Ильза ушла Перевод. Я все напишу, хотя и не знаю, с чего мне начать и что мне писать. Я только знаю, чем все кончилось
 Скачать 196.91 Kb.
|
|
– Что вам, собственно, надо? – Серьезную аудиенцию, – ответил Али-баба еще более раскатистым голосом, чем Николаус. – Насчет чего? – Жизненно важное дело. – Сколько вас? – Трое. Теперь цепочка была наконец снята, и мы вступили на территорию квартиры. Такой передней я до тех пор ни разу не видела даже в фильмах. Второй такой наверняка не сыщешь. Тут царил полумрак, а стен вообще не было видно, потому что везде стояли громадные шкафы. Все они были темно-коричневые и с резьбой по дереву, но ни один не походил на другой. На шкафах стояли чемоданы, а на чемоданах до самого потолка громоздились коробки и картонки. И между шкафами тоже было навалено всякого барахла. По дороге к комнате Зексбюргера я несколько раз споткнулась и набила себе синяки. Тут было много препятствий: бугор на полу, огромный счетчик, торчавший из стены, жестяная стойка для зонтов с бочку величиной, прислоненная к стенке метла, на которую я умудрилась наступить, и палка огрела меня по голове, а последним препятствием – как это ни странно звучит – была ванна. Огромная жестяная ванна с картошкой и луком. По сравнению с передней комната Набрызга показалась нам вполне нормальной. По сравнению с комнатой любого другого мальчишки она была очень и очень странной. Тут стояло пианино с кружевной накидкой и качалка с узором из цветочков, а на подоконниках – дикое количество всяких растений. И торшер с ажурным абажуром, и письменный стол с гнутыми резными ножками, а на стенах – картины, написанные масляными красками. Можно было подумать, что в этой комнате живет какая-то древняя старушка. – Садитесь, – сказал Зексбюргер. Куда нам садиться, было не совсем ясно, потому что сам Зексбюргер занял качалку с цветочками, а больше никаких стульев в комнате не было. И даже кровати. – Пардон, – сказал Зексбюргер, встал, подошел к полосатой занавеске в глубине комнаты, отдернул ее, и мы увидели раскладную кровать. Мы сели на кровать, а он снова подошел к качалке с цветочками и уселся в нее. – Так в чем дело? – спросил он, беря с письменного стола коробку с сигаретами. Он выдвинул ящик, достал зажигалку, закурил. – Эта дама тебе знакома? – Али-баба положил руку мне на плечо. Набрызг кивнул. – Тебе известно, что случилось с ее сестрой? – спросил Николаус. Набрызг снова кивнул. Я глядела на Набрызга во все глаза. Николаус и Али-баба тоже уставились на него. И вдруг они сказали хором: – А ну, давай выкладывай! – Она исчезла, – сказал Зексбюргер, стряхивая пепел с сигареты. Я отвела от него взгляд. – Придурок, – сказал Николаус, – это нам и без тебя известно, что она исчезла. Где она, с кем – вот что мы хотим знать! – Но ведь этого я тоже не знаю, – сказал Зексбюргер. – Так она же была твоей любимой, твоей обожаемой, твоей дамой сердца, и уж кто-кто, а ты-то должен знать, куда она девалась! Зексбюргер покраснел. – Она же клялась тебе в вечной любви! Зексбюргер покраснел еще больше. – Вы же с ней были тайно помолвлены! Зексбюргер стал и вовсе пунцовым как помидор. – Я, я, я... – пробормотал он, заикаясь. – Да, ты, ты, ты! – перебил его Николаус. – Ты любил ее, и она любила тебя, так неужто она тебе не сообщила, куда сбежала! Зексбюргер затянулся. – Ничего она меня не любила. – Что нам давным-давно известно, уважаемый Набрызг. Али-баба поднялся с раскладной кровати. Цвет лица Набрызга то и дело менялся – то он был пунцовым, то бледно-желтым. – Выметайтесь! Выметайтесь отсюда! – заорал он. Али-баба положил Набрызгу руки на плечи, чтобы тот не вскочил с качалки. – Что вам от меня нужно? Хотите поиздеваться? Мне казалось, что он вот-вот разревется. Они его довели, и я поразилась: как быстро, оказывается, можно довести человека. – Нам нужно, – говоря это, Николаус встал и подошел к Зексбюргеру, – услышать правду во всех подробностях! –Николаус улыбнулся. Не очень-то дружелюбно. – Ты крался как тень за Ильзой Янда, следил за каждым ее шагом. Набрызг попытался возразить. – Помалкивай, – продолжал Николаус, – мы знаем совершенно точно, что это было так. И сейчас ты расскажешь, что еще делала Ильза, кроме как ходила в школу, на тренировки и на музыку. – Он кивком указал на меня. – Тут, по словам ее сестры, кое-что остается неясным. Набрызг не хотел говорить. – Дорогой Набрызг, Вольфганг-Иоахим Зексбюргер, – сказал Али-баба с приветливой улыбкой и еще крепче сжал плечи Набрызга, – если ты сейчас же не выложишь все до конца, то завтра в школе ты получишь в письменном виде, и даже отпечатанное на гектографе, уведомление, что ты врун и хвастун. И на доске мы напишем, что господин Зексбюргер еще никогда в жизни ничего не имел ни с одной девчонкой! Зексбюргер был повержен. Он сунул в рот новую сигарету и предложил сигареты нам. Я закурила первую в жизни сигарету и стала слушать Зексбюргера, который, и правда, был удивительно хорошо осведомлен о каждом шаге моей сестры. Даже обо мне и о маме и обо всех остальных он знал более чем достаточно. Вскоре мне стало ясно, что ему знакома каждая пуговица на Ильзином пальто. Даже ее расписание он знал наизусть. «В среду у нее на шестом уроке латынь», – говорил он. Или: «Она в тот день была в розовом свитере с белым сердечком на груди». Он говорил так, словно жил вместе с нами уже сто лет. Набрызг увлекался все больше и больше. У меня было такое чувство, что он уже вовсе и не злится на нас, а даже как будто рад, что наконец-то может рассказать все. Через полчаса он перешел к главной части. Я хочу сказать, главной для меня: для него тут все было самое главное. – И вот я стою с велосипедом на моем посту против вашего дома, – рассказывал он, – и она, как всегда, выходит минута в минуту. Я думаю – сейчас она пойдет налево, к учительнице музыки, потому что в руке у нее нотная папка, но она идет направо, к остановке трамвая, стоит там и ждет. Я подумал: «Если б ей надо было проехать одну или две остановки, она бы уж точно не пошла на трамвай. Такие расстояния она всегда проходит пешком». Я скорей на велосипед, жму на педали – трамвай-то идет ведь быстро, мне за ним не так-то просто поспеть. На третьей остановке я торможу и жду. Приближается трамвай, и я вижу – Ильза стоит на площадке, но не выходит. Трамвай трогается. Я за ним. У меня уже язык на плече – дорога-то в гору! На шестой остановке она наконец выходит и прямо под носом у трамвая бежит через улицу. Я этого, понятно, не могу – мне приходится ждать, пока трамвай проедет. Трамвай отошел, а Ильзы уже нет, исчезла. Я оставляю велосипед в подъезде какого-то дома и начинаю обследовать магазины на той стороне. Ну, в овощном ее, понятно, не оказалось, и у мясника тоже. – Так где же она оказалась? – Али-баба начал проявлять нетерпение. Набрызг теперь уже наслаждался, что рассказ его нас так волнует. Он улыбнулся и продолжал: – Да, так где же она оказалась... В баре – вот где! А потом она вышла оттуда с каким-то типом и... – Минутку! – крикнул Николаус. – Не части! Из-за этого типа мы и пришли. Так как он выглядел, этот монашек? – Никакой он не монашек. Так вот... он был взрослый. Ну, я хочу сказать, настоящий взрослый. И в белом замшевом пальто. Таком длинном, очень дорогом, наверно! – Ну и что потом? – спросил Али-баба. – Потом они сели в машину и уехали. – В красном «БМВ»? – Это был мой первый и единственный вопрос. Зексбюргер кивнул. – Красный «БМВ-2000», черные кожаные сиденья, рядом с зеркалом дальнего вида болтается пластмассовая русалка. Номер – В 704 256. Али-баба почесал в затылке. – Когда знаешь номер машины, можно разыскать и владельца. – Да. Но только в том случае, если ты полицейский или у тебя есть связи, – сказал Николаус. А Набрызг торжествующе заявил: – Владельца я уже давно разыскал. Этот тип в белом замшевом пальто – Золотой Гусь. – Как-как его зовут? – хором спросили Николаус и Али-баба. – Конечно, на самом деле его зовут не Золотой Гусь, но если он не разъезжает в своей тележке по городу, тележка стоят в переулке Рюкертгассе перед трактиром «Золотой гусь». В этом доме только два этажа. Внизу трактир, а наверху, как я полагаю, квартира хозяина. И этого типа, который встречается с Ильзой, я видал и за витриной трактира, и в окне второго этажа. И Ильзу я видал, как она прогуливала собаку – такой громадный коричневый пес. А так он обычно спит на пороге, у открытой двери трактира. Еще мы узнали от Набрызга, что Золотой Гусь всегда обнимал Ильзу за плечи, а когда он ждал Ильзу, то останавливал свой красный «БМВ» за вторым поворотом от нашего дома. И еще мы узнали, что красный «БМВ» уже не стоит больше перед трактиром. Как раз с тех пор, как Ильза исчезла. – Иногда, – сказал Набрызг, мечтательно глядя в сторону, – они сидели в машине, и он брал ее руку – каждый палец ей целовал. – Не принимай близко к сердцу, Набрызг, – сказал Николаус. – Все это для меня уже в прошлом, – Набрызг встряхнул головой, – теперь у меня совсем другая, из десятого «Б», – просто блеск! С ней-то у меня все в порядке! Али-баба усмехнулся и подмигнул Николаусу. – Нет, правда! – поспешил заверить нас 3ексбюргер. – Лола, высокая такая, с черными локонами! – Конечно, конечно, мил-человек. – Али-баба достал из кармана ниппель от велосипеда. – Поскольку ты вел себя примерно, вот, получи. Можешь отправляться в турне. – Даю честное слово, – громко сказал Набрызг, – больше я ни за кем не гоняю на велосипеде! У меня ведь есть Лола! И теперь уже все чистая правда. Мы даже ходили вместе в кино! – Случайности случаются, – ввернул Николаус. – Никакая это не случайность! Я сам покупал билеты! Мне показалось, что Зексбюргер уже опять готов зареветь. Али-баба направился к двери. Он поклонился: – Для меня это был прямо-таки народный праздник! – С фонариками и сюрпризами, – сказал Николауc и тоже пошел к двери. Я встала с кровати. – Большое спасибо, – сказала я. – Не за что, – пробормотал Зексбюргер. – Пошли, – позвал меня Николаус. Я вышла из комнаты. Николаус и Али-баба ждали, прислонившись к полуоткрытой двери на лестницу. Я снова споткнулась в передней и набила синяк, ударившись о счетчик. Внизу, перед домом Зексбюргера, Николаус вдруг заторопился. – А теперь мне надо бежать домой! Срочно! – сказал он.– А не то они с голоду подохнут! С утра ничего не ели! Он побежал со всех ног. Али-баба усмехнулся. – Кто подохнет с голоду? – спросила я. – У него что, хомячки или мыши? – Морские свинки! – Две? Али-баба опять усмехнулся. – Две? У него их, по-моему, пятьдесят четыре или, может, уже шестьдесят семь. – Ты смеешься? – Зачем? Какой смысл? Я вообще очень правдив. Правда, она ведь, как правило, куда невероятнее. Али-баба сделал серьезное лицо. Но слишком серьезным лицо его не стало – уж очень оно было круглое. Только две складочки образовались над бровями. – Наш милый Николаус два года назад пожелал получить в подарок на пасху двух морских свинок и в самом деле их получил. А поскольку это были самочки, он назвал их Трудхен и Траудхен. Но Траудхен оказалась не свиньей, а кабаном, морским кабаном, или как это там называется. И под троицу у Николауса образовалось уже восемь морских свинок. С тех пор он их сортирует. – Что делает? – Сортирует. После очередных родов он достает из клетки всех морских беби и проводит обследование. И беби мужского пола он сажает в мужскую клетку, а беби женского пола – в женскую. Понимаешь? Конечно, я поняла. Но как же так получилось, что у Николауса теперь не то пятьдесят четыре, не то шестьдесят семь морских свинок? Вот чего я не понимала. – Очень просто, – сказал Али-баба. – Ведь чертовски трудно точно установить, какого пола данное беби морской свинки! – Али-баба хихикнул.– Николаус их даже в лупу рассматривает, но все равно иногда ошибается, а эти бестии вообще не придерживаются никаких возрастных рамок при половых сношениях, они жутко эротичны и уже в ранней юности приобретают детей, когда сами они еще, можно сказать, дети. Вот и случилось, что Николаус вдруг обнаружил в мужской клетке одну беременную морскую барышню. Он заметил это потому, что животное стало слишком толстым и слишком медлительным. – Али-баба минутку помолчал и добавил: – Если бы добрые мамаши морских свинок иной раз не лакомились своим потомством сразу после его появления на свет, у него их было бы уже куда больше ста. – А родители? Его родители ему разрешают? Али-баба пожал плечами и сказал, что родители, разумеется, вопят. – Но что они с ним поделают? – спросил он. – Ну, они могут запретить. – Ему не запретишь! – Али-баба сказал это с большим уважением. Я вздохнула. – Вот что, Sweety, – заявил Али-баба.– Тут вздыхать нечего. Кто разрешает себе запрещать, тот сам в этом и виноват! Дело в том, что родители могут принять меры только против того, кто, во-первых, боится их, а во-вторых, слушается! – Он высморкался в большой клетчатый платок. – Ведь на самом-то деле они бессильны. Они просто бумажный тигр! У нас, если хочешь знать, куда больше силы, да и времени больше. Все, чего они могут на самом деле добиться, – это испортить себе нервы или заработать язву желудка. – Нет,– покачала я головой. – Они могут и запереть, и побить, и отправить в приют, и не давать карманных денег, и еще много чего – все они могут! Али-баба посмотрел на меня с изумлением. – Sweety, – сказал он, повысив голос, – я веду речь не о средних веках и не о садистах. Я веду речь о нормальных родителях! – Он взглянул на меня с интересом. – А что, может, твои старики уже когда-нибудь били тебя или отказывали в карманных деньгах? Сама себе удивляясь, я сказала: – Нет. А ведь мама уже сколько раз давала мне пощечину! Иногда, когда нервничала, вообще из-за какой-нибудь чепухи. Как-то даже за то, что у меня под кроватью валялась половинка яблока. Или еще за то, что я не вытерла ноги. Правда, в последнее время она очень редко пускала в ход руки. – Вот видишь, – с удовлетворением сказал Али-баба, – ни один нормальный человек не бьет своих детей. Я не хотела с ним спорить. Но вообще-то я могла бы назвать ему уйму родителей, а вовсе не только мою маму, чтобы доказать обратное. – Один раз, – улыбнулся Али-баба, – моя старушка хотела было мне влепить, но я поглядел на нее выразительно и спросил, вполне ли она уверена, что я не дам ей сдачи. Тогда она раздумала. – А ты что, правда дал бы?.. Али-баба рассмеялся. – Не знаю. Честно говоря, не думаю. Моя старушка, понимаешь ли, очень уж хрупкая, с нулевой прочностью. – А отец? – спросила я. – Ну, его мы имеем честь видеть только по воскресеньям за обедом. А кроме того, моему папаше до лампочки, чем я там занимаюсь. Его не устраивает только то, что я не являюсь стройным юношей. А вообще-то он малость того. Когда он узнает, что я получил пятерку или четверку, то просит передать мне, что я карьерист. А вот когда я получаю двойку, он премирует меня сотней шиллингов. Я, очевидно, глазела на Али-бабу, открыв рот, потому что он сказал: – Закрой-ка рот, девочка, а то у тебя будет ангина. Я закрыла рот. Говорить мне все равно не хотелось. Не так-то приятно слушать про таких чудных и веселых родителей. Это на меня тоску наводит. Мне не то что грустно, а так, немножко. Просто становится завидно. Я старалась утешиться – или хотя бы усмирить свою зависть, – уговаривая себя, что Али-баба все выдумывает. У него, наверно, противные, злые, уродские родители, внушала я себе. Он такой же, как этот Зексбюргер, все он врет. Но до конца уговорить себя я не смогла: даже по одежде Али-бабы можно было догадаться, что уж он-то творит все, что хочет. На нем были белые джинсы с бахромой внизу и тремя разноцветными заплатами на заду. А штанины разрисованы красным карандашом. На его индийской рубашке пестрела разноцветная вышивка, а поверх рубашки была надета перемазанная мохнатая куртка, тоже с вышивкой. На голове, над круглым полным лицом, красовалась шляпа, и даже не шляпа, а просто старый фетровый колпак, и притом сильно помятый. И к тому же еще розового цвета! Моя мама заорала бы страшным голосом, если бы мне вдруг вздумалось так нарядиться. А вот Али-баба даже в школу являлся в этом костюме. 15 – Ты одна туда пойдешь или тебя проводить? – спросил Али-баба, и я очнулась от моих раздумий. – Куда я пойду? – спросила я. Но я-то хорошо знала, что он имеет в виду. – К Золотому Гусю, конечно. Мне и к Набрызгу-то идти не хотелось, а уж к Золотому Гусю и подавно. Что мне там делать? Да и, кроме того, ведь красный «БМВ» все равно уже больше не стоит перед «Золотым гусем». С меня было довольно. Какой-то Золотой Гусь в замшевом пальто целует моей сестре каждый палец, да еще он хозяин трактира. Какой-то Набрызг катит за ними на своем велосипеде и шпионит. Все это, черт возьми, совсем не вязалось с той Ильзой, которую я знала. Это была какая-то чужая Ильза. Мне ничего больше не хотелось знать о чужой Ильзе. – Ну так что? – продолжал настаивать Али-баба. – Я, я... я не знаю, – пробормотала я. – Рюкертгассе ведь тут недалеко, – Али-баба показал в сторону парка, – мы можем сперва поглядеть на трактир просто с улицы. На это возразить было нечего. Я и раньше не раз проходила домой этим переулком, и теперь я вспомнила, что там в самом деле есть какой-то трактир с дверью и ставнями, выкрашенными зеленой краской. И большая собака лежит на пороге. Мы прошли парком. Третий переулок за парком и был Рюкертгассе. «Золотой гусь» оказался домом № 7. Все было так, как описывал Зексбюргер: внизу – трактир, на втором этаже – квартира. Рядом с дверью в трактир – другая, зеленая дверь, на ней – два звонка. Под одним – табличка с надписью «Бар», под другим – «Квартира». Большая собака не лежала у раскрытой двери, потому что дверь была закрыта. Для открытых дверей на улице было слишком холодно. – Да это же настоящий кабак! – определил Али-баба. Сперва мы стояли на тротуаре, напротив «Золотого гуся». Потом Али-баба потянул меня за руку через улицу. Рядом с дверью в трактир висел на стене прозрачный пластмассовый ящичек, а в нем – картонка с меню. – Гуляш, капуста с фрикадельками, шницель, сосиски с горчицей, говядина с овощами, зразы, эмментальский сыр, спиртные напитки, разливное пиво, – громко прочел Али-баба и пробормотал вполголоса: – Настоящая трактирная жратва, ноль для интеллигентного человека. Я попробовала заглянуть в окно, но занавески в красно-белую клетку были задернуты. Проглядывал только краешек не то стола, не то стула. – Я хочу пить, – сказал Али-баба. – А я не хочу. Ни за что на свете Али-бабе не удастся загнать меня в этот трактир, решила я, да и денег у меня нет. Но Али-баба просто вташил меня туда. Он жутко сильный. А когда он открыл дверь трактира и я одной ногой ступила на порог бара, я больше не отважилась продолжать сопротивление. Ведь это выглядело бы чертовски смешно, а люди, сидевшие за столиками и тянувшие пиво, и без того смотрели во все глаза на Али-бабу из-за его джинсов и розовой шляпы. И я поплелась вслед за Али-бабой к столику. – Не хочет ли дама снять пальто? – спросил меня Али-баба, да еше громовым басом. – Не кричи ты так, – прошептала я и отдала ему пальто. – Разрешите предложить вам стул, – рявкнул Али-баба ничуть не тише, чем раньше. За столиками послышалось хихиканье. Я поспешно села на стул, пододвинутый Али-бабой. Нарочно села спиной ко всем остальным столикам. Мне не хотелось видеть все эти улыбочки. Я еще мало бывала в подобных заведениях, только в кондитерской, где я через субботу встречаюсь с папой, да иногда по воскресеньям в кафе, когда мы выезжали всей семьей. Одна – без мамы, без папы или Курта – я еще вообще нигде никогда не была, а уж тем более в пивной. Да еще с таким чудовищно толстым парнем в разрисованных джинсах и с розовым колпаком на голове. – Сними шляпу, – шепнула я. – Даму смущает мой шлем? – спросил Али-баба. – Да не ори ты, веди себя нормально. И не говори так напыщенно! – Тогда и ты веди себя, будь добра, нормально и не пищи, как мышка! И не стесняйся всего, как церковная мышка, и не оглядывайся по сторонам, как домовая мышь, – сказал Али-баба. На этот раз окружающие его не слышали. Кроме того, он снял с головы колпак. Официантка подошла к нашему столику и спросила, чего мы желаем. Я и сама не знала, чего я желаю. – То же, что и ты, – сказала я Али-бабе. – Две порции сосисок с горчицей, два раза сыр, два куска вишневого торта и два раза пол-литра яблочного соку, – заказал Али-баба. Я испугалась не на шутку. Не потому, что он заказал так много, голодна я была зверски. С тех пор как у нас готовит советница, я всегда зверски голодна. Я испугалась из-за счета. Потом я решила одолжить денег у Али-бабы. Ведь столько, сколько стоят сосиски с горчицей, и порция сыра, и кусок вишневого торта, и пол-литра яблочного соку, я и за целый месяц не получаю на карманные расходы. – Я потом верну тебе деньги. В рассрочку, – сказала я. – Ты приглашена, Sweety, – Али-баба покровительственно кивнул мне, и у меня словно камень с души свалился. Официантка принесла яблочный сок и сказала, что сейчас подаст нам сосиски. |