Быть-в-присутствии-другого-Робин. Ббк 53. 57 Р43 ЖанМари Робин

• Название: Ббк 53. 57 Р43 ЖанМари Робин
• Дата: 19.05.2022
• Размер: 1.55 Mb.
• Имя файла: Быть-в-присутствии-другого-Робин.doc
• Тип: Документы; #539274
• страница: 8 из 20

Что значит «поле»?

Вот почему до сегодняшнего дня гештальтисты по­нимают поле совершенно разными способами. Для од­них упоминание поля будет только признанием того, что у клиента есть среда, культура, история, сеть отно­шений с другими людьми и что все это надо принимать в расчет. С такой точки зрения, фигуры, которые долж­ны возникать по ходу терапии, связаны со средой как

108
Жан-Мари Робин

с фоном; понятия фона, среды и поля при таком рас­смотрении быстро делаются взаимозаменяемыми. Со своей стороны я скорее назвал бы это «контекстом»²⁸.

Для других больший смысл имеет ссылка на Курта Ле­вина. Однако, если я правильно понимаю, то и его под­ход далеко не однороден. Поле у него рассматривается как «поле сил», которые воздействуют на субъекта. Ис­пользованная аналогия магнитного поля — интересная метафора, когда речь идет о психологии личности; она становится более рискованной, когда мы имеем дело с двумя и более лицами, и если мы говорим о межличнос­тном поле или поле группы, то тогда трудно не начать рассматривать его как некую самостоятельную вещь. Кроме того, если, как это настойчиво рекомендует Ле­вин, мы включаем наблюдателя в поле, то в таком слу­чае поле, воспринимаемое наблюдателем А, и поле, вос­принимаемое наблюдателем Б, окажутся разными и бу­дут подчинены субъективной оценке. Если так рассуж­дать о поле (как поле наблюдателей А и Б), пропадает возможность использовать это понятие в том же смысле применительно к полю двух лиц или группы.

Наконец, третья точка зрения (если свести бытующие употребления понятия поля к этим трем совокупностям точек зрения) ближе к феноменологии, в которой ста-

²⁸ Чтобы дополнить дифференциацию затронутых понятий, я с удовольствием принимаю уточнения, которые предлага­ет Барвайз (Barwise J. The Situation in Logic. Stanford, 1989, p. 149-150):

• 
  контекст образует то, что позволяет наделять смыс­лом «артикулированные компоненты» информа­ции, которую сообщает ситуация;
  
• 
  бэкграунд (или задний план, фон) складывается из элементов и служит артикуляции «неартикулиро-ванных компонентов» этой информации;
  
• 
  обстоятельства помогают определить «неартикули-рованные компоненты» информации.
  

Быть в присутствии другого109

вятся вопросы о поле сознания и поле опыта. При та­ком рассмотрении, которое можно квалифицировать в качестве «субъективного» или «опытного», поле будет пониматься как пережитое «пространство» восприятий и действий, чувств и значений данного индивида. Со­гласно этому определению, то, что создает «поле» рас­сматриваемого индивида, едва ли может быть пережи­то кем-то еще; к нему можно только приближаться пос­редством эмпатии, понимания, интуиции, умозаключе­ний или иного способа, который обычно используется, чтобы приблизиться к субъективному опыту другого.

Говоря о контакте и других феноменах поля, Перлз и Гудмен по-разному различают «нахождение в поле» и «принадлежность к полю». Разговор о субъекте, ор­ганизме, контакте как событиях, принадлежащих полю, а не совершающихся в поле, проясняет проти­вопоставление двух главных способов использование понятия поля — в одном случае следствием будет ове­ществление; другое употребление сохранит для нас понимание поля как процесса протекания событий.

Чтобы лучше разобраться в явлениях с точки зре­ния поля, я могу употреблять некоторые инструмен­ты и понятия, сформулированные в разных подходах к пониманию поля (и даже таких, которые я не упо­мянул, например, в теории морфогенетических по­лей). Все они так или иначе касаются того, что явля­ется одним из главных пунктов нашего интереса, а именно вопроса о том, как поля могут создавать фор­мы, оформлять наш опыт и т. д. И мы должны дви­нуться дальше в исследовании когерентности.

Терапевтическая ситуация

В самом деле, как мы можем говорить о том, что называется «единым полем», которое по идее долж-

110
Жан-Мари Робин

ны образовывать пациент и терапевт? Хотя Перлз и Гудмен ставят вопрос о поле в центр разрабатыва­емой ими теории, мы должны заметить, что непос­редственно о поле они говорят довольно редко. Если внимательно почитать их текст, то выяснится, что по­нятие ситуации они употребляют, наоборот, очень часто. Я хотел бы на нем немного остановиться, так как, с моей точки зрения, это понятие представляет существенный шанс для уточнения и прояснения от­крывающейся перспективы.

Механизм терапии, каким бы он ни был, прежде всего, определенный тип ситуации. Осознание того, каким образом ситуация воздействует на нас сейчас, способствует лучшему пониманию, каким образом воздействовали на нас некоторые ситуации в нашем прошлом. Осознание того, каким образом мы можем создавать или участвовать в создании ситуаций здесь и теперь, точно так же ведет к восстановлению и ук­реплению наших способностей к творческому при­способлению.

Отправным пунктом моих вопросов по поводу по­нятия «ситуации» и сюрпризов, которые они мне пре­поднесли, стала одна «маленькая» фраза, брошенная Перлзом и Гудменом. Перлз и Гудмен упоминают «id ситуации», но не слишком развивают свою мысль! (Еще раз повторю, что речь идет не о id внутри некоей ситуации!) Нам остается постараться понять это уди­вительное предложение, которое увлекает нас далеко в сторону от путей, проложенных Г. Гроддеком и 3. Фрейдом, от теории «драйвов» и внутренних сил, ко­торых нами движут. Затем я для себя открыл, что ав­торы широко привлекают понятие ситуации: так, на­пример, одной из характеристик self является «вклю­ченность в ситуацию», невроз описывается как «хро­ническая острая ситуация низкой интенсивности». О

Быть в присутствии другого111

самой психотерапии в основном и прежде всего гово­рится в терминах ситуации. Вот несколько строк, ко­торые можно прочесть в общем введении:

«Терапевтическая ситуация есть нечто большее, нежели только статистическое событие, образо­ванное доктором и пациентом... Ни полное пони­мание функций организма, ни наилучшее знание среды (общества и т. д.) не позволяют учесть си­туацию в целом. Только взаимодействие организ­ма и среды образуют психологическую ситуацию, а не организм и среда, взятые по отдельности...

Надо переменить наше видение терапевтичес­кой ситуации... Клиника становится экспери­ментальной ситуацией... »²⁹.

Я часто с удивлением замечал, что большинство ге-штальт-терапевтов, желая развить свои навыки, пред­почитают глубже изучить «функции организма» (и черпают знания из области биологии, исследований мозга и других функций, психологических теорий и т. д.); гораздо реже встречаются те, кто стремится «луч­ше узнать среду (общество и т. д.)», обращаясь к соци­ологии, экологии, антропологии и т. д. Такие вещи, конечно, представляет известный интерес, однако наши основатели прямо призывают нас не останав­ливаться на «абстракциях» (в другом месте они обоз­начают в качестве «абстракций» раздельное рассмот­рение как организма, так и среды), а вести исследова­ние, руководствуясь идеей «ситуации».

Это понятие ситуации является настолько упот­ребительным, что само по себе оно редко становит­ся предметом обсуждения. Оно как фон — предзадан-ный, неявный, редко преобразуемый в фигуру. Меж-

²⁹ Perls F, Hefferline R., Goodman P. Gestalt-therapie. 2001, p. 43-44.



112
Жан-Мари Робин

ду тем вот уже несколько десятилетий разные иссле­дователи — в частности, группирующиеся вокруг Ир­вина Гофмана (Чикагская школа) и работающие в его русле — поставили это понятие ситуации в центр сво­их работ. Впрочем, интерес к такому подходу, разуме­ется, восходит к Джону Дьюи. Имеет смысл вспом­нить, какое значительное влияние оказал Дьюи на интеллектуальное формирование Гудмена. Кстати сказать, упоминавшееся выше фундаментальное раз­личение «нахождения в поле» и «принадлежности к полю», вводимое Гудменом, можно прямо вычитать из Дьюи, который уточнял, что организм живет не в среде, а «посредством среды».

Включенность в ситуацию

Когда Перлз и Гудмен, касаясь характеристик self, описывают его как «включенность в ситуацию», они де­лают уточнение: «Мы [тем самым] хотим сказать, что не существует никакого ощущения себя или других ве­щей вне опыта ситуации, который у нас есть»³⁰. Я со­здан ситуацией в той же мере, насколько вместе с дру­гим я принимаю участие в создании ситуации. Еще до того, как построение гештальта включится в терапевти­ческую сессию, ситуация уже начала создаваться и будет фоном для будущих фигур. В прямой связи с ситуацией, какой бы она ни была, self подводится к тому, чтобы раз­ворачиваться — или нет. Если мы принимаем понятие self как динамическую функцию поля, которая мобили­зуется в момент (и по причине) включения творческого приспособления, мы с особым вниманием отнесемся к тому, чтобы создать благоприятные условия для актуа­лизации и восстановления self. Невроз определяется как функциональное нарушения self, он позволяет навы-

Ibid.,p. 220.

Быть в присутствии другого113

кам, вторичной физиологии, системе привычек обеспе­чивать минимальное приспособление. Но невроз может быть рассмотрен и как отрицание ситуации. Невротик действует так, как если бы новизны ситуации здесь и те­перь не существовало и ситуацию можно было бы свес­ти к раз и навсегда установленным элементам в форме схем мышления, чувств и действий.

Вернемся к определению невроза как «хроничес­кой острой ситуации низкой интенсивности» и тем следствиям, которые Перлз и Гудмен извлекают из него в плане терапии. Перед лицом новой ситуации, характеризующейся утратой равновесия, опасностью, угрозой выживанию (которую авторы «Гештальт-те-рапии» обозначают общим термином «острая ситуа­ция»), организм вырабатывает целостный и адаптив­ный ответ. Ответ целостный, поскольку он включает в себя восприятие, проприоцепцию, представление и мышление, моторику и т. д.; адаптивный, так как воз­можность на границе контакта, реализуемая таким образом, позволяет спонтанно и творчески управ­лять событием. Способности к ориентации и манипу­ляции в поле разворачиваются в своей полной мере и противодействуют дезорганизации поля.

Но в череде повторений и неудач в восстановлении равновесия (или «бегства в фантазирование или галлю­цинацию») нарушенное равновесие и адаптированный к нему гештальт становятся хроническими явлениями низкой интенсивности. Напряжение, в таком случае, будет двойным: тревога и фрустрация взаимно подпи­тывают друг друга и доходят до состояния невроза. Это и есть то, что Перлз и Гудмен называют «хронической острой ситуацией низкой интенсивности» и предлагают рассматривать данное высказывание в качестве одного из определений невроза. В такой ситуации опыт на гра­нице контакта стремится к упрощению поля посредс­твом введения в игру двух неотложных мер: обдуманно-

114
Жан-Мари Робин

го подавления и необдуманной гиперактивности. «Если невротическое состояние — это ответ на несуществую­щую хроническую острую ситуацию низкой интенсив­ности, для которого характерны средний тонус, рассе­янное и фиксированное внимание (вместо расслабле­ния или повышенного тонуса, гибкости и проницатель­ности), то тогда цель терапии состоит в том, чтобы со­средоточиться на существующей острой ситуации вы­сокой интенсивности, к которой пациент может повер­нуться лицом и таким образом осуществить свой рост».

В таком случае психотерапия понимается как си­туация, противоположная острой ситуации. Терапев­тическая ситуация должна воспроизвести многие па­раметры острой ситуации, ставшей хронической, но в новом безопасном и экспериментальном контекс­те она должна лишить пациента его устаревших отве­тов, чтобы способствовать созданию им новых отве­тов, приспособленных к новизне ситуации. Нам надо «сосредоточиться на структуре реальной ситуации как на том, что требует творческого приспособления, пос­тараться произвести совершенно новый синтез, вес­ти дело так, чтобы это стало главной целью терапевти­ческой сессии»³¹. Такая способность — напомним это, рискуя оказаться чересчур настойчивым, — есть то, что в гештальт-терапии называется self. Следовательно, ра­бота по восстановлению self, гораздо больше связана с включенностью в ситуацию, чем с экспертизой одним человеком психической жизни другого.

Учет ситуации, «id ситуации», таким образом, на­чинается с первых секунд каждой терапевтической встречи и составляет неотъемлемую часть того, что мы называем «предконтакт». Но предконтакт нельзя рассматривать только как момент в последовательнос­ти контакта; это также особая модальность контакта.

Ibid., p. 116.

Быть в присутствии другого115

Так, даже в ходе последующих фаз развития гештальта мы иногда вынуждены «возвращаться» к ситуации, что­бы точнее ее представить, сделать эксплицитной, спо­собствуя тем самым прояснению и усилению отноше­ния фигура/фон. Теоретики развития систематически настаивали на том факте, что каждая новая фаза не за­мещает предыдущую, а присоединяется к ней и что со­держание каждой фазы продолжает разрабатываться даже в течение последующих фаз³². Ирвин Польстер в беседе со мной несколько лет назад³³ сделал такое уточ­нение, что, вероятно, наиболее важная мысль, которую он почерпнул у Гудмена, заключается в том, чтобы рас­сматривать взрослую жизнь как то, что «прибавляет­ся» к детству, а не как то, что бывает «впоследствии»... Вся гештальт-терапия действительно пронизана логи­кой «одновременности» (в отличие от логики «замеще­ния» одного этапа другим). Рост, который сам по себе осуществляется в течение многих лет, обнаруживается в создании гештальта, которое происходит значительно быстрее в ходе терапевтической сессии. Ситуацию мож­но рассматривать как своего рода основание терапевти­ческой встречи, и она строится на протяжении каждой сессии. Часто оказывается полезным прояснять ее эле­менты по мере их развития, потому что эта ситуация со­здает нас в то же время, как мы создаем ее.

Что подразумевает внимание к ситуации?

Когда пациент усаживается напротив меня и гово­рит мне о том, что его тревожит, у меня есть выбор.

³² См., напр.: Stern D. Le monde interpersonnel du nourrisson.
P., 1989.

³³ Robine J.-M. Un album d'entretiens a propos de Paul Good­
man // Gestalt, 1992, №3.

116

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

117

Я могу рассматривать его слова не только как сло­ва, произнесенные в некоей ситуации, но также как слова, принадлежащие ситуации, — как если бы эти слова принадлежали некоему недифференцирован­ному полю, которое предстоит уточнить, а не инди­виду, который их произносит. Классический образ действия, которому я следовал на протяжении мно­гих лет, состоит в том, чтобы сосредоточиться на про­блеме пациента: как он ощущает свою озабоченность, откуда это тягостное чувство к нему приходит, о чем ему напоминает, с помощью каких проекций оно мо­жет быть организовано и т. д. Такая классическая ин­дивидуалистическая позиция приводит терапевта к мысли, что он все более досконально узнает своего пациента. Эта позиция может показаться «естествен­ной» постольку, поскольку она уже вошла в привыч­ку. Но ничего «естественного» в ней нет; она не более чем некий выбор образа действия, вытекающий из ус­тановки терапевта.

Другой выбор, сопряженный с другой установкой, позволит мне взглянуть на проблему пациента как на то, что прежде всего принадлежит ситуации. Раз­ве проблема пациента не может оказаться в том, что он таким образом реагирует на меня? Может быть, это я создаю его проблему? Может быть, я внушаю ему чувство неудобства как реакцию на то, что берусь его рассматривать? Или такова его реакция на нашу встречу? Может быть, «его» волнение — только мое собственное? Или это разлитое в воздухе беспокойс­тво не более чем та атмосфера, которая возникает не­посредственно между нами?

Мой выбор в пользу того, чтобы исходить из си­туации, никак не основан на какой-либо истине: это только методологический выбор, вытекающий из те­оретического выбора. То, что я обычно называю «са-

мим собой», зачастую можно счесть преждевремен­ной дифференциацией поля. «Опыт предшествует «организму» и «среде», которые выступают абстрак­циями от опыта»³⁴. Прогрессивная и постоянная диф­ференциация, сменяющие друг друга акты интегра­ции и индивидуализации, последовательная деста­билизация застывшей системы представлений о себе (это «про меня»/а это не «не про меня»)... стоят в цен­тре терапевтической работы и конструирования self на пути самопознания.

Такой образ действия несколько отличается от позиции диалога, хотя ряд развиваемых идей нахо­дят здесь свой отклик. Перспектива диалога, если и принимает в расчет вопрос поля, уместна, по-моему, лишь в том случае, когда два индивида предваритель­но ясно идентифицированы, разъединены и выступа­ют двумя субъектами, которые встречаются и преоб­разуют свой опыт. Такой взгляд, мне кажется, в боль­шей мере отправляется от эпистемологии «нахожде­ния в поле», нежели «принадлежности к полю», и тогда мы рассматриваем два индивидуализированных лица вместо прогрессивной индивидуализации двух лиц. Хотя в ситуативной перспективе, которую я поддержи­ваю, элемент диалога точно есть, а вопрос о времени не получает единого решения. Здесь нельзя не вспомнить об одной из главных функций речи, на которую указы­вают многие теоретики: говорить означает заполнять бездну, отделяющую меня от другого человека, пре­одолевать изначальную раздельность, подчас питать иллюзию, что в какие-то моменты это получается... но это означает также быть обреченным на неуспех таких притязаний, без конца возобновлять попытку, как Си­зиф, вечно катить в гору камень своей речи.

³⁴ Goodman P. Little Prayers and Finite Experience. New York, 1972.

118
Жан-Мари Робин

В этом процессе индивидуализации, конечно, бы­вают моменты, когда я оказываюсь «я», а ты оказы­ваешься «ты» и мы можем встретиться. Но также есть моменты, когда я — это ты, а ты — я; а еще такие, когда существованием обладает «нечто», «оно»; такие, ког­да существуем «мы» (пусть в виде иллюзии); и такие, когда я не имею малейшего понятия ни о том, что есть «я», ни о том, что представляешь из себя «ты»!

Эти движения поля (или ситуации), делающие воз­можной игру отражений, в которой возникают отде­льные субъекты, суть движения контакта. Мне не раз случалось подчеркивать тот факт, что гештальт-тера-пия в гораздо большей степени является культурой глагола, чем культурой имени существительного; это скорее культура действия, чем культура сущности. По этой логике, выслушивая пациента, в том числе рас­сказанные им анекдоты и сны, я охотно рассматри­ваю фигуры глаголов, которые он употребляет и в ко­торых можно увидеть признаки этих движений ситуа­ции. К примеру, рассказывая сон, он говорит мне, что бросил ручку. Не считая эту деталь незначительной, я могу задержаться на фигуре «бросания» и исследовать ее возможные повороты. Неосознанное желание бро­сить терапию? Мысль, которую я отбрасываю? И т. д.

Такая сосредоточенность на ситуации в попыт­ке отождествить ее элементы, кроме того, делает те­рапевта более восприимчивым к тому, что есть, чем к тому, чего нет. Поспешная внимательность к тому, чего нет, подразумевает, что нечто «должно быть», неявное, почти неизбежное, рождающее чувство сму­щения. Заметить, что взгляд пациента постоянно ос­танавливается на картине, висящей за моей спиной, не то же самое, что заметить, что он не смотрит на меня. Заметить, что он сдерживается не то же самое, что заметить, что он едва дышит. Заметить, что он вы-

Быть в присутствии другого119

ражается однообразно, не то же самое, что сказать себе, что он плохо владеет собой.