Ильза ушла Перевод. Я все напишу, хотя и не знаю, с чего мне начать и что мне писать. Я только знаю, чем все кончилось
 Скачать 196.91 Kb.
|
|
– Ты знаешь, что Ильза пропала? Бабушка кивнула. – У тебя был папа? Бабушка покачала головой. – Он в последний раз был у меня на пасху, – сказала она. – Он больше не приходит с тех пор, как я сказала его жене, что надо готовить детям что-нибудь повкуснее и получше, а не давать что попало из консервных банок и пакетов. – Кто же тебе сказал, что Ильзы нет? – спросила я и почувствовала угрызения совести, что не пришла к ней уже давно и сама ей все не рассказала. – Новый муж вашей матери ко мне приходил, – сказала бабушка. – Курт? – Да, Курт, – ответила бабушка. – Славный человек, между прочим. И он обещал сразу же прийти ко мне, как только Ильза найдется. Бабушка что-то пробормотала, чего я не поняла, не совсем поняла. Что-то про горе, печали и беды. Мы вошли вместе с бабушкой в парадное. Я была рада, что я опять у бабушки. У бабушки все вдруг стало как-то проще. Я теперь почему-то была почти уверена, что Ильза скоро вернется. – Как она там живет, что делает? – бормотала бабушка. – Деньги-то у нее есть, денег довольно, но она ведь еще несмышленыш совсем, маленькая, глупая. Только бы ей там было хорошо, – сказала бабушка. – Ну, будем надеяться на лучшее. Она повернула ключ, и мы вошли в квартиру. Бабушка, единственная из всех, задумалась над тем, как живет Ильза, каково ей приходится. И пожелала, чтобы ей было хорошо. Дедушка сидел на кухне и чинил штепсель от настольной лампы. Он узнал меня. Бабушка обрадовалась, что он меня вспомнил. Дедушка тоже уже знал, что Ильза исчезла. Но это как-то не очень его интересовало. Он все говорил про штепсель – что он внутри весь сгорел. Бабушка пошла со мной в комнату. Я рассказала бабушке все. Все, что знала. Бабушка слушала меня внимательно и кивала, а когда я сказала: «Она меня обманула. Я не понимаю, зачем она меня обманула!», бабушка ответила: – Эрика, но ведь она всегда все выдумывает, всегда врет. Разве ты этого не знаешь? Я покачала головой. Я была совершенно растеряна. Не только из-за того, что Ильза, оказывается, всегда врет, а я этого вовсе и не знала, но еще и потому, что бабушка сказала это так добродушно. Будто врать – это что-то само собой разумеющееся. – Да не гляди ты так, – сказала бабушка. – Ничего тут такого уж страшного. Один заикается, другой косолапый, а третий врет. Вот и все. – Бабушка улыбнулась. – Боже мой, чего только не выдумывала Ильза! Чего только она не врала! – Бабушка задумчиво улыбалась. – В общем-то, у нее всегда были интересные выдумки. Про что-нибудь приятное, красивое. – А что же она врала? – спросила я. Бабушка задумалась. – Еще в третьем классе она рассказала учительнице, что живет в квартире из десяти комнат, а у ее отца кафе-мороженое. А мне она тогда рассказывала, что у нее теперь уже другая учительница, не старая, а молодая, очень красивая и очень добрая. А старухе Бергер она рассказала, что ее мама выходит замуж за директора цирка! – Бабушка хмыкнула. – За директора цирка! И старая дуреха ей поверила! – Теперь бабушка и вовсе рассмеялась. – А в классе у нее был друг. Большого роста, блондин. Он был лучшим учеником, и звали его Райнер. У него была детская электрическая автомашина. Ну так пригласи его как-нибудь к нам поиграть, этого Райнера, часто говорила я ей. А она отвечала, что нет, ничего, мол, не выйдет. Он живет очень далеко отсюда, а в школу его привозят на машине! – Бабушка перестала смеяться и посмотрела на меня немного грустно. – Но этого Райнера вообще не было. Во всем классе не было ни одного Райнера, и ни одного высокого блондина, и никого из ребят не возили в школу на машине. А лучшим учеником в классе был один толстяк, он всегда щипал Ильзу. – А я этого ничего не помню, – сказала я. – Ты была еще слишком мала. – А ты ей сказала, что она врет? Ты спрашивала ее, почему она врет? Бабушка покачала головой. – Да нет. Никто ведь не любит, когда ему говорят, что он врет. А почему она врала, об этом мне не надо было спрашивать. Она врала потому... – Бабушка потерла указательным пальцем переносицу. Она всегда так делает, когда задумается. – Так вот, по правде сказать, это была не настоящая ложь. Она просто рассказывала то, что ей хотелось, чтоб было на самом деле. – Нос у бабушки стал совсем красный, оттого что она его так натерла. – Ты мне не веришь? – спросила она. Я верила бабушке. Но мама не такая добродушная, как бабушка, и она уж давно должна бы заметить, что Ильза врет. И мама никогда – никогда в жизни – не отнеслась бы к этому так легко и просто. Мама терпеть не может лжи. Да и я должна была бы заметить! Так я и сказала бабушке. Бабушка снова стала тереть пальцем переносицу. – Ты-то этого никогда бы не заметила. Ты всегда верила своей сестре. Ты хотела ей верить. Ты всегда слишком сильно ее любила. Я перебила бабушку. Мне не хотелось, чтобы она так говорила. И еще я думаю, что нельзя кого-нибудь «слишком сильно любить». – Ну а мама? – спросила я. – Твоя мама... – бабушка замолчала в решительности. – Ну так вот, твоя мама... Не надо бы так говорить, но... – Что «но»? – Для того чтоб заметить, что кто-то врет, – сказала бабушка, – надо слушать то, что он говорит. Вот смотри: если б я не спросила потом в школе, я никогда бы не узнала, что никакой молодой, красивой, доброй учительницы у Ильзы нет, что у них все та же учительница, старая и препротивная. И если б я так не заинтересовалась Райнером, разве бы я узнала, что никакого Райнера вообще нет? – Но про директора цирка, – возразила я, – мама бы уж точно узнала! Бабушка покачала головой. – Такое рассказывают только в раннем детстве, пока человек еще очень мал. А когда ты взрослеешь и умнеешь, истории твои тоже становятся умнее! Бабушка снова потерла переносицу. – Во всяком случае, – сказала она, – чтобы заметить, что человек врет, надо им интересоваться – думать о нем. Бабушка, значит, считает, что мама не интересуется Ильзой и не думает о ней. У меня появилось такое ощущение, что надо бы защитить маму, но мне ничего не приходило в голову. Абсолютно ничего. – Если б она и теперь все жила у нас, – пробормотала бабушка, – никогда бы она не убежала. От меня бы она не убежала! А если б и убежала, я бы уж знала, где мне ее искать! 13 Вчера бабушка мне сказала, что она бы уж знала, где ей искать Ильзу, если бы Ильза все еще жила у нее. А я не знаю, где мне искать Ильзу. Но все равно я буду ее искать. У меня уже есть одна идея – с чего начать поиски. Я начну с Хелли. В последние дни я все больше и больше удивляюсь, почему Хелли еще ни разу не спросила меня про Ильзу. Сегодня ночью – между двумя кошмарами – мне пришло в голову, что Хелли, наверно, как раз потому ничего и не спрашивает, что знает больше меня. И сегодня на перемене я к ней подошла. – Мне надо с тобой поговорить, – сказала я. – Сейчас у меня нет времени, – буркнула Хелли и побежала вниз по лестнице в физкультурный зал. Завтра она от меня не уйдет! Завтра мы с ней выходим из школы в одно и то же время. Ровно в час. Я подожду ее у ворот, и пойду с ней рядом, и буду ее расспрашивать, пока она мне все не расскажет. Когда надо, я могу быть очень даже упрямой. Я долго ждала Хелли у ворот школы. Она вышла довольно поздно. Я подумала: не буду я топтаться вокруг да около, все равно это ни к чему. Да и вообще она может посмотреть на меня так, как Амрай. – Хелли, ты знаешь, где Ильза? – спросила я. Хелли притворилась изумленной и возмущенной. – Как тебе пришла в голову такая чушь? Откуда я могу это знать? – Но ведь ты же ее подруга, и вы всегда вместе... Она перебила меня. – Ничего мы не всегда вместе!.. Болтали, трепались, и больше ничего! Ну так вот, сперва Хелли была очень колючей и обращалась со мной как с младенцем. Но понемногу она смягчилась. Она мне сказала, что никогда не простит Ильзе, что та не посвятила ее в свой план побега. Единственное, что она знает, – тут она перешла на шепот, – это что у Ильзы был роман с Гербертом Планком. Ну, с Гербертом Планком из выпускного класса. Хелли сказала, что у Герберта и Ильзы была большая любовь. – А Герберт тоже исчез? – спросила я. – Нет, он здесь, – ответила Хелли, – этого красавца Герберта я еще сегодня видала на перемене в кабинете физики. Я спросила, не узнавала ли она у него про Ильзу. Но Хелли поглядела на меня с возмущением. Любовь Ильзы и Герберта – это ведь великая тайна, о которой она, собственно, и знать ничего не должна. А кроме того, она вообще еще ни разу в жизни не разговаривала с Гербертом Планком. – Эти выпускники, – сказала Хелли, – смотрят на нас всех как на пустое место. Но, конечно, не на таких, которые выглядят, как твоя сестра! Я выгляжу далеко не так, как сама Хелли, и для Герберта Планка я наверняка еще меньше чем пустое место. Но все равно, теперь я пойду к нему. Дома я сказала, что иду к Анни Майер – заниматься природоведением. Нам надо вместе готовить доклад. Мама, впрочем, лежит в постели. Доктор прописал ей снотворное, но она все равно не может спать. Герберт Планк живет на той же улице, что и мы, через несколько кварталов. Я нашла его адрес в телефонной книге. На втором этаже на одной из дверей – табличка: «Доктор Раймунд Планк. Нотариус». Только я хотела позвонить, как заметила еще одну табличку, рядом со звонком: «Квартира этажом выше». Я поднялась по лестнице. На душе у меня кошки скребли. И все-таки я позвонила. Дверь тут же открылась. Передо мной стоял какой-то мальчуган – примерно такого же возраста, как Оливер. – Я хочу поговорить с твоим братом, – сказала я. – С которым? – С Гербертом. – Тут какая-то девчонка пришла! – крикнул карапуз. – Хочет с Гербертом поговорить! Я ступила через порог в переднюю, еще один шаг, и еще... Лучше бы мне убежать отсюда! И вдруг – я думала, что провалюсь сейчас сквозь пол прямо в канцелярию нотариуса, – все двери открылись настежь. Из одной вышла женщина в голубом переднике, из другой большегрудая блондинка с локонами, из третьей седая старушка, тонкая как спичка. А еще откуда-то выскочили двое мальчишек. Где-то я их уже видела, кажется, в школе. Но Герберта Планка все не было. Как только в передней появлялась какая-нибудь новая фигура, карапуз орал: – Вот она хочет поговорить с Гербертом! Я замерла посреди передней, все остальные глядели на меня, стоя в дверях. Вдруг я услышала, что в уборной спустили воду, потом отворилась и эта дверь, и Герберт Планк спросил: – Кто тут хочет со мной поговорить? У меня совсем не писклявый голос, но тут мне самой показалось, что пискнул самый крошечный мышонок: – Это я. Герберт Планк оказался высоким, не меньше метра девяноста. Он вполне мог бы сыграть первого красавца в каком-нибудь фильме. На нем были джинсы и черная футболка с огромным орлом на груди, вышитым золотыми нитками. Он стоял босиком, и пальцы у него на ногах были длинные и тонкие. Я уставилась на эти пальцы. – Ну, так что тебе? – спросил Герберт Планк, и все зеваки вокруг затаили дыхание. – Мне надо поговорить с тобой наедине. Хотя я три раза откашлялась, я опять пискнула, как мышонок. – Ну что ж, прошу, – сказал он и указал на еще одну дверь. Я вошла в нее, он двинулся за мной. Герберт предложил мне место в качалке, а сам сел напротив меня на кровать. – Я пришла из-за сестры, – начала я. Он молчал. – Моя сестра ведь пропала. Уже десять дней прошло. Он молчал. – Я хотела спросить, может, ты что-нибудь знаешь... – Я просто не знала, что говорить дальше. – Извини, пожалуйста, но кто твоя сестра? – спросил Герберт. – Ильза. – Какая Ильза? – Ильза Янда. – Весьма сожалею, – вид у него был такой, будто он и вправду сожалеет, – но Ильзы Янда я не имею чести знать. – Это правда? – А как она выглядит? – Она красивая. У нее такие длинные волосы, серые глаза. И она очень стройная. Волосы каштановые. Не так-то легко описать человека. Но тут дверь распахнулась. Вошел один из мальчишек – тот, что повыше. – Герберт, да знаешь ты ее! Она из девятого «А». Сногсшибательный экземпляр! Он жеманно похлопал ресницами и, покачивая бедрами, стал прохаживаться по комнате, словно аист. На Ильзу это было уж точно ничуть не похоже. Но Герберт Планк вдруг усмехнулся. – Ах, эта, грудь торчком! – Точно, – сказал парень. – Так что же с ней стряслось? – Теперь Герберт Планк проявил к делу некоторый интерес. – Что я должен, собственно, о ней знать? Да ведь это «директор цирка», подумала я. Бабушка права. Он не имеет ни о чем ни малейшего представления. Настоящий «директор цирка». Я хотела тут же идти, но они меня не отпускали. Они расспрашивали и расспрашивали меня без конца. Только для того, чтобы уйти, я рассказала им про роман – все, что узнала от Хелли. – Сожалею, – усмехнулся Герберт. – Был совершенно не в курсе. Но если дама всплывет на поверхность, пусть подает заявку. Я к ее услугам! Брат Герберта проводил меня до дверей. Другой брат и карапуз все еще стояли в передней и глазели. Одна из дверей была приоткрыта. Я думаю, в щелочку подглядывала пышная блондинка. У двери брат Герберта снял с вешалки свою куртку и быстро надел ее. – Пойду провожу тебя немного. По дороге он начал рассуждать: – Послушай, мой брат – честно говорю – совершенно наивен. Вообще ничего не смыслит в девчонках. Я кивнула. – Он правда почти не знает твоей сестры. Я кивнула. – Но в нашем классе – я учусь в восьмом «Б» – есть один весьма странный тип. Знаешь, такой длинный, белобрысый, почти альбинос. Да ты его наверняка сто раз видела. У него велосипед с таким идиотским седлом, к нему еще лисий хвост прицеплен. Этого типа я видела каждое утро. Но я не могла понять, почему брат Герберта мне о нем рассказывает. – Ну вот. Этот тип – вообще-то его зовут Вольфганг-Иоахим, но мы прозвали его Набрызгом, ведь у него вся морда в веснушках, – он вовсю ударяет за девчонками! Но только за самыми красивыми и всегда за теми, которые старше его и ему абсолютно недоступны. Я вздохнула и кивнула. – Так вот, он уже с летних каникул следует по пятам за твоей сестрой. Словно тень! Набрызг и Ильза! Просто смешно. Таких моя сестра вообще не замечает. Ей все равно, ползет ли по дорожке муравей или катит на велосипеде Набрызг. – У Ильзы точно ничего не было с этим Набрызгом, – сказала я. – Ну конечно, не было! – брат Герберта снисходительно улыбнулся. – Но... вот как раз потому, что она даже и глядеть в его сторону не хотела... – Что «как раз потому»? Я никак не могла понять, куда он клонит. – Он шнырял за нею повсюду, можно сказать, шпионил. Он мечтал о ней, но орешек был ему не по зубам. И вот именно потому, как эрзац... Наконец-то до меня дошло. – Вместо того чтобы быть с ней, он, значит, бегал за ней? – Ну да, совершенно точно, Sweety1. Он всегда знал, когда у нее урок музыки и когда у нее насморк, возле каких витрин она останавливается и вообще все! И если она с кем-то встречалась или к кому-то ходила, он тоже наверняка это знает. Точно! С гарантией. 1Здесь: дорогуша, лапочка (англ.). – Он что же, говорил вам, что она с кем-то встречается? – Ну уж нет. – Брат мотнул головой. – Он ведь не дурак рассказывать нам, что его дама сердца крутит роман с другим. Этого никто не станет делать. Но все-таки он-то уж знает, если у нее с кем-то что-то было! – Ну так что же мне делать? – Как что! Пойти и спросить его. Только, конечно, осторожно, с психологией. – Нет, к нему я боюсь идти, – пробормотала я. Брат был просто возмущен. Он заявил, что я шляпа, что я слишком легко сдаюсь и вообще у меня нет спортивного духа. – Не хочу я никакого спортивного духа, – сказала я. – Я хочу найти мою сестру. Брат заявил, что хотя ему совершенно непонятно, как это человек может стремиться вновь обрести брата или сестру, но что сам он настолько добр и любопытен, что проводит меня к Набрызгу. Если, конечно, я хочу. – И еще захватим с собой Али-бабу. Али-баба может оказать на Набрызга необходимое давление. Али-бабу я знала. Али-баба тоже учился в их классе и был, наверно, самым толстым и самым сильным парнем во всей нашей школе. Мы договорились встретиться на другой день в 15.00 возле парка. Прежде чем мы расстались, я спросила, как его зовут. Брата звали Николаус. Потом я пошла к бабушке. Бабушке я ничего не рассказала про мое посещение Герберта Планка и про Набрызга. Я боялась, что все это покажется ей бессмысленным. Бабушка уже затопила печку. У них настоящая старая печка, которую топят углем. Я люблю эту печку. Сзади у нее такая черная труба, она идет прямо до потолка и уходит в него, а когда долго держишь поддувало открытым, труба раскаляется докрасна. Один раз – я была тогда еще совсем маленькой – я обожглась об эту печку. И так ревела, что сбежались жильцы со всего дома. А потом они все притащили какие-то мази и бальзамы. Когда Татьяна кричит, будто ее режут, никто из нашего подъезда к нам не приходит. В лучшем случае соседи напишут жалобу управляющему, а он позвонит маме по телефону и скажет, чтобы она запретила Татьяне так орать. Я хотела остаться ночевать у бабушки. Мы пошли на второй этаж к Приходам. У них есть телефон. Я позвонила домой. Подошел Курт. – Ну, конечно, оставайся, если ты хочешь, – ответил он, но потом вдруг запнулся и сказал, что он все-таки лучше спросит маму. Тогда к телефону подошла мама. Она спросила, почему я хочу остаться ночевать у бабушки. Я не могла ей этого объяснить, потому что мне и самой это было не так уж ясно. Мама начала причитать – как все это сложно и неудобно. Придется перед школой зайти домой за книгами, нужно переменить белье, а у меня с собой его нет. И вообще как-то, собственно говоря... Ну, собственно говоря, она против. – Так как же, можно мне остаться или нет? – спросила я. – Только если это абсолютно необходимо, – сказала мама. – Да нет, это не абсолютно необходимо. – Ну тогда возвращайся домой. Только скорей, уже очень поздно, – сказала мама. И еще добавила: – А как ты вообще там очутилась? Я думала, ты идешь к Анни! Я положила трубку. Ведь телефонные разговоры часто прерываются. – Не огорчайся, – сказала бабушка, – может быть, она разрешит тебе в другой раз. – Да, конечно, – сказала я. Но я в это не верила. Я пошла домой и всю дорогу придумывала, что бы такое соврать маме. Но когда я пришла, мама уже опять лежала в постели с головной болью. Советница, правда, осведомилась, где я пропадала, но я ей ничего не ответила. 14 Посещение Набрызга я, наверное, никогда не забуду – даже если стану долгожителем. Ровно в три я подошла к парку. Со спортивной сумкой. Потому что на самом-то деле я должна была идти на тренировку. Николаус и Али-баба стояли у входа в парк, прислонившись спиной к решетке. – А вы уверены, что он сейчас дома? – спросила я. Мне не хотелось совсем уж зря пропускать гимнастику. – О нас доложено, – усмехнулся Али-баба. – А вы ему сказали, что я насчет моей сестры... Николаус покачал головой. – Конечно, нет! Я на уроке латыни послал ему записку. Там стояло: «Будь в 15.10 дома, а не то пеняй на себя – шапка сгорит». – Какая еще шапка сгорит? – спросила я. Они рассмеялись. Наверное, так говорят, когда должно случиться что-то ужасное. Николаус сообщил мне, что он уже продумал первоклассный, тактически грандиозный план наступления. А Али-баба подтвердил, что план этот как пить дать принесет победу. Точно. С гарантией. И вообще они вели себя так, словно речь шла не о моей, а об их сестре, а я тут только так, случайно, рядом с ними чапаю. На углу квартала, где живет Набрызг, они поставили меня в известность, что отныне мне надо идти возле самой стены. Этот Набрызг, как опасался Али-баба, небось из любопытства стоит у окна и ждет. Если он завидит меня, он тут же поймет, в чем дело, и точно рассчитанная тактика нападения врасплох полетит ко всем чертям. Я шла, прижимаясь к стенам домов, и вытирала их рукавом пальто. В подъезде стоял велосипед с чудным седлом и лисьим хвостом. Али-баба вывернул ниппель из переднего колеса. – Выложит все, получит назад, – буркнул он. Я нашла, что это подло, но ни Али-баба, ни Николаус не обратили никакого внимания на мой протест. Фамилия у Набрызга важная – Зексбюргер. И уже дверь в его квартиру обладала определенным весом. Я до тех пор видала такие двери только в фильмах про старые времена. Темно-коричневая, с двумя створками, такая высокая, что в нее мог бы, не сгибаясь, войти великан, а на раме какие-то гирлянды, вырезанные из дерева. Над дверью большой деревянный треугольник с колоннами, цветами и листьями. На медной табличке выгравирована фамилия «Зексбюргер», а под этой табличкой – бумажная. На ней написано: К Зексбюргеру – 1 звонок К Хуберу – 2 звонка К Шилеку – 3 звонка! – Это квартиранты, комнаты у них снимают, – сказал Али-баба. Николаус позвонил один раз. Мы услыхали шаги за дверью. Шаги приближались. Потом все стихло. Дверь не открылась. – Позвони еще раз, – шепнул Али-баба. – Тогда ведь Хубер подумает, что это к нему, – шепотом ответил Николаус. На одной створке двери был глазок в медной оправе. Сперва в глазке мелькнуло что-то тоже медного цвета. Потом показалось что-то коричневое. Я дернула Николауса за рукав и показала ему на глазок. Николаус усмехнулся, прикрыл рукой глазок и сказал торжественно и громко: – Вольфганг-Иоахим Зексбюргер, вынь свой глаз из глазка и открывай, не то живо шапка сгорит! Дверь приотворилась, но мы не смогли ее распахнуть, потому что она была закрыта изнутри на цепочку. Набрызга не было видно. Но зато его было слышно. |