Теория Социальной Работы (анализ Пикус). Аллен Пинкус, Анна Минахан практика социальной работы (формы и методы)
 Скачать 1.79 Mb.
|
|
Глава 15. Социальная работа и неизлечимые болезни В приведенном нами случае социальный работник в клинике активно вмешался в деятельность штатного персонала для совершенствования культуры обращения этого персонала с группой пациентов. Место действия - гематологическая служба госпиталя для ветеранов. Большинство из сорока пациентов - люди женатые, отцы и кормильцы, в возрасте от 25 до 40 лет. Они поступили в госпиталь с тяжелыми заболеваниями крови: болезнь Боткина, лейкемия, лимфоцитоз. Хотя длительность заболеваний различная, все же над каждым нависает смертельная угроза. На протяжении всей болезни они находятся под наблюдением госпитального медперсонала. Такой была палата Для того, чтобы понять, каким образом социальный работник был втянут в четырехлетний процесс вмешательства в жизнь и деятельность обитателей палаты, нужно сначала понять, с какими проявлениями культуры он столкнулся в ней, не отвернулся, а бросил вызов и начал действовать. В сущности, он бросил вызов тому уровню культуры, на котором осуществлялось взаимодействие между медперсоналом и больными, включая их семьи, как они откликались на обращения и просьбы, как общались между собой. Прежде всего ему бросилось в глаза то, что за больными закреплялась одна и та же роль человека обреченного, и никакие другие роли ему не были доступны. На таком уровне культуры общения пациенты замыкались в себе, в своих проблемах, а отношения между пациентами и врачами не стимулировались в положительном направлении. Культура штатного медперсонала. В отношениях с пациентами медперсонал исходил из негласного обязательства скрывать от больных не только причины, но даже названия тех заболеваний и недугов, которыми они были поражены. Он действовал на основании давнего убеждения в том, что осведомленность больных об их болезнях будет приносить им только лишь разочарование и страдания. Из этого убеждения проистекала традиционная уверенность в том, что будет правильно и гуманистично оберегать больных от лишних страданий, от ненужных эмоциональных переживаний. Психологическим обоснованием такого подхода выдвигалось суждение, что сокрытие в данном случае охраняет больного от фрустрации. Эта теоретическая концепция подкрепляла обязанность врачей знать без ведома больных, что именно нужно и полезно больным, и обязанность медперсонала и больных беспрекословно выполнять указания врачей без лишних расспросов, освобождая больных от ответственности за принимаемые решения. Все это не было неожиданным или непривычным. В этой ситуации все были уверенны, что уже ни от кого не зависит фатальная неизбежность, никто ничего не может сделать. Для врачей стало привычкой подавлять всякие вопросы больных или давать уклончивые ответы, давать любые заверения для того, чтобы рассеять сомнения. Пациенту предписывалось ради собственного благополучия воздерживаться от высказываний и замечаний, от выражения чувств или сомнений. Больные быстро усваивали, чего от них добиваются. На тех, которые вели себя иначе, смотрели как на беспокойных и старались привести их к норму. Больные быстро усваивали эту философию и соглашались с ней: не задавали вопросов, ни на чем не настаивали, не делились чувствами с медперсоналом или, тем более, с врачами. Отношения с семьями больных. Семья и близкие больных никогда не поощрялись на расспросы, но если они настаивали, им говорили правду. Такое положение дел приводило к двум немаловажным последствиям. Во-первых, семья была предоставлена сама себе, раздвоенная противоречивыми чувствами и своим положением, так как медперсонал жестко оберегал больных от всяких переговоров с родственниками, и тем не оставалось никакого выбора. К тому же семья боялась навредить больному, и потому подчинялась неписаным правилам. Во-вторых, медперсонал чувствовал моральное облегчение, так как теперь действовал с молчаливого согласия семьи. В результате больной полностью выключался из процесса принятия решений, все смотрели на него как на беспомощного, зависимого и ни на что неспособного для облегчения своей участи, за которого решения должны принимать другие. До сведения больного не доводились ни финансовые проблемы семьи, ни планы на будущее, ни проблемы поведения детей. Для большинства женатых и отцов семейства их роль мужа и семейной опоры внезапно обрывалась. Больные спокойно смотрели на то, что семья обходится без их советов и тем самым подкрепляли философию медперсонала. Штатный персонал не осознавал, что требованием соблюдать все эти условия он сам себя утверждал в своем предвзятом отношении к больным. На первый и поверхностный взгляд такое поведение врачей, медсестер и семей казалось безупречным. Поиски альтернативы Функции социального работника в больнице известны - помогать больным и семьям в решении медицинских и социальных вопросов и проблем, возникающих вследствие заболевания. И если социальный работник разделял концепции медперсонала, он считал своей обязанностью предотвращать у больных чувство обреченности, помогать 97 им стойко переносить удары судьбы. Однако в каждой конкретной ситуации социальный работник и хочет, и обязан выяснить, как соотносится влияние внешних социальных факторов с внутренними чувствами клиента и какие противоречия они вызывают. Такой подход побудил социального работника в описанной ситуации проанализировать содержание и значение своего ролевого поведения, а также роли больного. Если на роль больного смотреть как на проявление индивидуального отношения к внешним воздействиям и попыток соответствовать социальным ожиданиям, то от больного именно этого и хотят, а именно применения каких- либо защитных механизмов, которые используются большинством людей в стрессовых ситуациях. Но неясным оставалось одно: до какой степени внутренней напряженности доводила больном отведенная ему и строго регламентированная роль покорного и безучастного исполнителя воли и желаний врачей и медперсонала, если он с этим хотя бы частично не соглашался? Какой ценой больной человек отключается полностью от забот о семье, от обсуждения с нею ее проблем, потребностей и желаний, а также от возможности поделиться с близкими своими переживаниями и пожеланиями? Первостепенной заботой социального работника стало выяснение е чувств, мыслей, отношений к миру в его положении. И он открыл всеобщего обозрения то, что раньше никому не было известно, и во что вмешиваться было запрещено: напряженность и больного, и его семьи превышала всякие допустимые нормы. Многие пациенты описывали чувства отверженности, заброшенности и изолированности, такое ощущение, будто все от них отказались. Они чувствовали себя отрезанными от внешнего и привычного ми ощущали на себе клеймо отверженного, чувствовали запрет на обсуждение болезни и отношения к ней. Они осознавали отрешенность врачей ответ на их вопросы, бесцеремонность высказываний о себе, уклончивость и полуправду. Все это лишь наносило удар по самолюбию, усиливало чувство отчаяния и беспомощности. Прямые разуверения не рассеивали тревожность ожиданий, наоборот, они расценивались как свидетельство безразличия к ним штатного медперсонала, вызывали у больных подозрительность и недоверие. Общей для всех проблемой была отстраненность от семьи. Пациенты, что их не ставят в известность о затруднениях и проблемах семьи, что они лишены возможности участвовать в планировании семейной жизни и в принятии решений. Они видели, какими расстроенными приходят ним члены семьи, их бодрячество было заметным и искусственным напускным. В страхе и одиночестве больные ломали голову над значимостью такого поведения близких. Они проявляли двойственное отношение к тому, что им хотелось бы: с одной стороны, была потребность быть ближе к реальности, а с другой стороны - желание защититься от нее. Какого рода помощь позволить больному решить эту дилемму? Радикальным ответом было бы признание того, что поскольку и пока больной находится в палате, общая культура отношений в ней между больными и врачами, больными и медперсоналом может повлиять на попытку пациента решить эту дилемму, но одного и только этого недостаточно. Нужно было вмешаться в застоявшееся болото низкой культуры отношений, особенно в систему общения между врачами и больными. Перемены в культуре отношений Прежде всего социальный работник поделился своими наблюдениями и выводами со штатным медперсоналом. Первоначальной реакцией было полное отрицание справедливости таких выводов, а также подобных настроений у пациентов. Затем они предписание появление у пациентов таких настроений деятельности самого социального работника. Затем они доказали, что преодоление подавленного настроения у больных только и возможно не иначе как разуверениями и подавлением. Теперь врачи старались еще больше разуверить больных, те еще меньше этому верили. Каким образом социальному работнику приходилось убеждать медперсонал в необходимости перемен в культуре отношений, покажем на следующих примерах. 1. 25-летний М., больной хронической лейкемией, узнал, что у его жены появилась меланома. Он попросил помощи разработке плана благоустройства их маленького ребенка на случай смерти обоих, или же если один останется хронически больным. Социальный работник представил эту семейную ситуацию врачам. Они сразу поняли, что в этом случае уклончивые заверения бесполезны. После первоначальной реакции бессилия ("мы ничем не можем помочь этому умирающему") хоть с помощью социального работника они все же смогли выполнить его просьбу: составить план действия относительно семейной проблемы. Они поняли необходимость (и почувствовали за это ответственность) объяснить ему его истинное положение. Откровенно высказав пациенту все его болезни, они выжидали: как отреагирует больной, на которого взваливали тяжесть предупреждения о неизбежной смерти. С социальным работником после разговора с врачами М. говорил спокойно и откровенно: прогноз плохой. С печалью в голосе обрисовал картину взросления ребенка без отца, ни разу в жизни не узнав его. Он боялся за жену - беспомощная и доверчивая, целиком зависимая от него. Вопросы о том, как это с ним случилось, вызывали у него чувства ярости. Однако осознание всей серьезности положения и ясный план действия помогли ему принять твердое решение добиться одной цели: выжить до того времени, пока не выздоровеет жена. Социальный работник сумел вдохновить врачей на новые отношения с больным - без жалости, но уважительные. В жизни палаты и медперсонала возник новый феномен: взаимоотношения с больным стали доверительными, откровенными, равноправными. Его поведение как человека сильного, независимого и ответственного вызывало восхищение, к нему стали относиться, как врачи, так и медперсонал, с почтением за его мужество. Для всех в больнице он стал известен как "идеальный больной". Впервые в палате возникла большая удовлетворенность отношениями между больными и лечащими. Резко возрос престиж М.: к нему стали обращаться за советом и больные, и медсестры, потому что советы его были благоразумными, хотя и не без жестокости. Он принимал живое участие в судьбе окружающих, всех умел подбодрить, всем умел улыбнуться. За оставшиеся ему полтора года жизни он ни разу не впал в уныние, умел успокоить жену, которая за это время выздоровела, и оставил 98 впечатление уникального больного. Однако на фоне этих перемен возникли новые явления. 2. 30-летний инженер П. через два месяца собирался жениться, но попал в больницу, так как заболел лейкемией. Врачи посоветовали его родителям сказать всю правду невесте, чтобы она сама приняла решение. Родители отказались. В течение нескольких недель после врачебного обхода палат продолжалась дискуссия по поводу морального аспекта этой дилеммы; говорить или не говорить. Социальный работник больницы обратил внимание всех на то обстоятельство, что принять решение пытаются без участия самого инженера П., и только поэтому дилемма продолжает жить. Не добившись от социального работника повлиять на родителей инженера, врачи хотели сами сообщить невесте о смертельном заболевании жениха, но спохватились, что не имеют на это законного права. На собрании медперсонала и врачей социальный работник попросил всех высказать свое отношение к дилемме. Поскольку никогда раньше с таким случаем врачи не встречались, они впадали в растерянность. В конце концов они отважились предупреждение сделать не невесте, а самому инженеру П. о его неизбежной участи. Выслушав врачей, тот немедленно сказал об этом невесте, но та заявила о желание выйти замуж за него немедленно вопреки его болезни. После нескольких бесед с социальным работником инженер решил, что при таких обстоятельствах он жениться не может. Медперсонал воспринял это решение с сожалением, потому что невеста искренне хотела пренебречь его заболеванием и любила его, однако все почувствовали облегчение тем, что он принял решение на себя, освободив их от тяжести ответственного решения. 3. 29-летний К. узнал, что болен лейкемией, когда заглянул в листок, который он должен был отнести из лаборатории врачу. Перед этим он расспрашивал социального работника больницы, что говорят врачи. Прочитав диагноз, он пошел прямо к врачу и потребовал объяснить суть заболевания. Тот ответил, что это лишь ужасная ошибка секретаря. К. заявил врачу, что он сам прочел диагноз, выданный лабораторией, а не просто подозревает это. Он заверил доктора, что ему станет легче, если он узнает истину. И когда врач признал диагноз правильным и рассказал о том, какой опасности может ждать К., тот пошел к социальному работнику и откровенно поделился с ним своими чувствами одновременно и шока, и печали, и облегчения от неизвестности. Он решил, что не будет покорно ожидать своей участи, не станет отрываться от жизни, а постарается помочь другим больным в их положении: как не впадать в отчаяние, как прожить остаток жизни достойно, и насколько лучше знать правду, чем жить в догадках и подозрениях. Высоко общительный и чувствительный, он отсылал к социальному работнику всех, кто доверял ему свои тревожные мысли, и убеждал всех, что лучше знать заранее точный прогноз на будущее, чтобы своевременно сделать все необходимые распоряжения и приготовления, касающиеся родных и близкий позаботиться о том, чтобы не доставлять им лишних хлопот неоформленными документами, завещаниями и прочими недоделками. Он согласился сделать записи нескольких его интервью социальному работнику о том, как важно не омрачать память о себе недостойным поведением, как важно не омрачать жизнь другим из-за того, что самому не пришлось пожить как следует. Как видим, в первом и втором случаях пациенты внесли свой вклад в повышение культуры общения с медперсоналом, а в третьем случае - в повышение культуры поведения больных, для которых всегда полезнее не впадать в депрессию, а до конца оставаться преданным мужем, заботливым отцом, любящим другом. Благодаря всем этим трем случаям медперсонал больницы приобрел ценный опыт изменения своего отношения с больным в сторону большего уважения к чувству собственного достоинства, каждого из них, повышения культуры взаимоотношений с ними, установление взаимопонимания, доверия, уважения в общении. Закрепление уровня культуры Многие из тех изменений, которые произошли в описанных выше случаях из жизни одной и той же больницы, закрепились достаточно прочно, потому что немалое количество работников остаются на прежнем месте длительное время: относительно стабильный штат и медперсонал, социальный работник - четыре года на одном месте, больные иногда годами. Полное замещение всех больных в палате нежелательно потому, что не остается возможности передачи новым больным опыта хороших прежних взаимоотношений между больными и медперсоналом. Между тем, медперсонал тоже закрепляет достигнутый опыт лучше, если сохраняется преемственность традиций. Закреплению достигнутого уровня культуры способствует применение социальным работником соответствующих методов воздействия на штатный медперсонал и на больных. Очень часто больные высказывают только поверхностные чувства дискомфорта или обеспокоенности, но не признаются в том, что они приходят в отчаяние от страха перед неизвестностью. Однако не дискомфорт, а глубокое отчаяние к тому, что защитные механизмы не срабатывают. Поэтому именно глубинные, подспудные чувства надо вскрывать, чтобы люди говорили о них открыто, тогда легче помочь им разобраться в них и мобилизовать силы внутреннего сопротивления. Многие получаю облегчение от самой возможно поделиться этими чувствами. Глава 16. Личность на перекрестке системных подходов В этом очерке делается попытка проследить причины полного упадка сил и здоровья человека, которого нельзя отнести к старым людям. В первой части очерка описывается система его взаимоотношений с обществом. Эти взаимоотношения характеризуются диссонансом, противоречиями и замешательствами, запутанностью связей, их можно рассматривать как часть процесса поиска "козла отпущения", который ввергает индивидов и семьи, особенно если они бедные, в состоянии все увеличивающегося бессилия. Главный вопрос, на который мы хотим найти ответ, можно сформулировать так: является ли так называемый системный взгляд на проблему функционирования индивида в обществе проявлением поиска нового пути влияния на 99 него, или это все то же самое, и не отличается оттого, что мы привычно называем социальной работой. Главным действующим лицом данной истории является 52-летний негр Чарльз Джонсон, который в течение 15 лет работал шеф-поваром частной лечебницы, то есть был человеком с положением. Его жена Бернис работает в больнице для детей с повреждениями мозга, и пока он не оставлял работу, они зарабатывали достаточно для того, чтобы содержать 15-летнюю дочь Лорну и обучать ее в частной школе, а также старшую дочь Гэйл, 19 лет, обучать ее в колледже. В поле зрения департамента социальной службы местного оздоровительного центра Восточного края Нью- Йорка м-р Джонсон попал из-за стечения и пересечения непредвиденных обстоятельств. Динамика развития ситуации Семья Джонсонов имела совместный доход, несколько превышающий норму для людей с низким уровнем доходов на право проживания в многоквартирном доме, в котором они жили уже 17 лет, и жилищный департамент Нью-Йорка пытался выселить эту семью. А в этом районе города нехватка жилищ была колоссальная, и для Джонсонов не было никакой надежды на то, чтобы подыскать себе другое сносное жилье за ту плату, которую они могли себе позволить. Сам Джонсон был подвержен приступам головокружения уже в течение нескольких лет из-за излишнего употребления ликера, и дважды падал на работе. Второй раз это случилось с ним три года назад, тогда его отвезли в больницу и там его жене сказали, что у него эпилепсия. В последние месяцы приступы головокружения участились. Социальный работник и агент жилищного департамента в целях помощи ему предложил Джонсону заручиться врачебной справкой о том, что возможности его дальнейшей работы ставятся под сомнение из-за его болезни: это помогло бы его семье избежать выселения, так как общий доход всей семьи был бы снижен; хотя он стал бы получать пособие по нетрудоспособности, ему можно было оставаться в этом доме. М-р Джонсон согласился с этим предложением, видя в нем наилучший выход из создавшегося положения, и жена поддержала его мнение. Но к несчастью снижение общего дохода семьи означало, что дочери больше не смогут продолжать образование без внешней помощи. Лишение работы серьезно подорвало бы статус м-ра Джонсона в глазах окружения, а особенно его супруги. Так м-р Джонсон попал в щекотливое положение, в такую ситуацию, когда общественная система ущемляет его за то, что он работает, а с другой стороны - за то, что он не работает. Между тем м-р Джонсон хороший муж и хороший отец, он старается сделать все, что в его силах, чтобы обеспечить семью и дать детям хорошее образование для обеспечения им большего успеха в жизни, чем он сам добился. Однако для того, чтобы продолжать их образование, он должен попасть в зависимость от государственного пособия, предназначенного для найма жилья семьями с низким уровнем дохода. Для сохранения за собой его квартиры он должен был подписать прошение как бедняк, для чего надо было снизить показатели дохода и его собственные притязания. Так он попал в ловушку: если он будет настаивать на том, что он образцовый американским отец и кормилец семьи, его семью выбросят на улицу, если же он откажется от работы, получая пособие по нетрудоспособности, он сможет поддерживать семью, но в этом случае потеряет чувство собственного достоинства и дети перестанут видеть в нем опору для осуществления своих надежд. Такие парадоксы во взаимодействии систем разных уровней благосостояния и культуры нередки. В их исследовании упор обычно делается на противоречия в существующих общественных отношениях между семейными и государственными структурами в первую очередь. Однако такой взгляд слишком узок, когда дело касается низшего уровня городских семей: бедных, малообразованных, изолированных, иногда с инородной культурой и не способных справиться с затруднениями в своей жизни, Даже небольшими, без того, чтобы над ними не стали возвышаться "по- отечески" добрые дяди из распределительных и контролирующих органов более широкой общественной системы. Такие противоположные системы чаще противоборствуют, чем сотрудничают. Но в результате индивид попадает в парадоксальную ситуацию в семье, которая в свою очередь попадает в парадоксальную ситуацию внутри системы, которая и создана для оказания помощи и индивиду, и семье. На перекрестке таких парадоксов оказался и м-р Джонсон в результате противоречащих друг другу воздействий со стороны не согласующихся систем после того, как ему посоветовали бросить работу. Конечно, нельзя забывать, что ему самому тоже такой совет показался благоразумным. К тому же, наши попытки в сложной ситуации выбрать меньшее зло зачастую упрощают чрезвычайно запутанные жизненные, многоплановые коллизии. В середине октября агент жилищного департамента обратился в Департамент здравоохранения с просьбой назначить врача, который дал бы справку, что м-р Джонсон слишком болен, чтобы он мог продолжать нормально работать. Социальному работнику поручили разобраться в этом деле. Он поговорил с агентом жилищного департамента и пошел навестить Джонсонов. Одна лишь в доме была м-с Джонсон, и она ему рассказала: - Я очень обеспокоена поведением мужа. Мне его поведение в какой-то мере напоминает поведение детей с расстройствами головного мозга, с которыми я работаю. Дело осложняется его выпивками и становится все более сложным. В последнее время он чаще не ходит на работу. Социальный работник договорился встретиться с ними втроем. Агент жилищного департамента и м-с Джонсон старались помочь в решении проблемы, но с разных позиций. Жена считала, что ее муж все более опускается, скатывается вниз. Агент жилищного департамента, что м-р Джонсон может работать, но может воспользоваться приступами головокружения для того, чтобы оставить работу. Социальный работник впервые встретился одновременно с мужем и женой. У него сложилось впечатление об их взаимоотношениях как в известной паре: "жена во главе, муж у нее под каблуком". В беседе жена говорила и за мужа. Обсуждали проблему выселения из квартиры. М-р Джонсон говорил, что хочет оставить работу в целях снижения общих доходов семьи во избежание выселения. С той же целью м-с Джонсон предлагала, чтобы работу оставила она. К согласию по этому вопросу они все вместе так и не пришли. Тогда м-р Джонсон заговорил о том, что приступы головокружения сказываются на его работе. Социальный работник посоветовал ему подробно обо всем этом рассказать врачу, которого жилищное агентство просило помочь, потому что медицинское заключение помогло 100 бы им избежать выселения, и подчеркнул, что с врачом говорить должна не жена а он сам. В это время м-р Джонсон покинул их, ссылаясь на то, что он должен забрать из детсада их младшую дочь Маурин. После его ухода жена опять начала выражать беспокойство по поводу его "приступов" и усилившихся выпивок, и сказала, что почти постоянно он спит дома, когда не работает. Ей было удобнее, чтобы он спал, потому что когда он не спит, он может "взорваться" в любое время из-за пустяка, и такое "брюзжание" ей трудно переносить. Иногда он даже пытался ударить ее, но она считает себя сильнее его, способной одолеть его физически в любое время. Так что ее мнение сводилось к тому, что пусть спит дома, у нее меньше будет хлопот. Но с другой стороны м-с Джонсон, и именно она, больше всего была озабочена возможностями обучения детей и их хорошим образованием, а по этой причине она не могла допустить, чтобы он не работал и спал целыми днями. Так что ее позиция тоже была полна противоречиями. До сих пор м-р Джонсон не мог сам говорить о себе. Но как раз перед его встречей с доктором социальному работнику удалось поговорить с ним наедине и понять, чем может гордиться в своей жизни этот человек. М-р Джонсон гордился тем, как он самостоятельно готовит пищу на кухне, гордился тем, что он ответственный за работу большой и перегруженной кухни, которая обеспечивает большим разнообразием диет больных людей, и занимает это положение уже много лет подряд. Естественно, он сильно переживал, что может подвергаться наказаниям, если его "приступы" будут повторяться. Будучи самоуверенным в своих предсказаниях, опасаясь, что его "приступы" неизбежно приведут к таким последствиям, м-р Джонсон был чрезвычайно уязвим для всяких воздействий со стороны, подтверждающих его опасения. В качестве подтверждения его мрачных ожиданий разрушения его чувства собственного достоинства можно привести выдержки из записей социального работника: "Я ему сказал: - Как утверждает ваша жена, еще на днях у вас было два приступа на работе, и если случится еще один, то придет конец вашей работе. Так ли это? Он ответил утвердительно, и я спросил, кто установил такое правило, не страховая ли компания? (на это намекала жена). Он ответил: - Нет, но видите ли, когда у меня был последний приступ на работе и я ударился головой, в то время как раз приходил инспектор жилищного департамента и видел, как меня уносили на носилках, он сказал мне, что еще раз такое повторится, и придется мне бросать работу. Я спросил его, думал нет ли так инспектор, или же таковы правила департамента здравоохранения. Он ответил, что этого не знает. На вопрос, какими точно словами это было высказано, м-р Джонсон ответил, что не помнит. На вопрос, что по этому поводу сказал ему его шеф, м-р Джонсон ответил: - Он сказал, что ему инспектор сказал, что если у работника повторяются такие случаи, то он не может такого держать на рабочем месте, не так ли? Я попросил его выяснить, есть ли такие правила, или это было лишь собственное мнение инспектора. М-р Джонсон ответил, что постарается". Вторая часть нашего повествования касается визита м-ра Джонсона к доктору. Появился целый ряд других мнений, усиливающих старые противоречия. При первом же посещении доктор от него узнал, что м-р Джонсон привычно выпивал около литра ликера в день. Заглянув в его медицинскую карту, мы увидели, что каждая новая страница записей в ней начинается напоминаем о том, что это - хронический алкоголик, в какое бы отделение клиники не обращался м-р Джонсон, и независимо от причины обращения. При обсуждении его проблемы злоупотребления алкоголем м-р Джонсон сказал социальному работнику, что ликер всегда был при нем и он обычно держал его на работе, "потому что как только меня начинало трясти, я отхлебну глоток и прихожу в норму". Однако его врач сказал ему: "кто выпивает раньше шести вечера, тот алкоголик". Медики устанавливают такой синдром по аналогии с другими биологическими диагнозами, однако никто из врачей не предложил план лечения м-ра Джонсона. Есть противоречия между открытым признанием моральной неприемлемости алкоголизма и в то же время его оправданием как формы заболевания. В медицинской карте это фиксируется как норма заболевания и не предается гласности. Неразбериха вновь возникает и еще больше запутывается при осмотре м-ра Джонсона другими врачами. В самом начале социальный работник получил совет от жилищного инспектора признать м-ра Джонсона нетрудоспособным, но в беседе с ним удостоверился, что такой совет весьма сомнителен, так как лишал м-ра Джонсона единственной опоры в жизни, и поэтому в направлении к доктору попросил "удостоверить, действительно ли этот человек не может быть допущен к работе на прежнем месте". Доктор заявил в письменной форме: "Со всей очевидностью установлено, что пациент - человек ленивый, безразличный, от природы пассивный и завистливый, неспособный занимать ответственное положение на длительное время. Вместо антиконвульсионных лекарств он предпочитает алкоголь, и в самом деле его конвульсии могут объясняться злоупотреблением алкоголя. Очевидно, что он может оставаться наиболее трудоспособным при условии, если с ним будут "нянчиться" и его жена, и общество. Я полагаю, что его нельзя выселять из его квартиры потому, что он может потерять источники его нынешнего дохода в любое время при повторении стресса". Социальному работнику такое заключение показалось излишне протекционным, и он выступил против призыва "нянчиться" с м-ром Джонсоном, и позвонил ему, ожидая его возражений или согласия. Оказалось, что м-р Джонсон весьма этим доволен, а доктор, по его мнению, обошелся с ним весьма деликатно и добродушно, сказав ему, что не надо опасаться выселения после того, как в жилищном департаменте прочитают то, что он собирается написать о м-ре Джонсоне. Тогда социальный работник позвонил доктору, а тот ответил, что он лишь зафиксировал факт, что м-р Джонсон - алкоголик. Социальный работник обратился за консультацией к адвокату, и тот объяснил, что как только в агентстве борьбы против нищеты увидят такой диагноз, выселение м-ра Джонсона не только не будет отменено, а наоборот - гарантировано упоминанием о том, что он алкоголик. Тогда социальный работник обратился к вышестоящему доктору в клинике, который поставил диагноз "хронические судорожные расстройства и неустойчивое повышенное кровяное давление" и добавил, что м-р Джонсон должен оставаться в старой квартире потому, что всякий новый 101 стресс может ему сильно навредить. Такая формулировка была очень важна, так как не связывала оставление м-ра Джонсона в его квартире с его решением продолжить работу. Не успел социальный работник отослать это заключение врача в жилищный департамент, как поступило сообщение, что с м-ром Джонсоном случился новый припадок на работе, и что он решил уволиться подобру- поздорову. В сложившейся ситуации его решение не было неожиданным. На него оказывалось много противоречивых давлений с разных сторон за и против оставления им работы, и его метания между противоположными решениями привели к новому срыву в состоянии его здоровья, причем не зависимо от доминирования жены в семье или нянченья с ним общества, или таинственного "состояния хронического расстройства". Какие бы ни были причины, а решение м-ра Джонсона оставить работу придало новое содержание ситуации. Теперь не потеря жилища, а еще более тяжелые последствия вышли на первый план и составили новые проблемы: утрата положения в обществе и возможности функционирования в нем. В частности, изменения в отношениях между мужем и женой, когда жена не просто доминировала морально, но в реальности оставалась на высоте положения, а муж на самом низу, на дне общества. Хотя это назревало давно, но под давлением разнообразных общественных отношений и противоречий в них, стало зафиксированной реальностью. Совместными усилиями и мужа, и жены, и жилищного департамента и врачей, и самого социального работника привело к навешиванию на м-ра Джонсона ярлыка пропащего человека. В изменившейся ситуации на первое место выдвинулась двойная задача: поставить больного на ноги, а также разработать новую стратегию и тактику семейных расходов с учетом того обстоятельства, что м-р Джонсон больше не приносит в семью дохода. Вторая задача сама по себе означает и подразумевает бесконечные хождения по инстанциям и агентствам. Одно перечисление этих потенциальных помощников создает впечатление непролазной лесной чащи: службы здоровья с ее многочисленными отделениями и ответвлениями, юридические консультации и услуги адвокатуры, жилищный департамент со всеми его подразделениями, профессиональный союз, союз ветеранов, службы социального обеспечения, службы компенсации и помощи по безработице, множество частных ссудных компаний, различные фонды помощи, а также учебные заведения, в которых обучаются дочери. Приведем только один из многочисленных примеров бесконечного хождения социального работника по различным агентствам и службам для оказания помощи семье Джонсонов: обеспечение для старшей дочери для возможности закончить образование в колледже, где она учится еще только на первом курсе. Ни Гэйл, ни Лорна не были выдающимися учениками в школе. М-с Джонсон не пыталась добиться школьной дотации для Гэйл, потому что считала дочь "не самой блестящей персоной в мире". Оказалось, что Гэйл была некоторое время в состоянии подспудной борьбы со своей матерью. Главный предмет разногласий заключался в том, что дочь выбрала колледж для чернокожих невысокого статуса, который не соответствовал ожиданиям матери и надеждам школы. За два года до этого у нее появилась мигрень и врач сказал матери, что это было вызвано отношением матери к колледжу дочери. Мать это отрицала, но боли прекратились после высказываний такого рода, и дочери было позволено учиться в колледже. Осознавая всю важность значения для матери учебы дочери, социальный работник помог ей добиться стипендии для дочери, на что было потрачено около трех месяцев хождений между четырьмя чиновниками и семью агентствами, которые постоянно отсылали друг к другу и ссылались друг на друга. |