Имэмо ран

• Название: Имэмо ран
• Анкор: Refka
• Дата: 10.11.2019
• Размер: 1.81 Mb.
• Имя файла: 2014_019.pdf
• Тип: Документы; #94400
• страница: 8 из 23

А.В. Виноградов
ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ И КОЛЛЕКТИВИЗМ КИТАЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
С глубокой древности Китай воплощает высшие проявления цивилизационной самобытности. Несмотря на усиливаемые глобализацией центростремительные тенденции во всех сферах общественной жизни, и в современном мире его отличия от других стран настолько велики и очевидны, что он по-прежнему служит образцом своеобразия. В первую очередь это восприятие связано с высоким уровнем его духовной культуры, которая, в отличие от многих других критериев развития, прежде всего материальных, убедительно показывает, что европейский образ жизни и социальной организации не единственный на планете, в мире существуют и другие центры человеческой культуры, основу которых составляют иные ценности и представления. Идентичность Китая связывается не только с уникальным языком и письменностью, с яркими традициями материальной и духовной культуры, но и с непрерывной государственностью и практически неизменными принципами общественного устройства, что подтверждает представление о возможности жизнеспособной и действенной альтернативы западной модели социального бытия.
Из проявляющегося в языке, культуре и искусстве особого мировосприятия выросли китайские традиции мироустройства, которые и позволяют Китаю в отличие от большинства других стран мира сразу и безоговорочно восприниматься как особая социокультурная и историческая общность – цивилизация.
Цивилизация – одно из наиболее общих понятий исторического развития, которое должно согласованно описывать множество явлений социальной жизни, не вступая в противоречие ни с одним из них. Именно этим, на мой взгляд, объясняется то, что общепризнанного определения цивилизации до сих пор не существует. Часто оно смешивается с другим, близким по смыслу понятием «культура», у которого также нет четкого, однозначного определения. Одни и те же черты и свойства относятся и к культуре, и к цивилизации. Нередко эти понятия вообще используются как синонимы. Например, «цивилизованность», безусловно, означает достаточно высокий уровень культуры, а не что-то другое. Чем чаще используются эти понятия, тем более расплывчатым становится их содержание. Вместе с тем существует одно качественное ограничение, смысловая граница, за которую понятие цивилизации не выходит. Цивилизация – единственное понятие высокого уровня абстракции,

61 которое применяется исключительно к социальной форме материи. В отличие от культуры, которая применяется и к предшествующему уровню развития – биологической форме организации материи. Понятие «цивилизация» воплощает, таким образом, самые яркие и характерные черты социального, то фундаментальное, что выделяет человека из окружающего мира.
Анализ цивилизации, конечно, должен начинаться с культуры, потому что культура исторически, эволюционно первична. Начиная с животного мира, культура
– это всегда выделение из окружающей среды и самоограничение. Но это такой вид ограничения, который ведет к экспоненциальному росту многообразия.
Многообразие, таким образом, выступает количественным проявлением или количественной характеристикой развития. Культура в биологическом смысле – это культура первичного звена, клетки или, для сложных организмов, вида. Важнейшее свойство культуры – воспроизводство.
Человек появился как биологический вид (или биологическая культура), но в результате мутации
(революционных, пока необъяснимых изменений, отличительной чертой которых была высокая скорость) у него стали нарастать не только биологические отличия, но и иные, которые мы сейчас называем социальными. Человек не просто выделился из окружающего мира, как это делали до него все живые организмы, он выделился из животного мира, открыв новое пространство для многообразия. Что позволило ему это сделать?
Согласно наиболее распространенным представлениям, человека создал труд. Воплотившееся в нем деятельностное, агрессивное отношение к внешнему миру было нацелено не на непосредственное потребление окружающей среды, как у животных, а на преобразование, создание «второй», искусственной, максимально комфортной для человека природы. Это предопределило фундаментальное положение материальной культуры в структуре человеческого общества, определяющей степень развития уровнем и глубиной преобразования окружающей среды. Такое преобразование внешнего мира получило название экономика (в переводе с греческого – домоустроение, обустройство собственного жилища). Это одна точка зрения, господствующая до сих пор. В зависимости от способа преобразования внешнего мира
(способа производства) выделяют земледельческие, кочевые, индустриальные, постиндустриальные или информационные цивилизации.
В соответствии с другой точкой зрения, главным отличием человеческого общества от животного мира стали нормы поведения. Человек выделился из природы не потому, что создал собственный материальный мир и получил автономность от природы, а потому что приобрел новые характеристики, связанные с жизнью в коллективе. Отделение от внешнего мира произошло не только по линии материальной культуры, внутри общества также пролегли разграничительные линии, структурно выделившие его из природы. Согласно этим представлениям, фундамент человеческой культуры заложила нравственность. История приобрела характер эволюции нравственных принципов, которые создали социальный мир и человеческую культуру в современном виде. Первые развитые формы нравственности и этические концепции были связаны с религией, ставшей первым целостным воплощением духовной культуры. Поэтому и сегодня цивилизационное многообразие часто связывается с религиозным. На ранних этапах развития именно религия играла ведущую роль в определении цивилизационной идентичности.
Двойственная природа генезиса человечества навечно сохранилась во взаимном влиянии двух культур, а также противоречивом единстве личного и коллективного в развитии общества.

62
В результате, общество приобрело два измерения или две формы реализации
– материальную и духовную культуру. При этом обнаружилось четкое разграничение их функций, контекстно связанное с генезисом человека. Материальная культура стала инструментом преобразования мира, динамизма и развития. Духовная культура, в первую очередь лежащие в ее основе нравственные принципы, стала фактором подержания внутренней стабильности, придания социальному организму устойчивых форм. Критериями развития двух культур стали соответственно динамизм и стабильность, оппозиционные по своим характеристикам. На разных этапах ведущая роль попеременно закреплялась за одной из них. На протяжении большей части известной истории ведущая роль сохранялась за духовной культурой, свойственной, по нашим сегодняшним представлениям, традиционному, зависимому от природы обществу, для которого даже простое поддержание жизнедеятельности было большой победой. Начиная с Нового времени, быстрое развитие науки и техники в Европе изменило приоритеты и акценты.
Главным критерием развития стал высокий уровень материальной культуры, которая в силу ускоряющегося прогресса постоянно увеличивала разрыв между странами и народами, определив на столетия основной дискурс исторического движения. Появление единых критериев прервало естественно-исторический ход истории отдельных регионов и положило начало качественно новому типу развития
– модернизации или, чтобы подчеркнуть ее отличие от естественно-исторического процесса в Европе, догоняющей модернизации.
Вне зависимости от того, что мы берем за основу – материальную или духовную культуру, степень развития человеческого общества определяется мерой его отличия от естественной природы, от животного мира, а не степенью приближенности к некой нормативной культуре.
В этом отношении цивилизованность как показатель приближенности к иной культуре, как правило, западной, не может служить бесспорным критерием прогресса. Следует особо подчеркнуть, что, несмотря на огромное отставание древних цивилизаций по уровню материальной культуры от современных, им никогда не отказывалось в праве называться цивилизациями.
Культура в привычном, социальном смысле, став основной единицей измерения, вызвала появление нового класса закономерностей – социальных, а многообразие культурных практик привело к вариативности социальных законов, вышедших за пределы биологических и обогатившихся собственными характеристиками.
Однако возникший человеческий мир был крайне уязвим. Не все социумы выживали, вместе с ними исчезала их уникальная культура – как духовная, так и материальная. Угрозу для его существования представляла уже не только природная среда, но и конкурирующие социумы. Возникла качественно новая ситуация – конкуренция культур, не только борьба с природой, но и с себе подобными, что потребовало новых форм социальной организации, интегрировавшей материальные и духовные составляющие в единое целое.
Мир появился из хаоса и, чтобы сохраниться и не впасть в хаос снова, должен был найти стабильные формы существования. Прочное сочетание материальной и духовной культур мог обеспечить только единый консолидирующий центр, способный осуществлять перераспределение ресурсов из одной сферы в другую и поддерживать согласованное развитие при переходе из одного состояния в другое.
Политическая организация общества смогла предложить высшую форму социальной стабильности. Именно поэтому считается, что политическое выросло из этического.
Но политика смогла приобрести несвойственный этике динамизм.

63
Таким образом, в самом общем виде цивилизация – это способ существования и воспроизводства культуры в последовательном и параллельном состоянии. (Например, античная, средневековая и новоевропейская, предыдущие являются основой для последующих, но и сами продолжают существовать в определенных сферах.) Из этого следует другое важнейшее ее качество.
Цивилизация – это основной субъект исторического развития, потому что она существует дольше других исторических субъектов и соответственно влияние ее на исторический процесс значительно больше.
Для Европейской цивилизации главным способом существования была экономика. Формационная теория описала конкретно-исторические формы воспроизводства Западной цивилизации, в основе которой лежали дискретность, агрессивность и рациональность, воплотившиеся в свободном рынке как механизме регулирования отношений отдельных товаропроизводителей и демократии как инструменте согласования интересов индивидов. С началом европейской экспансии все другие цивилизации стали сравниваться с ее уровнем экономического и материально-технического развития, которым, естественно, находились европейские эквиваленты в способах производства, а затем и политических механизмах.
Однако возможна и другая форма бытия, в основе которой лежит не материальное производство и экспансия, а культурные ограничения и нравственное совершенствование. В зависимости от того, что изначально было положено в основу, цивилизации избрали разные траектории развития.
Благоприятные природные условия уже на ранних стадиях генезиса способствовали формированию в Китае общества, ориентированного на поиск свободных ниш в окружающем мире, определив его пассивный по отношению к окружающей среде характер. Восточный человек встраивался в природу экстенсивно, повторяя логику животного мира, постоянно приспосабливающегося к внешней среде, которая продолжала оставаться колыбелью цивилизации.
Доминирование природных факторов над мотивационными создало атмосферу, в которой природа воспринималась как источник жизни, а человеческое вмешательство – как угроза. Взаимоотношения с окружающим миром обосновывались стремлением восстановить природную гармонию, нарушенную самим актом появления человека. Поскольку любой материальный прогресс был для китайцев, прежде всего, нарушением природной предначертанности, потенциально фатальным по своим последствиям, то и позитивное утверждение идентичности должно было лежать в иной сфере – в нравственном совершенствовании. Идея гармонии с природой нашла свое продолжение в общественных отношениях. Ни классов, ни разделения властей в Китае не сложилось. На протяжении целых эпох соотношение основных производственных факторов – земли и населения – препятствовало утверждению частной собственности как общественной ценности в западном понимании. Неизбежная в любом социуме частная инициатива не становилась устойчивым социальным признаком и не приводила к формированию особых общественных групп. Семейные, иерархичные по природе отношения регулировались подчинением младших старшим, воплотившимся в принципе
«сыновней почтительности» (сяо). Семья, а не классы и частная собственность, оставалась важнейшим общественным институтом.
Вследствие высокой степени этнокультурной гомогенности населения главной функцией того, что в западной традиции принято называть «государством», стало регулирование внутренних отношений, а не выстраивание отношений с внешним миром. Государство развивалось из семьи для регулирования усложнившихся, но неотчужденных отношений, поэтому и средства социального регулирования

64 сохранили неотчужденный характер. Коллективизм оставался естественным состоянием, не порожденным защитными силами общественного организма против энтропии, родовая власть и в условиях централизованного государства гарантировала материальное благополучие, а собственность не приобрела самостоятельной роли и особых социальных функций. Родовая организация, помноженная на этническую гомогенность населения, препятствовала появлению классов и разложению общины. Конфуцианские этические нормы выступали естественным инструментом решения всех социальных проблем, предполагавших сосуществование, а не борьбу.
Латентность внутренних противоречий привела к тому, что историческое развитие в Китае характеризовалось преемственностью и накоплением, а не отрицанием и разрушением. Постоянство определило неприспособленность
Китайской цивилизации к взрывным изменениям, ориентировав на постепенность.
Социальные потрясения, сопровождавшиеся насилием, сменялись восстановлением существовавшего порядка с непринципиальными для его сущности изменениями. Не были сформированы механизмы адаптации к кардинальным переменам, которые воспринимались как разрушение; наоборот, развитие получили инструменты реконструкции и восстановления. Общественный прогресс имел другое измерение, в котором бесспорным был приоритет нравственных норм. Непрерывность культурной традиции обусловила идеализацию прошлого, интровертность культуры.
Нравственные нормы регулировали общественную практику не столько через поступки, регулируемые формальным законом (кодифицированным уже в эпоху первых централизованных империй), сколько через внутренний мир и мысли. В отличие от европейской античности, где положение человека стало определяться правом, в Китае оно не перестало обусловливаться принадлежностью к родственным коллективам и долгом перед семьей и общиной. Высшим критерием справедливости были отношения «сыновней почтительности», предок – высшей ценностью, а выполнение долга – святой обязанностью. Поэтому «долг» и
«справедливость» в Китае тождественны и обозначаются одним иероглифом, в то время как в европейском обществе справедливость ассоциируется с идеализированным равенством.
Ответственность власти-управления была перманентной и не требовала разделения властей, как и демократических форм решения общественных противоречий, а, следовательно, и демократической организации политического процесса.
Одним из наиболее важных следствий такого типа управления стала экзаменационная система, призванная, в частности, ставить барьер нарушению нравственных принципов. Бюрократия и экзаменационная система обеспечивали относительную стабильность общественно-политического процесса и создавали особую среду для профессионального роста государственных чиновников, существенно ограничивающую возможности для личного соперничества.
Оформленная таким образом родовая и личная мотивация препятствовала зарождению политического сознания экономически обособлявшихся слоев населения, которые так и не сложились в классы. Потенциальные угрозы, способные сломать сложившуюся культурную матрицу, отторгались внутренне сбалансированной культурной традицией. Китайская империя ассимилировала даже завоевателей, предлагая им более совершенный, нежели существовавший у них, тип патриархальных отношений. Отсутствие внешних причин к разрушению предопределило экстенсивный характер воспроизводства общественных отношений, сопровождавшийся, постоянным ростом населения и демографической инерции. Все

65 это тысячелетиями предопределяло отсутствие в Китае видимых социально- политических изменений.
Главными чертами Китайской цивилизации стали преемственность, гармония, коллективизм. Именно они породили ее главный вопрос: «Как?» Как использовать или повторить то, что уже существует в природе, и при этом не разрушить гармонию природно-социального космоса? Эта традиция запечатлена и в терпимости традиционных китайских религий, и в гуманности конфуцианских этических норм.
Неотчужденность общественных отношений привела к тому, что в Китае правил человек, а не закон.
А.И. Лычагин
КИТАЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ КАК ЛЕСТНИЦА ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Ученые – историки, культурологи, философы, этнографы – привыкли оперировать понятием «Китайская цивилизация». Китайские ученые, всякий образованный китаец не сомневаются, принимают как самоочевидную истину, что история Китая, единая его история, длится, не прерываясь, на протяжении пяти тысяч лет. Приходилось слышать из уст китайских ученых, что на плечи китайца
«давит пятитысячелетнее бремя истории». В московском метро не часто встретишь читающего Жуковского или Пушкина, а в пекинском люди запросто читают «Сон в красном тереме», «Троецарствие» или «Речные заводи». И ничего. Груз веков и даже тысячелетий не давит. Читают так же как мы Пелевина или Акунина. Из этого исходят, описывая и объясняя особенности, своеобразие, несхожесть с другими, всякого рода исторические, культурные, психологические, этнонравственные феномены, с которыми сталкиваются исследователи Китая и просто так называемые наблюдатели китайской жизни
(China watchers).
И этим руководствуются, когда приходится выдавать рекомендации практикам, имеющим дело с Китаем и с китайцами.
В то же время весьма значительные феномены длительной исторической жизни китайской ойкумены настойчиво наводят на мысль о том, что на самом деле речь должна идти не о непрерывно движущейся истории, не о едином непрерывающемся историческом континууме, а о ряде сменявших друг друга этноисторических процессов-цивилизаций.
Так, совсем недавно, где-то с 60 – 70-х годов XX века, ученые в Китае определенно заявили об эпохе Ся китайской истории не как о предполагаемом мифическом времени, а о действительной исторической эпохе, подтверждаемой археологическими свидетельствами, И этот период, таким образом, стал действительной историей китайского народа. Это период, охватывающий, как считается, XXI-XVI вв. до н. э., в течение которого страной управляли 17 правителей, начиная от князя Юй (Юй-хоу). В перечне правителей отсутствуют, очевидно, признаваемые современным материалистическим мышлением китайской науки легендарные первопредки и устроители земли китайской Фу Си, Яо, Шунь и др., каждый из которых якобы управлял страной, согласно мифологии, в течение очень длительного времени – от сотни до сотен лет. (Интересно, что древние правители жили на земле столь же долго, что и праотцы еврейского народа, т. е. прожили каждый свой мафусаилов век. Не отсюда ли идет разделяемая, или, точнее, допускаемая некоторыми учеными гипотеза об общем или из одного

66 географического региона происхождении и евреев, и китайцев? Но это, разумеется, в скобках.)
Возникает вопрос: так ли уж на самом деле, говоря об истории китайской ойкумены, мы имеем дело с единой историей. Не есть ли это своеобразная лестница, история ряда сменявших друг друга цивилизаций, когда по завершении одной наступала другая?
Говоря о сроках жизни отдельных цивилизаций и связывая их с определенными этносами, т. е. народами, развивавшимися в известном географическом пространстве, или людях и вмещающем ландшафте, Л. Н.
Гумилев на основе многолетних изысканий определил сроки существования отдельной цивилизации примерно в полторы тысячи лет. При этом этнос проходит стадии становления, расцвета его пассионарности, т. е. активной деятельности — национально-исторического подъема, толчок которому сообщает космическая энергия, так сказать, подключение к энергии космоса, спад пассионарности, или упадок цивилизации и, наконец, ее гибель, ее прекращение.
Принимая схему Гумилева, мы должны поставить вопрос, во-первых, о том, что китайская ойкумена пространственно менялась, постоянно расширяясь. И если согласиться с гипотезой о приходе китайцев из региона, послужившего колыбелью исторического человечества, из Месопотамии, тогда период Ся будет временем освоения специфического вмещающего ландшафта современного
Северо-Западного Китая. Пик пассионарности этноса, утвердившегося здесь, приходится на эпоху, в которую действовали Яо и Шунь. Ведь это они, согласно китайским представлениям, укротили воды и обустроили земли, и народ смог воспользоваться в полную меру благами земледелия, открытого для него Шэн
Нуном, и культурой, заложенной первопредками Фу Си и Хуан Ди.
Дожив до XV в. до н. э., сяская цивилизация исчерпала себя. Ее сменила другая историческая полоса: эпоха Шан-Инь – Чжоу. Эта последняя продолжалась с
XV до II в. до н. э., т. е. близко к полуторатысячелетию во времени.
Вмещающий ландшафт этноса, который сменил сясцев, был иным. Он, во- первых, был значительно более обширным, и, во-вторых, простирался значительно южнее и восточнее, нежели тот, что служил территорией Ся.
О времени Шан-Инь (XVI – XI вв. до н. э.) следует говорить как об эпохе становления этноса. Его полный расцвет, период пассионарности, очевидно, приходится на середину эпохи Чжоу (XI век до н. э. – 256 г. до н. э.), на VI – V вв. до н. э. К этому времени сложилась система китайских государств с их весьма сложными, скрупулезно разработанными отношениями, или весьма высокая политическая культура межгосударственного общения. Тогда же были созданы весьма глубокие философско-религиозные системы и теории военно- полководческого искусства. В VI – V вв. до н. э. возникли школы Лао-цзы и
Конфуция, в IV – III вв. до н. э. конфуцианство было систематизировано Мэн-цзы, а даоские учения – Чжуан-цзы.
С закатом эпохи Чжоу, где-то с середины III в. до н. э. наступает упадок и гибель древнекитайской цивилизации. И далеко не случайно, что толчок становлению, или новому витку цивилизации на данном географическом пространстве дала, по традиционным китайским представлениям, варварская страна Цинь. Цинь объединила клонившиеся к упадку когда-то могущественные чжоуские уделы в единую империю. И, не успев сложиться, передала бразды правления древней Ханьской империи, которая длилась с небольшим перерывом на рубеже эпох (считая по христианскому летоисчислению) четыре столетия. Именно в
Хань сложился единый китайский язык и гуманитарная культура: тогда же в ее базу

67 были заложены ранее обнародованные его учениками принципы Конфуция, и конфуцианство стало официальной идеологией и религией империи. Именно тогда в
Китай проник из Индии буддизм. С его проникновением оформились три великих китайских учения – конфуцианство, даосизм, чаньбуддизм.
Расцветом цивилизации, основы которой заложили циньцы, стали эпохи Тан и
Сун — время высочайшего подъема китайского духа, золотая эпоха поэзии, драматургии, живописи, до сих пор вдохновляющая и поражающая своим совершенством. Начало упадка этой цивилизации можно связать с монгольским нашествием. Он длился ряд веков. И новая эпоха уже современной китайской нации открылась со временем Мин, XIV в. н. э. и продолжается до сего дня, приблизительно 700 лет. Ее итогом на этот раз не было разрушение основ старой культуры, а более-менее плавный переход к интеграции Китая во всемирное пространство, т.н. глобализация.
Этот переход, осознанно начавшись с 70-х годов XIX столетия, длится и по сей день, т. е. уже порядка полутораста лет. Кажется, скоро окончание переходного периода, — вероятно, в середине будущего XXI века. Именно тогда, как рассчитывают толкователи современных китайских трансформаций, их страна интегрируется во всемирный историко-политический процесс, с одной стороны, восприняв идущие от него импульсы, с другой – обогатив его мощным влиянием китайской культуры. И тогда откроется новая эпоха: эпоха подлинно современного
Китая.
В 1970 г. проф. В. Д. Блаватский представил на XIII Международный конгресс исторических наук доклад «Античный мир и Древний Восток». В этом докладе на обширном литературном материале проводилось сравнение особенностей социального развития стран Древнего Востока (Шумер, Египет) и античной Европы (Балканы). Автор высказал ряд весьма интересных соображений, проливающих свет на пути складывания государств на Востоке и в Европе в до – и раннеисторические времена. Соображения, выдвинутые Блаватским, на мой взгляд, не утратили своего научного значения и сегодня. К сожалению, эта работа
Блаватского, судя по последующим публикациям, вплоть до сего дня, не получила должного отклика в среде историков, интересующихся феноменом государствен- ности на Востоке и Западе. Так, например, проф. Л. С. Васильев в своих недавних публикациях и выступлениях (см., напр., его двухтомную «Историю Востока». М.,
1993), характеризуя возникновение на территории Аттики государственности и общества, резко отличных от того, что мы знаем на Востоке, т. е. в большей части мира, говорит о ней как о необъяснимой социальной «мутации».
Попробую прокомментировать тот давний доклад проф. В. Д. Блаватского с позиций социоестественного подхода. Хотелось бы надеяться, что это в какой-то мере дополнит его весьма интересные соображения.
«По нашим представлениям, – сообщал в своем докладе (август 1970 г.) В.
Д. Блаватский, — в древнейшую эпоху существовал ряд культурных очагов, в основном самобытных и самостоятельно развивавшихся, но в известной мере обменивавшихся опытом своих достижений»
17
«Поливное земледелие, – считает автор, – надежно обеспечивавшее благосостояние человека, не вызывало потребности в усовершенствовании орудий труда...»
18
В то же время оно требовало единой и единообразной организации многочисленных земледельцев, как, например, в Египте или позднее в Китае, под руководством единого центра.
17
XIII
Международный конгресс исторических наук: Доклады конгресса. М., 1973. Т. I. Ч. 3. С. 75.
18
Там же, с.70.

68
Последний ведал и держал в своих руках ирригационные и водоохранные сооружения в качестве распорядителя или собственника, точнее говоря, функция распорядителя перерастала или срасталась с ролью собственника.
И еще: «Приниженность древневосточной общины... во многом была вызвана постепенно возраставшей сложной бюрократией, подавлявшей всякую инициативу и вместе с тем высасывавшей массу средств из подначального населения. Все это превращало восточную бюрократию в сильнейший тормоз социального развития»
19
Обитатели Балканского полуострова перешли к земледелию в VII-V тысячелетиях до н. э., то есть приблизительно тогда же, когда и жители бассейна
Евфрата, но ранее насельников Нильской долины
20
. Таким образом, они не могли, замечает Блаватский, перенять земледелие из Египта. Сравнительно суровые условия земледелия на каменистой почве в лесистой местности требовали от них постоянного напряжения сил и изобретательности гораздо большей, чем того требовало поливное земледелие на Востоке с его постоянством и относительной независимостью урожаев от капризов климата и переменчивости погодных условий.
Таким образом, стремление к прогрессу стало для них настоятельной необхо- димостью и даже условием выживания. Однако, заметим мы, условия выживания на
Балканах, очевидно, не были столь суровы, чтобы поглощать интеллект людей полностью, что мы до сего дня наблюдаем в крайне суровых условиях обитания в арктической и субарктической зонах. Как известно, здесь скудность природы и неимоверно суровые условия существования не позволили даже подойти к уровню государственности. Это не позволяли ни ресурсы времени, фактически полностью поглощавшиеся усилиями ради выживания в экстремальных природных условиях, ни тот достаток, который человек был в состоянии буквально отвоевать у природы для своих нужд, – все поглощала повседневность.
С другой стороны, характер труда в европейских условиях и не требовал особой всеохватывающей организации управления, а добываемых ресурсов, хлеба едва хватало для самих общинников. И в течение многих столетий по возникновении восточных теократий континентальная Европа существовала без государств.
Эллинский полис – его возникновение датируется первым тысячелетием до н. э. – знаменует новую ступень экономического, социального и культурного развития, которого, как считает Блаватский, так и не смогли достичь восточные общества, даже пройдя длительный путь государственности
21
. Этот тезис побуждает нас иначе оценить уровни социального развития восточных государств, включая, в частности,
Китайскую империю, нежели многие историки.
А именно: основы складывания государственности, диктуемые природными условиями существования государств Востока, сохраняясь неизменными на протяжении тысячелетий, демонстрируют привычную нам в недавнем прошлом картину, так сказать, «реального социализма» с его всеобщим равенством и столь же всеобщей несвободой. Поскольку свобода всегда противостоит равенству и уживается, если так позволительно выразиться, только с равенством возможностей, равенство же, по определению, отнимает свободу у личности и, в первую голову, – свободу творчества, т. е. самую главную свободу, которая постоянно стремится изменить жизнь.
19
Там же, с. 77.
20
Hood
М S. Archeology in Greece, 1961-1962 // Archeological Reports for 1961-1962 P. 30; Блаватский
В. Д. Там же. С. 74; Weinbery S. S. The Relative Chronology of the Aegean In Stone and Early Bronse
Ages // Chronology. P
. 310; Титов В. С Неолит Греции М. 1969. С. 211.
21
XIII
Международный конгресс исторических наук: Доклады конгресса. М., 1973. Т. I. Ч. 3. С. 77.

69
Китайская государственность, как известно, сложилась в северозападном районе современного Китая, в пределах провинций Шэньси – Шаньси. С веками
Поднебесная империя распространялась на восток к побережью океана и на юг – юго-восток. С распространением китайских царств восточнее и особенно южнее все большее значение приобретала культура риса, вытеснившая с главенствующих позиций просяные (гаолян, чумизу), ячмень и др. Пшеница, которая поныне является одной из ведущих культур в Северном Китае (Северный Китай – территории, тяготеющие к бассейну р. Хуанхэ), тем не менее и здесь была потеснена рисом.
Сегодня рис возделывается даже в Северо-Восточном регионе, т. е. на территории
Маньчжурии, в провинции Ляонин.
Рис можно определить с точки зрения социоестественного подхода как консервативную культуру, или такую, которая в общем, в условиях сложившейся технологии его возделывания, не требует и, по-видимому, практически почти не поддается механизированным нововведениям
22
Рис, таким образом, формирует естественно-историческую основу неизменного китайского государства на долгие века и тысячелетия. Если сюда добавить грандиозное ирригационное хозяйство, заложенное на рубеже современной эры, создание и поддержание которого было под силу эффективной центральной власти и без которого невозможно стабильное обеспечение рисовой культуры, становится очевидной и роль государства как организатора и гаранта постоянно возобновляющегося производственного цикла, и места в нем относительно мелкого по масштабам хозяйства семейного рисопроизводства и производителя риса – китайского крестьянина. Последний, как известно, после страты правителей, являлся важнейшей фигурой (сословием) в китайском феодально-социалистическом государстве, будь то империя или отдельные царства, на которые китайская империя время от времени на сравнительно короткие периоды распадалась в силу очередного династийного кризиса.
Создание грандиозных ирригационных сооружений в древних государствах
Востока, с одной стороны, требовало сосредоточения массы рабочих рук под единым руководством-командованием. С другой стороны, поливное земледелие стабильно обеспечивало достаточные продовольственные ресурсы для содержания не только масс работников и их семей (воспроизводства рабочей силы и ее кондиционного содержания), но и большого разветвленного государственного аппарата и тех, кто обслуживал его материальные нужды, его безопасность, а также его культурные потребности.
Здесь, несколько отходя в сторону, стоит заметить, что высокие образцы художественной культуры создавались не только и, нелишне сказать, не столько в условиях «свободы творчества» свободными художниками. Они чаще и больше в истории создавались в условиях неволи, или целенаправленного принудительно организованного труда и хозяйственных систем, построенных на его использовании и его эксплуатации. Это закономерно ставит вопрос о природе творчества, сущностном содержании творчески-созидательного начала в человеке.
Не вдаваясь глубоко в эту особую проблему, думаю, что побуждение к творчеству заложено в человеке изначально. И его реализация, особенно в сравнительно массовом виде, происходит, скорее, в условиях социальной несвободы (прежде всего, конечно, творчество как манифест или призыв к борьбе, творчество, проникнутое мотивом борьбы. Но не только оно.), когда творцу соответственно отказано в свободе выбора, но он побуждает к материализации
22
Кульпин Э. Человек и природа в Китае. М., 1990

70 своих творческих потенций как компенсации физического и духовного ограничения свободы.
Громоздкая многоступенчатая бюрократия восточных обществ-государств (я их называю феодально-социалистическими) неизбежно трансформировалась в особый слой управителей, по определению заинтересованный, или, говоря современным языком, запрограммированный на консервацию существующих порядков. Отсюда всякое, даже незначительное изменение, которое предлагалось помимо нее, т. е. неподконтрольное и (инстинктивно) не просчитанное ею, отвергалось.
Инициатива была тяжелым проступком, так сказать, на государственном уровне.
Подобная установка консервировала неизменность-отставание. И пока система не соприкасалась с мощным внешним воздействием, она постоянно воспроизводила себя в неизменном же виде.
Напротив, достаточно непростые условия Балканского полуострова требовали от земледельцев Древней Греции постоянного напряжения усилий. И, как справедливо указывает В.Д. Блаватский, «стремление к прогрессу стало постоянной необходимостью»
23
С появлением полисов, ставших в античной Греции преемниками общин, стали складываться и зрелые общественные отношения, присущие гражданскому обществу. В подобном обществе складывание частной собственности как материальной базы свободы личности выглядело естественно-логическим процессом.
Сама частная собственность уже со времен греко-римской античности носила качественно иной характер, нежели, скажем, в Китае. Она конституировалась как абсолютная неотчуждаемая собственность владельца, как и его личная свобода гражданина. Тогда как на Востоке, в Китае, носила условный, ограниченный характер. Верховным собственником здесь был не владелец земли, не ее собственник (кстати, могущий ее продать), а государь, царь, хан, император, султан и т. д.
С воцарением очередной династии в Китае неизменно происходил передел земель, их перераспределение среди крестьян-производителей. Сильные дома, т. е. могущественные феодальные кланы, которые могли представлять опасность для правящего дома, теснились, ограничивались и даже истреблялись (как московские бояре во времена Ивана Грозного).
Наука, искусство стран Востока, будь то Египет и Древняя Месопотамия, на что указывает Блаватский, или Китай, в основном были созданы в ранние эпохи их развития. Это относится и к письменности, и к медицине, и к геометрии и другим отраслям математики. Однако космология древних «не выходила за рамки религиозных представлений, а сведения по географии были весьма ограниченны и примитивны»
24
. Все это можно отнести и к Китаю. Созданное на ранних этапах истории в этих странах без изменений или с незначительными и очень постепенными изменениями воспроизводилось из века в век и даже из тысячелетия в тысячелетие. Это в равной степени относится и к материальной и к духовной культуре восточных обществ.
Не в пример Востоку тяжелая, почти всегда изнурительная борьба с природой в античном мире в Европе, если она приносила успех (не будь успеха, не было бы истории), снова и снова подтверждала торжество разума над стихией, перед
23
XIII
Международный конгресс исторических наук: Доклады конгресса. М., 1973. Т. I. Ч. 3. С. 77..
24
Блаватский. Цит. соч. С. 82.

71 лицом природы. Разнообразный тяжелый труд в конце концов открыл возможность активного воздействия на природу, развил активно-творческий взгляд и уверенность человека в своих силах визави с природой, о чем ярко свидетельствует, например, миф о Прометее.
Здесь, как мне представляется, уместно еще раз поставить вопрос о феномене рабства в античном мире Европы. Можно утверждать, что рабовладение в полисной Греции, при сложении ее государственности, играло довольно второстепенную роль и не определяло ее хозяйственного уклада. Это утверждение, разумеется, нуждается в солидном исследовательском подтверждении. Следует обратиться к работам доктора исторических и философских наук В. П. Илюшечкина, который много лет посвятил раскрытию и характеристике того, что он назвал добуржуазной эксплуататорской формацией и решительно отказался делить историю человечества до сложения современных буржуазных государств на рабовладельческую и феодальную.
Если это действительно так, т. е. если рабовладение не было в Европе, особенно в ранней Европе, ведущей хозяйственной базой, то прогресс форм товарной экономической и гражданско-социальной организации античного общества становится и более логичным и, так сказать, более естественно-исторически обусловленным.
Стоит также в этой связи заметить, что активная экспансия Рима на Восток и сравнительно широкое распространение рабства в Римской империи сначала замедлили поступательное развитие римского государства, его науки, культуры и т. д., а вскоре привели к краху. (В истории известен случай, когда подданный минского императора (Китай, XV в.) всеподданнейше предложил своему монарху открытый им богатейший рудник — месторождение яшмы. Яшма в Китае – камень, ношение которого было исключительным правом высших чинов империи; из нее делались, в частности, пояса, служившие знаком отличия высших сановников империи и самого государя. Император повелел отрубить ноги незадачливому рудознатцу.)
Здесь уместно провести аналогию с вскрытием древнего могильника: стоило мумии в нем, которая прекрасно сохранилась на протяжении столетий, соприкоснуться с атмосферным воздухом, как она тут же чернела и даже рассы- палась. Наверное, с этим связано и то, что именно в античной Греции появилась и достигла совершенства наука логики. А в Китае такой науки не возникло никогда.
Как нет сомнения в том, что существует такое понятие, как цивилизация, так же точно существует понятие этнос. Однако четкому определению эти понятия поддаются с огромным трудом.
В самом деле, определений того, что такое цивилизация, как утверждают историки-«цивилизационисты», насчитывается, якобы, порядка 240. Определений этноса, очевидно, значительно меньше. Однако, каждый, кто интересовался этой проблемой, пытался дать свое определение, очевидно, не находя для себя возможным удовлетвориться уже существующими. Как бы то ни было, можно насчитать несколько и даже десятки определений того, что такое этнос. Таким образом, следует констатировать неопределенность в вопросе о самом понятии этнос, так же как в понятии «цивилизация».
Проблема этноса, по всей видимости, менее сложна, чем проблема цивилизации, хотя тесно с ней увязана: без этноса, этносов нет цивилизации, что является очевидным. Она менее сложна, поскольку этнос, так сказать, более материален, более предметен, нежели цивилизация.
Соотношение и взаимопроникновение понятий этнос, нация, нациоальность, народ. Этнос и нация: взаимозаменяемые понятия? Этническая и

72 национальная принадлежность – есть ли различие? Этнос и народ, в чем различие и сходство, взаимопроникновение, его уровень и глубина, переменность?
Вывод: путь к благополучию лежит через борьбу с природой и, таким образом, вообще через борьбу. Определяющим является противоречие. Его преодоление – дорога к выживанию в этом мире и, разумеется, в нем возможно выживать, а не жить.
Сокровенная суть Восточного, или Дальневосточного культурного комплекса
– субъект-субъектный подход к окружению, в том числе к природе и соответственно приноравливание к ней; сотрудничество, а не борьба с природой.
(Между прочим, очевидно, в конечном счете с этим связано то, что в Китае отсутствовала родовая знать. А княжеские титулы, как и все другие (хоу, бо) не были наследственными. Князь через ряд поколений мог стать обыкновенным простолюдином, а простолюдин в случае успеха на экзамене в столице – подстать князю. И только члены императорской фамилии оставались формально знатными, пока не сменялась династия.
Сильная сторона Западной культуры-цивилизации состоит в том, что отношение к природе явилось предпосылкой развития комплекса положительных наук, разнообразного широкого спектра естественнонаучного знания. Это в свою очередь создало предпосылки для стремительного развития техники и основанных на ней разнообразных современных технологий.
Сильная сторона восточной культуры – восприятие природы и человека в ней как интегральной целостности, разрушение которой не благоприятно для человека. Однако такое восприятие не способствовало вычленению отдельных направлений и отраслей и наук и соответственно углубленному интенсивному развитию научного, в основном естественнонаучного, знания.
Сегодня, когда очевидна опасность и даже гибельность дифференциации знания, когда все более благотворным оказывается с точки зрения возможностей постижения объективного мира и себя в нем соединение и переплетение различных научных дисциплин, все более осознается важность и многократно более высокая эффективность интегрального отношения к природе и к ее изучению, выработанного культурой Востока.

73