Авербах О целостных масштабах и частных Макарах (1929)
 Скачать 148.36 Kb.
|
Павлов. Метафизика русской прозы (1998)О необходимости модернистской прививки, то есть обновления, дабы осовременить "русский дичок", говорить начали еще в шестидесятых годах. необходимость восстановления доверия к литературе, то есть необходимость самосознания. Одним из главных стало требование всей правды. Наше западничество всегда было от мечты, а мечта - от произвола. в литературном обновлении шестидесятых не было выношенного глубокого смысла, а только маска фантазии. Мечта без бунта привела в подполье целое поколение. Плодом этого безверия, безвременья и стала ироническая литература. Разрушение - это ее единственное топливо. Под видом якобы реалистической: от Петрушевской и Валерия Попова до Юрия Козлова и Александра Бородыни. Под вывеской постмодернистской: от подзабытых Татьяны Толстой, Вячеслава Пьецуха до новейших Виктора Пелевина и Юрия Буйды. Однако художественный строй и в том, и в другом случае формирует пародия - пародия как принцип, как прием, как идея. Ей все подвластно, ей все годится. Но есть и излюбленные предметы, например, трагико-романтический пафос, штампы соцреализма, цитаты из русской классики. В процессе пожирания все эти предметы превращаются в анекдот - исторический, бытовой, философский, геополитический. Анекдоты иронической литературы усиливают в себе и другой элемент небывальщины, его-то и делая, по сути, новым,- оглупление жизни, что есть следствие внутреннего личного бессилия перед ней. Нет лирического начала, только цинизм. Поэтизация насилия, плен, бессилие - в жизни действительной и иллюзия свободы - в той, которую воображаешь. • Герой подполья с существующим миропорядком не согласен, но идти против него из-за бессилия не может. Разоблачение мира оказывается разоблачением самого себя. умственная свобода оказывается не свободой духа, а пороком. • Реалистическая проза стала бесчеловечной. • Но русская литература всегда жила тем, что писательство понималось как долг нравственный. Современное художественное самосознание "новой жизни - новое искусство" нет ничего, кроме бунтарского обаяния. Литература неустанно обновляется, но в этом обновлении нет ни революционности, ни надрыва. Путем художественной эволюции, то есть путем обновления, в будущее продолжается не что иное, как национальная художественная традиция. У нас же в восьмидесятых годах с ходу заговорили, что литература якобы должна обновляться в самих своих художественных принципах. начался все убыстряющийся отказ от опыта советской отечественной литературы. Однако судьба советской литературы, хотим мы того или не хотим, соединена со всем предыдущим художественным опытом Виктор Ерофеев писал уже прямо о реализме, развенчивая не Бабаевского с Фадеевым, а мастеров реалистической прозы, под деревенщиками же могли подразумеваться тогда и Шукшин, Астафьев, Овечкин или Федор Абрамов. Но, как ни удивительно, написанное им безнадежно опаздывало по своему смыслу. Подлинная литературная борьба и шла в шестидесятых, семидесятых годах за применение образного, целостного и народного по духу языка и за применение языка перманентного; то же в борьбе за стиль, за пафос, литературного героя и прочее. Ерофеев как бы избегал действительности в своей статье. Мало того что сместил, подменил времена. Но ведь когда печатались "Поминки", тогда как раз в литературу приходили и возвращались, производя художественный да и общественный взрыв, такие произведения, как "Жизнь и судьба", "Ночевала тучка золотая", "Верный Руслан", "Печальный детектив", "Факультет ненужных вещей"... Пожалуйста вам, реализм, но ведь оказывается на глазах классикой! Какие тут еще "поминки", откуда? отрицая реализм, Виктор Ерофеев в действительности-то выступал против национальной художественной традиции. Ерофеев нуждался в ней как в символе русской литературы и ее, если так можно выразиться, парадной показной форме, хоть по духу была изначально чуждой, поэтому и кроил с легкостью, как захочется. Ерофеев выступает со статьей "Русские цветы зла", своего рода вторым томом "Поминок по советской литературе". "В конце 80-х годов история советской литературы оборвалась. Причина ее смерти насильственна, внелитературна. Советская литература была оранжерейным цветком социалистической государственности. Как только в оранжерее перестали топить, цветок завял, потом засох". "Литература конца века исчерпала коллективистские возможности. Она уходит от общих ценностей к маргинальным, от канона к апокрифу, распадается на части". "В литературе, некогда пахнувшей полевыми цветами и сеном, возникли новые запахи, это вонь. Все смердит: смерть, секс, старость, плохая пища, быт". "Есть две точки отсчета. Солженицын и Шаламов". "Русская литература конца XX века накопила огромное знание о зле. Мое поколение стало рупором зла, приняло его в себя, предоставило ему огромные возможности самовыражения. Это решение было подсознательным. Так получилось. Но так было нужно". • Андеграунд, новая волна, нонконформизм, вторая литературная действительность, другая проза, а то и просто - новая литература. сами их изобретатели не знали, что же открывается нового Историзм происходившего перелома связывался с фактом освобождения, с художественной свободой. • полемика о новой литературе с первых шагов заключала в себе "формулу отрицания", что подтверждается ее злокачеством. Во-первых, она пожрала собственно литературную критику и со временем мы уже ничего другого не читали, кроме как о будущем литературы. Демагогия обессмыслила саму идею критического исследования: писали кто хотел и что хотел, а критика теряла свою научность. Во-вторых, литература рассматривалась вне понятия эволюции; поначалу в неподвижной художественной системе просто пытались создать новую иерархию, но в конце концов вымучился образ нашего постмодернизма, совершенный и доконченный плод нашего отрицания или - в другом случае недопонимания. завлекательность начала казаться с некоторых пор литературно значимой, а вот психологичность и поэтичность - нет советская иерархия - если не писателей, то художественных ценностей - была во многом и отечественной. • личная драма послесоветской критики: бурное саморазвитие развлекательных жанров, существующих опять же вне понятия художественной эволюции, само собой увлекло и наших героев. постмодернизм был заимствован как форма отрицания, заявлялась общность с "мировой" культурой постмодернизма, приходилось узаконивать завлекательность, даже провозглашать ее, • насаждение вообще нового типа литературы - беллетристики, лишенной притяжения русской классики и тех требований, которые ею задавались. • Многие художники саморазрушились, подчинившись стихии словесной и образной игры. • Овладение безжизненным материалом, в котором нет самобытности, то есть народности, без личной к нему сопричастности, то есть опытности,это и – опять обратимся к Платонову - означает написать произведение "в духе жанра", которым овладеваешь настолько, что "из жанра можно сделать уже механизм". • Язык вырождается, становясь безжизненным, но и бессодержательным материалом. нам навязывается хаос, царящий в собственной душе и не имеющий ничего общего с сущностью философии или искусства литература решает вопрос противостояния добра и зла иным способом душевностью, потому что в ней велико значение именно человеческой души и ее способности противостояния, преодоления. И при чем тут крах гуманизма, если художник найдет в себе силу одолеть то жизненное зло, которое изображает. если зло поглощает художника или если он не находит выхода из разрушительных духовных состояний, то налицо его личное бессилие • образуется некое общее, никогда не прерывавшееся пространство. Это пространство, как метафизическое, существует сопротивлением русской самобытности и борьбой за эту самобытность То, что у нас понималось в советское время под "пропагандой", на деле вырастало только из идеологических целей и средств. Советское просвещение. Шаламов художественный вымысел вообще воспринимает как ложь, даже без отождествления с идеологией • художественный конфликт семидесятых исчерпался и литература этого времени совершилась, должно перестать наконец быть тайной. • В нашем времени продолжается только идейная, мировоззренческая борьба. Неучастие в полемике о новой литературе было поступком - уходом от ставшей чуждой литературной действительности, подобным тому, как стали отрицать и переменившуюся жизнь. Изобразить живое, а не упереться в него или слиться с ним возможно только тогда, когда оно берется не сглаженным во всех своих противоречиях. предчувствие конца жизни у деревенщиков было искупляющим, сам же конец лишен и духовного смысла, и нравственной сущности. Просвещение как исторический и духовный феномен Содержание новейшей культуры и было обеднено тем, что весь предыдущий опыт русского искусства в ней не был воспринят как собственно художественный, а частью остался безвестным. • превращался в эдакий допотопный реликт и отчужденный опыт русской духовной культуры. Гений Пушкина велик, громаден, однако он и мал как начало этих веков или даже их итог. Это походило на то, будто воспитанное в блестящей европейской среде дитя не хотело признавать своей темной, дремучей матери. Строительство национальной культуры: русской европейской, которой, как считается, гений Пушкина будто бы внушил национальный дух и характер. Имя Пушкина - это вечный знак, призванный указывать на рождение национальной культуры Энергией нашей духовной культуры сделалось сопротивление. Будучи противоестественным, преобразовательство облекалось поневоле в деспотические формы - тотальной власти, террора, государственной бюрократии, отчего подлинного обновления тем больше не могло произойти. историческая трагедия, трагедия просвещения, что реформация, совершаемая в России всегда именно просвещенным слоем нации, но и отчужденным от народа, совершается ценой уничтожения исторической памяти народа и физического истощения его сил не потому, что таковые громадные человеческие и духовные потери неизбежны, а потому, что неизбежна та чужесть к народу и народному, что питает этот просвещенный слой. О реалистическом духе Догмат реализма задавал и продолжает задавать литературе и обратный отсчет. Коренной вопрос реализма - вопрос о достоверности изображаемого. Но в русской прозе есть требование истинности, подлинности, а не достоверности. Есть замысел, главная мысль о жизни, но нет вымысла, придумывания жизни, которое маскируется правдоподобием изображаемого. Реалистический дух историчней, чем реалистическая форма. Она проявилась, вздыбившись, как гора,- и разрушилась. Девятнадцатый же век замечателен тем, что он был веком самосознания этого духа, и потому такой взрыв, потому такая великая почти в каждом действующем лице литература. (о достоверности – к Шаламову возвращается). Воплощение жизненных и духовных энергий в художественную форму образует метафизику русской прозы. Богатство реализма в проявлениях его духа, а не в школах. Реалистический дух воплощается в традиции. Новаторство - это бунт самобытности, попытка именно отрыва от традиции, тогда как самого отрыва (утраты национальной сущности) не происходит, потому что только самобытное и превращается в национальное. Три фактора творческой сложности развития метафизики русской прозы: • простота и поверхностность прошлой литературной идеологии "реалистического метода", не признающей сложности русского духовного развития да и русской духовности как таковой • стояние просвещения, то есть разрозненности бытия и утрачиваемой связи с культурой. (Язык становится "инструментом восстановления культурной связи". Этот принцип понимался как "принцип народности языка"). Борьба за язык (язык знания - всеобщий язык или "метафизический" по пушкинскому определению) воспринимается как борьба литературных течений (архаисты - новаторы, традиционалисты - обновленцы), а борьба литературных течений – как идеологическая борьба (благочестие - ересь, славянофилы западники, попутчики - пролетарии, патриоты - демократы). • идеология, идеологический подход, превращение этого живого художественного пространства в область идеологии - теории литературной - всегда мертвили и мертвят. Есть проблема повествования, рожденная не требованием правдоподобия и достоверности (саморазвитием "реализма"), а метафизикой обретения языка как истории - эпической всеобщности стиля. Ведущие литературные формы уходят в прошлое. Литературу погребают руины сюжетных штампов, прах речи. Литературщина резво бесится и корчится в судорогах беллетризма, вся придуманная, похожая на привидение, но загробно и безъязыко безмолвствуя о жизни, о человеке. И если есть реализм, то это есть наша вера. Силой веры нереальное, запредельное превращается как раз в реальное и близкое, а косноязычие превращается тогда в совершенство, искренность - в мастерство; и, наоборот, мастерство да совершенство без животворящей этой веры превращают слово в пустой, мертвый звук, в прах. |