось поддержать монополию цехов в крупных городах и защитить их от конкуренции мелкой кресть­янской промышленности. В то же время принимались меры по упрощению цеховой организации, или объединению всех ре­месленников (в мелких городах) без цехов, как бы под эгидой государства. Под влиянием развития крупной казенной про­мышленности окончательно потеряла свое значение слабая це­ховая организация. Последний ремесленный устав в России был принят в 1911 году. Но к этому времени в 106 городах цехи были уничтожены. Так, не достигнув расцвета, цехи в России прекра­тили свое существование, хотя формально они продолжали значиться в русском законодательстве и в пореформенное время. Из крестьянской кустарной промышленности возникала ка­питалистическая мануфактура. В селе Иваново в 50-е годы бы­ло 130 хлопчатобумажных предприятий с наемным трудом, из которых 63 принадлежали крепостным, 67 - купцам, вышедших из крепостных. Промышленный переворот в России, как и на Западе, начался с хлопчатобумажной промышленности. Удиви­тельные успехи ткацкой промышленности - это контраст с за­стоем в других отраслях. И это происходило безо всякой под­держки правительства: в хлопчатобумажных тканях военное ведомство не нуждалось. Из-за применения машин бумажные ткани становились самым дешевым предметом одежды. Чем беднее было население, тем больше спрос на хлопчатобу­мажные ткани, что еще больше способствовало развитию про­мышленности. И если в 30-е годы хлопчатобумажные русские мануфактуры обеспечивали 8 % внутренних потребностей, а остальные ввозили из-за границы, то к 1860 году русская пряжа уже вытеснила английскую.

Хлопчатобумажная промышленность наращивала свои обо­роты в прямой зависимости от роста вольнонаемного труда, который увеличился с 84 % в 1804 году до 95 % в 1825 году. Высокий процент вольнонаемных рабочих был и в смежных отраслях: шелковом, кожевенном, канатном и полотняном (свободном) производстве. Но капиталистические элементы ис­пытывали значительные трудности в условиях крепостного пра­ва. Вольнонаемный рабочий начала XIX века - крепостной, отпущенный помещиком для добывания оброка. Это явление именно в это время получает широкое распространение. Но промышленность все равно испытывала постоянные затрудне­ния в рабочей силе. В начале 20-х годов XIX века только из Ярославской губернии уходило ежегодно на заработки более 50 тысяч крестьян. Но большинство находило себе работу на стройках, занималось ремеслом, а в промышленности, даже по более поздним данным, оседало не более 2 %. Это, на первый взгляд, странное явление, так как в эти годы вольнонаемный рабочий имел сравнительно высокую оплату труда. В России заработная плата в эти годы была выше, чем в Западной Евро­пе. Гакстгаузен1 еще в 40-х годах XIX века отмечал, что зарпла­та рабочих в России выше, чем в Германии. Дело было в том, что значительную часть этой оплаты рабочий должен был от­давать в виде возраставшего оброка. Свобода российского "вольнонаемного" рабочего была в значительной степени огра­ничена, это не стимулировало интерес к заработку и добросове­стному труду, более свободным такой рабочий чувствовал себя на стройках, на промыслах, где меньше контроль.

Тем более, что помещик в любое время мог заставить кре­стьянина бросить работу и возвратиться обратно в деревню. Даже в случае, если помещик и оставлял крестьянина на фаб­рике на весь срок действия паспорта, необходимость возвра­щаться для его возобновления отрывала рабочего-крестьянина от фабрики на столь длительный срок, что по существу была связана с необходимостью приискания нового места работы. Некоторое облегчение в получении паспортов последовало в 1815 году (в столицах) и в 1829 году - по всей стране. Но кре­стьянин не мог без перерыва продолжать работу на фабрике, если это было в интересах помещика.

В первой половине XIX века, кроме противоречий крестьян­ских и купеческих предприятий, была характерной борьба наро­ждающихся в основном из мелких предприятий капитали­стических и старых, более крупных крепостных мануфактур. Крепостные предприятия, как уже отмечалось, делились на вотчинные и посессионные. Вотчинные в первой половине XIX века разорялись, посессионные, принадлежащие верхушке купцов, имели шансы на выживание, но к середине XIX века и они стали исчезать. Больше всего крепостных предприятий было в решающих отраслях: суконно-шерстяной и металлургической. Низкая производительность труда, несмотря ни на какие меры, была особенностью крепостных предприятий. Попытки некото­рых дворян перевести предприятия на вольнонаемный труд не имели успеха: крестьяне трудились вяло и труд их оплачивался дорого. Труд вольнонаемных рабочих со стороны был в 2 - 4 раза производительнее, чем труд крестьян крепостных. Процесс разорения вотчинных предприятий можно проследить на ма­териалах хозяйства Лунина. Суконная фабрика в тамбовском имении Лунина еще в 1820 - 21 гг. приносила 18,5 % прибы­ли. В 1823 - 24 гг. она давала только 13,9 % прибыли, а в 1824 -25 гг. - 2,1 %. Продавалось сукно почти полностью в долг, да и то с большим трудом. "Ныне совершенно продажи сукон нет, - пи­сал в 1824 году приказчик Лунину, - ибо сукны хорошие и тон­кие дешевы, таких у нас и не было, а наши сукны не тонкие, делаются из простой шленской шерсти". В результате Лунину пришлось фабрику закрыть. Прекращает свое существование по этой же причине и часть посессионных предприятий. В суконной промышленности отступление крепостного труда с полной очевидностью сказывается в конце I четверти XIX века. Если в суконной промышленности было лишь 10 % вольнонаемных ра­бочих, то в 1825 году уже 18 %.

В первой половине XIX века сложно протекал процесс раз­вития русской металлургической промышленности, центром которой являлся Урал, где были сконцентрированы основные казенные и частные металлургические предприятия. До рефор­мы 1861 года в горнозаводской промышленности господствовал крепостной труд. Крепостное право, которое помогло Уралу подняться выше европейских стран в производстве металлов в XVIII веке, послужило причиной упадка Урала в пору расцвета капиталистических отношений. К 50-м годам XIX века оно вы­дыхается окончательно, производство чугуна не успевает за по­требностями страны, так как исчерпаны резервы развития. Но­вых горных заводов на Урале возникало мало. Правительство старалось лишь "подновить" старые предприятия, даже пере­оборудование их было не по силам казне.

Во второй четверти XIX века начинается применение паро­вых машин в горной промышленности, но их качество было невысоким и стоили они дорого, поэтому при наличии деше­вого крепостного труда они не получили широкого распростра­нения. Застой на Урале определялся не капитализмом и конку­ренцией, а монополией и владельческим правом. Показа­тельным являлось положение рабочих в оружейной промыш­ленности, например, в Ижевске. От них нельзя было ожидать при плохом содержании высокой производительности труда, поэтому сразу после реформы 60-х годов здесь стали возникать и частные, помогающие казенным предприятиям выполнять важное государственное дело. В 1807 году приписные крестьяне там были заменены непременными работниками, жившими вблизи завода и имевшими небольшой участок земли. Но заво­дская работа для них была основной. Работали они по 12 -13 часов в сутки, были, по сути дела, крепостными. В Положе­нии 1829 года для оружейников и мастеровых Ижевского завода было сказано, что они "имея свои домы и хозяйство, суть заво­дские поселяне с потомками своими, оставаясь всегда при за­воде, с коего иначе не могут быть удалены, как только по суду, за дурное поведение или за тяжкие преступления по представ­лению командира". В 1834 году, после инструкторского осмотра Ижевских заводов, полковник Бакунин докладывал, что "за­водские кузницы темны, холодны и дурно содержатся. Здесь везде снег, двери не запираются, стекол во многих рамах нет, и так холодно, что рабочие должны работать в тулупах". В ноябре 1844 года лейб-медик Сохраничев, посетив Ижевские заводы, в рапорте медицинскому департаменту, писал: "Осматривая кан­тонистов и мастеровых, я нашел у многих грудную часть позво­ночного столба очень изогнутой взад, задний край лопаток, при опущенных вдоль ребер руках, сильно выдавшимся, грудь пло­скую, ключицы выдавшиеся вперед, под ключицами, от изме­ненного положения, глубокие впадины". Низкая зарплата, большие вычеты вынуждали работать, скрывая болезни. Боль­шинство рабочих всю жизнь преследовала бедность. В офици­альных отчетах инспекторов отмечалось, что некоторые масте­ровые получают "...в день по 10 копеек и никакого другого содержания". Многие, сколько бы ни трудились, оставались должниками казны, так как вычеты отнимали иной раз более половины заработка. Такие рабочие, без применения техники из-за дешевизны труда, не только страдали от непосильной работы, но и давали очень низкую производительность труда. Ре­зервы такого развития были исчерпаны к середине XIX века.

В машиностроительной промышленности России, центром которой был Петербург, также накапливались проблемы. Эту отрасль монополизировало государство. Между тем машино­строение требует больших капиталовложений, высокотехни­ческой подготовки мастеров, инженеров, рабочих. Дворянское правительство не имело для этого ни достаточных материальных средств, ни заинтересованности. Творческая мысль народа не встречала поддержки у правительства. "Так, еще за сто лет перед сим, - писал в начале 60-х годов XIX века профессор механики А. С. Ершов, - был у нас на Руси великий механик Кулибин. При других условиях его труды годились бы не для одной кунст­камеры, а, вероятно, имело бы такое значение для России и, мо­жет быть, для всей Европы, как труды Уотта и Фультока... Меха­ников-самоучек рассеяно по лицу русской земли великое множество. Но, к сожалению, немногие из них делаются извест­ными". Царизм предпочитал покупать машины за границей, вме­сто того, чтоб поощрять собственное производство. Обозреватели выставок, которые имели дело только с образцовыми изделиями, вынуждены были заметить (в связи с Московской выставкой 1853 года): "За исключением отличной отделки машин, прислан­ных из С.-Петербургских механических мастерских, мы по всему машинному отделению, в числе частных механических заводов, нашли не более двух или трех, выставленные изделия коих отно­сятся к разряду фабричных... Русские заводы занимаются глав­ным образом починкой иностранных машин". Обозреватели от­мечали неоригинальность большинства конструкций машин, их громоздкость и высокие цены. Русские изделия не выдерживали конкуренции с иностранными.

Военное поражение в Крымской войне заставило правитель­ство обратить большее внимание на развитие машинострои­тельной промышленности, железнодорожное строительство, снизить цены на привозной металл. Логическим продолжением этой политики были ликвидация крепостничества и проведение реформ 60-х годов.

Недостаточность развития российской промышленности была связана не только с объективными обстоятельствами, тормозя­щими ее развитие, но и с экономической слабостью складываю­щейся русской буржуазии. Ее пассивность, низкий культурный уровень не позволяли ей быть инициатором в деле организации технического образования и перестройки промышленности. Ино­странные специалисты уже не удовлетворяли потребностей русской промышленности, не всегда заботились о техническом ос­нащении предприятий; среди них были и просто случайные лю­ди. В таких условиях дворянское правительство принимало спе­циальные меры, чтобы возбудить у фабрикантов интерес к техническим нововведениям. В 1826 году Е. Ф. Канкрин сообщал военному генерал-губернатору Москвы Д. В. Голицыну о неже­лании фабрикантов отдавать своих детей в Технологический ин­ститут. Обращения через газеты и лично не выявили желающих поступать в Технологический институт. Если бы купцы, занима­ясь торговлей и промышленностью, могли бы получать такое же достоинство, как на военной и гражданской службе, они бы с удовольствием оставались бы в своем звании и совершенствова­лись бы в нем. Запланированное в 20-е годы XIX века открытие Технологического института не состоялось, так как купцы не видели необходимости в техническом управлении предприятий, а управляли по старинке. Институт был открыт в 1831 году. Сначала это было среднее техническое учебное заведение, в ко­торое принимались юноши "свободного состояния", едва умев­шие читать и писать. Среди ремесленников, купцов и фабрикан­тов почти не было лиц, имеющих гимназическое образование. Открытие реальных отделений при гимназиях в 30-е годы позво­лило в начале 60-х годов принимать в технические учебные заве­дения лиц только со средним образованием.

Несмотря на небольшие выпуски, вчерашние студенты с трудом находили себе работу. Сами специалисты неоднократно жаловапись на недоверие к ним фабрикантов. В 1837 году в Москве состоялся первый выпуск ремесленного училища. Вос­питанники Технологического института и Московского ремес­ленного училища были первыми представителями технической интеллигенции из третьего сословия. Студентов училищ и уни­верситетов предлагалось освободить от рекрутств (при хорошем аттестате и выплате 500 рублей в казну), не подвергать телес­ным наказаниям. В 30 - 50 годы ставился вопрос о профессио­нальных фабрично-заводских училищах.

В целях более широкого распространения технических зна­ний, знакомства фабрикантов с достижениями отечественной и западной технической мысли с 1836 года правительством были организованы бесплатные публичные лекции по техническим наукам. Публичные лекции слушали фабриканты, купцы, ре­месленники, число посетителей колебалось от 50 до 200 че­ловек. Несмотря на небольшой состав слушателей, лекции спо­собствовали обмену опытом, будили мысль, а иногда и содейст­вовали организации промышленных обществ.

К концу 50-х годов правительство значительно сокращает государственные ассигнования на развитие промышленности и технического образования. С 1 июля 1858 года была прек­ращена государственная оплата губернских механиков, кото­рые теперь переводились на содержание фабрикантов, были сокращены ассигнования на выписку из-за границы образцов разных мануфактурных изделий, перестала издаваться газета "Мануфактурные и горнозаводские известия", выходившая с 1839 года.

В 1859 году московские рисовальные школы были реоргани­зованы в училище технического рисования, названное Строга­новским, в честь первого основателя подобного рода заведения С. Г. Строганова. Проект устава нового учебного заведения был утвержден императором в январе 1860 года. В училище принима­лись лица всех сословий. Ученикам, показавшим отличные успе­хи, после выпуска из училища предоставлялось звание ученого рисовальщика с освобождением от телесного наказания, рекрут­ской повинности и подушного оклада. В России были созданы также школы торгового мореплавания, коммерческие училища. Еще в 1804 году на частные средства было открыто Коммер­ческое училище в Москве с 8-летним сроком обучения. В учи­лище преподавались языки (французский, немецкий, англий­ский), рисование, история, география, статистика, алгебра, гео­метрия, физика, химия, технология, бухгалтерия, товароведение, правоведение, танцы. Успешно окончившие училище станови­лись кандидатами коммерции. Высшим торговым учебным заве­дением была Московская практическая Коммерческая академия, устав которой был утвержден в 1810 году. Это было частное учебное заведение, существовавшее на средства купечества. В 1839 году в Петербурге был открыт Высший Коммерческий пансион. Он содержал небольшое количество учащихся и боль­шой штат преподавателей, был убыточным заведением, и петер­бургское купечество неоднократно обращалось к правительству с просьбой о помощи. В 1856 году Петербургский Коммерческий пансионат "по недостатку средств и малому количеству воспи­танников" был закрыт. Противоречивость развития технического и коммерческого образования отражает противоречивость самого процесса развития промышленности и торговли, а также то, что никакими указами и даже выделением средств образования не внедрить, если само третье сословие не почувствует в нем необ­ходимость. Кроме того, к середине XIX века и казна исчерпала свои возможности механического поддержания образования третьего сословия.

В целом развитие промышленности по-прежнему определяют сильнейшая централизация государственной власти и ее чрез­вычайная активность во всех вопросах. В принципе это попытки развить прежние, в общем-то полезные начинания XVIII века -"петровской эпохи". Но парадокс заключается в том, что чем больше правительство уделяет внимание развитию промыш­ленности, тем хуже она работает (речь идет о казенной, крупной промышленности). И, наоборот, предоставление относительной свободы развитию мелкой крестьянской промышленности Рос­сии дает поразительные успехи в ее развитии и естественном превращении в крупную, которая сама стимулирует снова мел­кую, размещая заказы среди товаропроизводителей. Капитали­стические элементы глубоко проникают в феодальную экономи­ку, способствуют формированию группы промышленников, обладающих существенными экономическими средствами и со­бирающими вокруг себя разрозненное третье сословие. У них появляются общие интересы, организующее начало. I половина XIX века определяется двумя борющимися течениями в развитии промышленности - сохранением черт крепостного хозяйства и законов его жизни, с одной стороны, и развитием новых капита­листических элементов, приспосабливающихся к существующим условиям, с другой, но и диктующих уже более уверенно свои правила игры. Монархия вынуждена учитывать это противо­речие, постепенно трансформируясь из феодальной в буржуаз­ную, приближаясь к пониманию необходимости не деклариро­ванных, а настоящих реформ и преобразований.

В первой половине XIX века появляется и нечто новое в ис­тории российского предпринимательства, более сложные формы экономической деятельности: акционерные компании, биржи, усложнились кредитные отношения.

Соединение отдельных частных капиталов в одном акцио­нерном обществе позволяло вести промышленное или транс­портное строительство в значительно больших размерах, эко­номически укрепляло буржуазию, давало возможности более гибкого экономического развития. Особенности акционерной компании состояли в следующем: основной капитал компании подразделяется на равновеликие доли, владельцы которых могут быть совершенно не связаны друг с другом. Их участие в ак­ционерной компании удостоверялись особыми ценными бума­гами - акциями. Акции могут переходить из рук в руки, но со­ответствующая им часть фонда акционерной компании не подлежит изъятию, пока компания существует. Акционеры имеют право принимать участие в управлении компанией и получать часть прибыли (дивиденды) в соответствии с ко­личеством приобретенных акций.

Как само понятие "акционерные компании", так и принци­пы, на которых они основаны, были известны российскому законодательству с XVIII века.1 Но лишь в начале XIX века это полнило отражение в законах общего характера: например, в 1805 году был опубликован указ, провозглашающий огра­ниченную ответственность акционеров. Этот принцип в Европе окончательно утвердился лишь через полстолетия. Манифест "О дарованных купечеству новых выгодах" (1807) предлагал вести внешнюю торговлю в виде "товариществ", к созданию которых, впрочем, купцы не принуждались. Устанавливалось два рода ку­печеских товариществ: полное и "на вере". Полное предполагало участие в компании со всем своим имуществом, поэтому участник одного торгового дома не мог быть участником другого. Товарищества "на вере" помимо основных "товарищей" прини­мали и других вкладчиков. Последние, в отличие от первых, должны были отвечать за деятельность товарищества лишь сум­мой своих взносов, но они и не принимали какие-либо обяза­тельства от имени торгового дома.

Возможность возникновения акционерной компании преду­сматривалась скорее как исключение, чем как правило. Законо­датели видели в них лишь средство для решения важных государ­ственных дел. Поэтому вопрос о порядке их учреждения в манифесте не затрагивался. В этом были и положительные мо­менты, так как изъятие акционерных компаний из сферы обыч­ной, торгово-промышленной деятельности означало и большую свободу действий, меньше запретов, в частности, участвовать в таких компаниях мог представитель любого сословия, в том числе и дворянство. Участие в них дворян было как бы прямо не связано с торгово-промышленной деятельностью и не роняло их достоин­ства, а их капитал начинал не только тратиться, но и работать.

В начале 30-х годов в процессе кодификации российских за­конов было предусмотрено два вида капиталистических объе­динений: торговый дом и акционерная компания.

До манифеста 1807 года в России существовало только пять акционерных компаний. Три из них возникли в XVIII веке: учрежденная в 1755 году Водолазная компания (по Финскому заливу), открывшаяся в 1782 году Компания по строительству кораблей (в Санкт-Петербурге) и реорганизованная на новых началах в 1799 году Российско-Американская компания. Война в 1812 году прерывает процесс акционерного учредительства, и он возобновляется в 1822 году; после этого акционерные ком­пании начинают учреждаться ежегодно. Правительство привет­ствовало развитие акционирования, и в отчете Департамента мануфактур и внутренней торговли за 1835 год высказывалась надежда, что "таковое умножение частных заведений по всем родам торговой и мануфактурной промышленности, возбуждая движение народных капиталов и представляя легкий способ, по­средством складочных сумм, совершать с выгодою обширные и с значительными издержками сопряженные торговые предприятия, без сомнения, произведет и у нас те же важные улучшения во всех источниках народного богатства, какие мы с удивлением усматриваем в других европейских государствах". Возникшее в 1827 году Первое страховое от огня общество имело "самый бли­стательный успех" из всех акционерных обществ. Его судьба ока­зала серьезное воздействие на весь ход акционерного учреди­тельства в России. Несмотря на значительные отчисления в за­пасной фонд, средний ежегодный дивиденд составил 45 %. Об­щество просуществовало до 1917 года.

Далеко не все вкладчики могли организовать собственное де­ло, но принять участие в акционерных компаниях в принципе оказывалось возможным для всех. Предприниматели получали, наконец, возможность более свободно пользоваться капиталом, их предприимчивость стимулировалась необходимостью вы­плачивать дивиденды вкладчикам. К середине 30-х годов интерес к акционерным компаниям со стороны владельцев капиталов возрос настолько, что эмиссия акций не успевала за спросом. Это привело к значительному росту цен на акции и развитию торгов­ли ими. Используя спрос на акции, учредители стремились со­хранить за собой возможно больше акций при выпуске с тем, чтобы после организации компании использовать их на рынке с прибылью. Имели место попытки учреждения акционерных компаний единственно для создания ажиотажа - для создания спекулятивной продажи акций. Были предприняты меры по уси­лению контроля за учреждением акционерных компаний, однако это уже не смогло предотвратить биржевой крах. Несколько громких банкротств "дутых" акционерных обществ привели к резкому падению спроса на акции; из одной крайности броси­лись в другую. Акции продавались за половину номинала и ме­нее, несколько неудач породили неуверенность у акционеров.

Возникла потребность в новых законодательных актах, регла­ментирующих деятельность акционерных компаний. В 1836 году был принят акционерный закон, в котором были созданы минимально необходимые правовые нормы для развития в стране акционерного предпринимательства. В то же время правитель­ство сохранило эффективные средства воздействия на процесс акционерного учредительства. Каждая компания создавалась по своему уставу, который должен был быть утвержден в прави­тельстве. Концессионная система учредительства стала важ­нейшим рычагом воздействия государства на акционерные компании.^ Это создавало возможности для коррупции - сращи­вания акционерных компаний с бюрократией. Очень скоро в уставах появились отступления от основного закона для учреди­телей. Возможность обхода общего закона заключалась в самой природе устава - подзаконного акта. От таких обстоятельств выигрывала только бюрократия и портились нравы, а россий­ских предпринимателей обвиняли в бесчестности и обмане, неумении законно вести свои дела. В 30 - 50-х годах наблюдал­ся невысокий, но устойчивый темп акционерного устройства. К 1859 году в России было 94 акционерных компаний, но в этом отношении она отставала от стран Запада: во Франции была 131, а в Германии 415 таких компаний.

В целом правительство активно вмешивалось в акционерную деятельность, боялось свободной инициативы акционеров, кото­рые могли выйти из под опеки правительства. Оно хотело дер­жать под контролем процесс промышленного развития страны, чтобы не утратить возможность направлять капиталы по более целесообразным, с точки зрения центральной власти, каналам. Только во второй половине XIX века значительная доля капита­лов акционерных товариществ стала направляться в банки.

Кредитные учреждения в России в I половине XIX века бы­ли призваны, как и в XVIII веке, обслуживать прежде всего государство и дворянство, а не предпринимателей. Банки были преимущественно государственные. Возможность получения денег из казенных банков под невысокие проценты и на дли­тельные сроки позволяла помещикам сохранять феодальные отношения в сельском хозяйстве и промышленности: из народ­ных средств поддерживалось крепостное право, которое народ же и угнетало. Широко субсидируя помещиков, правительство, как правило, отклоняло ходатайства крестьян о выдаче им ссуд для выкупа из крепостной зависимости, опасаясь, что это по­дорвет веру в незыблемость крепостного права. Коммерческий кредит был развит слабо, но больше, чем в XVIII веке. Так бы­ли созданы учетные конторы в Петербурге, Москве и портовых городах, выдававшие купцам ссуды под залог экспортных това­ров. В 1817 году, учитывая потребности страны в кредите для развития промышленности, вместо учетных контор был создан Государственный Коммерческий банк с конторами в Москве, Одессе, Риге, Нижнем Новгороде и других торговых городах. Кредитование купечества и вексельные операции занимали не­значительное место в деятельности банка, зато он щедро выда­вал ссуды помещикам и казне. В 1818 году правительство от­крыло Коммерческий банк в Петербурге и его конторы в крупных городах. Но кредит здесь получали преимущественно горнопромышленники, использующие крепостной труд, а также купцы первой гильдии. Так самодержавие еще в предрефор-менные годы пыталось связать воедино интересы дворянства и крупной буржуазии. В больших городах возникали и частные банки, но их деятельность встречала препятствия со стороны правительства и не получила большого размаха.

Стремление нарядить в казенный мундир частный банкир­ский промысел наиболее ярко проявилось в деятельности кон­тор придворных банкиров в России в I половине XIX века.1 Павел I в 1798 году создал "Контору придворных банкиров и комиссионеров Воута, Велио, Ралля и К°". Эта контора подчинялась непосредственно государственному казначею, кон­тролером от казны был коллежский советник А. И. Васильев. Сначала придворным банкирам было запрещено даже иметь свои собственные финансовые дела, но потом разрешили -чтобы они имели вес в финансовом мире. Впоследствии при­дворные банкиры были или сами из купцов, или родством свя­заны с ними. Царское правительство брало заграничные займы, Гамбург и Лондон являлись основными центрами финансовых операций, связанных с оплатой расходов на военные действия России в Европе. Но расчеты через придворные банковские конторы, особенно при заграничных походах, были очень дли­тельны. Поэтому в 1801 году вышел указ: "...брать векселя у кого для пользы казны за выгодное признает". Таким образом, была подорвана монополия конторы придворных банкиров на осуществление всех заграничных платежей, поставлена под со­мнение безусловная выгодность централизованной казенной системы международных расчетов, и к 1808 году произошло значительное уменьшение роли придворных банкиров во внеш­них расчетах казны. В 1811 году контора придворных банкиров была закрыта, но институт придворных банкиров сохранился. С 1812 года восходит звезда банкирского дома Штиглицев: А. Штиглиц занимал положение придворного банкира вплоть до середины XIX века и стал первым директором учрежденного в 1860 году Государственного банка.

Параллельно развитию реального экономического процесса шел процесс развития экономических идей, значение которых в начале XIX века возросло настолько, будто породило иллюзию, что распространение правильных экономических учений в са­модержавной стране "по манию царя" повернет ее эконо­мическое развитие в европейское русло. Мода на политическую экономию была одним из проявлений новой духовной атмо­сферы. Эта наука проникла в университеты и журналы, ее ста­ли преподавать даже в царской семье. Отечественная война и победоносный поход в Европу утвердили мнение о том, что Россия и ее народ способны при определенных обстоятельствах на многое. Поэтому начинаются поиски оптимального пути развития России, экономические идеи формируются в зависи­мости от политических, и диапазон этих идей достаточно ши­рок: от крепостнического монархизма до активной революци­онности, от консерватизма до реформизма и либерализма. Этот широкий разброс мнений был связан с противоречиями развития России: становление капитализма в крепостнической стране.

Прежде всего интересны идеи либерала и государственного деятеля Н. С. Мордвинова, разрабатывавшего свои планы уско­ренного промышленного развития России. Его сочинения были опубликованы в 10-20 гг. XIX века, в частности, книга "Некоторые соображения по предмету мануфактур в России" (1815). Мордвинов считает, что земледельческая страна может прокормить ограниченное число жителей. "Чтобы население преумножалось, необходимо, чтобы труд находил приложение в новых занятиях и промыслах. Недостаток фабрик в России есть, может быть, главная причина того, что земледелие в ней получило самое малейшее усовершенствование: да и может ли быть оно совершенно, когда нет еще у поселянина порядочных ни орудий, ни сбруи, ни прочных принадлежностей хозяйст­ва?". Кроме того, ввиду климатических условий крестьянин в земледельческой России полгода остается без работы. "В Анг­лии земледелие от того в цветущем состоянии, что там фабрики и ремесла в совершенстве... Без ремесел и рукоделий коснеет и само просвещение, и слабы все связи общежития". Но у Мордвинова есть сомнения по поводу развития свободы меж­дународной торговли; он согласен на нее, если все народы ус­тановят ее одновременно.

На другом полюсе экономической мысли совсем другие рас­суждения: "Главное основание, на коем все прочие мнения ут­верждаются... есть то, что страна, в которой не довольно насе­ления в отношении к занимаемому его пространству, должна единственно благоприятствовать земледелию, а не фабрикам и заводам, и еще менее тем из них, коих первый материал не до­машнего производства".1 Эти высказывания имели поддержку в обществе. Фон Бек в брошюре, изданной в 1814 году, резко высказывался против мысли о преимуществах обрабатывающей промышленности перед земледелием. "Пусть в других странах, которые действительно или мнимо страдают от избытка наро­донаселения, запирают хилые поколения на фабриках или от­сылают их в колонии... пусть там прядут из ваты, хлопка, шелка и даже льна такие тонкие нити, что они получают известную ценность, лишь пройдя через сотни рабочих рук; в России ее здоровый народ еще может беспрепятственно бороздить мать-сырую землю, чтобы добывать из нее нужные для света продук­ты, оставаясь здоровым душевно и телесно".2

Фритредерские идеи воспринимало в основном дворянство (а не купечество) в лице лучших своих представителей. Им невы­годна была высокая цена иностранных товаров, которые дорожа­ли от высоких пошлин, вводимых правительством для защиты отечественных предпринимателей. Самым выдающимся писате­лем фритредерского направления был А. К. Шторх - известный экономист и преподаватель политической экономии великим князьям, Константину и Николаю Павловичам. Шторх был эко­номистом европейского масштаба, издал курс политической эко­номии на французском языке (1815 г.), труд "Соображения о природе национального дохода", занимался вопросами денеж­ного обращения и внешней торговли.3 Шторх был в основном последователем Адама Смита и принимал многие исходные по­ложения классической школы. Но он пытался добавить к "теории богатства", занимающейся производством, распределе­нием и накоплением материальных стоимостей, "теорию циви­лизации" ("просвещения" в русском переводе Вернадского), которая должна трактовать вопрос о нематериальных, духовных ценностях. Он считал, в отличие от Адама Смита, что труд не может быть непроизводительным. Труд врача, священника, чиновника создает нематериальные ценности, которые являются неотъемлемым продуктом цивилизации.

Печатным органом фритредеров был еженедельный журнал "Дух журналов" (1815-20 гг.). Он выступал против запретитель­ной системы, и это имело огромный успех у определенного рода публики. По мнению редакции, журналу удалось наголову раз­бить сторонников запретительной системы, в том числе и круп­нейшего из них - Мордвинова. Автор статьи "Выгоды свободной торговли" делает расчет, что потери России на запретительной системе составляют 35 млн. рублей. "Какая страшная потеря, и для чего? - Единственно для обогащения суконных наших фаб­рикантов". Предпринимателя здесь рассматривают не как произ­водителя, а как человека, присваивающего чужие деньги. В дру­гой статье, посвященной той же теме - "О мануфактурах в России" - дано сравнение мужика и фабричного: "Зайди в избу мужика: тепло, обуто, одето, хотя и в лаптях. Посмотрите же на фабричного: бледно, бедно, босо, наго, холодно, голодно... Мо­жет ли такой человек быть счастливым и сохранит ли нравствен­ность? И поневоле предается разврату и злодеянию...". Агитация повлияла на снижение запретительного тарифа в 1816 году. По мнению журнала, "те фабрики, которые возникли во время за­претительной системы, рушатся непременно. Многие спекулян­ты, или, сказать прямым русским словом, грабители, на равнинах общественного благосостояния создавшие огромные свои надеж­ды и богатства на счет бедности народной, падут в прах... Народ отдохнет от тягостей и лишений, которые принужден был тер­петь столь долгое время".1 Прославлялся не фабричный рабочий, а земледелец и кустарь, в свободное время (зимой) занимающий­ся "полезным рукоделием".

Несмотря на свои симпатии не только к свободе торговли, но и даже к политической свободе, "Дух журналов" горячо за­щищал крепостное право ("семейная связь" мужика с помещи­ком). "У нас нет изящных, чудных рукоделий, но почти нет нищих, народ живет в довольстве вообще, а не частно". Совпа­дение защиты свободы торговли и крепостного права не случайно: причина в реальных классовых интересах. К крепо­стному праву относились положительно как противники, так и сторонники фабрик.

Но богатые землевладельцы были заинтересованы в развитии промышленности их крестьянами (например, Шереметьев). И сама промышленность во второй четверти XIX века стала разви­ваться более активно. Это сказалось и на идеологии эпохи. Точку зрения эпохи на мануфактуру выражали славянофилы. В "Московитянине" И. Киреевский писал так: "мануфактурная промышленность имеет то важное значение, что она всегда есть и может служить орудием улучшения быта низших классов наро­да". Наиболее желательна кустарная промышленность, она пред­почтительнее и в нравственном отношении. Городская жизнь не пользовалась симпатией славянофилов. В городах должны созда­ваться фабрики, вырабатывающие предметы роскоши, а в селе -предметы необходимости. Славянофилы с симпатией относились к купцам, как характерной фигуре Древней Руси. В статье Копо-рова "Кулак и барышня" ("Московитянин", 1848, ч. 5), кулак представлен с истинно русскими чертами ума и, характера: "Русский человек несправедливо заклеймил кулака его не очень лестным прозвищем - несправедливо потому, что не отдал долж­ной чести труду и деньгам... Кулак - комиссионер, сводчик и довольно горемычный... Истинный кулак согласится скорее пре­терпеть, чем пуститься на плутни". "Все есть у кулака - и ум, и знание дела, и добросовестность, и предприимчивость; одного ему не хватает - капитала...".

Большое значение в будущем, радикально-романтическом направлении общественной мысли сыграли идеи Гакстгаузена, который изъездил почти всю Россию и выпустил книгу по ма­териалам наблюдений. Главное преимущество России он видел в том, что в ней нет пролетариата и революционеров. Он был против заимствования у Западной Европы как промышленно­сти, так и образа жизни. Промыслы России приводили его в восторг. Он считал, что в общине и в больших русских семьях есть существенные преимущества. Он их понимает так: "Члены общины постоянно помогают друг другу капиталом и трудом, и сообща же продают изготовленные изделия. Общины ремес­ленников посылают свои товары в город и на рынок, и всюду имеют свои собственные лавки. Они не образуют замкнутых цехов, как немецкие ремесленники, не остаются совершенно, свободными в пределах своей общины... Это свободные промышленные ассоциации, напоминающие об ассоциациях сен­симонистов". Ошибка в рассуждениях Гакстгаузена была в том, что русские кустари не образовывали ассоциаций, а работали самостоятельно. Утопизм в рассуждениях заключался и в том, что русский народ, в силу своей покорности и привычке к повиновению, якобы не нуждается в самостоятельности, поэтому не нужно ожидать распространения фабрик от частных лиц, лучше устроить из государственных крестьян артели, в которых работа будет производиться по команде и под надзором чиновников. Национально-русская форма фабрики, считал Гакстгаузен - это посессионная фабрика, основанная на принуди­тельном труде. Не нужно перенимать опыт у западного про­свещения, а направить при помощи Церкви стремление прос­того народа к образованию по должному руслу.

Большинство наших руководящих экономистов николаев­ской эпохи высказывалось примерно в том же смысле, напри­мер, профессор Санкт-Петербургского университета И. Горлов, экономисты 1840 - 50 гг. Тенгоборский, Н. Жеребцов. Послед­ний пишет, что та идея "общинности" (социализма), которая присутствует в восторженных головах на Западе как отдельная идея, уже существует на Востоке, так как не только крестьян­ское землевладение, но и вся крестьянская промышленность характеризуется "общинностью".

Совсем иначе относились к фабрике западники этой эпохи. Они не верили в "русский социализм". Западники признавали, "что русская община спасает интересы народа в настоящую минуту и дает ему средства бороться с несчастными обстоятель­ствами, его окружающими". Временное значение артели и об­щины западники подтверждали примерами точно таких же форм жизни, являющихся у всех первобытных народов; запад­ники думали, что с развитием свободы и благосостояния рус­ский народ и сам покинет эту форму труда и общежития. Убе­ждения эти принадлежали и современной им экономической науке, которая вместе с ними признавала общинный порядок "...не более как мероприятием против голода со стороны ни­щенствующего, младенческого народного быта" и не позволяла питать никаких надежд на приобретение им в будущем какого-либо политического и экономического значения.

Очень интересно отношение к выбору развития эконо­мических приоритетов России высказывает мыслитель 40-х го­дов XIX века, известный нам как один из основоположников революционной демократии - В. Г. Белинский Размышляя над социальной сферой русской жизни и источниках придания ей большего динамизма, Белинский обращается к проблеме бур­жуазии, то есть к тому явлению Запада, которое вызывало при­стальный интерес передового русского общества 40-х годов. Эстетически высокомерное, слегка брезгливое отношение то­гдашних русских мыслителей к европейскому мещанству (М. А. Бакунина, А. И. Герцена, Н. П. Огарева) в полной мере разделялось и Белинским. Однако стремительный экономи­ческий и политический рынок, осуществленный Западом при непосредственном участии "среднего класса", не может не за­ворожить ума и воображения Виссариона Григорьевича -поклонника резких мер по прорыву в будущее.

Вполне по-гегелевски обосновывая "разумность" существо­вания буржуазии самим фактом ее социального бытия, Белин­ский на материале истории Европы приходит к выводу о том, что "государства без "среднего класса" осуждены на вечное ничтожество". Расчет на социальную роль "среднего класса" в сочетании с темой индивидуализма ("...Где и когда народ ос­вободил себя? Всегда и все делалось через личности") как ос­новного параметра буржуазного миропонимания сливается у него с восприятием процесса освобождения и прогресса. Теперь ему ясно видно, что внутренний прогресс гражданского разви­тия в России начнется не прежде, как с той минуты, когда рус­ское "дворянство обратится в "буржуазию"".

Николай I и его идеологи были сторонниками патриархально­сти. Министр финансов Канкрин выражал идеи, удобные власти. У него сильные и богатые (предприниматели) угнетают слабых и бедных (рабочих). Государство в таких обстоятельствах должно учитывать интересы "униженных и оскорбленных". Канкрин писал: "Нет сомнения, что капиталы должны быть постепенно уничтожаемы для положения преграды слишком великому и не­равномерному их накоплению... чтобы восстановить нравствен­ность от чрезмерных богатств и дурных от этого последствий, чего ужасающий пример представляют нам римляне в последние времена своего существования. Чрезмерность накопления капи­талов сопровождается вредом для общества" (1846). Канкрин был против железных дорог и путешествий без нужды, которые сму­щают дух. Господствовавшая в официальных сферах доктрина не благоприятствовала крупным фабрикам (кроме государственных, казенных) и одобрительно относилась к мелкому, "народному" производству. В государственной экономической политике идеи А. Смита естественно поменялись на идеи Симонда Сисмонди.1 Образцом производства считалась фабрика некоего Жукова, где за поведением рабочих осуществлялся строгий контроль. "Стар­шие" из унтер-офицеров ежедневно вели журнал о поведении каждого рабочего, доносительство друг на друга вознаграждалось, при этом доносчик оставался неизвестным. По словам Жукова, его рабочие даже на улице отличались почтительностью. Но та­кая поддержка народного развития оставалась только деклараци­ей, отвлечением от себя народного гнева. Объективно интересы казны требовали развития промышленности, поэтому фабрикан­тов не особенно ущемляли и даже помогали им материально, а кустарную промышленность не финансировали и даже не давали кредиты.

В целом заметно, что точно так же, как усложнилась эконо­мическая жизнь, усложнились и экономические идеи предреформенной России. Они отражали сложность движения государ­ства по пути исторического прогресса. Естественные для периода первоначального накопления взгляды, выражаемые силами, не­посредственно не участвующими в процессе буржуазного разви­тия (дворяне, верхушка власти), приводили к фактическому из­вращению этих идей и, в конечном счете, незаинтересованности в их реализации. Наоборот, относящееся к активной предприни­мательской деятельности "третье сословие" мечтало об огра­ничении свободы, было настроено процаристски, не хотело само­стоятельности. Это причудливое сочетание идей и реальности, дополненное появившейся после победы над Наполеоном "русской идеей" об исключительности России, и способности русских преодолевать то, что другим не по силам, подготавливало почву для "прыжков в утопию", поисков "философского камня" для превращения отсталости в цивилизованность, социальной алхимии, утверждений, что именно отсталость и является пре­имуществом, позволяя "перескакивать" пройденные другими народами очень медленно этапы. Дидро как-то сказал о России: "Жаль, - это прекрасный плод, который гниет, не достигнув зре­лости". Это гниение, не без помощи своеобразных эконо­мических идей, было заложено, пожалуй, в начале XIX века, хотя в целом Россия в это время пробивалась в нужном направлении.