Ильза ушла Перевод. Я все напишу, хотя и не знаю, с чего мне начать и что мне писать. Я только знаю, чем все кончилось
 Скачать 196.91 Kb.
|
|
– Может быть, это лифтерша? Я стояла ближе к входной двери, чем Курт, но мне не хотелось открывать дверь. Я не верила, что это лифтерша, а еще я была в ночной рубашке. А на ночной рубашке впереди не хватало двух пуговиц. – Я открою! – сказал Курт. Но раньше чем Курт успел протиснуться между дверью спальни и телевизором, мама и советница оказались уже в передней. И Оливер с Татьяной тоже. – Неужели никто не может открыть? – возмущенно спросила советница и направилась к двери. Следом за ней шла мама. Вид у нее был совсем растерянный. Советница открыла дверь. В дверях стоял Али-баба. Али-баба в мохнатой куртке, индийской рубашке и разрисованных джинсах, с розовым колпаком на голове! Али-баба приветливо улыбнулся советнице. – Пардон, – сказал он, – извините за столь позднее вторжение. Я ищу... – Али-баба обвел взглядом переднюю. – Я ищу... Ах, вот она, моя Sweety. Советница считает людей, одетых, как Али-баба, за тотальных подонков и отпетых хиппи и до смерти их боится. Советница отпрянула от Али-бабы, и Али-баба принял это за приглашение войти. Сперва он еще тщательно вытер перед дверью ноги о наш половик, а потом вошел, снял с головы фетровый колпак и сказал: – Добрый вечер! Я, право же, ненадолго, мне надо только... Я хотел... Али-баба потерял вдруг уверенность и начал запинаться. И неудивительно – все уставились на него с таким ужасом, и особенно, кажется, я сама. Я попробовала что-то сказать, что-нибудь вроде «добрый вечер, Али-баба!» или «так что ты хотел, Али-баба?», но не смогла выговорить ни слова. Али-баба переминался с ноги на ногу, вертел в руках свой фетровый колпак, пока не скрутил его в розовую колбасу, и глядел на меня, ища помощи. Помощь пришла со стороны Курта. Курт сказал: – Добрый вечер, молодой человек! И тогда Али-баба снова приветливо улыбнулся Курту и сказал: – Я хотел только сделать вашей дочери одно неотложное сообщение. И я решил его сделать еще сегодня, потому что все равно шел домой как раз мимо вашего дома. – Ну так сообщайте! – дружески улыбнулся Курт. – Но это, извините, разговор с глазу на глаз. – сказал Али-баба. Курт кивнул и указал рукой на дверь моей комнаты. Тогда Али-баба кивнул Курту и взял курс прямо на мою комнату. Я схватила в ванной купальный халат Курта, надела его и бросилась вслед за Али-бабой. Я догнала его уже у двери. – Заходи, – сказала я. Али-баба вошел в мою комнату и опустился на Ильзину кровать. Я закрыла дверь. – Ну, брат Sweety, – выдохнул Али-баба. – Что это у вас тут за кошмарный сон? – Где? – спросила я, словно не догадываясь, о чем он говорит. – Нy, эти бабы, в передней!.. – сказал Али-баба с гримасой в сторону двери. – Они на меня так глазели, словно я крокодил в пансионе благородных девиц. Потом Али-баба вздохнул и заявил, что при подобных домашних условиях просто преступление помогать найти сбежавшую дочъ. А потом он спросил меня, не поискать ли ему для меня убежище у каких-нибудь милых людей, а потом извинился, что говорит столь бестактно, а потом сказал, что он пришел, собственно, вот по какой причине: у него есть одна новость – она бросает свет на все. – Какая?– спросила я. – У медведя гризли есть брат! Очень молодой! Двадцати одного года от роду, может, двадцати трех. Точнее установить не удалось. Во всяком случае, братец разъезжает в красном «БМВ». И ему вполне подойдет длинное белое замшевое пальто. То есть с гарантией. Али-баба рассказал мне, как ему удалось это установить. – Ты после кино сразу ушла, и остальные тоже вскоре разошлись, а мне было еще неохота домой топать. Вот я и пошел опять к «Золотому гусю». Вообще-то я собирался только еще раз глянуть, не стоит ли все-таки где поблизости красный «БМВ». Но когда я болтался там, возле трактира, я увидел, что в соседнем доме на первом этаже открыто окно и из него выглядывает какая-то старушка. Ну, думаю, вот кого я спрошу. Подхожу к окну и спрашиваю старушку, не видала ли она в этих местах молодого человека – он живет где-то тут, такой довольно красивый, разъезжает в красной машине и одет в длинное белое замшевое пальто. И что же ты думаешь, Sweety, отвечает мне эта старушка? – Что это брат трактирщика! – Нет, – Али-баба снисходительно улыбнулся. – Сперва она заявляет, что ей хотелось бы знать, почему я об этом спрашиваю. – И что ты ответил? – Я малость пошевелил мозгами и сообразил, что такая старушенция ничего хорошего про молодого человека в белом пальто наверняка не скажет. И вот я говорю ей, что я бедный мальчик и очень, очень долго копил на велосипед, а потом приехал этот красный «БМВ», в нем сидел молодой человек в белом замшевом пальто, и когда он становился на прикол, то погнул мне заднее колесо, а потом уехал. И теперь я разыскиваю преступника. Я спросила Али-бабу, поверила ли ему старушка. – Еще как! – с гордостью ответил Али-баба. – Она была просто счастлива. Она этого типа терпеть не может, вечно он хлопает дверцей своей машины прямо под ее окном, да так громко, что она просыпается среди ночи и не может больше уснуть. И когда она просит закрывать чуть потише, он просто смеется над ней. – А про Ильзу она что-нибудь знает? Али-баба ответил, что об этом он старушку не спрашивал. Это, по его мнению, было бы как-то подозрительно. – Зато она мне рассказала, что старый трактирщик – человек добрый, трудолюбивый, честный и экономный. Но братец, по ее словам, ну полная противоположность всему этому. «Сверху шелк, а внутри щелк», – как она выразилась. Плейбой, прожигатель жизни, и притом самого дурного толка, – вот, мол, кто он такой. Работать не работает, трактир ему не подходит, хочет подняться выше, уж который год студент, да вот экзаменов не сдает, а все потому, что старший брат ему как отец, балует, и деньги ему дает, и вообще все. – Али-баба вздохнул. – В общем, старуха прожужжала мне все уши. Али-баба поднялся с постели и напялил розовый колпак на голову. Он сказал, что ему пора идти. – Что же мне теперь делать? – Ложиться спать, Sweety. – Да нет, что же мне делать... насчет моей сестры? Али-баба прижал палец к переносице – этим он напомнил мне бабушку, а потом сказал: – Так вот, раз уж ты меня спрашиваешь... я бы на твоем месте вообще ничего не делал. Если твоя сестра уехала с этим типом в замшевом пальто – а это уж точно так, с гарантией, – она обязательно вернется. А если ты в это вмешаешься, все может выйти еще хуже. Но это не совет, а так, соображение. Для советов я недостаточно компетентен. Я проводила Али-бабу до двери. Когда он открыл дверь, я увидела, что на лестнице темным-темно. Свет уже выключили. А раз свет на лестнице выключили, значит, и дверь внизу заперта. – Очень жаль, что тебе еще придется топать вниз, – сказал Али-баба. Я в отчаянии озиралась по сторонам, ища ключ от парадного. Мне не хотелось говорить Али-бабе, что своего ключа у меня нет. У всех детей, кроме меня, есть ключ. Али-баба и в самом деле то ли с луны свалился, то ли живет в другом мире. На лице его вдруг мелькнула радостная улыбка. Он сказал: – Да ты просто дай мне твой ключ. Тогда тебе не надо будет вниз спускаться. А завтра я тебе его отдам на большой перемене. Ключа от парадного у меня нет, но если бы он у меня был, и я отдала бы его Али-бабе, и мама бы об этом проведала, я думаю, она бы тут же упала в обморок. Доверить кому-либо ключ от дома – для мамы примерно то же, что прокутить бабушкино наследство. Это я знаю потому, что Курт один раз дал свою связку ключей своему лучшему другу. По той же причине: парадное было уже закрыто, а ему не хотелось спускаться вниз. С мамой потом была истерика. А между лучшим другом Курта и Али-бабой – целая пропасть, во всяком случае в глазах мамы. Поэтому я сказала: – Нет, к сожалению, ничего не выйдет. Мне понадобится ключ рано утром. А пока я это говорила, я все шарила по карманам пальто, висевших в передней на вешалке. Я надеялась, что Курт или мама забыли ключ в кармане. Но надеялась я напрасно. – Ты что, не можешь свой ключ найти? – спросил Али-баба. – Сейчас, сейчас, – бормотала я, – он должен быть где-то тут. Иногда даже из самого тягостного положения вдруг находится выход. На лестнице зажегся свет! А на площадке над нами послышались шаги. Кто-то спускался вниз по лестнице. Женщина, которая живет над нами, провожала какого-то человека до парадного. Али-баба сказал: – Ну пока, Sweety, – и пошел вслед за женщиной вниз по лестнице. Я закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Я прислушивалась. Из гостиной доносились голоса Курта и мамы. Дверь в гостиную была закрыта. Говорили они не особенно громко, и я не могла разобрать, о чем идет речь. И все-таки мне показалось, что они спорят. Голоса звучали как-то сердито. Я тихонько прошла через переднюю и подошла к двери гостиной. Теперь можно было расслышать, о чем они говорят. – Нет, просто смешно, – говорил в эту минуту Курт, – сначала я только и слышу, что я мало забочусь о детях. Я не заменил им отца. Если что не так, во всем виноват я! И я начинаю заботиться. Пытаюсь заменить. Нет, это опять не то. Ты не могла бы мне сказать, что же я в конце концов должен делать? Советница тоже была в гостиной. Она сказала: – Так вот, ты ни в коем случае не должен был допускать к ней в комнату эту личность. – Он даже не представился, – сказала мама, и Курт рассмеялся. – И вообще уже было без десяти девять, – сказала мама. – И это было существо мужского пола, – иронически заметил Курт. Тогда мама сказала, что с Куртом вообще ни о чем нельзя разговаривать, а советница заявила, что это еще вопрос, какого он пола. – Если судить по длине волос и полноте, он вполне мог бы быть и женщиной, – съязвила она. А мама сказала, что она ничего не имеет против, если среди моих знакомых будут и мальчики. Но во-первых, он слишком взрослый для меня, а во-вторых, слишком толстый, а в-третьих, слишком уродливый, а в-четвертых, слишком похож на хиппи, а в-пятых, слишком невоспитанный... – А в-шестых, – перебил ее Курт, – право же, удивительно, сколько недостатков ты можешь заметить у человека за две секунды. Просто позавидуешь такому умению разбираться в людях! – Как бы то ни было, – вставила советница, – такому типу нечего делать в девять часов у нас в квартире! Ты должен был просто вышвырнуть его за дверь. – Почему вы говорите это мне? – крикнул Курт так громко, что его наверняка было бы слышно и у входной двери. – Вы обе тоже были в передней и глядели на него, как баран на новые ворота! Почему же вы его не вышвырнули? – Как ты со мной разговариваешь? – возмутилась советница. А мама закричала так громко, что ее тоже было бы прекрасно слышно у входной двери. – Ты чудовище, просто чудовище! Ты ни с кем, ни с кем не считаешься! Ты вообще не можешь себе представить, каково мне с тех пор... с тех пор... с тех пор, как ее нет. Что у меня на душе! Мама зарыдала очень громко. – Прекрати ты этот вечный рев! – сказал Курт. Тогда мама стала всхлипывать и говорить, что жизнь с Куртом – это мука, чистая мука! А Курт кричал, что он никого не принуждает с ним жить, решительно никого! А мама рыдала, что ему легко делать такие подлые заявления! Он ведь знает, что ей с четырьмя детьми не так-то просто от него уйти! Но если бы у нее не было детей, она давно бы уже ушла, давно бы! Советница сказала на это, что хотя она и сама вначале была против этой женитьбы Курта, поскольку не хотела, чтобы Курт связывал свою жизнь с женщиной с двумя детьми, но, раз уж они вместе, нечего столь легкомысленно рассуждать о разводе. Это просто незрело, это по-детски. И как это ни прискорбно – ведь она мать Курта, – но ей приходится признать, что права мама. – Ты, мой милый, – сказала она Курту, – видно, попал под влияние всей этой новомодной болтовни о современных методах воспитания. – Все, что вы не понимаете, для вас новомодная болтовня! – крикнул Курт. – Я, может быть, ничего не смыслю в воспитании, но я не понимаю, почему детей надо непрерывно мучить и делать несчастными! Этого я не понимаю, да и не хочу понимать! Мама высморкалась. Она сморкалась довольно долго. Потом сказала тихо – так тихо, что мне пришлось подойти к самой двери. – Я не хочу делать моих детей несчастными, правда не хочу. Я хотела только, чтобы они были хорошо воспитаны, имели приличные манеры и умели себя вести, вот и все! А ради чего? Ради тебя, да, ради тебя! Чтобы все у нас было в порядке! Знал бы ты, какие это были непослушные дети, когда я забрала их от старой Янды! Ведь у старухи они могли делать все, что им вздумается! Им все разрешалось! Они были так крикливы, так надоедливы, так избалованы! Наш брак мог развалиться уже через полгода. Ты бы этого просто не выдержал! Курт протестовал. Мама не имеет права так говорить, заявил он. Он может вынести гораздо больше, чем она. – Да, от своих собственных детей – это конечно, но не от моих! – крикнула мама. – Твои дети, мои дети, твои дети, мои дети, – взревел Курт, – с ума сойти можно! Это не твои и не мои дети! Они не твоя собственность и не моя собственность! – Нечего спорить из-за слова! – кричала мама. – Я вообще больше не спорю, все это просто идиотизм, – сказал Курт, и я услышала, как отодвинули стул. Я испугалась, что Курт встанет и сейчас выйдет из гостиной, и бросилась в мою комнату. Курт не вышел из гостиной. Но я все равно уже больше не вернулась на свой пост подслушивания. Я не хотела больше слушать. Я начала складывать тетради и учебники на завтрашний день и при этом немного поревела. Почему я ревела, мне и самой было не совсем ясно. А потом я пошла спать. Я легла в Ильзину постель. Там еще было то белье, на котором спала Ильза. И еще немного пахло Ильзой. Ее шампунем и ее одеколоном. Я потушила свет, я думала про Ильзу и про этого человека в замшевом пальто. Я представляла себе его очень красивым. Как актер из того фильма, что я смотрела с Али-бабой. Теперь я уже могла себе представить, что человек в замшевом пальто целовал Ильзе каждый палец и обнимал ее за плечи. Мне даже пришло в голову, что, может быть, где-то там, далеко, где-нибудь в Англии, какой-нибудь кузнец обвенчивает пятнадцатилетних девушек. И я представляла себе, как Ильза едет с человеком в замшевом пальто к этому кузнецу, и они женятся, и там, в Англии, открывают пивную «Золотой гусь», а я приезжаю к ним, и живу у них, и хожу в английскую школу. Сегодня утром я проснулась, как это говорят, с тяжелой головой. Спала я очень плохо. Кузнец, который венчает пятнадцатилетних, приснился мне во сне. Но в руке у него был огромный кузнечный молот, и он раскручивал этот молот над головой, а мы с Ильзой прятались от него в шкаф, но он нашел нас и схватил. При этом он выпустил из рук свой огромный молот, и тот упал мне на ногу, прямо на пальцы. Это было ужасно больно. Я проснулась вся в поту, и в то же время мне было жутко холодно, а потом я опять уснула, и тут же кузнец явился снова. 17 Когда Оливер разбудил меня утром, я была страшно рада, что уже пора вставать. Обычно я вставать не хочу. – Мама еще в постели лежит, она встанет сегодня попозже, сказал папа. Он сказал: «Не шуми, пусть она спит», – объяснял мне Оливер. Он говорил шепотом даже у меня в комнате, хотя мог бы говорить здесь и в полный голос. – Ванная свободна? – спросила я. – Там папа. Но он уже бреется. – А советница? – Кто? – спросил Оливер. Он и понятия не имеет, что я его бабушку про себя величаю «советницей». – Бабушка. – Бабушка пошла в булочную. Я встала с постели. Купальный халат Курта все еще лежал в моей комнате. Я взяла его, чтобы отнести в ванную. – Папа уже одет, – сказал Оливер. Я все равно понесла халат в ванную. Я хотела поговорить с Куртом. Может, Али-баба все же не прав? Может, я должна поговорить с кем-нибудь про толстого трактирщика и его брата, про красный «БМВ» и про Ильзу? Может, я смогу тогда снова спать ночью? – Вот твой халат, Курт, – сказала я, открывая дверь ванной. Курт как раз выключил электрическую бритву. – Спасибо, детка, – сказал он, – но я уже готов. Я повесила купальный халат на крючок. – Можешь входить, – пробормотал Курт, протирая лицо одеколоном. – Послушай, Курт... – сказала я. Но Курт сказал: – Да, вот что – мама еще спит. У нее совсем плохо с нервами. Было бы хорошо, если б вы ее не будили. Курт сказал это так озабоченно. Было похоже, что он помирился с мамой. Когда они ссорятся, то почти всегда к утру уже мирятся. Я кивнула и начала снова: – Послушай, Курт... Но Курт сказал: – Слушай, я спешу как на пожар! Я не могу больше ждать, пока моя почтенная фрау мама вернется из булочной! Скажи ей, что я позавтракаю в редакции. – А почему ты вдруг так рано уходишь? Курт смазывал кремом подбородок. Крем ему мама подарила на день рождения. – Мне еще надо кое-что написать. Я собирался это вчера написать, хотел вечером дома поработать. Но в этом бедламе разве что-нибудь успеешь? А надо все сдать еще до обеда. Курт завязал галстук, а я заправила ему сзади воротник рубашки. Курт пробурчал что-то о новой мужской моде, которую надо бы наконец-то ввести. Без галстуков, без воротничков на рубашках и без отворотов на пиджаках. – Индийские рубашки, – сказала я. – У них нет карманов, а без карманов не обойдешься. И кроме того, мне пришлось бы переменить газету. Та, в которой я работаю, против индийских рубашек, а... – Курт поглядел на часы. – Черт возьми, уже опять так поздно! Ну, бывайте! – крикнул он и выбежал на лестницу. Я постояла еще немного в передней, размышляя, остался ли бы Курт дома, если б я ему сказала, что мне с ним надо поговорить. Я думаю, он бы тогда остался! И еще я пыталась понять, почему же я не смогла сказать ничего, кроме «послушай, Курт...» Наверное, это оттого, что я никогда еще не говорила с Куртом ни о чем серьезном. Наверное, надо учиться разговаривать друг с другом. Пока я вот так стояла и размышляла, я услышала пыхтение советницы за дверью на лестнице. Я спаслась бегством в ванную и заперлась на задвижку. Советница три раза постучала в дверь ванной. Она сообщила мне, что завтрак уже готов. Но когда она начинала стучать, я тут же сильнее открывала кран, чтобы она подумала, будто стук мне не слышен. Потом я выскочила из ванной, бросилась в мою комнату, оделась в рекордном темпе, схватила сумку с книгами и на цыпочках вышла из квартиры. День без советницы должен быть счастливым, думала я. Ради этого стоит начать его на пустой желудок! Я вышла на улицу и направилась в школу. Накрапывал дождь. Я не надела шарфа, а без него было холодно, зябла шея. Небо было совсем серое. Казалось, оно вот-вот упадет на землю. Таким уж счастливым, как я думала, день все-таки не получался. Я обернулась назад и поглядела на наш дом. Наш дом показался мне чужим. Чужим – как тогда, когда я пришла вместе с мамой и Ильзой в гости к «дяде Курту» и увидела его впервые. Я медленно пошла дальше, и вдруг мне вообще все вокруг показалось чужим. Булочная, и молочная, и магазин декоративных тканей, и даже Универсальный. Я остановилась перед стеклом Универсального и стала разглядывать толстую кассиршу за кассой. Наверное, я стояла здесь долго. Может быть, минут десять. Во всяком случае, когда я поглядела на часы, было уже без трех восемь. Я страшно испугалась. Отсюда до школы не меньше девяти минут ходьбы. Первый урок у нас была математика. Учительница математики и так мною недовольна. Она говорит, что я медлительна, и слишком ленива, и невнимательна. Но это просто ее предубеждение. Она начнет объяснять что-нибудь, а я не понимаю. И если я ей скажу: «Простите, я этого не поняла», она повторяет всю эту бодягу с начала в тех же самых выражениях. А если я опять говорю, что я этого не поняла – что вообще-то неудивительно, – она начинает орать на меня, что я невнимательно слушала. Ну ладно. Так вот уж приходить на урок к математичке с опозданием мне ничуть не хотелось. Я бросилась бежать со всех ног, но, когда мне оставалось до школы еще три квартала, на церковной башне пробило восемь. Я перестала бежать. Дальше я пошла медленно и с каждым шагом, приближавшим меня к школе, все яснее чувствовала, что в школу я идти не хочу. На углу перед самой школой я остановилась и посмотрела на школьную дверь. Дверь была закрыта. Никого из учеников не было видно. Словно сегодня воскресенье. Я стала сама себя уговаривать: «Сейчас я подойду к двери, открою ее, а потом пойду наверх, в класс, и скажу математичке, что была у зубного!» После того как я все себе так хорошо объяснила, я повернулась и побежала в другую сторону – прочь от школы. Сперва я рассматривала витрины на Главной улице, потом свернула за угол и пошла к зоомагазину. Перед витриной зоомагазина я могу стоять часами. Когда погода хорошая. Но погода была плохая. Дождь все лил и лил, дул ветер, и мне было здорово холодно. И опять я бродила от витрины к витрине по Главной улице, а потом возвращалась к зоомагазину. Время тянулось бесконечно медленно. Дождь прекратился, но мне становилось все холоднее, потому что пальто мое насквозь промокло. Я пошла в парк. Села на скамейку, но от этого стало еще холоднее. Я поднялась и решила все-таки пойти в школу. Но только после второго урока, чтоб подойти как раз к большой перемене. Тогда это будет не так заметно. Я очень не люблю, когда на меня все глазеют. А если входишь в класс во время урока, то уж обязательно все глазеют. У меня оставалось еще полчаса. Я медленно брела по переулкам, считала окна в домах и даже сделала вывод, что у большинства домов в этих местах по двенадцать окон. Я сама с собой заключала пари. «До того вон угла мне встретится одна собака и один инвалид с палкой, спорим?» Или так: «До того вон угла мне встретятся две собаки и три малыша, спорим?» Про собак я обычно выигрывала, про детей и про палки проигрывала. Не знаю... Неужели я пошла туда нарочно? На самом деле у меня не было такого намерения. Но вдруг я оказалась снова в Рюкертгассе. В переулке, где трактир «Золотой гусь». Я была еще далеко от «Золотого гуся», но у меня уже колотилось сердце. А вдруг красная машина стоит перед домом? А вдруг этот человек в белом замшевом пальто тоже стоит перед домом? А вдруг сама Ильза стоит перед домом? Я втолковывала себе, что всего этого – точно – нет, что это просто дурацкая фантазия и вообще я дура. Но сердце все колотилось и колотилось. Перед «Золотым гусем» стояла машина с пивом. Задняя стенка кузова была откинута, и два грузчика в зеленых комбинезонах медленно скатывали бочку с пивом. Я встала у дверей «Золотого гуся» и смотрела, как они катят бочку. Дверь в трактир была открыта. Медведь гризли вышел из трактира. На этот раз на голове его была красная вязаная шапка. За ним плелся Фердинанд. Хозяин заговорил с зелеными грузчиками. – Ну и погодка! И еще он сказал им, что ему нужна хоть одна бочка темного пива. А семь ящиков пива в бутылках – это ему уж слишком много. Потом он взглянул на меня. Он кивнул мне, и я с ним поздоровалась. – Уроки уже кончились? – спросил он. – Да-да, – пролепетала я. – У учительницы сегодня корь! – крикнул один из грузчиков и захохотал. Большой пес подошел ко мне и дал мне себя погладить. Я с отчаянием думала о чем, как бы продолжить разговор с хозяином, но мне ничего не приходило в голову. – Скажи-ка, откуда я тебя знаю? – спросил хозяин. – Я вчера у вас ела сосиски. |