Орлов А.Б. - Психология личности и сущности человека - 2002. И сущности человека парадигмы, проекции, практики
 Скачать 1.69 Mb.
|
|
88 демым моментом которого является развитие «ансамблей общественных отношений» или своего рода интерперсональных матриц, определяющих в основных чертах процессы развития и формирования личности человека. Динамический (т.е. исторический) подход позволяет преодолеть «ограниченный буржуазный горизонт» статичной картины материального производства, выявить его исторические перспективы, показать его прошлое и будущее, понять основные тенденции в настоящем. Историческая заслуга выработки такого подхода к материальному производству принадлежит К. Марксу. Именно он, анализируя историю развития капиталистического промышленного производства на страницах первого тома «Капитала», дал в руки психологам «раскрытую книгу человеческих сущностных сил». Одна из центральных линий анализа в «Капитале» — рассмотрение сменяющих друг друга способов производства и, в частности, анализ содержания соответствующих этим способам профессиональных деятельностей. Динамический подход к миру профессий дает возможность не только по-другому посмотреть на этот мир, но и рассмотреть в исторической перспективе процесс развития личности (и профессиональное самоопределение как его важнейший аспект). Только исторический анализ показывает, «что на различных стадиях развития общества труд закреплялся за его членами отнюдь не одинаковым способом, что выбор профессии оказывается весьма прямолинейно зависящим от способа производства» [160, с. 13, 21]. Более того, динамический подход ориентирован на изменение основных целей традиционной профессиональной ориентации, так как его последовательная реализация отодвигает на второй план проблему воспроизводства наличного материального производства, формирования адекватного этому производству «человеческого фактора», выдвигая на первый план проблему расширенного воспроизводства наиболее прогрессивных элементов этой картины, т.е. тех «ростков нового», развитие которых обеспечивает со временем переход к новому способу производства и, следовательно, к новому способу развития личности человека. Такое изменение целей традиционной, буржуазной по своему духу адаптивной профориентации «трудовых ресурсов» может привести к преобразованию данной периферийной и прикладной (если не сказать утилитарной) отрасли психологии личности в важную область научного знания, дающую практикам мощные средства научно-технического и социального прогресса. По словам Л.Сэ-ва, такой новой профориентации по силам решение самой высокой задачи, стоящей перед психологией личности и состоящей «не в какой-то классификации типов на основе критериев, более или менее феноменальных и чуждых реальной человеческой жиз- 89 ни, классификации, имеющей целью дать индивидам совершенно спекулятивное удовлетворение, расположив их согласно определенной номенклатуре, даже более прозаически, облегчить включение индивидов в общественно-воспитательный процесс или в систему разделения труда, установленного заранее; задача состоит в обнаружении общих корней и частных психологических форм ограничения расцвета личности в данном обществе и в нахождении возможностей уничтожения (там, где это зависит от психологии) такого ограничения» [38, с. 514]. 3. СТАНОВЛЕНИЕ СОВРЕМЕННОГО МИРА ДЕЯТЕЛЬНОСТЕЙ Ремесло и мануфактура Как известно, исходной основой, на которой развились современный мир профессий, современное производство и разделение труда, был мир ремесел. Ремесленное производство, представлявшее собой мир трудовых деятельностей, «независимых работ» (К. Маркс), основывалось на таком разделении труда, при котором каждый работник производил от начала и до конца определенный товар и продавал или обменивал его на другой товар. Такой способ производства предполагал целостную трудовую деятельность, целостного работника. Вместе с тем, сохраняя целостным отдельный вид труда, отдельную профессиональную деятельность (кожевника, пекаря, золотых дел мастера и др.), мир ремесел предполагал крайнюю степень обособленности каждой профессии. В силу многих причин переход человека из одной профессии в другую был практически невозможен. Прежде всего, профессиональная подготовка (ученичество) начиналась очень рано, и в ходе ее человек постепенно все более и более «врастал» в определенную профессиональную деятельность, полнее овладевал всевозможными секретами своего ремесла, которые к тому же ревностно оберегались законами цеха от любопытства посторонних. Недаром, как отмечал К. Маркс, «вплоть до XVIII в. отдельные ремесла назывались... тайнами, в глубину которых мог проникнуть только эмпирически и профессионально посвященный» [19, т. 23, с. 497]. Второй причиной чрезвычайной обособленности отдельных ремесел, также коренящейся в особенностях самой трудовой деятельности ремесленника, была личная собственность на средства производства. Инструмент, материал, различные технические приспособления, сама мастерская были собственностью ремесленника. Именно поэтому ремесленник, рабочий средневекового цеха «срастался со своими сред- 90 ствами производства настолько же тесно, как улитка с раковиной...» [там же, с. 377]. И наконец, вырастающие на основе способа производства сословия и соответствующие морально-юридические нормы также фиксировали каждого ремесленника в мире профессий, прикрепляли его к определенной профессии, подчас независимо от его личных желаний, интересов и склонностей. Таким образом, целостная профессиональная деятельность ремесленника, с одной стороны, формировала целостного работника и давала определенный простор его инициативе и творчеству, а с другой — создавала для него очень ограниченную сферу жизни. «Сапожник, знай свои колодки!» — это изречение К.Маркс называл вершиной ремесленной мудрости. Поэтому образ жизни ремесленника был, по словам Ф.Энгельса, «романтичным и уютным, но все же недостойным человека» [19, т. 2, с. 345]. Развитие ремесел в условиях товарно-денежных отношений привело к возникновению нового способа производства — мануфактуры. Однако мануфактура возникла не в недрах старинных цехов. Все принципы, на которых основывалась мануфактура (неограниченное число работников в одной мастерской, переход средств производства в частную собственность владельца мануфактуры и т.п.), находились в прямом противоречии с уставами ремесленных цехов. Более того, мануфактурное производство поразило основной жизненный нерв ремесленного производства — целостную деятельность ремесленника, оно расщепило ее на отдельные составные элементы и приковало рабочего к выполнению одной и той же частичной операции. Мир ремесел, который можно назвать миром целостных независимых работ, сменился миром частичных операций, целостный работник уступил место частичному работнику. Расщепление профессиональной деятельности ремесленника на отдельные составляющие ее операции достигло со временем невиданных ранее размеров. Работа, которую ранее выполнял часто всего один человек, теперь распределяется между десятками рабочих. Так, в мануфактуре по производству иголок «проволока проходит через руки 72 или даже 92 специфических частичных рабочих» [19, т. 23, с. 356]. Такое разделение труда представляло собой распад профессиональных деятельностей (профессий), в результате которого возникли обособленные трудовые операции (специальности), закреплявшиеся за отдельными рабочими. Это давало возможность значительно повысить производительность труда, выдержать конкуренцию с ремеслами и в конечном счете обеспечить победу нового, капиталистического способа производства. Вместе с тем новое разделение труда, преобразовавшее мир ремесленных профессий, привело к ряду важных технологических и психологических последствий в мире труда. По словам К. Маркса: «Мануфактура уродует рабочего, искусственно культивируя в 91 нем одну только одностороннюю сноровку и подавляя мир его производственных наклонностей и дарований» [там же, с. 373]. Замыкая рабочего в сфере действий, она лишает его непосредственного участия в создании целостного продукта труда (товара), лишь общий продукт многих частичных рабочих является товаром. Таким образом, то, что производит отдельный частичный рабочий, не является целостным продуктом (товаром), да и общий продукт не принадлежит рабочим. Что же производит такой частичный рабочий? Как указывает К. Маркс, «для себя самого рабочий производит не шелк, который он ткет, не золото, которое он извлекает из шахты, не дворец, который он строит. Для себя самого он производит заработную плату, а шелк, золото, дворец превращаются для него в определенное количество жизненных средств, быть может, в хлопчатобумажную куртку, в медную монету, в жилье где-нибудь в подвале» [19, т. 6, с. 432]. Так из трудовой деятельности возникает отчужденный или наемный труд — «последняя рабская форма, которую принимает человеческая деятельность» [19, т. 46, ч. II, с. 263]. При этом трудовая деятельность как жизнедеятельность рабочего превращается только в средство к жизни, в средство, дающее ему возможность существовать. Специализация в сочетании с отчужденным характером труда образует питательную почву для телесной и духовной «промышленной патологии» в среде рабочих. Наряду с этими психологическими последствиями, связанными с изменением отношения рабочего к средствам, продукту и процессу труда и вызванными переходом от мира ремесел к миру специализированных трудовых действий и операций, мануфактура вырабатывает важные технологические предпосылки промышленного переворота. Мануфактурное производство, которое можно назвать вивисекцией целостной профессиональной деятельности ремесленника, совлекает с ремесел покров таинственности, как бы освещает ярким светом мельчайшие трудовые операции и соответствующие им инструменты, материалы и приспособления, раскрывает секреты ремесел. Усиливающаяся специализация труда приводит к такому упрощению трудовых операций и вместе с тем к такому развитию орудий труда, которое становится исходной предпосылкой для создания различных машин и, следовательно, для перехода к новому способу производства. Фабричное (машинное) производство По словам К. Маркса, промышленный переворот привел к машинизации мануфактурного производства, к замене рабочего, действующего одновременно только одним орудием, таким механиз- 92 мом, который разом оперирует множеством орудий. Весь процесс <труда>, который в мануфактуре разделен и выполняется в известной последовательности, здесь выполняется одной рабочей машиной, которая действует посредством комбинации различных Орудий [19, т. 23, с. 390]. Таким образом, машина выступает в роли «механической интеграции» изолированных трудовых операций и соответствующих орудий труда, распределявшихся в мануфактуре между отдельными рабочими. С началом применения машин рабочий утрачивает власть над важным моментом трудовой деятельности — над орудием труда. «Машина ни в каком отношении не выступает как средство труда отдельного рабочего. Ее специфическое отличие заключается вовсе не в том, чтобы, как это имеет место у средства труда отдельного рабочего, опосредствовать деятельность рабочего, направленную на объект; наоборот, деятельность рабочего определена таким образом, что она уже только опосредствует работу машины, ее воздействие на сырой материал — наблюдает за машиной и предохраняет ее от помех в ее работе. Здесь дело обстоит не так, как в отношении орудия, которое рабочий превращает в орган своего тела, одушевляя его своим собственным мастерством и своей собственной деятельностью, и умение владеть которым зависит поэтому от виртуозности рабочего. Теперь, наоборот, машина, обладающая вместо рабочего умением и силой, сама является тем виртуозом, который имеет собственную душу в виде действующих в машине механических законов... Деятельность рабочего, сводящаяся к простой абстракции деятельности, всесторонне определяется и регулируется движением машин, а не наоборот» [19, т. 46, ч. II, с. 203-204]. В этой развернутой характеристике места машины в процессе труда важно отметить новое перераспределение трудовых функций, являющееся результатом применения машин. Функции, которые в машинном производстве выполняет рабочий (контроль, предохранение машин от поломок и т.п.), очень просты, но вместе с тем очень бедны по своему содержанию. «Наблюдать за машиной, связывать оборвавшуюся нить — это не такая деятельность, которая может занять ум рабочего, но в то же время она такого свойства, что мешает ему думать о другом... это не настоящий труд, а сплошное однообразие — самое убийственное, самое утомительное, что можно придумать» [19, т. 2, с. 404]. Таким образом, становление машинного производства освобождает не рабочего от труда, но его труд от всякого содержания. Это приводит к дальнейшему распаду целостной профессиональной деятельности: мир ремесел, преобразовавшийся на этапе мануфактурного производства в мир частичных трудовых операций, с внедрением машин превращается в мир рабочей силы. 93 Действительно, использование машин, лишающее труд всякой самостоятельности и привлекательности, упрощает труд и подготовку к труду до такой степени, что дает возможность промышленникам добиваться повышения производительности труда путем широкого использования неквалифицированного (естественно, малооплачиваемого) женского и детского труда. Тем самым рабочий все более и более низводится до рабочей силы, не обремененной ничем: ни знаниями, ни умениями, ни квалификацией, ни индивидуальным искусством и т.п. «Раковина», которая ограничивала, но вместе с тем и защищала ремесленника, придавая его миру относительный уют, отделяется от рабочего, и он превращается в ничем не защищенного, свободного «моллюска». Только свободная смена различных специальностей еще может вернуть наемному рабочему сознание своего человеческого достоинства. В этой связи примечательны приводимые К. Марксом в «Капитале» слова одного французского рабочего-типографа, сменившего в США много профессий: «Вследствие того, что опыт показал мне, что я пригоден ко всяким работам, я менее чувствую себя моллюском и более человеком» (цит. по [19, т. 23, с. 498]). Использование неквалифицированного труда и сокращение издержек на обучение рабочих значительно удешевляют рабочую силу (этот единственный товар, который может продавать рабочий), приводя первоначально к безудержному удлинению рабочего дня, усилению эксплуатации. Только в результате сначала стихийных, а затем и организованных выступлений рабочих, а также вследствие осознания предпринимателями «оптимальных» пределов эксплуатации труда, не ведущей к окончательной деградации рабочих и их семей и соответственно к резкому падению их работоспособности, появляются законодательные ограничения продолжительности рабочего дня. В условиях этих ограничений все энергичнее начинает применяться новое средство эксплуатации «живых автоматов» — интенсификация труда, которая достигается двумя способами: увеличением быстродействия, скорости машин и увеличением количества машин, которые находятся под контролем рабочего. Интенсивные формы труда с лихвой компенсируют сокращение рабочего дня и затраты на модификацию машин, а эксплуатация рабочих при этом увеличивается. Фабричное производство, эта, по словам Ш.Фурье, «смягченная каторга», преобразует весь мир труда. Оно не только превращает рабочих в «одаренные сознанием орудия производства» (К. Маркс), но и лишает всякой цены малопроизводительный труд ремесленника и мануфактурного рабочего. Машина, на применении которой основано фабричное производство, «действует как чума на рабочих тех традиционных ремесел и мануфактур, с которыми она прежде всего вступает в конкуренцию» [19, т. 6, с. 457]. 94 Ускоряющаяся пролетаризация мира труда превращает все новые и новые массы трудящихся в «простую, однообразную производительную силу, от которой не требуется особых физических или умственных способностей и навыков... труд становится трудом, доступным для всех» [там же, с. 458]. Логика развития машинного производства приводит к дальнейшему отчуждению рабочего от трудовой деятельности в материальном производстве. Новый качественный этап на этом пути составляет автоматизированное производство. Автоматизированное производство Тенденция к переходу от машинного производства к автоматизированному в наиболее развитых промышленных странах наметилась уже во второй половине прошлого века. Как писал К. Маркс, «когда рабочая машина выполняет все движения, необходимые для обработки материала, без содействия человека и нуждается лишь в контроле со стороны рабочего, мы имеем перед собой автоматическую систему машин...» [19, т. 23. с. 392]. Потребность в создании таких автоматических систем обусловлена природой самого машинного производства, которую можно представить как трудовую деятельность, распределенную между быстродействующей и не знающей усталости машиной и преисполненным различных человеческих слабостей рабочим. Неравноправный союз машины и рабочего становится скоро слишком обременительным для обоих: с одной стороны, машина уродует рабочего, приспосабливая его к своим механическим функциям, а с другой стороны, рабочий как довольно несовершенное механическое приспособление тормозит дальнейшее развитие техники [80, с. 178]. Единственный способ устранения и разрешения создавшегося противоречия — увеличение степени автоматизации машинного производства, в ходе которой системе машин передаются все новые и новые трудовые функции рабочего. К каким последствиям приводит автоматизация производства? И как изменяется положение рабочего в таком производстве? Вот как отвечал на эти вопросы К. Маркс: «Труд выступает (в автоматизированном производстве. — А. О.) уже не столько как включенный в процесс производства, сколько как такой труд, при котором человек, наоборот, относится к самому процессу производства как его контролер и регулировщик... Вместо того чтобы быть главным членом процесса производства, рабочий становится рядом с ним» [19, т. 46, ч. II, с. 213]. Автоматизация материального производства, ставящая рабочего рядом с процессом производства, превращающая его в на- 95 блюдателя, контролера и регулировщика, имеет чрезвычайно важное, историческое значение. По словам Г. Волкова, «подобно тому как наш древний предок, приняв вертикальное положение, высвободил руки для созидательной деятельности, так ныне автоматизация освобождает руки и мозг рабочего для более достойных человека творческих видов труда» [79, с. 178]. Однако сама по себе автоматизация не освобождает и, конечно же, не может освободить рабочего. Оказавшись рядом с процессом производства, рабочий не освободился от труда. Капитал продолжает приковывать рабочего к материальному производству. Он «с одной стороны, стремится свести рабочее время к минимуму, а с другой стороны, делает рабочее время единственной мерой и источником богатства. Поэтому капитал сокращает рабочее время в форме необходимого рабочего времени, с тем чтобы увеличить его в форме избыточного рабочего времени...» [19, т. 46, ч. II, с. 214]. Вследствие этого даже самая развитая автоматизированная система машин, представляющая собой «могущественнейшее средство для сокращения рабочего времени, становится самым верным средством превращения всей жизни рабочего и его семьи в рабочее время» [19, т. 16, с. 293] и заставляет рабочего «работать дольше (с точки зрения величины прибавочного, избыточного рабочего времени. — А. О.), чем работает дикарь, или дольше, чем работал сам этот рабочий, когда он пользовался самыми простыми, примитивнейшими орудиями» (там же, с. 218). Таким образом, машины — эти «созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, овеществленная сила знания» выступают как еще одно средство изощренной эксплуатации. Не выходя за пределы материального производства, рабочий не может подняться и над этим производством, не может превратиться в подлинного регулировщика этого производства. Все дело в том, что процесс автоматизированного производства более не подчиняется непосредственному мастерству рабочего, выступает как технологическое применение науки, а наука остается чуждой рабочему. Как писал К. Маркс, «наука, заставляющая неодушевленные члены системы машин посредством ее конструкции действовать целесообразно как автомат, не существует в сознании рабочего, а посредством машины воздействует на него как чуждая ему сила, как сила самой машины» [там же, с. 204]. Именно это скрывается за тезисом о том, что наука становится производительной силой. С усложнением машин, с превращением их в сложные автоматические системы, насыщенные электронными приспособлениями, контролирующими аппаратами, следящими и направляющими устройствами, отчужденность рабочего от средств труда все более усиливается. Относительно простой станок, устройство которого рабочий (при условии достаточно 96 высокой квалификации!) прекрасно знал, умел и отремонтировать, и при необходимости как-то модифицировать, все более и более становится достоянием прошлого. Поскольку технологический процесс высокоавтоматизированного предприятия покоится на научных основах, не только рабочий, обслуживающий автоматы, но и цеховой инженер не может здесь что-либо существенно изменить. Судьбы технологического процесса решаются теперь не в самом производстве, а в научной лаборатории [15, с. 306]. Тот факт, что в сфере современного материального производства неуклонно сокращается доля тяжелого физического, ручного и неквалифицированного труда, может вызвать иллюзию усиливающейся тенденции к стиранию граней между физическим и умственным трудом, иллюзию «побеления синих воротничков». И в самом деле, разве можно увидеть в наладчике автоматизированных линий, в операторе химического автоматизированного производства или операторе современного прокатного стана того жалкого, доведенного жестокой эксплуатацией до почти нечеловеческого существования рабочего-текстильщика английских ткацких фабрик середины XIX в., о котором писал Ф.Энгельс, или не менее жалкого рабочего-сборщика начала XX в., выжатого, как лимон, тейлоровской системой НОТ на конвейере автомобильных заводов Г. Форда? Разве не становится труд рабочих более интеллигентным? И не исчезает ли сам пролетариат, растворяясь по мере автоматизации производства в среде технической интеллигенции? Однако факты свидетельствуют о несостоятельности этого предположения. Как ни парадоксально для здравого смысла, этого, по выражению Ф.Энгельса, «почтенного попутчика в домашних делах», факты говорят о прямо противоположном социальном процессе пролетаризации все новых и новых групп работников интеллигентного труда. Интеллигенция попала теперь в прямую и более жесткую зависимость от экономической и функциональной оценки содержания и типа продуктов своей деятельности (которая все шире и чаще отливается в формы наемного труда) [120, с. 377]. Наемный характер труда интеллигенции проступает при этом все более отчетливо и в отношении к средствам труда, и в снижении уровня жизни, и в утрате былого социального престижа их профессий, и, наконец, в субъективном отношении этих бывших интеллигентов к своим профессиям. Общее число лиц наемного труда повсеместно растет, а число представителей так называемых свободных профессий столь же неуклонно сокращается. Так, поданным Американской исследовательской ассоциации по проблемам труда, общее число лиц наемного труда, т.е. лиц с нормированным рабочим днем, получающих заработную плату за определенное количество рабочего времени, увеличилось с 75 до 82 % * Орлов |