Ильза ушла Перевод. Я все напишу, хотя и не знаю, с чего мне начать и что мне писать. Я только знаю, чем все кончилось
 Скачать 196.91 Kb.
|
|
– Что он тебе сказал? Сперва я не могла разобрать, что сказал ей папа, потому что Ильза все время всхлипывала и говорила таким рыдающим голосом, что ничего невозможно было расслышать. Наконец я поняла. Папа сказал ей, что он не может в это вмешиваться, а она должна вести себя хорошо и слушаться маму. Мама желает ей только добра. – Но ведь зла она тебе, вообще-то, не желает, – сказала я. Но прозвучало это как-то неубедительно. Ильза выпрямилась. – Плевала я на то, что она мне желает! Никакого добра тут нет. Что угодно, только не это! Следующая неделя была просто ужасной. Мама обращалась с Ильзой, как с собакой. Как с Золушкой, которая приговорена исполнять всю черную работу. Ильза мыла посуду, пылесосила ковры, чистила ботинки, убирала шкафы. Она должна была заниматься такими вещами, которыми у нас вообще никто никогда не занимался. Например, мыть щетки для обуви и пришивать вешалки к пальто и курткам. Взгляд у нее был, словно у злой кошки, но она исполняла все без возражений. И домой приходила ровно через десять минут после окончания уроков. Только дело в том, что Ильза вообще не ходила в школу! Утром в понедельник по дороге в школу она мне сказала: – Эрика, миленькая, пойди, пожалуйста, к Штискаль и скажи ей, что у меня ангина! Штискаль – это классная руководительница Ильзы. Я не хотела идти к Штискаль. Ильза объяснила мне, что ей обязательно надо встретиться сегодня с Амрай по исключительно важному и срочному делу. Но конечно, это большая тайна. А ведь встретиться можно только утром, потому что мама после школы ее никуда не отпустит. Я все равно не хотела идти к Штискаль. – Тогда мне придется прогулять без уважительной причины! Привет, сестричка! – крикнула Ильза и побежала за трамваем, который как раз подходил к остановке. – Ильза! Погоди! – заорала я во все горло. Но она не остановилась. Она даже не обернулась. Я, конечно, пошла перед первым уроком к Штискаль и сказала, что моя сестра заболела. Не могла же я ее подвести. Ильза, как видно, ничего другого и не ожидала, потому что дома, вернувшись на час позже меня, сразу спросила: – Ну, что тебе сказала Штискаль? – Пусть поскорее выздоравливает, – прошептала я. Ильза и на другой день не пошла в школу. И на третий. Хотя я умоляла и уговаривала ее каждое утро, она прогуливала всю неделю. – Ангина за один день не проходит, – говорила она. Она рассказала мне, что Амрай тоже прогуливает школу. В какие только переделки не попадают они в эти утренние часы! Какие забавные и удивительные приключения происходят с ними! Все это было очень интересно. Один раз они, например, поймали собаку, сбежавшую из дому. Оказалось, что это собака хозяина одного трактира, и он был так счастлив, что подарил Ильзе золотой медальон в форме сердечка на золотой цепочке. Ильза носила это золотое сердечко под свитером, чтобы мама не увидела. Всю неделю я дрожала от страха, что мама заметит ее прогулы или что Штискаль позвонити спросит, как себя чувствует Ильза. Мне даже снились дурные сны. Мне все снился сон, будто я стою в учительской – меня сюда вызвали, и допрашивают, и выспрашивают, где пропадает моя сестра, а я стою и бормочу: «У нее ангина». Но как раз в этот момент входит Ильза, смеется, и показывает на меня пальцем, и кричит: «Не верьте ей! Она все врет!» 7 В четверг вечером я слышала, как мама разговаривала с Куртом в спальне. Они спорили. Курт говорил, что никуда не годится так обращаться с Ильзой. Во-первых, это жестоко, а во-вторых, не имеет никакого смысла. То, что она пришла домой слишком поздно и не говорит, где была, право же, не имеет ни малейшего отношения к мытью обувных щеток. Мама взбеленилась и начала кричать, что у Курта нет никакого авторитета и поэтому он тоже виноват, что Ильза стала такой. Никогда он не старался заменить ей отца. – Ты что, совсем спятила? Как ты, собственно, это себе представляешь? Смешно, ей-богу! Заменить отца! Что это, по-твоему, значит? И вообще! Ильза с первого дня смотрит на меня так, словно убить меня готова! – Да это же неправда! Это ты внушил себе! – крикнула мама. – Внушил! Ха-ха! – взревел Курт. – Ничего я себе не внушил. Ты просто никогда не хочешь замечать того, что тебе не по вкусу! И тут мама начала громко рыдать. – За все отвечаю я одна! Только я! Больше никто! Нет, это уж слишком! Я просто больше не выдержу! Каждый говорит мне, что я все делаю не так, а как надо – этого никто не знает! Я пошла в нашу комнату и рассказала Ильзе все, что слышала. – Это меня больше не интересует, – сказала она. – Почему? – спросила я. Я была разочарована. Я думала, что она обрадуется, узнав, что Курт на ее стороне. И тогда Ильза стала говорить. Она уговаривала меня больше часа, и у меня колотилось сердце, и звенело в ушах, и живот разболелся от волнения и страха и еще от того, что мне стало так грустно. – Нет, нет, я не буду тебе помогать, нет, я не буду! Но Ильза сказала, что, если я ей не помогу, она покончит с собой. Лучше прыгнуть с моста в Дунай или из окна. Все лучше, чем это! Она еще долго меня уговаривала, и в конце концов я дала ей честное слово, что помогу и буду молчать как могила. В пятницу после школы мы с Ильзой сидели в нашей комнате. Она перелистывала прошлогодний журнал, а я какой-то выпуск про Дональда Дака. Она не дрожала, зато у меня руки дрожали так сильно, что все картинки шевелились, как живые. Мы не говорили друг с другом. В половине четвертого она сказала: – Ну все, начинай! Я вышла из комнаты; тихо вошла в кладовку и достала с полки большой клетчатый чемодан. Если бы в переднюю вдруг заглянула мама, я сказала бы, что чемодан мне нужен для того, чтобы сложить мои старые игрушки и снести их в подвал. Но, к счастью, мама не вышла. Она сидела в гостиной и решала кроссворд. Я принесла чемодан в нашу комнату. – А может быть, ты все-таки передумаешь? Ильза покачала головой. Тогда я достала из-под кровати большой ящик с кубиками. Так мы договорились. Я потащила кубики в комнату Оливера и Татьяны. – Это я вам дарю, обоим, – сказала я. – Мне они больше не нужны. Оливер и Татьяна взревели от восторга. Они перевернули ящик и стали рыться в кубиках. Было ясно – этим двоим тут хватит дел на целый час. Потом я вернулась в нашу комнату. Чемодан был уже наполовину заполнен платьями и бельем. Я сделала еще одну попытку: – Послушай, Ильза... Она перебила меня. – Да перестань ты ныть! Делай дело! Я достала из портфеля мою тетрадь для домашних заданий по математике и пошла к маме в гостиную. Я положила тетрадь прямо на кроссворд и сказала: – Вот, я никак не могу тут понять. Объяснимне, пожалуйста! Мама ничего не хотела объяснять. Она говорила, что Курт это сделает гораздо лучше. Надо подождать, пока он вернется с работы. Я стала хныкать, что Курт всегда приходит домой так поздно, а мне ведь надо еще сегодня сделать домашнее задание. И вообще, лучше пусть она сама мне объяснит, а не Курт. Она со вздохом раскрыла мою тетрадь для домашних заданий. – Ну где? Ну что? – спросила она. Я показала ей самое трудное упражнение. Не для меня трудное, а для мамы, потому что мама ничего не понимает в множествах. Я объяснила маме всю тему с первого до последнего задания. Мама кивала. Потом она объяснила мне всю тему с первого до последнего задания. И я кивала, хотя она наговорила порядком чепухи. И все-таки время тянулось жутко медленно. Ильза потребовала, чтобы я занимала маму целый час, а прошло всего полчаса, и мама уже сказала: – Ну так, мой друг, ты все поняла и оставь меня в покое. Я хочу докончить кроссворд! Она отодвинула тетрадку. – Можно я тебе помогу? – спросила я. – Нет,– пробормотала мама и внесла по вертикали «кенгуру». – Вдвоем решать кроссворд – это ни к чему. Это не годится. И все-таки я осталась сидеть рядом с ней. Она начала нервничать и проявлять нетерпение. – Ну что? – спросила она. – Что с тобой? Что тебе от меня надо? Ты хочешь мне что-то сказать? Что-нибудь случилось? Пожалуй, лучше было уйти. – Ничего не случилось. Просто я хотела посмотреть. Я вышла из гостиной и закрыла за собой дверь. Я стояла в передней. Из комнаты Оливера и Татьяны доносился крик. – Она нам обоим подарила, обоим! – кричал Оливер. – Нет мне, мне, мне, не тебе! – ревела Татьяна. Татьяна и правда препротивный ребенок, и не замечают этого только Курт и мама. Я даже обрадовалась, когда услышала звонкий шлепок, а потом громкий рев. Это Оливер дал раза Татьяне. Но, к сожалению, рев услышала и мама, а когда мама слышит рев Татьяны, она бежит как на пожар. Даже из уборной. Бросает все – даже кроссворд. Она выбежала с журналом в одной руке и шариковой ручкой в другой и закричала: – Опять он к ней пристает! Ни на минуту он не оставляет ее в покое! Влетев в детскую, она набросилась на Оливера. Теперь заревел и Оливер, а мама продолжала кричать: – Вы меня с ума сведете! Сейчас же перестаньте! Сейчас же! Я пошла в нашу комнату и закрыла за собой дверь. Ильза стояла, прислонившись к стене, возле шкафа. Она была в красном пальто и белой вязаной шапке. Лицо у нее было почти такое же белое, как шапка. Указательный палец она держала во рту и обкусывала кожу возле ногтя. Клетчатый чемодан стоял рядом. Я готова была разреветься. Я поглядела на Ильзу и поняла, только теперь поняла до конца, что все это значит. Я хочу сказать, что это значит для меня. Вот что это значит: проснешься, а Ильзы нет, засыпаешь, а Ильзы нет. Есть без Ильзы, делать уроки без Ильзы. Все без Ильзы. Я хотела ей сказать, что ей нельзя уезжать, потому что я не могу без нее, потому что я останусь тогда совсем одна, ведь она единственный человек, которого я по-настоящему люблю, ведь мы должны быть вместе, не разлучаться. Потому что я не знаю, как я буду без нее жить. Я не сказала ей этого. Не ее вина, что я люблю ее гораздо больше, чем она меня. Ильза все еще кусала палец и прислушивалась к голосам в соседней комнате. Там стоял рев. Первой перестала кричать мама. Потом умолк Оливер. И наконец Татьяна. Потом мама сказала: – Ну так вот. Если я услышу еще хоть одно громкое слово, я рассержусь по-настоящему и напишу письмо младенцу Христу, чтобы вам на Рождество ничего не дарили, кроме коричневых колготок. Потом дверь хлопнула, и вскоре хлопнула еще одна дверь. Мама опять сидела в гостиной и решала кроссворд. Ильза облегченно вздохнула, вынула палец изо рта и подошла к окну. Она выглянула на улицу. Я стояла с ней рядом. – Амрай за тобой на такси заедет? – спросила я. Ильза кивнула. – Билеты у нее? Ильза кивнула. – Ты мне напишешь? Ильза кивнула. Вдруг она сказала: – Ну вот, наконец-то. Повернулась, схватила чемодан и ушла. Входная дверь негромко захлопнулась. Даже «до свидания» она не сказала. Я осталась стоять у окна. Никакой Амрай, никакого такси я не видела. Перед нашим подъездом остановился красный «БМВ». Ильза вышла из дому. Она не поглядела вверх, на наше окно. Она открыла заднюю дверь «БМВ» и поставила свой чемодан. Потом обежала вокруг машины и села впереди, рядом с шофером. Я подумала: «Значит, есть и такие такси – без светящейся надписи на крыше». Красный «БМВ» отъехал, а я начала реветь. Я глядела вслед красной машине сквозь слезы, пока она не скрылась из виду. Тогда я отошла от окна и подняла с полу вещи, которые остались от Ильзы: губную помаду, колготки со спущенной петлей, носовой платок и пуговицу. Я бросила эти вещи в корзину для бумаг. Села за мой письменный стол, открыла тетрадь по математике и стала делать уроки. Шариковой ручкой. Если бы я начала писать другой ручкой, в которую надо набирать чернила, слезы размыли бы все цифры. Они все капали и капали на страницу. Примерно час я высчитывала, что х = –135497, но это вообще никак не могло получиться. Потом дверь отворилась. Я не слышала шагов и испугалась так сильно, что шариковая ручка сама провела черту через всю страницу. Мама стояла в дверях. Она спросила меня: – А где Ильза? – Она пошла купить тетрадь в линейку, с полями, – ответила я. – Когда? – спросила мама. Я ответила, что не смотрела на часы, но что она, конечно, сейчас уже скоро вернется. Мама все стояла в дверях и не уходила. – А откуда у нее деньги? С тех пор как Ильза поскандалила с мамой, мама не давала ей больше карманных денег. Я ответила, что этого я тоже не знаю. Мама пошла на кухню. Через полчаса она пришла снова и сказала: – Никому не требуется столько времени, чтобы купить тетрадь. Я ничего не отвечала. Мама посмотрела на меня внимательно. – Ты что, плакала? Я покачала головой и пробормотала что-то про насморк, которым я заразилась от Анни Майер, моей соседки по парте. И даже чихнула для убедительности. Потом домой пришел Курт. Мама сразу же рассказала ему про Ильзу и про тетрадь в линейку. – Но ведь магазины давно уже закрыты, – сказал Курт. – Вот именно, – сказала мама. Курт пошел в гостиную, сел, стал открывать бутылку мартини. Он сказал маме: – Не сердись на меня, но я все время ждал этого. Когда человеку четырнадцать, его уже не запрешь, как кролика в клетке. – А потом он еще сказал: – Но ты не волнуйся, она вернется. И когда она вернется, не устраивай, пожалуйста, такой спектакль, как в тот раз! В восемь часов мы сели ужинать. Потом мама уложила Татьяну и Оливера, и меня начали допрашивать. На душе у меня скребли кошки, но я продолжала утверждать, что ничего не знаю. Маму мне было жалко. Я заметила, что она не просто взбешена – она боится. В десять часов меня отправили спать. Я легла на живот, натянула на голову одеяло и стала считать с тысячи обратно, чтобы поскорее уснуть. Я не хотела больше ничего слышать, ничего видеть, ничего не хотела чувствовать, не хотела ни о чем думать, ничего не хотела знать. Я не хотела быть наяву. Примерно на пятьсот пятидесяти я заснула. 8 Проснулась я очень рано. Но мама была уже на кухне. Пахло кофе. Я встала и пошла на кухню. – Ее все еще нет, – сказала мама. А потом спросила: – Ты не знаешь, где лежит Ильзин заграничный паспорт? – Конечно, знаю, – сказала я, побежала в гостиную и, выдвинув средний ящик секретера, стала в нем рыться. Я сама удивлялась, как я могу так притворяться. Какая же я, оказывается, лживая! Ведь ровно двадцать три часа назад я прокралась в гостиную, вынула Ильзин паспорт из этого ящика и отнесла его ей. Мама вошла в комнату вслед за мной. – В том-то и дело, что тут его нет, – сказала она. Я посмотрела на нее в растерянности. – Может быть, в папке с документами? И выдвинула другой ящик. – Там его тоже нет! Я уже везде искала. Нигде его нет! – Значит, она его взяла с собой! – крикнул Курт из спальни. – Значит, взяла с собой! Значит, взяла с собой! – пробормотала мама и со злостью поглядела в сторону спальни. – Значит, взяла с собой! – крикнула она и начала бегать взад и вперед по комнате. При этом она выкрикивала, обращаясь к спальне: – Значит, взяла с собой! А ты знаешь, что это значит?! Ты понимаешь, что это значит?! Курт вышел из спальни. Он был в полосатой пижаме, волосы взлохмачены, вид и в самом деле очень несчастный. – Да не кричи ты, как сыч, я не глухой, – сказал он. А потом добавил: – То, что она взяла с собой паспорт, еще само по себе ни о чем не говорит. Я, например, всегда ношу его при себе и все-таки каждый день как миленький возвращаюсь домой. Он сказал это так, словно возвращение домой было для него великим подвигом. А потом он еще добавил, что множество детей убегает из дому, а после возвращается обратно, или их возвращает полиция. К ним в редакцию ежедневно поступает из полиции целая пачка объявлений о розыске пропавших детей. И маме нечего впадать в панику, потому что это ничему не поможет. Тем не менее мама впала в панику. – Она уехала! Уехала за границу! – выкрикивала она. – В Турцию! Или в Афганистан! Я стояла рядом с Куртом. Я отчетливо слышала, как он пробормотал: «Истеричка!» Он заметил, что я это слышала, и взглянул на меня с испугом. Я сделала попытку улыбнуться. – Сколько у нее с собой денег? – спросил Курт маму. – Откуда я знаю? – всхлипнула она. – Я хочу сказать, сколько у нее может быть денег, самое большее? – спросил Курт снова. – Да у нее вообще нет никаких денег, – всхлипнула мама. – Я ведь не давала ей денег на карманные расходы, и те деньги, которые мне дала для нее тетя Ани, я ей тоже не отдала. – Но у нее ведь есть сберкнижка,– сказал Курт. – Сберкнижка? – мама перестала всхлипывать и уставилась на Курта. Сберкнижка для мамы – великая святыня. – Не могла же она взять сберкнижку... – прошептала она. – А почему? Ведь это ее сберкнижка! Или, может быть, нет? – язвительно спросил Курт. Мама рывком выдвинула нижний ящик секретера и достала Ильзину сберкнижку. – Нет-нет, – сказала она с облегчением, – вот она, вот она! Но, пролистав несколько страничек, она побледнела. Руки ее дрожали. – Что такое? – спросил Курт. – Все снято. Все, до последних десяти шиллингов. Вчера снято, – пробормотала мама. Курт спросил, сколько же все-таки денег лежало у Илъзы на книжке. – Двенадцать тысяч шиллингов, – простонала мама. – Двенадцать тысяч? – Курт был поражен. – Ну да, – сказала мама. – Деньги, которые она годами получала от дедушек и бабушек, от тетей и дядей и к дню рождения от отца! – теперь мама снова зарыдала. – Там лежали даже деньги, которые она получила еще на крестины! – На крестины? – спросил Курт. Лицо у него было такое, словно он увидел привидение. Мама объяснила ему, что некоторые дяди и тети вместо подарков на крестины внесли деньги на Ильзину сберкнижку. – Но как же так? – спросил Курт, все еще продолжая изумляться. – Почему же она тогда не купила себе, скажем, меховую шубу, или проигрыватель, или какие-нибудь шикарные голубые лыжные ботинки? – Потому что ей все это совершенно не нужно! – резко ответила мама. – Но ведь это ее деньги, – сказал Курт. – Прости, – крикнула мама, – но сейчас у меня, право же, не хватает нервов обсуждать с тобой подобные вопросы! Я иду в полицию! – Может быть, сначала сходить к старой Янде, спросить там? – предложил Курт. («Старой Яндой» у нас называют мою бабушку). И не хочет ли мама позвонить своему экс-супругу? Возможно, Ильза у него. Мама не хотела делать ни то ни другое. – Это просто смешно, – раздраженно пожала она плечами. – Если бы она пошла к своей бабушке, то не стала бы снимать деньги с книжки. А если бы она пошла к моему "эксу", то он бы уж давным-давно позвонил. Ты думаешь, она ему очень нужна? Он так в ней заинтересован? Ха-ха! – Мама высморкалась и вытерла носовым платком размазанную тушь возле глаз. – Ему вполне достаточно встречаться со своими дочерьми раз в две недели на три часа. Дочери его абсолютно не интересуют! Они ему до лампочки! Он рад, что от них отделался! Он... – Да перестань ты чушь пороть, – сказал Курт. – Никакая это не чушь! – сказала мама и снова принялась вытирать тушь вокруг глаз. Но потом она взглянула на Курта и ааметила, что тот качает головой, указывая в мою сторону. Он, как видно, хотел сказать, что нельзя в присутствии детей так говорить об их отце. Я села на подоконник и стала глядеть вниз во двор. Из окна гостиной весь двор виден. Мама поняла, что имел в виду Курт, и, запинаясь, пробормотала: – Да нет, я не то хотела сказать, разумеется, он любит своих дочерей, очень любит. Просто я хочу сказать, что теперь у него ведь есть свои собственные дети. От таких разговоров мне всегда просто тошно становится. Зачем объяснять мне, кто меня любит. Все равно я не верю. |