Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество. Грядущее постиндустриальное

• Название: Грядущее постиндустриальное
• Анкор: Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество.doc
• Дата: 02.02.2017
• Размер: 5.69 Mb.
• Имя файла: Д. Белл. Грядущее Постиндустриальное Общество.doc
• Тип: Книга; #1773
• страница: 26 из 51

XX. С. XXX]).
предсказания. Первым была устойчивость того, что М.Вебер на­зывал “сегрегированными статусными группами” — расовыми, этническими, языковыми, религиозными, — чьи принципы, спло­ченность и эмоциональная близость в большинстве случаев ока­зывались более мощными и устойчивыми, нежели классовые, и чьи границы разделяли классы. В развитых индустриальных стра­нах, таких как Бельгия иди Канада, не в меньшей степени чем в племенных сообществах Африки иди коммунальном индийском обществе, статусные группы вызвали к жизни конфликты, ока­зывавшие на общество порой гораздо более радикальное воздей­ствие, чем классовые столкновения. Вторым фактором стало “свертывание” рабочего вопроса. Конфликт интересов и про­блемы трудящихся — в смысле неравного распределения полно­мочий между управляющим и рабочим в вопросах организации труда — сохраняются, но центр этого конфликта сместился, а методы переговоров между сторонами стали более институцио-нализированными. “Свернутыми” оказались не только полити­ческие трения; встает даже вопрос о том, насколько профессио­нальные психологические особенности, которые Т.Веблен и Дж.Дьюи поместили в центр своих социологических теорий, мо­гут быть перенесены на другие аспекты человеческого поведе­ния. (Буржуа был буржуа и днем, и ночью; нелегко сказать то же самое о менеджерах, которые могут быть исполнительными ру­ководителями днем и весьма расхлябанными личностями по но­чам.) Основной же факт состоит в том, что “рабочий вопрос” перестал быть центральным для самих трудящихся, и тем самым он перестал обладать тем значением, которое могло бы позво­лить ему выстроить все остальные социальные проблемы вокруг данной оси.

В ближайшие десятилетия возможные требования реоргани­зации труда, снижение производительности, сохраняющаяся опас­ность инфляции, обусловленной диспропорциями производитель­ности в материальном производстве и сфере услуг, угрозы, исхо­дящие от зарубежных конкурентов, а также другие проблемы, такие, как несговорчивость некоторых расовых объединений или двойной монополизм — профсоюзов и не входящих в них работ­ников в строительном секторе, — все это может резко обострить вопросы трудовых отношений. То, что часть профсоюзов может сосредоточить внимание не на доходах и потреблении, а на про­блемах производства и изменяющемся характере труда, — это даже к лучшему. Однако совершенно маловероятно, что эти про­блемы примут идеологический или “классовый” оттенок, равно как и то, что они окажутся слишком политизированными.

Основными политическими проблемами в следующем десяти­летии скорее всего будут (на национальном уровне) такие обус­ловленные общественными интересами вопросы, как здравоохра­нение, образование, защита окружающей среды и (на местном уровне) преступность и муниципальные организации. Все они имеют в значительной мере коммунальную природу, и в их реше­нии на национальном уровне трудящиеся могут занять весьма либеральные позиции, а на местном — быть разделенными инте­ресами тех групп, к которым они относятся.

Все это весьма далеко от предсказаний “Манифеста Комму­нистической партии” 1848 года и студенческих революционеров 1968-го. В экономике “рабочий вопрос” сохраняется. Но не в социальной жизни и культуре. В этом отношении изменения, воплотившиеся в постиндустриальном обществе, возможно, пред­ставляют собой историческую метаморфозу в жизни западного общества³⁷.

³⁷ Сова Минервы, как заметил Г.Гегель, вылетает только с наступлением сумерек, и ирония истории состоит в том, что рабочие, особенно в Европе, могут обрести более острое классовое сознание именно сейчас, когда пролета­риат находится в фазе структурного упадка и когда возникли наиболее серьез­ные экономические препятствия на пути достижения им своих целей.
ГЛАВА III

Параметры знаний и технологии:

новая классовая структура постиндустриального общества
Начнем с притчи, все остальное — ее толкование. “...Библиотека состоит из неопределенного, возможно, бесконечного числа шестиугольных галерей, среди кото­рых расположены огромные вентиляционные стволы, окружен­ные очень низкими оградами...

Здесь есть все: подробная история будущего, автобиографии архангелов, достоверный каталог библиотеки, тысячи и тысячи ложных каталогов, демонстрация ложности этих каталогов, де­монстрация ложности достоверного каталога, гностическое еван­гелие Бэзидидов, комментарий к этому евангелию, подлинное свидетельство о вашей смерти, варианты каждой из книг на всех языках, интерполяции каждой книги во всех книгах.

Когда было провозглашено, что в Библиотеке имеются все книги, первой реакцией была бурная радость. Люди почувствова­ли себя властителями секрета, недоступного сокровища. Не было ни одной частной иди мировой проблемы, которой бы не суще­ствовало адекватного решения, находившегося в одном из шес­тиугольников. Вселенная оказалась осознанной, а мир в одноча­сье раздвинулся до безграничия, свойственного лишь надежде...

За взлетом ожиданий последовала — что было вполне есте­ственно — глубокая депрессия. Осознание того обстоятельства, что в одном из шкафов определенного шестиугольника находят­ся драгоценные, но недоступные книги, казалось почти непере­носимым. Богопротивная секта внушала, что от каких-либо по­исков необходимо отказаться и что люди должны перебирать буквы и символы до тех пор, пока в результате невероятной уда­чи им не удастся составить канонические труды...

Другие, наоборот, полагали, что первоочередная задача со­стоит в том, чтобы избавиться от бесполезных сочинений. Они наводняли шестиугольники, демонстрируя свои не всегда фаль­шивые удостоверения, с раздражением бегло перелистывали ка­кой-нибудь том, а затем забраковывали целые шкафы, обрекая их на уничтожение: их аскетическая, здоровая ярость стада при­чиной бессмысленной гибели миллионов книг. Исчезли их назва­ния, но скорбящие по поводу уничтоженных в результате этого безумия “сокровищ” не учитывают двух очевидных фактов. Во-первых, библиотека настолько огромна, что любое ее сокраще­ние, произведенное человеческими существами, бесконечно мало. Во-вторых, каждая книга, конечно, уникальна и незаменима, од­нако (поскольку библиотека является всеохватывающей) всегда имеются сотни тысяч ее несовершенных факсимильных повторе­ний — трудов, отличающихся только одной буквой иди одной запятой...

Библиотека безгранична и периодична. Если бы какой-то веч­ный странник пересек ее в любом направлении, он обнаружил бы через много веков, что те же самые тома повторяются в одинако­вом беспорядке (который, повторяясь, образовывает порядок:

порядок как таковой). Мое одиночество испытывает радость от этой прекрасной надежды”'.

Хорхе Луис Борхес. “Вавилонская библиотека”

ТЕМПЫ ПЕРЕМЕН

Немного найдется людей, чьи попытки осмыслить современное им общество были бы столь же тщетными, как усилия Генри Адамса, отпрыска одной из самых именитых американских семей. Его дед, Джон К. Адаме, был последним представителем патрицианства в политике и в конечном счете пал перед напором джексоновского попудизма. Г.Адамс сознавал, что представителям ро­довой аристократии, к которым он принадлежал, нет места в массовой демократии. Чтобы понять себя и свое время, он обра­тился к истории.

1.Barges J.L. The Library of Babel // Borgres J.L. Labyrinths. N.Y., 1962. Отры­вок приводится автором с разрешения New Directions Publishing Corporation и Laurence Pollinger Ltd.
В течение сорока пяти лет Г.Адамс размышлял о прошлом. Он написал внушительную “Историю Соединенных Штатов”, кото­рую уже сегодня не читают, и много путешествовал, подражая римским прогулкам Э. Гиббона. В итоге в известной автобиогра­фии, написанной от третьего лица и названной “Обучение Генри Адамса” он признал свою неудачу. “Человеческое сознание, — писал он, — всегда стремится вырваться, словно испуганная пти­ца из клетки, из хаоса, который его окружает...” Он обнаружил, что находится в такой же клетке. “Адамсу никогда не удавалось проследить действие закономерности в истории, что было при­чиной его неудач в ее изучении, так как хаос не может быть познан...”

Тем не менее он не оставил поисков скрытого порядка исто­рии. В результате, как он писал, “после десяти лет усилий он оказался повергнутым ниц в машинном павильоне Всемирной выставки 1900 года, где его историческое представление было перевернуто внезапным взрывом совершенно новых сил”. Это открытие произошло в большом зале, где находились электриче­ские двигатели.

В энергии, исходившей от динамо-машин, Г.Адамс уловил проблеск секрета, который позволил бы людям понять проблемы своего времени. В девятнадцатом столетии, писал он, человече­ство, по общему согласию, измеряло свой прогресс количеством добытого угля. Темпы увеличения мощи, подученной от его ис­пользования, восторженно отмечал он, могут служить “динамо­метром”. В период между 1840 и 1900 годами производство угля возрастало вдвое каждые десять дет; при этом с точки зрения эффективности каждая тонна в 1900 году позволяла вырабаты­вать в три-четыре раза больше энергии, чем в 1840-м. Динамо­метр истории начал свой бег с арифметических пропорций пере­мен; однако с 1900 года новые факторы — Г.Адамс имел в виду изменение представлений о мире в результате открытия рентге­новских лучей и радия — стали формировать представления о новых, не поддающихся обычным ощущениям силах. Все это зак­ладывало, по его словам, основание новой, социальной физики, новой динамики истории, управляемой фундаментальным секре­том общественного развития — законом ускорения.

Непреодолимые препятствия больше не стоят на пути, писал он в своей автобиографии со смешанным чувством восторга и тревоги. “Раньше жизнь человека была ограничена рамками не­возможного. Когда мальчику не исполнилось и шести лет, он ока­зался очевидцем того, как четыре прежде нереальных вещи воплотились в жизнь: океанский пароход, железная дорога, электри­ческий телеграф и дагерротип... Он стад свидетелем роста добы­чи угля в Соединенных Штатах с нулевой отметки до трехсот и более миллионов тонн в год. Однако, что гораздо более важно, он наблюдал, как число ученых, находивших себе применение в обеспечении этого прогресса, — наиболее точный показатель его успехов, — составлявшее в 1838 году несколько десятков или сотен, увеличилось в 1905-м до многих тысяч, причем каждый из них обладал подготовкой такого уровня, который никогда не достигался ранее, и был вооружен инструментами, имевшими точность, позволявшую обнаруживать истоки движущих сил в потайных местах, о каких, казалось, не догадывалась сама при­рода... Если наука и далее будет увеличивать свою сложность в два—четыре раза на протяжении каждых десяти дет, то даже ма­тематика в скором времени станет недоступной для понимания-Человек средних интеллектуальных возможностей (каким был Адаме) уже начинал ощущать... что с 1900 года он был более не способен понимать [науку]”².

Г.Адамс попытался создать “социальную физику” — расчет темпов изменений, который был бы так же точен, как законы ме­ханики. То, что ему не удалось этого сделать — так же, как, воз­можно, это не удастся и никому другому, — является скорее всего лишь проявлением того, что человеческое существо противится попыткам свести его противоречивую натуру к какой-то линии на букаге. Однако Адамсу удалось понять (и он, вероятно, стал пер­вый человеком своего времени, преуспевшим в этом), что харак­терной чертой нашей жизни становятся ускоряющиеся темпы пе­ремен. Если обратиться к его эссе “Применение правила перио­дичности к истории”, можно впервые встретиться в исторической работе с крутой кривой, иллюстрирующей экспоненциальный рост знаний, и почувствовать себя в определенной мере путешествен­ником, достигшим вершины горы и впервые увидевшим открыв­шиеся перед ним бескрайние просторы Тихого океана.

² Adams H. The Education of Henry Adams: An Autobiography. Boston - N.Y., 1918. P. 494-495.
Сегодня идея экспоненциальных кривых, отражающих любое ускорение удваивающимися темпами, стала вещью обычной. Так, мы знаем, что время, необходимое для кругосветного путешествия, в период с 1889-го — то есть с момента плавания Н.Блая — и до 1928 года, когда состоялся первый кругосветный перелет на само­лете, каждую четверть столетия сокращалось вдвое, а затем стадо сокращаться за такой же срок в десять раз. Д.Прайс утверждает (в связи с проблемой, которую мы подробнее рассмотрим ниже), что со времен Ньютона объем научных работ удваивался каждые 15 лет, иди увеличивался приблизительно в три раза в течение ак­тивного периода жизни ученого.

Важно иметь в виду, что эти экспоненциальные кривые не только отражают резкое изменение в масштабе времени, но и все более быстро трансформируют характер наших знаний и самой жизни. К.Хаскинс, президент Института Карнеги в Ва­шингтоне, в своем президентском докладе за 1965—1966 годы писал, что еще в 1920 году “было широко распространено мне­ние, что Млечный Путь действительно исчерпывает собой всю Вселенную. Только за последние 10 лет мы полностью осознали, что наша галактика в действительности является лишь одной из миллионов или, возможно, миллиардов других галактик, запол­няющих небеса и простирающихся на расстояния, о которых мир 20-х и даже 50-х годов не мог иметь сколько-нибудь реаль­ного представления...”

Только в последнее десятилетие мы узнали о квазарах (квазизвездных радиоисточниках), причем один из них, открытый чуть больше двух дет назад, представляет собой источник электромаг­нитного излучения, превышающий по мощности наше Солнце примерно в два с половиной триллиона раз. Подобные открытия радикально изменили наши представления о природе и пределах Вселенной. Сами их темпы за последние триста дет, со времен Галилея, повысились настолько, что информация, полученная только в последние несколько дет, позволила создать целостную картину и взаимно увязать отдельные представления, формирование которых потребовало многих десятилетий.

Это повторяется во многих областях знания — от исследова­ний астрономов до постижения биологии. Столетие назад монах Г.Мендель заложил основы генетики. Несколькими годами поз­же молодой биохимик Ф.Мишер с помощью ферментов проник в протоплазму живой клетки и открыл основы ее ядра. Потребова­лось семьдесят пять лет после работ Ф.Мишера, чтобы в 50-е годы Л.Полинг и Р.Корей выдвинули теоретические положения о молекулярной структуре генов, и менее десяти лет, чтобы Крик и Уотсон дешифровали основы генетического кода.

Как бы ни был значим каждый из этих примеров, простой и важнейший факт, который Генри Адаме проницательно отме­тил еще в 1900 году, состоит в том, что никогда больше дети не будут жить в том же мире — социальном и интеллектуаль­ном, — который населяли их отцы и деды. Тысячелетиями — и это и сегодня можно сказать относительно некоторых угодков мира, хотя таковые неуклонно сокращаются, — дети, идя по стопам своих родителей, следовали установившемуся образу действий и заведенному порядку, имели общую с ними книгу знаний и морали, поддерживали тесные связи с домом и семьей. Сегодня ребенок не только обречен на радикальный разрыв с прошлым; он должен готовить себя к неизвестному будущему. И эта задача стоит [не только перед отдельным человеком, но и] перед всем обществом.

ИЗМЕНЕНИЕ МАСШТАБОВ

Второй важный факт, отличающий современность от прошлых времен, — это “изменение масштабов” нашей жизни. Рассмот­рим прежде всего вопрос о числах. Любопытно, что в период, когда была принята Конституция, которой и сейчас руководству­ется американское общество, в тринадцати штатах проживало менее четырех миллионов человек. Из них 750 тыс. составляли чернокожие рабы, поставленные вне общества. Население было молодо — его средний возраст составлял всего 16 лет, — и не более 800 тыс. мужчин достигли избирательного возраста. Когда Джордж Вашингтон был приведен к присяге как первый прези­дент Соединенных Штатов, население Нью-Йорка, тогдашней столицы страны, составляло всего 33 тыс. человек.

В городах жили немногие. Лишь 200 тыс. человек населяли “городские районы”, в каждом из которых было сосредоточено 2500 или более жителей. Существуя изолированными группами, образующими небольшие общины, или проживая в малонаселен­ных районах, люди редко передвигались на большие расстояния, и гость издалека был для них редкостью. Поскольку это был мир земледельцев и источником искусственного освещения служили в основном свечи и керосиновые лампы, повседневная жизнь была связана с движением солнца (кстати, обращение “добрый день” пришло из земледельческой эпохи), и “ночная жизнь” была ис­ключением. Новости обычно распространялись в виде слухов, и существовало лишь несколько газет, в которых освещались пре­имущественно местные события. Представления рядовых граж­дан о мире и его политической жизни были чрезвычайно ограни­ченными.

Что же мы видим сегодня? В настоящее время население Со­единенных Штатов превышает 200 млн. человек, из них более 110 млн. живут в урбанизированных районах, т.е. в пределах местности, окружающей городской центр с населением не ме­нее 50 тыс. человек. Мало кто живет или работает в условиях социальной изоляции (60 процентов занятых в обрабатывающей промышленности работают на предприятиях, каждое из которых применяет труд более 500 человек). Даже фермеры вовлечены в единое национальное общество через средства массовой инфор­мации и современную культуру.

Однако наиболее примечательное различие состоит в том (и здесь проявляется реальное изменение масштабов по сравнению с 1798 годом), с каким числом людей знаком каждый из нас, о скольких он знает, или, иначе говоря, в том, каким образом мы воспринимаем наш мир. Сегодня любой человек на работе, в школе, по месту жительства, в профессиональной и социальной сфере непосредственно общается с сотнями людей, и если учесть совре­менную необычайно высокую мобильность — географическую, профессиональную и социальную, — каждому из нас в течение жизни приходится узнать в качестве знакомых или друзей не­сколько тысяч человек. С учетом же тех лиц, которых преподно­сят нам средства массовой информации, — а также в связи с развитием политической жизни и ростом разнообразия в сфере культуры, — число людей (и мест), которые знает каждый из нас, устремляется вверх экспоненциальными темпами.

Что же происходит, когда население начинает переживать этот скачок, [как меняются] социальное сознание, контакты и взаимодействие? Рассмотрим количественные скачки в росте

населения, хотя бы на примере последнего столетия. Только в 1859 году, после многих тысяч лет достаточно развитой социаль­ной жизни, население мира достигло одного миллиарда человек. Второй миллиард добавился через 75 дет (с 1850 до 1925 год), а третий — всего через 35 — к 1960 году. Скорее всего, показа­тель в четыре миллиарда будет достигнут к 1980 году, и если нынешняя тенденция останется неконтролируемой, пятый мил­лиард добавится всего за десять дет, к 1990 году. Как отмечает Р.Ревелл, при нынешних уровнях рождаемости и смертности прирост населения только за период с 1965 до 2000 года превы­сит все количество ныне живущих людей. Если же взглянуть на удваивающиеся темпы роста населения в ином ракурсе, можно подсчитать, что из всех людей, когда-либо живших на Земле, пятая часть жива сегодня.

Однако изменение масштабов — это не просто количествен­ный рост прежних институтов. Ни один биологический организм или человеческое сообщество не могут претерпеть изменения в размерах и, соответственно, в масштабах, не меняя своих форм и структуры. Этот общий принцип был установлен Галилеем еще 350 лет назад. Выдающийся биолог д'Арси Уэнтуорф Томпсон, рассматривая эту проблему в своем классическом труде “О росте и форме”, пишет: “[Галилей] говорил, что если бы мы попыта­лись строить корабли, дворцы иди храмы чрезмерных размеров, то реи, балки и, сваи не выдержали бы нагрузок и разрушились;

таким же образом природа не может взрастить дерево или со­здать животное сверх определенного размера, сохраняя при этом прежние пропорции и используя те же материалы, которые под­ходили для конструкций меньшего размера. Объект разрушится под тяжестью собственного веса, если мы... не изменим соответ­ствующие пропорции...”³

Согласно Галилею, изменения в пропорциях происходят в соответствии с математическим принципом, известным в про­странственной Эвклидовой геометрии как закон квадрата-куба:

с увеличением объема в кубе ограничивающая его поверхность увеличивается только в квадрате. Изменение социальных инсти­тутов не следует строго пространственному закону, однако хотя такое сравнение имеет биологический контекст, существует про­

³ D'Arcy Thompson. On Growth and Form. Cambridge, 1963. Vol. I. P. 27.
цесс структурной дифференциации, “в результате которой одна структура иди организация превращается в две, отличающиеся друг от друга по своей внутренней субординированности и фун­кциям в системе, частью которой они являются, но представляю­щие собой в определенной мере “функциональный эквивалент” прежнего, менее дифференцированного элемента”⁴.

Концепция структурной дифференциации, восходящая к Э.Дюркгейму и М.Веберу и развитая Т.Парсонсом и его учени­ками, является сегодня, вероятно, ключевой социологической концепцией, позволяющей анализировать бурные социальные изменения. Она указывает, что по мере роста масштабов и фун­кций социальных институтов создаются четко определенные под­системы для решения тех иди иных задач. С развитием специали­зированных подсистем возникают также новые проблемы, [в пер­вую очередь] связанные с вопросами координации, иерархии и социального контроля.

В контексте социальных изменений процесс дифференциации прослеживается вплоть до ранних человеческих сообществ, где, например, первоначально неразрывно связанные жреческие и политические функции (воплощенные во власти фараонов в Древ­нем Египте) развились позже в обособленные религиозные и по­литические институты (хотя эти две функции оставались симво­лически взаимосвязанными в Японии даже после “революции Мэйдзи”, а в Англии воплощены в одном человеке до сегодняш­него дня). Семья, которая в свое время была важнейшим соци­альным институтом, объединявшим экономические, бытовые, рек­реационные и другие функции, также модифицировалась, резуль­татом чего стало обособление семейной и профессиональной си­стем, а семейное фермерство, семейный бизнес или семейная тор­говля стали утрачивать свое значение.

В современном индустриальном обществе наиболее значитель­ную внутреннюю дифференциацию обнаруживают экономические институты. Когда возникло противостояние сходных по своей сущности форм и сообществ, появились конкуренция и “нарас­тающая борьба за существование”. В прошлом такая конкурен­ция часто приводила к войнам между сообществами, становясь их главной причиной. В современном обществе, где экономиче-

4. Parsons Т., Smelser N.J. Economy and Society. L., 1956. P. 255-256.
ский рост обеспечивается прежде всего через увеличение произ­водительности, а не эксплуатацию иди грабеж, такая конкурен­ция приводит к разделению труда и возникновению отношений взаимозависимости. Чтобы достойно ответить на вызов конку­ренции иди избежать ее, структурные элементы общества (реги­оны, города, фирмы) встали на путь специализации, сужая сфе­ру свой профессиональной деятельности и тем самым дополняя друг друга. Таким же образом, как усложнение процесса постав­ки товаров на все более крупные рынки вызывал разделение тор­говли на оптовую и розничную, шла и профессиональная специ­ализация, сопровождая рост отдельных фирм и экономики в це­лом. Так же, как возникло разделение собственности и управле­ния, оказались дифференцированными и различные задачи ме­неджмента, в результате чего производство, финансы, маркетинг, технологические исследования, работа с персоналам и тому по­добное становились предметом новых формировавшихся профес­сий⁵.

То, что уже давно стало знаменательной и неотъемлемой чер­той экономической жизни, сегодня начинает проявляться также в образовании и интеллектуальной жизни. Рост университетов с 5 тыс. до 50 тыс. студентов представляет собой не просто линей­ное увеличение их масштаба, а крупные изменения во внутрен­ней структуре. Если в прошлом (и это в определенной мере еще остается справедливым для Оксфорда и Кембриджа) вопросы финансирования, административного управления, приема и обу­чения были прерогативой единого академического органа, то те­перь мы видим сложную иерархию хозяйственных чиновников, администраторов, руководителей учебных подразделений и ис­следовательских институтов, должностных лиц, отвечающих за приек студентов, и преподавателей, причем первые и последние находятся между собой в сложных отношениях бюрократическо­го типа. В научно-исследовательских институтах и академиче­ских учреждениях идет аналогичный процесс роста дифферен­циации — и напряженности — в коллективе. Если в этом плане и

⁵ О ходе дискуссии по проблемам теории “структурной дифференциации” см.: Parsons Т. Some Reflections on the Institutional Framework of Economic Development // Parsons T. Structure and Process in Modem Societies. Glencoe (111.), I960. P. 98-132.
имеет место нечто, отличающее вторую половину двадцатого сто­летия от первой, то это проникновение специализации функций из сферы экономики в сферу интеллектуальной деятельности.

Эти две концепции — темпы перемен и изменение масшта­бов — представляют собой идеи, вокруг которых может быть построено обсуждение ключевых структурных компонентов пост­индустриального общества — знания и технологий.

ХАРАКТЕРИСТИКИ ЗНАНИЯ

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЗНАНИЯ

Каким образом можно датировать общественное изменение? Как определить время появления новой социальной проблемы? Что касается характера знания, то переломным моментом я условно назвал бы 1788 год. Как отмечается во вводных замечаниях к 11-му изданию Британской энциклопедии, “ее первые издания (1745—1785 годы), как и все предшествовавшие ей аналогич­ные работы, составлялись одним иди двумя людьми, которые могли считать все сферы человеческих знаний полем приложе­ния своих усилий. Начиная с 3-го издания (1788 год) при со­ставлении энциклопедии впервые решено было полагаться на знания специалистов”. Такова дата, когда единый массив зна­ний был расчленен на части. Следует отметить, что в подготов­ке издания энциклопедии 1967 года принимали участие около 10 тыс. “известных экспертов”.

Что понимается под “знанием”? “Энциклопедия” означает “полный спектр”, и в сферу этого определения может быть вклю­чено все, что известно человеку (что записано иди сказано). Для целей данной главы я определяю знание как совокупность субор­динированных фактов или суждений, представляющих собой ар­гументированное утверждение или экспериментальный резуль­тат, способный быть переданным другим людям с использовани­ем средств связи в определенной систематической форме. Таким образом, я отличаю знание от новостей и сообщений развлека­тельного характера. Знание состоит как из новых суждений (ис­следования), так и новых изложений уже известных суждений (учебники). Это определение имеет более широкий характер, чем некото­рые из принятых философских понятий подобного рода. Так, М.Шедер различает три класса знания: знание в области дей­ствия и контроля (Herrschaftswissen); знание в области немате­риальной культуры (Bildungswissen) и знание в духовной облас­ти (Erioesungswissen) (в переводе Ф.Махдупа — инструменталь­ное Знание, интеллектуальное знание и духовное знание). Мое определение, однако, уже, чем всеобъемлющая классификация Ф.Махдупа, который в “Производстве и распределении знаний в Соединенных Штатах” пишет, что “объективная интерпретация, соответствующая тому, что известно, будет менее удовлетвори­тельной, чем субъективная интерпретация в соответствии со зна­чением, которое знающий придает знаемому, т.е. в соответствии с тем, кто знает, почему и зачем”⁶. Используя затем “субъектив­ное значение известного для знающего как критерий”, Ф.Махдуп различает пять типов знания:

1. Практические знания, которые пригодны для использова­ния в работе, решениях и действиях и могут быть подразделены, в соответствии с видами человеческой деятельности, на: а) про­фессиональные знания; б) предпринимательские знания; в) зна­ния навыков физического труда; г) знания в области ведения домашнего хозяйства; д) иные практически применяемые типы знания.

2. Интеллектуальные знания, удовлетворяющие интеллекту­альную любознательность человека и считающиеся составной ча­стью либерального образования, гуманистического и научного обучения, общей культуры и приобретающиеся, как правило, в результате активного сосредоточения усилий на оценке существу­ющих проблем и ценностей.

3. Бесполезные и развлекательные знания, вызванные к жиз­ни неинтеллектуальной любознательностью или желанием полу­чить легкое развлечение или эмоциональный стимул, включаю­щие местные слухи о происшествиях, в том числе криминальных, легкие романы и рассказы, шутки, игры и т.п., приобретающие­ся, как правило, в результате пассивного отдыха после занятий

⁶ Machiup F. The Production and Distribution of Knowledge in the United States. Princeton (N.J.), 1962. P. 21.
“серьезными” делами и подходящие для удовлетворения эмоцио­нальных потребностей человека.

4. Духовные знания, имеющие отношение к религиозному пониманию Бога и путей спасения души.

5. Нежелательные знания, находящиеся вне сферы интересов человека, обычно приобретающиеся случайно и сохраняющиеся бесцельно⁷.

Р.Лэйн, выдвинувший идею “общества знания” (knowledge society), стремится подвести философско-эпистемодогический фундамент под свою концепцию. Подобно Ф.Махлупу, он вклю­чает в нее как “знаемое (известное)”, так и “состояние зна­ния”, однако стремится также подчеркнуть возрастающее соци­альное самосознание, обеспечиваемое таким знанием. Р.Лэйн пишет: “В качестве первого приближения к определению мож­но сказать, что обладающее знаниями общество (knowledgeable society) — это такое общество, члены которого в большей мере, чем члены других сообществ: а) познают основы своих пред­ставлений о человеке, природе и обществе; б) руководствуют­ся (возможно, бессознательно) объективными стандартами ис­тины, а при достижении высокого уровня образования следу­ют научным правилам доказательства и построения выводов;

в) выделяют значительные ресурсы на получение знаний, в ре­зультате чего имеют большой их накопленный объем; г) систе­матически собирают, организуют и интерпретируют знания для извлечения из них всего того, что полезно для практических целей; д) используют знания для демонстрации (и, возможно, модификации) своих ценностей и целей, а также для их совер­шенствования. В той же мере, в какой основанием “демократи­ческого” общества являются государственные и межличностные отношения, а основанием “общества изобилия” — экономика, корни общества, обладающего знаниями, уходят в эпистемодо-гию и логику познания”⁸.

Определения такого рода не являются ни правильными, ни ошибочными; они скорее устанавливают некоторые границы ис-

⁷ Machiup F. The Production and Distribution of Knowledge... P. 21-22.

⁸ Lane E.E. The Decline of Politics and Ideology in a Knowledgeable Society // American Sociological Review. Vol. 21. No. 5. October 1966. P. 650.
пользования терминов. При рассмотрении проблем всеобъемлю­щих социальных изменений следует учитывать эти формулировки. Однако для целей социальной политики, [в центре которой нахо­дится] необходимость определять пропорции распределения ре­сурсов общества для конкретных целей социального характера, я предложил бы более узкое определение: знание — это то, что объек­тивно известно, это интеллектуальная собственность, принадле­жащая определенному лицу иди группе лиц и удостоверенная ав­торским правом иди какой-либо другой формой социального при­знания (скажем, публикацией). Это знание оплачивается — на основе времени, затраченного на исследование и изложение его результатов, и на основании расходов, связанных с его распрост­ранением и передачей при обучении. Знание подвержено оценкам со стороны рынка, высших административных и политических должностных лиц иди равных им по положению людей, которые могут высказывать суждения в отношении как ценности результа­тов, так и обоснованности претензий на ресурсы, когда таковые предъявляются. В этом смысле знание является составной частью социальных инвестиций; оно представляет собой законченное из­ложение [чего-либо] в форме книги, статьи или даже компьютер­ной программы, записанной на бумагу иди магнитную ленту с це­лью передачи, и подвержено грубой количественной оценке. Нет необходимости подчеркивать, что такое утилитарное определение не претендует на включение таких вопросов “социологии знания”, как социальное установление идей, их взаимосвязи, их отношение к тем или иным структурным основам и т.п. Любая оценка специ­фического характера того или иного конкретного набора знаний, безусловно, потребует рассмотрения подобных вопросов, однако в данном случае это не входит в мои задачи⁹.

ИЗМЕРЕНИЕ ЗНАНИЯ

Проявления роста. В последние годы мы привыкли к утвержде­ниям, что знание увеличивается экспоненциальными темпами.

⁹ О всеобъемлющей парадигме, излагающей типы вопросов, на которые долж­на ответить социология знания, см.: Merton R.K. The Sociology of Knowledge // Social Theory and Social Structure. Glencoe (111.), 1957. P. 460-461.
Первый грубый подсчет — и первое предупреждение о том, что рост знаний порождает проблему их хранения и поиска, — отно­сятся к 1944 году, когда Ф.Райдер, сотрудник библиотеки Уэслианского университета, опубликовал выкладки о том, что книж­ные фонды американских научных библиотек удваиваются в сред­нем каждые 16 лет. Взяв в качестве примера для исследования десять колледжей, он показал, что в период с 1831 года (когда в библиотеке каждого из них имелось в среднем по 7000 книг) по 1938 год библиотечный фонд удваивался каждые 22 года; соот­ветствующие же цифры для крупнейших американских универ­ситетов за тот же период свидетельствовали, что там удвоение происходило каждые 16 лет¹⁰. На примере Иельского универси­тета Ф.Райдер показал, как эта проблема будет выглядеть в буду­щем: “...В начале XVIII столетия Иельская библиотека имела около 1000 томов. Если бы удвоение происходило каждые 16 дет, их число в 1938 году достигло бы 2,6 млн. томов, фактически же оно составило в 1938 году 2,7 млн., что поразительно близко к “стан­дартным” темпам роста... Не составляет большого труда подсчи­тать, что в 1849 году протяженность книжных полок библиотеки Иельского университета составляла полторы мили, а ее карточ­ный каталог занимал приблизительно 160 ящиков. В 1938 году ее 2,7 млн. томов занимали полки протяженностью в 80 миль, а ка­талоги всех видов, размещенные в различных местах, должны были составить порядка 10 тыс. ящиков. Для обслуживания этой биб­лиотеки требовался штат численностью свыше двухсот человек, из которых, вероятно, половину составляли каталогизаторы”".

Ф.Райдер размышлял — и эти размышления выглядели в тот период эксцентрично — о том, что произойдет, если Йельская библиотека будет и впредь продолжать расти “темпами, не бо­лее самых консервативных”, которыми фонды библиотеки уве­личивались в предыдущий период. В этом случае, подсчитал он, в 2040 году Иельская библиотека будет иметь “приблизительно 200 млн. томов, которые будут занимать более б тыс. миль по­лок. Набор