Ильза ушла Перевод. Я все напишу, хотя и не знаю, с чего мне начать и что мне писать. Я только знаю, чем все кончилось
 Скачать 196.91 Kb.
|
|
– Ах, да, – рассмеялся хозяин. – С этим смешным толстяком. Он что, твой друг? Я не знала, что отвечать – «да» или «нет». Я б хотела, чтобы Али-баба был моим другом, но ведь хозяин сказал слово «друг» как-то странно, с каким-то таким оттенком. Может, он решил, что мы с Али-бабой влюблены друг в друга? Поэтому я ответила: – Нет! Хозяин посмотрел вверх, на хмурое небо, и сказал, что сейчас опять пойдет дождь. Грузчик, который как раз вкатывал бочку в дверь пивной, ответил: – А что тут удивляться? Дождь, он всегда идет. Все лето шел дождь, ну а уж осенью – тем более. Да и зимой тоже дождь. И вообще... Дальше я не разобрала, потому что он вкатил бочку в трактир. Другой грузчик подошел к хозяину с квитанцией и шариковой ручкой. Хозяин взял шариковую ручку и хотел подписать накладную, но ручка не писала. – Вот и видно, что вы на этом пиве деньгу зашибаете! – пошутил он. – Что ни день, то весь стержень исписывают, подмахивая накладные! Ну, значит, дела у вас идут в гору! Потом он полез в верхний карман клетчатой рубашки, достал другую ручку и подписал квитанцию. Я смотрела на его ручку не отрываясь. Сердце у меня замерло – в самом деле замерло! – потому что это была моя шариковая ручка. Ошибиться я никак не могла. Это была та самая ручка, которую мне в прошлом году подарили на день рождения. Она была не только такого же сиреневого цвета и в середине на ней – точно, как на моей, – зеленая полоска, нет, на ней еще была и моя монограмма! Э.Я. – две золотые буквы. Примерно месяц назад она у меня вдруг пропала. Я думала, ее прикарманил кто-нибудь из нашего класса, и мама жутко меня ругала: во-первых, мол, ручка эта очень дорого стоит, а во-вторых, почему я вообще не слежу за своими школьными принадлежностями?! – Какая у вас красивая ручка, – сказала я трактирщику и сама на себя разозлилась из-за мышиного писка. Хозяин поглядел с удивлением сперва на меня, потом на ручку. – Даже и не пойму, откуда она взялась, – пробормотал он. Он увидел мою монограмму: Э.Я. – Не знаю я никакого Э.Я. Видно, кто-то ее тут забыл. Он хотел уже сунуть ручку обратно в карман, но потом протянул ее мне, сказав: – Если она тебе так нравится, вот, получи! Я вежливо поблагодарила его за мою ручку. – Моя монограмма как раз и есть Э.Я., – сказала я, – меня зовут Эрика Янда. Хозяин очень обрадовался такому совпадению. Он даже рассказал грузчику, который как раз выходил из трактира, про этот смешной случай. Мне стало ясно, что мое имя ему вообще ничего не говорит. Но у меня появилось чувство, будто его начинает удивлять, почему это я все стою и стою с ним рядом. Поэтому я целиком посвятила себя поглаживанию пса. Взрослые ведь считают, что все дети очень любят собак. И то, что девочка стоит и гладит собаку и не может оторваться от этого занятия, уже никого не удивит, думала я. Хозяин и правда больше не удивлялся, но ему надоело стоять под открытым небом. – Ну что, – сказал он псу, – ты остаешься на улице, с этой молодой дамой, или идешь со мной? Пес поглядел на хозяина, потом на меня. В общем было ясно, что он сделает выбор в пользу хозяина и теплого трактира. – Жаль! – сказала я. – Ему всегда зверски холодно, – сказал хозяин, указывая на пса. – А кроме того, – добавил он с гордостью, – всех больше он любит меня. Но когда хозяин с собакой уже входили втрактир, позади грузовика с пивом остановилась маленькая желтая машина. – Почта, – сказал хозяин и вернулся на улицу. Из маленькой желтой машины вылез почтальон. – Приветствую, господин шеф, – сказал почтальон. Он вынул из своей сумки целую пачку писем и передал ее хозяину. Между белыми, голубыми и желтыми конвертами торчала разноцветная почтовая открытка. Хозяин вытащил ее и начал рассматривать. – Вот где надо сейчас быть! – сказал почтальон. – Флоренция, – заметил хозяин. – Там теперь тоже дождь идет, – злорадно сказал почтальон. Хозяин перевернул открытку с видом Флоренции исписанной стороной вверх. – Когда он писал открытку, дождя не было, – сообщил он и пояснил: – Мой брат! Проводит отпуск в Италии! – Ах, ваш брат, – сказал почтальон. – Он ведь всегда далеко ездит! Я подошла еще ближе к хозяину и встала с ним рядом, чтобы посмотреть, каким почерком написана открытка. Почерк был мелкий, довольно неразборчивый, но внизу стояла вполне разборчивая подпись: Эрвин, а под «Эрвином» стоял знак +, и под знаком + стояло: Ильза. И это был точно почерк Ильзы! – Ничего такого не пишет, – сказал хозяин. – Погода хорошая, но купаться, конечно, еще нельзя. Да во Флоренции и вообще-то нельзя купаться. Наверное, поедет в Рим. Почтальон направился к своей машине. – Когда же он теперь вернется, ваш брат? Хозяин пожал плечами. – У него никогда не узнаешь. Когда деньги кончатся, тогда, наверно, и вернется. Хозяин рассмеялся. Не слишком весело. – Он один поехал? – спросила я. – Он никогда не ездит один, – хозяин опять невесело рассмеялся. – У него уж всегда какая-нибудь!.. Он вдруг умолк, внимательно посмотрел на меня, нахмурил лоб и спросил: – Почему все это так тебя интересует? – Извините, пожалуйста, – пролепетала я. Потом сказала: – До свидания! – и убежала. Мне и в самом деле стало стыдно. Я добежала до угла, потом обернулась – ни хозяина, ни собаки на улице уже не было. Я побежала дальше. О том, что я собиралась прийти в школу на большой перемене, я уже больше не думала. Опять пошел дождь. Сумка с книгами оттягивала мне плечо, мокрая прядь хлестала по глазам, ноги я промочила, под ложечкой сосало от голода. А кроме того, я была разочарована. Я знала теперь, пожалуй что, все. Моя шариковая ручка! Знак + и подпись. Флоренция! «У него уж всегда какая-нибудь!..» Я была разочарована, потому что вдруг почувствовала, что все это мне ни к чему. Ну и что из того? Ну, я знаю, что Ильза сейчас во Флоренции и, наверное, поедет в Рим и что она оставила мою шариковую ручку у хозяина трактира – мне это все ни к чему, вообще ни к чему! Но я уже это знала и просто так, взять да и забыть про это уже не могла. Особенно: «У него уж всегда какая-нибудь». Этого я вообще не смогу забыть. Я не хотела, чтобы моя сестра была с тем, у кого «уж всегда какая-нибудь». Я была уверена, что Ильза и представления не имеет, что у этого Золотого Гуся «уж всегда какая-нибудь». Я плохо разбираюсь в любовных делах, но я знаю: никогда бы Ильза не поехала с таким, у которого «уж всегда какая-нибудь». Если бы Ильза слышала, как говорит про это хозяин, думала я, никогда бы она не уехала с человеком в замшевом пальто! Как он это сказал: «У него уж всегда какая-нибудь!..» И вспомнить страшно. Как будто сказал: «У него уж всегда с собой тюбик зубной пасты» или: «У него уж всегда с собой карманный фонарик». Сестра не зубная паста и не карманный фонарик! Чем дольше я бежала под дождем, тем увереннее становилась: Ильза должна вернуться! Как можно скорее! Ильзе нельзя оставаться с тем, кто принимает ее за карманный фонарик! И вдруг я почувствовала: мне нужен кто-нибудь, кто поможет мне вернуть Ильзу! Али-баба? Али-баба, конечно, куда умнее, и опытнее, и мужественнее меня – не сравнить. Но этого он тоже не может. Точно не может. Попечительница из полиции, которая один раз со мной разговаривала? Да, она была очень приветлива. Но я не хотела идти в полицию. И может, я вообще ее там не найду. Да и Курт ведь сказал, что не надо сразу бежать в полицию. Курт! Вот кто мне поможет! 56-56-16 – вспомнила я. Номер телефона редакции я знаю на память. И вон на том углу телефонная будка. Когда я добежала до телефонной будки, я вспомнила, что у меня нет ни гроша. Газета Курта довольно далеко отсюда. Пешком больше часа – точно. Через час будет уже одиннадцать. С половины одиннадцатого до двенадцати у Курта всегда редакционное совещание. В это время ему нельзя звонить. Никогда я не могу как следует разозлиться! Но сейчас я, кажется, все-таки разозлилась! Проклятый шиллинг! Один-единственный жалкий шиллинг! И его у меня нет! Он был сейчас так важен, что я почти взбесилась! Мне вспомнились те шиллинги, которые я давала взаймы и никогда не получала назад. Черт бы побрал всех моих одноклассников. Всегда они меня только используют, и обманывают, и обогащаются за мой счет! А когда мне раз в жизни понадобился какой-то жалкий шиллинг, мне и занять его не у кого. Никого нет. А вот и есть! Есть один человек, который даст мне шиллинг. Бабушка! Бабушкин дом не так далеко отсюда, как редакция Курта. Всего пятнадцать минут ходьбы. И дождь идет – вот хорошо! Бабушка в дождь не пойдет на рынок. Я бросилась бежать со всех ног. Перед огромной лужей я поскользнулась и чуть в нее не бухнулась, на перекрестке у светофора я помчалась на желтый свет, а на углу возле бабушкиного дома за моей спиной гуднули вдруг сразу две машины. Я не заметила их – им пришлось из-за меня тормозить. Жаль, что я не умею молиться. Я – если уж говорить правду – вообще ни одной молитвы не знаю. Но когда я открывала дверь бабушкиного дома и бежала через старый обшарпанный вестибюль, я вроде как молилась. – Сделай так, чтоб она была дома, сделай так, чтоб она была дома, – повторяла я. Только кто это должен сделать, я и сама не знала. Я так колотила в дверь бабушкиной квартиры, что у меня заболели руки. Но никто не открывал, хотя за матовым стеклом двери был виден голубой свет. Значит, горит лампа с голубым абажуром. Дедушка с бабушкой очень экономны, они никогда не оставят свет, уходя из дому. Значит, дедушка дома. И он тоже наверняка дал бы мне шиллинг. Соседка из квартиры напротив вышла в коридор. Она очень противная. Она стала ругать меня, что я так громко и долго стучу. – Прекрати стук! – привязалась она ко мне. – Глухую тетерю все равно не выманишь! Довольно подло говорить так про дедушку, но это была правда. Я села на подоконник в коридоре. Только теперь я почувствовала, что озябла. У меня даже зубы стучали. Я услышала, как заскрипела входная дверь, и подумала, что это наконец бабушка. Но это была та женщина со второго этажа, у которой есть телефон. Она пожалела меня, потому что я, наверно, была похожа на мокрую курицу. Я спросила, нельзя ли от нее позвонить, и она пригласила меня в свою квартиру. Перед дверью мне пришлось вытирать ноги о две тряпки, а по третьей пройти через переднюю, чтобы не испачкать только что вымытый пол. Я набрала номер 56-56-16 и попросила к телефону доктора Шратта. – Соединяю, – сказала телефонистка. Потом я услышала звук, означавший, что трубка поднята с рычага, и голос, который сказал: – Говорит Вранек. Это был редактор из отдела спорта, и он пообещал мне, что соединит меня с Куртом. Потом я снова услышала звук снятой трубки и голос: – Бухгалтерия. Говорит Майер. – Извините, пожалуйста, мне надо доктора Шратта, – сказала я. – Одну минутку, сейчас соединяю, – сказал бухгалтер Майер, и опять кто-то снял трубку, а потом послышался гудок. Я набрала номер редакции еще раз, и телефонистка опять пообещала соединить меня с доктором Шраттом, но тут же добавила: – Доктор Шратт сейчас говорит по телефону. Вы будете ждать? Я ждала пять минут. Потом услышала короткие гудки. Как раз в ту минуту, когда я снова стала набирать номер 56-56-16, муж фрау Прихода крикнул из кухни: – Да кто же это так долго говорит по телефону? У нас все-таки не телефон-автомат! Я испуганно положила трубку и, поблагодарив за разрешение позвонить, скользнула через переднюю к двери. Хозяин квартиры все еще ворчал на кухне, когда я закрывала за собой дверь. Я медленно спустилась по лестнице. Я снова села на подоконник и стала глядеть на наш двор, на дождь, на веревку, на которой висели большие мокрые подштанники и несколько фартуков. Это были бабушкины фартуки, а подштанники – дедушкины! Дедушка, наверно, последний человек на земле, который все еще носит кальсоны с тесемочками. Он ни за что не соглашается надеть какие-нибудь другие. Тесемочки он несколько раз обматывает вокруг ноги и завязывает бантиком. И тут меня осенило, что ведь кальсоны и фартуки еще не висели на веревке, когда я стучала в дверь. Я побежала в подвал. Бабушка стирала в домовой прачечной. Прачечная была полна пара, и бабушка в резиновом фартуке мешала падкой белье в котле. Прачечная в доме у бабушки – совсем старомодная. Вместо стиральной машины там печь, ее топят дровами, а над огнем висит железный котел, в нем кипит белье. А еще в этой прачечной стоят две деревянные лохани, корыто и огромная стиральная доска. Бабушка поглядела на меня с испугом и спросила: – Эрика, что случилось? Почему ты здесь? А школа? Что-нибудь случилось? Я села на деревянную скамеечку возле печки. Тут было хорошо – тепло. Я рассказала бабушке все, что знала, – и про хозяина трактира, и про его брата, и про красный «БМВ», и про шариковую ручку, и про Ильзину подпись. Сперва бабушка вообще ничего не поняла. – Как так? Значит, она в Италии с этим Али-бабой?! А еще она спросила: – И все это тебе рассказал хозяин трактира? Я объяснила ей еще раз. Очень медленно и очень подробно. Бабушка стала тереть пальцем переносицу. Потом она сказала: – Так. И больше ничего. Я думала, она все еще никак не поймет, и опять начала все сначала, но она перебила меня: – Я поняла. Теперь я все поняла. И она снова стала мешать палкой белье. Потом она вздохнула, отбросила со лба седую прядь, выбившуюся из-под платка, вздохнула еще раз и опять стала мешать белье. – Бабушка! – крикнула я. – Теперь, когда я узнала, как... Бабушка положила деревянную мешалку поперек котла. – А что ты теперь узнала? – спросила она. И прежде, чем я успела ответить, она вновь заговорила: – Не так-то уж много нового ты узнала! То, что она уехала за границу с каким-то мужчиной на его машине, и так было ясно как дважды два. – Ты мне поможешь? – спросила я. – В чем? – Вернуть ее домой! Бабушка стала снова тереть свой нос. – Она и сама вернется. – Нет, – сказала я. – Брату хозяина, если он такой, как ты рассказала, – а уж он-то такой, ведь порядочный парень так не поступит, – ну так вот, ему ее долго не выдержать. Это ему наскучит. Да и домой, так и так, возвращаться надо. И тогда ей тоже придется вернуться. – Бабушка, пожалуйста, сделай что-нибудь! – взмолилась я. – Сделай, чтобы она прямо сейчас вернулась! – Что же я могу сделать? – Пойди к трактирщику, поговори с ним, скажи ему, пусть устроит, чтоб его брат с Ильзой вернулись обратно! – Глупости, – сказала бабушка, – глупости! Какое ему до этого дело! Это его вообще не касается! Идти надо в полицию, потому что твоя сестра несовершеннолетняя, и это называется растление малолетней, ты понимаешь? Я хотела, чтобы бабушка вместе со мной пошла в полицию. Но и в полицию бабушка идти отказалась. – Я сейчас не могу уйти, – сказала она, – белье кипит, мне надо его полоскать, а то после обеда прачечную займет Хабермайерша. Я сказала бабушке, что это просто безобразие – какая-то Хабермайерша, какое-то белье для нее важнее, чем Ильза. Бабушка вздохнула, потерла нос и покачала головой, а потом сказала, что дело тут не в белье. Просто она не может в это вмешиваться. Она вообще не имеет на это права. Мама запретила ей вмешиваться в наше воспитание, а папа тоже наверняка разозлится, если она, никому ничего не говоря, примет сама какие-то меры. Она не может пойти ни в полицию, ни к хозяину трактира, не поговорив об этом с папой или с мамой. – Тогда поговори с папой! – Он у меня больше года не был. И я к нему не пойду! Нет! Вид у бабушки был очень сердитый. – Тогда поговори с мамой. Бабушка рассердилась еще больше. – Почему именно я должна говорить с твоей матерью? Почему? – Бабушка подняла мешалку и взмахнула ею в воздухе. – Я уже тогда, много лет назад, поклялась никогда больше с ней не разговаривать. Ни разу в жизни! – Ну, пожалуйста, бабушка, – сказала я. Я готова была разреветься. – Почему ты сама с ней не поговоришь? Ты ведь можешь рассказать ей все то же самое, что рассказала мне! Ты-то ведь ни в чем не виновата! – Я не могу говорить с мамой, – тут я заплакала. – А почему ты не можешь? Я продолжала всхлипывать, и плечи у меня сами вздрагивали. – Не знаю почему, но из этого ничего не выходит. И потом, она на меня сейчас очень сердится за то, что я пошла в кино. И вообще с ней должен поговорить кто-нибудь, кто может ей это все объяснить. – Что объяснить? – Почему Ильза уехала. И что Ильза вовсе еще не плохая, и пусть ее не отправляют в приют. Ей надо все объяснить, а я не могу этого сделать! – Я тоже не могу, – сказала бабушка. – Нет, ты можешь. Бабушка положила мешалку в корыто, накрыла котел крышкой и отворила поддувало внизу печки. – Чтобы сама догорела, – сказала она. А потом сказала: – Ну ладно, пошли! – Куда пошли? – спросила я. – К папе? Я спросила это с опаской – по правде сказать, мне совсем не хотелось идти к папе. Во-первых, вообще не хотелось, во-вторых, с тех пор как он был у нас дома и вел себя так по-идиотски, я больше его не видала, а в-третьих, он не любит Ильзу, вернее, не настолько любит, чтобы ей помочь. Ну, по-настоящему помочь. Я, может, и порядочная дура, но столько-то про папу и я усвоила. Он, конечно, тут же помчится в полицию и устроит там жуткий скандал, изображая любящего, возмущенного, несчастного отца. Вот и все, что он сделает. И то лишь затем, чтобы выставить маму очень плохой. Но ведь этого нельзя говорить бабушке. Папа ведь ее сын. Она и сама, правда, без конца его ругает, но, если кто другой начинает его бранить, она просто звереет и бросается его защищать. Только оказалось, что беспокоилась я напрасно. Бабушка сказала: – Нет, мы не к папе пойдем. Для таких вещей он вообще не годится. – Она сняла резиновый фартук, скинула деревянные сабо, обула полуботинки. – Мы пойдем к твоей матери. – Бабушка развязала платок. – Но обещать я тебе ничего не могу. Если она закатит истерику, я тут же уйду. – Бабушка сняла пальто с крючка на двери. – А скорее всего, она устроит истерику – и мне придется уйти. – Бабушка надела пальто. – Я делаю это только для того, чтобы ты не думала, что ваша бабушка не хочет вам помочь. Мы вышли из прачечной. Бабушка заперла дверь, сунула ключ в карман. – Я не хочу возвращаться в квартиру, – сказала она, когда мы поднимались по лестнице из подвала. Она кивнула в сторону своей двери: – Он сегодня опять какой-то смурной. Если он меня увидит, а потом я опять исчезну, он совсем запутается. А когда он запутается, с ним вообще никакого сладу нет. Я напряженно думала, что бы мне сказать бабушке. Я заметила, что, когда она говорит про дедушку, голос у нее всегда такой печальный. Но ничего утешительного не пришло мне в голову. 18 Бабушка сильно нажала кнопку звонка. Звонок у нас очень громкий. Я услышала голос Оливера: |