Хрестоматия по тгп Радько. Хрестоматия по теории государства и права
 Скачать 3 Mb.
|
|
Во-вторых, участник народоправства должен иметь волевую независимость и гражданское мужество. Это дается не легко. Легче всего это дается человеку, имущественно стоящему на своих ногах: крестьянину-собственнику, людям «среднего класса», квалифицированному кадру пролетариата, богатым гражданам. Именно в этих слоях демократия и имеет свою главную опору. Обнищавший народ, опустившийся до состояния черни, быстро выродит и погубит всякое народоправство. Наконец, некая исторически-национальная и государственная ткань солидарности. Люди должны быть вращены в нее трудом, семейственностью, правосознанием, религиозным чувством и патриотизмом. Ею держится всякое государство, особливо же демократическое. Нет ее, нет этой незримой творческой спайки в национальное всеединство — и корпоративное устройство государства становится неосуществимым. Тогда надо искать спасения в государстве-учреждении, которое должно будет медленно, но упорно крепить эту ткань солидарности и растить корпоративные навыки, т. е. демократические способности в народной массе [...]. Такова основа демократии-После большевиков Россию может спасти — или величайшая государственная дисциплинированность русского народа или же национально-государственно-воспитывающая диктатура. Какая же психологическая наивность нужна для того, чтобы верить, будто русский народ, всегда страдавший недостатком характера, силы воли, дисциплины, взаимного уважения и доверия, найдет в себе именно после этих долгих лет рабства и растления эту сверхвыдержку, эту сверхумеренность, сверхволю и сверхсолидарность для осуществления демократического строя? Подорваны все духовные и все социальные основы демократии — вплоть до оседлости, вплоть до веры в труд, вплоть до уважения к честно нажитому имуществу. В клочки разодрана ткань национальной солидарности. Повсюду скопилась невиданная жажда мести. Массы мечтают о том, чтобы стряхнуть с себя гипноз подлого страха и ответить на затяжной организованный террор — бурным дезорганизованным террором. И в этот момент им предложат: 1) «Демократическую свободу»; 2) «Право всяческого самоопределения»; и 3) «Доктрину народного суверенитета». Кто же будет отвечать за неизбежные последствия этого? [...]. Мы должны предвидеть, что трезвые политические соображения [...] не убедят «доктринеров от демократии». Они внушили себе раз и навсегда, что демократическая форма государственной жизни есть высшая и самостоятельная ценность, воздух бытия, свет жизни, радость существования, гарантия всяческой справедливости, смысл творчества [...]. Так они и ставили этот вопрос перед началом революции, когда по их директивам из всех углов страны, бывало, шли резолюции: пока нет истинно демократического учредительного собрания — невозможно ни научить, ни учиться, ни лечить, ни лечиться, ни заседать, ни обсуждать, ни решать, ни торговать, ни печатать, ни вообще вести какую бы то ни было жизнь. Словом, демократия или гибель! [...]. «Чтобы приучить людей к истинной свободе, надо непременно дать им полную свободу. Чтобы пробудить правосознание в народе, надо предоставить все на его усмотрение. Чтобы проснулась честность, лучше всего дать людям возможность воровать и не воровать, — тогда только они поймут на собственном опыте, что вором быть постыдно. Чтобы приучить людей к осмысленному голосованию, необходимо дать им право располагать своим голосом свободно: лет десять, двадцать, тридцать, а может быть и больше, они будут торговать своими голосами (продавая их за иностранную валюту), голосовать за демагогов, за интернациональных агентов, за политических проходимцев и просто за своих домашних жуликов, а впоследствии, пройдя через все это, они научатся голосовать умнее и лучше. Все народы шли этим путем и так учились демократии; русский народ не лучше прочих. Когда ребенок учится ходить, то он первое время падает: что же из этого? Стрелок не сразу попадает в цель, а сначала много и долго промахивается. Только самоуправляясь, люди приучаются к самоуправлению. Кто боится воды, тот никогда не научится плавать: Россия должна сделаться демократическим государством как можно скорее и во что бы то ни стало, любою ценою. Это главное, это самое важное. Если она при этом еще и еще пострадает, то это несущественно. Пусть осуществится демократия, хотя бы ценою всероссийского распада и нового значительного уменьшения народонаселения в России! За науку свободы никакая цена невысока. Надо выбирать. Одно из двух: или тоталитарное рабство — или последовательная демократия. Третьего исхода нет!» Так скажут нам политические доктринеры [...]. Мы ответим им. «Нет, есть еще третий исход, и именно он должен быть найден и осуществлен в жизни: это твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве. Только такая диктатура и может спасти Россию от анархии и затяжных гражданских войн» «Чтобы приучить людей к свободе, надо давать им столько свободы, сколько они в состоянии принять и жизненно наполнить, не погубляя себя и своего государства; безмерная и непосильная свобода всегда была и будет — сущим политическим ядом». «Чтобы пробудить правосознание в народе, надо воззвать к его чести, оградить его от погромных эксцессов властными запретами и предоставить на усмотрение народа не более того, чем сколько он сумеет понять и понести, не погубляя себя и своего государства. Безмерные полномочия никогда не приводили к добру, а только вызывали политическое опьянение и разнузданность страстей. И ныне ни одна государственная конституция не предоставляет ни одному народу таких полномочий». «Чтобы проснулась и окрепла честность, отнюдь не надо выпускать из тюрем всех уголовных (как это было сделано в России в марте 1917 г.) и отнюдь не надо обеспечивать им безнаказанность. Честность есть разновидность свободной лояльности, а она воспитывается поколениями. Сентиментальное и фальшивое непротивленчество только поощряет злое начало в людях». «Чтобы приучить людей к государственно-верному изволению, надо начинать с ограниченного права голоса: давать его только оседлым, только семейным, только работящим, только никогда не служившим в компартии, только возрастно зрелым, только приемлемым и для избирателей и для национальной власти. Иными словами: надо начинать с системы неимущественных цензов, обеспечивающих необходимый минимум почвенности, честности и государственного смысла с тем, чтобы в дальнейшем, по мере оздоровления народа и страны, расширять круг голосующих. Все остальное было бы доктринерским безумием и погуб-лением России». «Зачем говорить заведомую неправду, будто все народы шли этим путем? На самом деле ни один народ не имел такого пространства, такого климата, таких границ, такого исторического бремени, такого многонационального состава, таких трудностей и соблазнов, такой героической жертвенности, такого государства и такой культуры! Ни один народ не проходил через такое мученическое насилие и растление, какое принесла с собой коммунистическая революция» [...]. «Самое важное — это бытие России. Она должна прежде всего восстать из порабощения и возобновить свою хозяйственную и духовную жизнь. А потом только, в меру своих наличных способностей к корпоративно-государственной форме, — она может думать о своем демократическом облачении. Россия должна продолжать свое великое, вековое, религиозно-национальное Дело, свое общечеловеческое культурное служение. Это главное, это самое существенное. Она не может и не должна платить «любую цену» за псевдодемократическое разнуз-дание, которое доктринеры называют «свободою»; от этого разнуздания они сами погибнут первые, если не успеют опять спастись за кордон. Но наша скорбь не о них, а о России. Лозунг «демократия немедленно и во что бы то ни стало» один раз привел уже в России к тоталитарной диктатуре. Он грозит такой же диктатурой и впредь, но уже антикоммунистической» [...]. Демократический строй далеко не всегда и не везде у места. Он имеет свои необходимые основы или «предпосылки»: если нет их налицо, то ничего, кроме длительного разложения и гибели, демократия не дает. Каковы же эти предпосылки творческой демократии? 1. Первое: народ должен разуметь свободу, нуждать- ся в ней, ценить ее, уметь пользоваться ею и бороться за нее. Все это вместе должно быть обозначено, как искусство свободы. Нет его — и демократия обречена. Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией... 2. Второй предпосылкой творческой демократии яв- ляется достаточно высокий уровень правосознания [...]. Человек, имеющий здоровое правосознание, есть свободный субъект прав; он имеет волю к лояльности (законопослушанию), он умеет блюсти и свои, и чужие полномочия, обязанности и запретности; он есть живая опора правопорядка, самоуправления, армии и государства. Человек, лишенный правосознания, подобен зверю и ведет себя, как волк. Человек, способный только к повиновению из страха, превращается в волка, как только отпадает страх. Человек без чувства ответственности и чести — не способен ни к личному, ни к общественному самоуправлению, а потому не способен и к демократии. Если в народе нет здравого правосознания, то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга: люди творят предательство, наживаются на этом и называют это «демократией». Спасти их и их страну от гибели может только строгий авторитарный (отнюдь не тоталитарный!) режим. 3. Третьей предпосылкой является хозяйственная самостоятельность гражданина. Я разумею при этом не богатство, и не предпринимательство, и не земельную собственность, но личную способность и общественную возможность кормить свою семью честным, хотя бы и наемным трудом. Свободный гражданин должен чувствовать себя в жизни самостоятельным работником, не извергнутым из жизни своей страны, но органически включенным в реальный жизнеоборот. Только тот, кто чувствует себя самокормильцем, приносящим пользу своему народу, имеет основу для независимого суждения в политике для неподкупного волеизъявления и голосования. Он имеет под ногами некую творческую почвенность и в душе тот реальный образ мыслей, который возводит к верному пониманию государственного хозяйства и к верному ощущению государственных польз и нужд. Без этого демократия быстро вырождается в непрерывную схватку беспочвенных рвачей: о государстве и его устроении, о родине и ее спасении не думает никто, потому что все заняты личной добычей [...]. 4. Есть минимальный уровень образования и осве- домленности, вне которого всякое голосование стано- вится своею собственной карикатурою. Здесь нужна не элементарная грамота, которая позволяет человеку вместо «приложения руки», вымазанной чернилами, нарисовать буквами свою фамилию. Здесь нужно по- нимание самого выборного процесса и предлагаемых программ, умная оценка кандидатов, разумение госу- дарственного и экономического строя страны и его нужд, верное видение политических, международных и военных опасностей; и, конечно, приобщенность к источникам правдивых сведений [...]. Есть уровень необразованности, малообразованности и неосведомленности, при котором голосует не народ, а обманываемая толпа; и из этого возникает не демократия, а охлократия (правление темной толпы). И нужно быть совсем наивным, чтобы воображать, будто люди, которым обманно морочили головы 30 — 40 лет, завтра станут «сознательными гражданами», способными разобраться в государственном вреде и политической пользе [...]. 5. Но и этого мало: необходим политический опыт, которого в будущей России будут лишены и более об- разованные слои, и менее образованные массы. Надо вдуматься и представить себе все отчетливо. Тридцать — сорок лет подряд голодом, страхом и пыткою людей отучали от самостоятельного мышления, от политической и хозяйственной инициативы, от ответственного решения; и с утра до вечера, от рождения до смерти людям завивали души мертвыми и ложными схемами вульгарного марксизма и пошлостями «диамата». Каких граждан, каких демократов готовила этим коммунистическая власть? Не граждан, а рабов тоталитарного государства; не политиков, а до смерти напуганных карьеристов; не деятелей, а пролаз и доносчиков — готовил советский режим; людей, совершенно лишенных государственного кругозора и честного, — да, именно, честного, — опыта и самостоятельного, — да, именно, самостоятельного, — разумения. 6. А между тем настоящая, творческая демократия предполагает в человеке еще целый ряд свойств и способностей, без которых она становится обманным лицедейством и разбазариванием национального достояния. Участнику демократического строя необходимы личный характер и преданность родине, черты, обеспечивающие в нем определенность воззрения, неподкупность, ответственность и гражданское мужество. Нет этого — и он пустое место, картонный кирпич в стене, гнилое бревно, проржавевшее кольцо в цепи, заранее обеспеченный предатель. Демократический режим, в котором такие люди преобладают, — не рушится только тогда, когда некому толкнуть его. Бесхарактерные люди неспособны ни к какому благому начинанию; они только кажутся людьми; они мнимые величины. Граждане, научившиеся интернационализму, суть граждане всех остальных государств, только не своего собственного. Голосователи, не имеющие определенных воззрений и не умеющие их отстаивать, подобны тем резиновым игрушкам-зверюшкам, которых надувают сзади и из коих потом чужой воздух выходит с писком, а сами они валятся на бок. Что же сказать о продажных? Ведь деньги-то будут только у иностранцев, а нищему — и вменить его продажность трудно. Человека, лишенного чувства ответственности, совсем нельзя подпускать ни к какому публичному делу: все погубит, словчится и скроется в толпе за ее многоголовой неуловимостью. А гражданское мужество есть сущее условие жизни — для всего демократа, во всякой демократии. Но о демократии мы мыслим гораздо выше и лучше, чем господа формальные демократы. И утверждаем следующее: страна, лишенная необходимых предпосылок для здоровой творческой демократии, не должна вводить у себя этого режима до тех пор, пока эти основные предпосылки не будут созданы. До тех же пор введение демократического строя может быть только гибельным для этой страны. Новая конституция России должна совместить преимущества авторитарного строя с преимуществами демократии, устраняя опасности первого и недостатки второй. ГАМБАРОВ ЮРИЙ СТЕПАНОВИЧ (1884-1920] Автор многих работ по теории государства и права и гражданскому праву. Профессор Московского университета. Один из основателей в Париже Высшей русской школы общественных наук. Преподаватель Брюссельского университета. С 1906 г. — заведующий кафедры гражданского права в Петербургском Политехническом институте. Его общетеоретические работы в области государства и права, методологические подходы к изучению государственно-правовых явлений общественной жизни представляют практический интерес для всех ветвей государственной власти Российской Федерации. | Научные подходы к изучению права (орано как предмет научного изучения) Гамбаров М.С. Задача современного правоведения [...] Предмет юриспруденции, по общепринятому воззрению, составляет только положительное, т. е. действующее в данной стране и в данное время право, а задачу — истолкование этого же положительного права, в видах его применения. «За пределами знания и применения существующего права — нет юриспруденции», — говорил один из виднейших ее представителей, бывший мюнхенский профессор Алоиз Бринц. Другой, еще более высокий авторитет современной юриспруденции, вдохновитель нового гражданского уложения Германии, недавно умерший Виндшейд, называл юриспруденцию прямо «служанкой» законодателя и хотя прибавлял, что эта служанка носит на голове корону властителя («Ете Мада тиетег Неггзспегкгопе»), но не объяснял, почему корона, а не цепи должны символизировать такую служанку. т.е. ГЙМБАРОВ Не рискуя ошибиться, я могу сказать, что подавляющее большинство как немецких, так и французских, итальянских и всех других юристов так называемых культурных народов идет еще далее в ограничении предмета и задачи юриспруденции, ставя на место действующего права одно действующее законодательство и устраняя, таким образом, из своего ведения все, кроме толкования законов, как единственно возможного теперь, по этому учению, источника права [...]. Подобное заключение юриспруденции в пределы действующего закона выходит из предположения о неподвижности права, облеченного в форму закона, — по крайней мере, до тех пор, пока этот закон не отменен, — и оно же осуждает ее на застой, ежедневно вскрываемый практикой жизни, за которой не поспевает ни одно законодательство, как бы всесторонне и предусмотрительно оно ни было. Если сюда прибавить еще оперирование исключительно дедуктивной методой — и притом в худшей ее форме, называемой априоризмом, который отвергается всем современным знанием, особенно в приложении к наукам о конкретных явлениях или о фактах действительной жизни, — а юриспруденция принадлежит, несомненно, к разряду таких наук, — то нам сделается понятным, почему эту именно отрасль знания считают рутиной, скованной схоластикой и не дающей ничего, кроме непроницаемых для здоровых людей формул и сухой казуистики, полезной, может быть, для практики, но, конечно, недостойной названия науки [...]. |