Ильза ушла Перевод. Я все напишу, хотя и не знаю, с чего мне начать и что мне писать. Я только знаю, чем все кончилось
 Скачать 196.91 Kb.
|
|
– Звонят! Можно я открою? А потом голос Татьяны: – Я открою! Я хочу открыть! Потом раздались шаги. Это были шаги советницы. Она шла к дверям – шаги приближались. – Это мать Курта, – шепнула я. Бабушка кивнула. Советница открыла дверь. – Добрый день, – сказала бабушка. Советница глядела на нас растерянно. Она не знает бабушки. Она так растерялась, что даже не спросила меня, почему я не в школе. Оливер и Татьяна стояли у нее за спиной. – Кто это? – спросил Оливер, указывая на бабушку. – Я Эрикина бабушка, – сказала бабушка. Оливер и Татьяна уставились на бабушку. Они никогда еще ее не видели. Не знаю даже, имели ли они представление о том, что у меня другая бабушка, чем у них. – Кто там пришел? – крикнула мама из ванной. – Это я, – сказала бабушка. – Кто? – снова раздался из-за двери голос мамы. Это «кто?» прозвучало не только удивленно, но и испуганно. По-моему, мама узнала бабушкин голос. – Пришла Эрика с госпожой Янда, – сказала советница. В ванной послышался всплеск воды. Как видно, мама резко поднялась из ванны, и вода выплеснулась на пол. – Я иду! – крикнула мама. Советница обратилась к бабушке: – Может быть, вы разденетесь? – Она указала на вешалку. Бабушка сняла пальто и повесила его на крючок. Я тоже сняла пальто и повесила его рядом. – Проходите, пожалуйста, – сказала советница. Она все еще глядела на нас в полной растерянности. Мы прошли за советницей в гостиную. Сели на диван. Я сидела, прижавшись к бабушке, и, если бы мне не казалось, что это выглядело бы глупо, я дала бы бабушке руку, чтобы она ее крепко держала. Советница уселась на стул перед телевизором, напротив нас. Между нами и ею был только стеклянный журнальный столик. На нем настольная зажигалка, а рядом пачка сигарет и коробка спичек. Зажигалка у нас вообще не работает. – Разрешите вам что-нибудь предложить? – спросила советница и стала передвигать на столе сигареты и спички. Она двигала их до тех пор, пока обе коробки не легли параллельно друг другу и краю стола. – Спасибо, нет, – сказала бабушка. Бабушка сидела на диване, выпрямившись, словно аршин проглотила. Казалось, она совершенно спокойна, ничуть не волнуется. Но я знаю мою бабушку. Я видела, как она волновалась. Руки она сложила на коленях. Одна рука на другой. И большим пальцем нижней руки почесывала ладонь верхней. Она всегда так делает, когда очень волнуется. Оливер и Татьяна стояли в дверях гостиной. Они глядели на нас с любопытством. – Идите играть в свою комнату, – сказала им советница. Оливер покачал головой, а Татьяна ответила: – Нет! – Медленно и как бы раздумывая о чем-то, она подошла к нам, показала рукой на советницу, потом на бабушку и сказала: – Вот моя бабушка, а вот Эрикина бабушка. Моя бабушка кивнула. Советница передвинула сигареты и спички – теперь они лежали параллельно другой стороне столика. – А есть еще одна бабушка, – сказал Оливер. – Мамина бабушка. Но мы на нее сердимся, она глупая! – Оливер! – громко сказала советница. Голова Оливера исчезла за дверью. Я услышала, как он хихикает в передней. Потом я услышала, как открылась дверь ванной. Мама сказала Оливеру: – Веди себя прилично, Оливер. А потом она вошла в гостиную. Она была в купальном халате, с мокрыми волосами, а лицо совсем голое. Без тона, без ресниц, без губной помады, без теней на веках, даже глаза не подведены. Рядом со стулом советницы стояло большое кресло в цветочек. Мама взглянула на меня и на бабушку, потом на советницу и на кресло. Она стояла в нерешительности. Потом подошла к обеденному столу, взяла стул и пододвинула его к нам. Она поставила стул рядом с журнальным столиком и села. Теперь она сидела между советницей и мною. – Да садись сюда! – сказала советница, указывая на кресло. Мама взяла сигареты и спички. – Почему ты не в школе? – спросила она меня. – Почему ты не в школе? – крикнула Татьяна. Она ползала вокруг советницы по ковру. – Из-за Ильзы, – сказала я. Я опять пищала, как мышонок. Мама поднесла спичку к сигарете. Сигарета дрожала у нее в руках. – Что ты сказала? – советница наклонилась ко мне. Она малость глуховата. Мышиный писк ей не услыхать. – Из-за сестры! – рявннула бабушка. Бабушка прокричала это так же громко, как она обычно разговаривает с дедушкой. Советница в ужасе вздрогнула. – Что с Ильзой? Вы что-нибудь знаете? – У мамы тоже был голос, как у мыши. Бабушка подтолкнула меня локтем. Она хотела, чтобы рассказывала я. Я поглядела на нее. Я хотела, чтобы рассказывала она. – Да говорите же! – крикнула мама. – Что с ней? С ней что-нибудь случилось? Да говорите же скорей! – Если открытка из Флоренции идет два дня, можно сказать, что по крайней мере позавчера с ней было все в порядке, – сказала бабушка. Мама прислонилась к спинке стула. Она закрыла глаза и громко выдохнула воздух. Сигарета в ее руке больше не дрожала. – Она написала вам открытку? – спросила советница. – Нет, – сказала бабушка. – Кому же она написала открытку? – продолжала допытываться советница. – Она вообще не писала никакой открытки, – сказала бабушка. – Что же вы тогда говорите? – советница покачала головой. Мама все еще сидела с закрытыми глазами. На ее сигарете уже было довольно много пепла. Я встала, принесла с подоконника пепельницу и поставила ее на стол перед мамой. – Главное, она жива. Главное, она вернется, – сказала мама. Она открыла глаза и стряхнула пепел в пепельницу. Бабушка кивнула. – Так что же с этой открыткой из Флоренции? – осведомилась советница. – Эрика все разузнала, – сказала бабушка. – Как это так Эрика все разузнала? – спросила советница. – Потому что она... – начала было бабушка, но советница перебила ее. – Так, значит, она, – советница поглядела на меня с возмущением, – все время что-то знала и ничего не говорила! – Ничего она не знала все время, – громко сказала бабушка. – Она все разузнала! – А почему же... – Пожалуйста, дай сказать бабушке, – попросила мама. Она так и сказала «бабушке». Не «старой Янде». И даже не «фрау Янде». Не знаю, заметила ли это бабушка и заметила ли сама мама. Но советница определенно отметила слово «бабушка». Она оскорбленно поджала губы. Весь ее вид говорил: «Теперь я не скажу больше ни слова». – Так вот, Эрика и один... Как его зовут? – спросила меня бабушка. –Али-баба его зовут, – сказала я. – Так вот, Эрика и Али-баба выяснили, что Ильза во Флоренции. – Одна? – спросила мама. Она сказала это совсем тихо. – Разумеется, не одна. Она поехала с молодым человеком на его машине, – пояснила бабушка. Она сказала это так, словно для девочки самое обычное дело – разъезжать на машине с молодым человеком. – Автостопом? – спросила мама. Мама вообще-то против автостопа, но, по-моему, сейчас ей очень хотелось услышать, что Ильза путешествует автостопом. Бабушка смотрела на маму в упор, словно хотела ее загипнотизировать. – Нет, не автостопом. Этот молодой человек – ее друг, ее...– Бабушка минуту помолчала, вздохнула, а потом продолжала: – Надо называть вещи своими именами. Ее возлюбленный. Я покосилась на советницу. Та все еще сидела, поджав губы, с оскорбленной миной. Татьяна пристроилась на ковре рядом с советницей. – Воз-люб-лен-ный, – пробормотала Татьяна, а потом повторила: – Воз-люб-лен-ный! Это слово было для нее новым. Видно, оно показалось ей красивым. – Эрика, уведи отсюда ребенка. Ребенку тут слушать нечего, – зашипела советница. – Да она ведь этого еще не понимает, – сказала бабушка. Если Татьяна замечает, что от нее хотят избавиться, она уж точно не уйдет. Она вскарабкалась на диван, села рядом с моей бабушкой, сложила руки на коленях, точно как она, и крикнула: – Не уйдет, не уйдет Татьяна! Нет, нет, нет! Мама затушила сигарету и достала из пачки другую. – Не кури одну за другой, – сказала советница. Мама положила сигарету на столик и стала катать ее туда-сюда. Я вдруг чихнула. – Ребенок простужен, – сказала советница. – У нее совершенно мокрые ботинки, и голова тоже мокрая. – Что же нам теперь делать? – спросила мама. – Ей надо переодеться во все сухое, – заявила советница. Я опять чихнула. – У нее мурашки, – сказала советница. Мама вздрогнула. – У кого? – спросила она. – У кого мурашки? Советница указала на меня. – Она простудилась! – Ах, у нее. – Мама не проявила большого интереса к моим мурашкам. – Что значит «ах, у нее»! – возмутилась советница. – Не хватало еще, чтобы ко всем несчастьям она заболела гриппом. – Эрика, иди-ка одень что-нибудь потеплее, – сказала бабушка. Я встала и пошла к двери. – И хорошенько вытри голову полотенцем! – крикнула советница мне вслед. Оливер все еще переминался с ноги на ногу в передней за дверью. – Что они там делают? – спросил он меня. Я пожала плечами. – Ильза вернется? – спросил он. Я опять пожала плечами. Я переоделась в моей комнате. Оливер стоял тут же, рядом. – А твоя бабушка хорошая? – спросил он. – А твоя бабушка может быть моей бабушкой? А у твоей бабушки есть дедушка? А дедушка тоже хороший? Я опять зачихала и между чихами повторяла: – Да, да, да. Когда я вернулась в гостиную, там сидели только советница и бабушка. Мама была в спальне, она одевалась. Советница как раз крикнула в дверь спальни, чтобы мама ни в коем случае не выходила на улицу с мокрой головой. – Так можно заработать простуду головы, – утверждала она, – а от нее лезут волосы. – Она ведь может надеть шапку, – сказала бабушка. Я спросила бабушку, куда собирается мама. – К хозяину пивной, – сказала бабушка. Советница заявила, что хотя все это ее почти не касается, но она бы на месте мамы пошла в полицию. – Это мы еще успеем, – сказала бабушка. Мама оделась удивительно быстро. Обычно ей требуется для этого в пять раз больше времени. Она надевала пальто и мою красную вязаную шапку, и запихивала что-то в свою сумочку, и все бормотала: – Я ведь скоро вернусь. Я вернусь как можно скорей. Я буду спешить. – Проводить тебя? – спросила советница. – Спасибо, нет, я лучше пойду одна, – ответила мама. – Это займет у нее полчаса, не меньше, – сказала советница, когда дверь за мамой захлопнулась. Бабушка кивнула. – Не меньше, – пробормотала она. Советница опять начала двигать постолу сигареты и спички. Я заметила, что она хочет что-то сказать. Она смахнула со стола крошки табака, сунула лежавшую на столе сигарету обратно в пачку, поставила на пачку спичечную коробку и спросила: – Вы мне можете все это объяснить? – Я могу себе это представить, – сказала бабушка, – понимаете ли, нарисовать себе картину, но вот объяснить это вам я, вероятно, не сумею. 19 И тут советница разразилась длинной речью. Она говорила, что у нас есть все или по крайней мере значительно больше, чем у других детей. Она перечислила, что у нас есть: хорошая семья, хорошо поставленный дом, мать, которая о нас заботится, никаких материальных затруднений, доброе отношение, может быть, слишком доброе, понимание, внимание. Она перечислила еще много чего – я не смогла все запомнить. Потом советница сказала, что, по ее мнению,такие безобразия, которые вытворяет Ильза, происходят только оттого, что ей слишком уж хорошо живется. И всегда слишком хорошо жилось. Она стала перечислять, что мама старалась привить Ильзе: требовательность к себе, послушание, умение подчиняться, скромность, пунктуальность и внутреннюю мораль. Она так и сказала – внутреннюю мораль. Затем она перечислила еще гораздо больше всяких вещей, которые Ильзе все же не привили, но их я не запомнила, потому что ничего не могла себе представить, когда она произносила эти слова. Бабушка, по-моему, тоже ничего не могла себе представить. Она массировала свою переносицу и в замешательстве смотрела на советницу. А Татьяна, сидевшая рядом с бабушкой, тоже ухватила себя за нос и повторяла все ее движения. А я все чихала и чихала. А Оливер все стоял у дверей и спрашивал, когда же вернется мама. – Вы, судя по всему, не разделяете моего мнения, – сказала советница, обращаясь к бабушке. – А как вы рассматриваете этот случай? Бабушка перестала тереть свой нос. – Послушайте, – громко сказала она, – это ведь никакой не случай! Это ведь Ильза. Ильза, моя внучка! И я рассматриваю это так, что Ильзе жилось не слишком хорошо, а слишком плохо. Да, да, слишком плохо. И Эрике тоже. – Она указала на меня пальцем, словно хотела проткнуть меня им насквозь. – Да, ей тоже живется слишком плохо, если уж вы меня спрашиваете. Но Эрика, она-то другая. Не все это могут вынести. Вот Ильза и не вынесла. – А чего, позвольте спросить,– с достоинством сказала советница, – чего, собственно, не хватало нашей милой Ильзе, кроме хорошей порции побоев? Хорошей трепки время от времени? Бабушка покраснела. Я видела, что она просто взбешена. Она сделала глубокий вдох. И выложила все. – Вы говорите так, будто у вас никогда не было детей! Будто вы вообще с луны свалились! Во-первых, Ильза получала от своей матери трепку, и даже слишком часто. Что вы подразумеваете под порцией побоев, я не знаю. Может, это были не побои, а пощечины. Но пощечин было больше чем достаточно! А во всем остальном у нее была нехватка. Ей не хватало как раз того, что вы здесь так старательно перечисляли. Советница хотела перебить бабушку, но ей не удалось сказать ничего, кроме: «Но позвольте, позвольте...» – Дайте мне, пожалуйста, договорить! – перебила ее бабушка. – Если ребенок ежедневно получает обед, это еще не значит, что мать о нем заботится. И если в квартире, где он живет, шесть или семь комнат, это еще не значит, что у него есть семья и настоящий дом. И если в жизнь его не вникают, это еще нельзя назвать добрым отношением! И если мать покупает машину для мытья посуды, это еще не значит, что у детей нет материальных затруднений. – Но позвольте... – выкрикнула советница. – Нет, не позволю! – сказала бабушка. – Ваша невестка и моя невестка, она ведь даже не замечает, кто рядом с ней живет! Что это за дети! – Бабушка немного помолчала. – О, разумеется, номер обуви, и размер одежды, и вес – все это она знает. Но больше она не знает ровно ничего! – Этого вы не можете утверждать, – возмущалась советница. – Это неправда! – Нет, я могу это утверждать! – не унималась бабушка. – Сперва она выходит замуж, рожает детей, потому что это обычное дело, когда выходят замуж. А потом появляются трудности, она их не выдерживает, и тогда она разводится. Хотят этого дети или не хотят – кто их об этом спрашивает? И вот дети попадают к бабушке и живут у нее больше двух лет. В один прекрасный день она является и говорит, что снова выходит замуж. А дети? Дети должны теперь уйти от бабушки. Она их забирает! И опять не спрашивает, хотят они того или не хотят. И тут они получают новенького папу. Хотят они того или не хотят, об этом опять же никто не спрашивает. Нет, они должны держать язык за зубами и быть послушными. Вот и все. – Бабушка волновалась все сильнее.– Ну вот, они и были очень послушными. Все время были послушными! Как они все это пережили и переработали в себе, что они при этом думали, об этом их никто не спрашивает. А раз никто не спрашивает, значит, никто и не знает, что с ними происходит! Теперь бабушка, как видно, исчерпала свой запас красноречия, и советнице удалось ее перебить. – Ну хорошо, – сказала она. – Развод, второй брак и все такое прочее – это дело известное. Тут есть свои сложности с детьми. – Тут у детей свои сложности, – поправила бабушка. – Так вот, действительно, у детей свои сложности,– продолжала советница. – Но это еще не причина убегать на край света с братом какого-то трактирщика. – Во всяком случае, это лучше, чем покончить с собой. Как вы считаете? – сказала бабушка. Советница поглядела на нее с испугом. – Ну, об этом никто не говорит! – Нет, – сказала бабушка. – Об этом вообще не говорят. О таких вещах говорить не принято. – Вы переворачиваете мои слова! Советница снова обиженно поджала губы. – Я и не думала переворачивать ваши слова, – сказала бабушка, – я только хотела вам объяснить, что... – Что вы хотели мне объяснить? – Что Ильза искала кого-нибудь, кто бы ее любил, кто бы к ней хорошо относился, интересовался ею, понимаете – кто любил бы ее. – Ну, тогда она нашла как раз подходящего, – выкрикнула советница. – Нет, она не нашла подходящего, – громко сказала бабушка. – Она и не могла его найти. В четырнадцать лет вообще трудно выбрать правильный путь. Да и как она могла знать, кто настоящий. Был с ней кто-нибудь рядом, кого она могла бы спросить? Я чихнула, а советница промолчала. Я чихала не переставая. – У нее жар, – сказала советница. – Температура немного повышена, – сказала бабушка, пощупав мой лоб. Потом бабушка и советница стали вместе искать градусник. По-моему, они были даже рады, что могут поговорить о чем-то другом – не об Ильзе. Они нашли градусник и сунули его мне под мышку. Когда бабушка расстегивала мне ворот, у меня опять вся кожа сделалась в мурашках. Бабушка ошиблась. Температура у меня была не «немного повышена», а больше тридцати девяти. Обе они сказали, чтобы я ложилась в постель. Я не хотела, но, когда советница и бабушка выступают заодно, тут уж сопротивление бесполезно. – Я подожду, пока вернется мама, – протестовала я. Ты можешь ждать маму и в постели, – сказали бабушка с советницей в один голос. Они потащили меня в комнату и помогли мне раздеться. Советница снимала колготки с одной ноги, а бабушка с другой. Тут мне стало ясно, почему Татьяна всегда так ревет, когда ее раздевают и одевают. Бабушка осталась со мной в комнате. Советница пошла на кухню готовить обед. Бабушка села ко мне на кровать и сказала: – Мама наверняка скоро придет. Мамы уже час как не было. Я все чихала да еще и кашлять начала. Глаза у меня болели – прямо горели. Советница принесла мне чашку препротивного чаю. Я не хотела его пить. Я сказала бабушке, чтобы она сама заварила мне чай. У нее получается гораздо вкуснее. Бабушка попробовала чай и сказала, что я дуреха. Этот чай, по ее мнению, был на вкус точно такой же, как и у нее. Если мне не нравится этот чай, значит, я вообще с предубеждением отношусь ко всему, что исходит от советницы. – Потому что она просто ужасная, – сказала я тихо. – По чаю этого незаметно, – сказала бабушка тоже шепотом. Потом вернулась мама, и вместе с ней пришел Курт. Мама позвонила из трактира Курту в редакцию, и он приехал прямо туда. Мама с трактирщиком вообще, как видно, много куда звонили по телефону, потому что мама все рассказывала бабушке и советнице про разные телефонные звонки. – Потом мы позвонили другу этого Эрвина в Венецию, и он дал нам номер телефона того человека во Флоренции. И еще: – Потом мы позвонили во Флоренцию, а он дал нам, оказывается, неправильное название гостиницы. Но мы позвонили ему еще раз, и только тогда узнали все точно. И еще: – Тут нам сказали, что этого Эрвина якобы нет сейчас в номере, но трактирщик просил ему передать, что это безумно важно и пусть его брат, как только его найдут, сразу ему позвонит! И еще: – Потом мы все сидели и ждали. А потом опять туда позвонили. И застали его! – Ну и что? Говорили вы с Ильзой? – спросила бабушка. – Она не захотела с нами разговаривать, – сказал Курт. – Ну, а что сказал этот брат, этот Эрвин? Он-то что сказал? – спросила советница. – Не очень-то много он сказал! – зло усмехнулся Курт. – Сказал то, что они всегда говорят. Он якобы не имел ни малейшего представления, что ей нет еще даже шестнадцати, и думал, что родители ей разрешили. Она, мол, ему так сказала. И вообще она ему якобы наговорила множество самых невероятных вещей. И этому трактирщику тоже. Что ей уже семнадцать, что живет она здесь у старой тетки, а родители ее живут в Тироле, а эта старая тетка глухая и почти совсем слепая, и еще бог знает что! Например, даже что она якобы уже почти абитуриентка. – Нет, уж этого она наверняка не говорила, – резко сказала мама, – такое она никак не могла сказать! – Почему не могла? – Бабушка опять уже терла свою переносицу. |