Имэмо ран
 Скачать 1.81 Mb.
|
|
Религиозный даосизм и буддизм Итак, конфуцианство стало в имперском Китае своего рода своеобразной религией. Но официальный его мундир был слишком тягостен, чтобы носить его всю жизнь, не снимая. Людям нудна была отжешина, где они могли бы чувствовать себя вольно. И роль такой отдушины играли в империи возникшие в начале нашей эры две настоящие и достаточно рапзвитые религиозные системы, даосизм и буддизм. Здесь с самого начала следует оговориться, что религиозный даосизм – хотя он и базировался на многих основных позициях философии даосов – был сильно отличен от того, что демонстрировал высокий уровень философского даосизма IV-III вв. до н.э. Можно сказать, что мудрая философия даосов так и осталась в том времени, когда она появилась в древнем Китае. Правда, эпигоны пытались сделать кое-что для ее развития. Но многого добиться не смогли. Уже в конце III в. до н.э. и 34 тем более в последующие века философский даосизм остался практически лишь воспоминанием и культивировался среди немногих высокоученых даосов, занимавшихся в основном экзегетикой, комментированием того, что было сказано прежде. В реальности же от даосизма остался сянь-даосизм, т.е. поиски бессмертия, а также связанные с ними занятия, которые частично были заимствованы из древних китайских народных верований и суеверий. Важную роль стала играть обретшая в философских конструкциях даосов методологическую основу китайская медицина, сложившаяся на базе прежнего примитивного знахарства. Развилась – быть может, впервые в истории – алхимия, ставившая своей целью поиски эликсира бессмертия. Расцвели, особенно в послеханьское время, даосская астрология, системы гаданий и предсказаний, вера в многочисленных духов, патронов-покровителей и божеств. Появился культ бессмертных, которым будто бы удалось в свое время найти необходимое средство. Словом, на смену высокоинтеллектуальному учению, фактически ушедшему из жизни страны столь же быстро, сколь неожиданно оно в свое время появилось, пришла основанная на его принципах религия, достаточно элементарная, понятная, и каждодневно востребованная простыми людьми. Этьа религия существовала без особых претензий и удовлетворяла религиозно-духовные потребности миллионов. В теократическом «государстве» даосов, скромно ютившемся с начала нашей эры на юго-западных окраинах империи, готовились кадры врачевателей и алхимиков, проповедников и гадателей, специалистов по геомантии и ряду других псевдонаук. Даосов стало много, они превратились в широко распространенный социальный слой людей, обладавших немалыми знаниями и помогавших людям. К ним обращались за помощью в случае нужды и конфуцианцы. В даосизме искали отдушину те из них,, кто оказывался в отставке или чья душа тянулась к индивидуальному самовыражению, столь затрудненному в упоминавшемся уже конфуцианском мундире чиновника. Даосизм с его верой в волшебство, превращения, чары различных духов и т.п. сыграл очень большую роль и в крестьянских движениях, и в китайской культуре (живопись, литература), да и во многих других сферах жизни. Но, пожалуй, наибольшей его заслугой в истории китайской цивилизации – такой, какой она стала с начала нашей эры,- была его помощь проникшему в Китай буддизму. Первые буддийские проповедники и миссионеры появились в Китае в начале нашей эры и оказались беспомощными со своими сутрами и идеями. Китайская иероглифика мешала им адекватно разъяснить то, что они хотели бы сказать. И вот здесь на помощь им пришли даосы, многие из которых ощущали определенную близость даосизма и буддизма. Добровольно поддержав буддистов на первых порах, даосы помогли буддизму не только укрепиться в условиях послеханьского длительного кризиса империи, когда конфуцианство было ослаблено и не могло противостоять оппонентам, но и, тщательно вникнув в суть нового для них учения, создали огромное количество терминов, позволивших ввести в китайское иероглифическое письмо все то, что было сказано в основных буддийских сутрах. Правда, параллельно с этим шел процесс определенной китаизации буддизма, ибо, как уже упоминалось, любой перевод иной лексики и терминологии в систему китайских иероглифов неизбежно вел именно к этому. В обмен за это буддисты, построившие в Китае множество пагод, монастырей и иных сооружений буддийского характера, побудили и даосов создать свои монастыри и учредить систему монашества, сходную с буддийской. Даосские монахи считались высшим слоем интеллектуалов даосизма и в большинстве своем 35 занимались не столько поисками эликсиров, лечением или гаданиями, сколько изучением и комментированием в монастырях древних текстов философского даосизма, благодаря чему эти тексты не умирали (хотя и не развивались в философском смысле), а также созданием новых текстов, имевших, как правило, практическую направленность, т.е. поучавших других, как искать эликсиры, или иными способами стремиться к бессмертию. Как и даосы, буддисты нашли свою скромную нишу в системе китайской жизни и мысли. Во-первых, именно они читали сутры по покойникам, что китайцы, очень почитавшие своих предков, особенно умерших, высоко ценили и за что богатые всегда были готовы хорошо заплатить. Ради предков китайцы заказывали и изображения будд и бодисатв, которые тоже стоили немало и порой представляли собой произведения большого искусства (стоит вспомнить пещерные храмы Лунмыня, Дуньхуана и некоторых других мест). Во-вторых, не претендуя на слишком многое, они обеспечивали в своих монастырях уединение для склонных к индивидуальному развитию своих талантов мастеров живописи, литературы и иных искусств. К числу этих искусств относятся и столь популярные ныне бойцовские, воинские, которые активно развивались как в даосских, так и в буддийских монастырях, именно благодаря этому получивших всемирную известность. Ну и, наконец, как и даосы, буддисты со временем стали щедро дарить своими идеями вожаков крестьянских восстаний, вступавших в буддийские тайные общества типа «Белого лотоса» или объявлявших себя буддами грядущего Майтрейями (Милэфо). Особо стоит сказать о буддизме школы чань, который со временем стал кульминацией процесса китаизации буддизма и внес в буддизм немало нового. В частности, чань-буддисты стремились не к потусторонней нирване, но к просветлению в этом мире, что и сближало их с классической китайской традицией. Вообще же в истории Китая даосско-буддийский религиозный пласт по его роли в жизни общества можно было бы сопоставить с женским началом инь (конфуцианство при этом – мужское начало ян). Смысл этого сопоставления в неразрывности двух противостоящих начал, которые вкупе и составляли суть китайской цивилизации. Специфика мысли и система мировоззрения Последнее, о чем необходимо сказать в связи с изложением основ китайской цивилизации – основ, которые были заложены в древности, но продолжали определять характер населения, социума и всего государства вплоть до наших дней, это определенная специфика в ментальном поведении и соответствующих конструкциях. Имеется в виду, проще говоря, то, как китайцы относятся к некоторым вещам и в чем здесь их отличие от других, прежде всего от европейцев, представителей западной культуры. Не углубляясь в детали, стоит обратить внимание на нечто самое основное. 1. Первое, что бросается в глаза, – практицизм мышления, воспитанный многими веками посюсторонней ориентации мировосприятия китайцев, не знакомых с развитой религией, но зато преклоняющихся перед Социальным Порядком и воспринимающим конечную цель бытия не как удаление в нирвану либо рай, а как обеспечение блага простых людей, для чего и существует государство. Благо для живых и, естественно, для почивших, тем и другим отдельно и по-разному. 2. Второе – преклонение перед авторитетом мудрости древних, заложивших принципы Социального Порядка и Всеобщей Гармонии, а также перед теми умными и способными, которые могут поддерживать этот порядок и потому 36 достойны быть выдвинутыми в ряды элиты (со временем главным инструментом выдвижения стал конкурсный экзамен). 3. Третье – идея природного равенства людей, упрочившаяся со времен Конфуция и ставшая одной из величайших его заслуг перед страной. Иерархия в Китае – функция этого равенства. Кто чего стоит, тот соответственно и может, даже должен реализовать свои возможности. Истоки этой идеи восходят к идеологеме небесного мандата, но распространил эту идею на всех именно Конфуций. 4. Четвертое – культ консервативной стабильности и готовность ради него переинтерпретировать прошлое в соответствии с установившейся нормой. Норма, ритуал, церемониал и восприятие прошлого таким, каким оно должно было быть, способствуют стабильности. Ради этого писались тексты, насыщенные интерполяциями, а порой и фальсификациями. 5. Пятое – стремление соответствовать эталону и всегда, не ленясь, стремиться к самоусовершенствованию. Главное здесь не выгода (хотя благосостояние ценится и всегда следует за успехами), но долг. Долг перед собой, семьей, перед всеми, кто чего-то ждет от тебя. И если можешь – трудись, не ленись, добивайся. 6. Шестое – постоянная склонность к ассоциациям, уважение, даже почтение к прошлому, к прецеденту, символизирующему его слову-знаку. Это восходит к пиетету перед древностью и обеспечивает уже упоминавшееся стремление к стабильности. Отсюда и столь развитая у китайцев коррелятивность системы мышления. 7. Седьмое – активная и умелая переработка заимствований. Это очень ценное качество в системе мышления, ибо оно дает возможность обогащаться за счет чужих идей и новаций, не жертвуя в то же время ничем из того, что ты ценишь в своих. И пусть это будет не высший синтез, а элементарная эклектика – лишь бы результат был полезен. 8. Восьмое – склонность к созданию классификационных схем, к систематизации идей и стандартных ситуаций, к дидактическим гиперболам. Все это звенья одной цепи, способствующие тренировке ума и развитию мышления. 9. Девятое и последнее (разумеется, можно сказать еще немало – но всему есть предел) – это отчетливо выраженный примат разума перед эмоциями. Перекликаясь с пунктом первым, этот последний пункт лишний раз напоминает, что приоритет рационального мышления бесспорен. Эмоции, если они никому не мешают (включая и тебя) имеют право на существование и выражаются чаще всего в форме произведений искусства, литературы и т.п. Но если они входят в соприкосновение с тем, что диктует разум,– а это понятие трактуется очень широко, от пожеланий старших, до необходимости выполнить долг, – эмоции обязаны отступить. Их следует подавить. И китаец к этому привык. Самоубийств на почве конфликта разума и чувства история этой страны, насколько мне известно, не знает. А.И. Кобзев КИТАЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ НА ОСИ «ВОСТОК – ЗАПАД» Прошу извинения за то, что отступлю в теоретические глуби и попытаюсь начать “от яйца”, чтобы было яснее. Методология, в которой я буду выступать, сформировалась в относительно новой научной дисциплине – это такая культурологическая дисциплина, у нее даже нет названия; я назвал бы ее 37 “культурологическим диадизмом”. И наиболее яркое творение на русском языке – это произведение академика Иванова, которое в последнем виде сейчас опубликовано в первом томе собрания его сочинений. Но я хочу немножко углубить культурологические исследования, связанные с изучением человеческих обществ и идеологий, ментальных структур, в область онтологии, физики. По последним данным разных наук получается, что мир, в котором мы живем, принципиально двоичен. На простейшем уровне, это деление, скажем, на материю и антиматерию. Это первый признак. И второй признак: в этой исходной двоичности есть некоторая физическая асимметрия, связанная с пространственными характеристиками. Есть “принцип левизны”, открытый лауреатами Нобелевской премии – в частности, китайцем Ли Янгом. И, по-видимому, такая структурная двоичность с некоторой асимметрией может быть прослежена на всех уровнях существования материи от первого взрыва до строения человеческого тела, человеческого общества, цивилизации, ментальных структур и философских построений. Я обозначу пунктиром уровни “снизу вверх”. Вот уже упоминавшаяся здесь – в метафорическом смысле – спираль ДНК. Она двойная. В принципе, она могла бы быть и тройной, например, – но она двойная. Хромосомы, как известно, двойные. Само развитие клетки происходит по принципу деления на два. Органы человеческого тела двоичны, дублируют друг друга. Наконец, человеческий мозг состоит из двух частей, причем и морфологически, и функционально. Пошли дальше. Человек – двуполое существо (мужчины и женщины). Первичная социальная структура человеческого общества, как хорошо показали антропологи, в принципе двоична – классическое деление первобытной деревни на две части, как правило, экзогамные. Наконец, мы подбираемся к самому главному для нас делению – на Восток и Запад. Кстати сказать, эта позиция тоже в большей степени китайская (апропо), потому что для китайской культуры наиболее значимое деление – по этой линии: весна – сень, Восток – Запад, а не по центральной для нас: зима – лето и Север – Юг. Тут я подчеркну два момента: во-первых, существование этой оппозиции, а во-вторых, то, что она, являясь формальной, может наполняться самым разным содержанием в зависимости от исторических обстоятельств; мы являемся современниками того, как смысл этой оппозиции изменился. Некоторое количество лет тому назад “Восток – Запад” означало противостояние Западной Европы и Америки Советскому Союзу и Восточному блоку, а сейчас это нечто другое. Я попытаюсь сформулировать некоторое новое понимание этой оппозиции. Что связано со вторым обстоятельством? Второе обстоятельство следующее: до недавнего времени, до наступления XXI века эта оппозиция носила локальный характер – начиная, грубо говоря, от древних греков; то есть человечество не было глобализовано, не было единым. И поэтому соотношение Восток–Запад носило относительный характер в рамках той Ойкумены, в которых оно действовало: греки, скажем, противопоставляли себя восточным варварам – персам. А вот сейчас она наконец приняла максимально общий глобальный характер. Следующий момент. Я постараюсь трактовать эту позицию максимально широко в культурологическом смысле. Для этого надо провести минимальную инвентаризацию культурных типов, которые могут претендовать на подобные роли. Вообще говоря, есть масса классической литературы на эту тему (единицы колеблются от 5 до 20, как всем известно). Мы сразу отбросим умершие цивилизации, возьмем живые. Из живых отберем сначала наиболее автохтонные и древние, а потом максимально полные, застроенные. Для иллюстрации использую такой удобный визуальный образ пирамиды как модель культуры. При этом под ее основанием я понимаю 38 естественный язык, устную речь. Следующий слой – это письменный язык. Дальше – различные формы культуры – материальная, духовная, политическая… А на вершине пирамиды находятся некоторые обобщающие методологические формы. Что я под ними понимаю? Это религия, наука; дальше идет философия как некоторая синтетическая идеологическая система или, говоря современным научным языком, “теория всего”. А на самой вершине – это мое мнение – должна находиться методология самой философии, господствующей в каждой культуре. На самом деле, эта идея была осознана древними философами; те последователи Аристотеля, которые распределили его наследие на три части – физика, метафизика и органон, - осознали эту идею в рамках научно-философского комплекса, который создал Аристотель и который на самом деле действовал в Европе до XIX века как методологический философский фундамент (в моей терминологии “крыша”). Так вот, учениками Аристотеля был выделен органон – методология всей этой конструкции. А что это за органон? Это – логика, методология философии. Естественно, эти пирамиды могут быть неполными. Нет культуры без основания (языка, но этажей может быть меньше. И уж точно они могут быть без “вершины”; мы знаем культуры, в которых нет философии. Теперь возвращаемся к нашему инвентарному списку. Таких претендентов всего три: западный мир (западная цивилизация в целом как наследующая грекам и римлянам), индийская цивилизация и китайская цивилизация; четвертого не дано. Должна быть проведена следующая дихотомия (поскольку я придерживаюсь двоичной системы): надо разделить три на два. Естественно, возникает проблема Индии. В классическом западном делении Индия – это Восток. Банальный ответ – это противостояние Индии и Китая Западу. Моя не совсем банальная идея состоит в том, что объединение должно быть принципиально иным. В качестве единого западного комплекса, противостоящего Востоку, должны рассматриваться индийская и западная цивилизации. Аргументы следующие – с точки зрения генетической или исторической. Это проблема – прежде всего – происхождения человека. Совершенно очевидно, что корни у тех народов, которые сформировали эти две цивилизации, едины. То есть, я имею в виду для древних греков и, скажем так, ариев. С точки зрения лингвистической, это языки одной группы; цивилизации зарождались во времена, когда были прямые контакты с этими народами, древнегреческие философы знали гимнософистов, влияли друг на друга, и типологически те идеологические системы, которые лежат в основе, являются общими. Чему принципиально противостоит китайская культура? Заканчивая с генетическим аспектом, хочу сказать следующее: я разделяю мнение о по крайней мере двух очагах сапиентации человека – афро-европейском и азиатском, связанном с нынешней территорией Китая. Я внутренне уверен – и на то есть достаточно аргументов, связанных с раскопками, нахождением проточеловека на территории Китая, – что происходили два разных процесса сапиентации. Здесь могут быть разные детали, связанные с проблемой происхождения рас, со смешением продвинутых форм человека, с регрессом, – но я в них не вдаюсь. Во всяком случае, прослеживается единая линия нахождения предчеловека в разных исторических формах до 800 тысяч лет до н.э. на территории Китая. Я исхожу из того, что на Западе и на Востоке (в Китае) культуру создавали два антропологически разных типа человека. Эти два типа сформировали два разных типа языка. Насколько мне известно, все попытки максимального расширения и обобщения групп родственности языков, включая ностратическую общность, доходят до китайского языка и там останавливаются. 39 В связи с вопросом о фонетическом языке я должен сказать следующее. Исследования Романа Якобсона очень хорошо показали действие принципа двоичности в формировании любого языка. Он показал, что все фонемы формируются на основе двоичных различительных признаков; и там действует такой закон, который в его формулировке получает такой философское звучание: функционирование любого языка – это противопоставление некоторого факта ничему, так сказать, теория нулевого знака (на языке логики формулируется как закон противоречия, “А” и не “А”). Это культурологическая формулировка того самого принципа асимметрии двоичности, или того, о чем тут разумно говорил Кульпин – что основа любого существования состоит в том, что есть некоторая стабильность, устойчивость, которая является доминантной, а всякое изменение связано с появлением нового признака с некоторым отклонением, в биологическом смысле – мутацией. В этом есть определенный риск, это – отклонение от главного. И этот принцип прослеживается на всех уровнях существования и человека, и культур. Так же делятся люди и по половому признаку: носителем стабильности в любом человеческом сообществе является женщина, а носителем мутации, риска отклонения от стандарта, от нормы – мужчина, этакий мировой отряд прогресса. Этот же принцип реализуется и в противостоянии западной и восточной культур. Основная моя идея состоит в том, что развитие западной культуры – это постоянное типовое отклонение от нормы в том смысле, в котором я говорил выше, постоянные мутации, отклонение от стандартов, связанных с нормальным человеческим существованием. Что такое нормальное человеческое существование? Это существование, связанное с удовлетворением обычных биологических потребностей человека, с ориентацией на человека как на биологическое существо, на выживание, на собственную семью, на производство детей, на хорошее питание. Недаром китайская культура чем славна? Я очень люблю высказывание Сунь Ятсена, что “мы, китайцы опередили вас, европейцев, в области кулинарии на 4 тысячи лет”. В области кулинарии, в области эротологии (как известно, “любовь и голод правят миром”). Китайцы там на передовых позициях, где это связано впрямую с человеческим существованием. А с чего начинается западная цивилизация? Посмотрим на знаковые фигуры, которые задавали идейные, концептуальные парадигмы дальнейшего развития. Вот Фалес, первая фигура в европейской философии. Он принципиально отказывается от социальной и экономической эффективности, доказывает, что может разбогатеть (история с предсказанием урожая оливок), но сознательно этого не делает. Далее, он принципиально не женится (а это нарушение основ человеческого существования). Следующая знаковая фигура – это Демокрит, который продолжает эту линию; он – знатный и богатый человек, а его выгоняют из родных Абдер за то, что он промотал отцовское состояние. На самом деле, Демокрит – это типичный библейский блудный сын, но выставленный как положительный персонаж. В конце концов, он предпочитает одно причинностное объяснение персидскому престолу (это вообще нонсенс, это антикитайское высказывание). Он выкалывает себе глаза для того, чтобы чувственность не отвлекала его от умозрения. Здесь мы подступаем к самому главному. Но прежде чем к нему приступить, я хочу еще сказать вот что – в связи с антропологическим типом и теми новейшими данными, о которых так много написал упомянутый у нас Иванов. Это – деление по признаку, связанному уже с письмом (со вторым этажом нашей пирамиды): алфавитное и иероглифическое. История письма показывает, что иероглифическое письмо – это естественный стандарт, это – 40 начальная, исходная стадия возникновения любого письма. Алфавитное письмо – это отклонение от нормы, это некоторая мутация, возникшая один раз в истории человечества, в одном месте, и, по-видимому, связанная с некоторыми антропологическими характеристиками тех людей, которые это сделали. Даже у непосредственных предшественников греков – финикиян – алфавит носил черты иероглифичности. Их буквы имели прямые значения, чего уже не имели греческие буквы. Есть интересный момент, когда греки воспринимают этот алфавит и начинают писать, сначала повторяя финикиян, этих семитов, справа налево, а потом их словно кто-то дергает за руку, они начинают писать бустрофидоном и в конце концов приходят к написанию слева направо. Здесь видна биодинамика, внутренняя физиологическая сила, дергающая эту пишущую руку, что очевидно связано с функциональной асимметрией мозговых половин и доказано современными исследователями, показывающими, что локализация тех динамических структур в мозге, которые отвечают за работу с иероглификой и фонетическим алфавитом, происходит по-разному. Алфавит связан с левым полушарием, с правой рукой, с исторически более прогрессивной, меняющейся частью мозга, а китайская иероглифика связана с правой половиной, с левой рукой, с той частью, которая отвечает за стабильность. Тут говорилось о каких-то ядрах культуры, о стабильности… Но в чем материализована эта стабильность, что является ее первичным носителем? Стабильность чего? Это надо указать. Откуда она исходит? Существует ли она на уровне социума, или это продукт социальной организации, или государственного устройства? Или это свойство человека как антропологического типа? Мне кажется, что есть основания говорить о последнем. Соответственно, эти половины мозга отвечают за разные функции человеческого мышления и дифференцируются как анализ и синтез (первое – левая половина и правая рука, второе – правая половина и левая рука). Мы наблюдаем на верхнем уровне – идеологии и культуры – следствие этой дифференциации. Действительно, продукты китайской философии, духовной культуры синтетичны. Это аналитическое деление на философию, литературу характерно для Запада и не характерно для китайской культуры. В Китае всякий философ сиречь писатель и, как правило, еще и поэт. То есть это некоторые синтетические идеологические продукты. И сама иероглифика тоже является синтетической, потому что она, в отличие от букв, которые ничего не значат и представляются некоторой абстракцией, изобразительна; помимо того, что иероглиф что-то обозначает, он еще и изображает. Особенности западного языка как устной речи и связанной с ним иероглифической письменности позволили возникнуть тому типу философии, который мы имеем в Греции. Что здесь самое главное? Это формальное грамматическое выделение свойств и их отличение от объектов. Существование морфологических признаков прилагательных, чего нет в китайском языке. Например, “красный” или “бегущий” – это свойства; язык показывает, что это – свойства, и их можно соответственно субстантивировать. Это отвлечение свойств и использование для субстантивации таких ничего не значащих, пустых форм, как буквы, и позволило возникнуть “идее идей” – как некоторого конструкта мироздания. Вот некоторый скачок. То есть, как это так? Все материально, все имеет какую-то размерность, плотность, вес и т.д. – и вдруг в основе всего этого лежит то, что по определению не имеет никаких физических характеристик, что не пространственно и не временнó. Мы, конечно, к этому привыкли, но идея идеального безумна. Ее генетическое происхождение я связываю с другим дофилософским безумным явлением – культом огня и сожжением своих предков при захоронении. Это тоже безумство. Для всех 41 древних архаических культур тело предка – это самое ценное, главное. И вдруг самое ценное начинает сжигаться. Это признак по способу захоронения тела тоже является важным различителем для этих культур. Индоарийский ареал связан с обычаем сжигать тела. И не случайно, что отголоском этой причинно-следственной связи, как мне кажется, является ранняя философия Гераклита Эфесского, у которого субстанцией мира оказывается огонь, который в то же время идентифицируется им с логосом (в терминологии того времени, носителем и обозначителем идеи). Эту линию можно проследить и дальше: с одной стороны, идет цепочка от логоса к Иисусу как логосу – и вплоть до наших раскольников, которые себя сжигали. А с другой стороны идет линия, которая позволяет разделить использование золота и меди в качестве монеты. Золото, принципиально не использовавшееся китайцами и принципиально использовавшееся (и использующееся до сих пор) на Западе, тоже является некоторым эквивалентом того же самого огня, или света. То есть это имеет не чисто экономический, а символический характер, и в этом смысле золотой стандарт имеет некоторое культурологическое значение. Мы подбираемся к различению основных философских линий по дихотомии “идеализм и натурализм”. Эта безумная идея, связанная с самоослеплением некоторых философов (которая опять-таки коренится в другой глубине – скажем, в слепоте Гомера), формирует представление о философии как о теории идей, как об онтологии, как о метафизике, принципиально занимающейся тем, что находится вне физики, за физикой, впереди физики (великая метафора платоновских “пещер”. Настоящий, подлинный мир нематериален, а это все - инобытие. И – абсолютно противоположный китайский подход, для которого никакого другого мира нет, все – здесь и сейчас. И – принцип антропности, который в этой структуре мира выделяет человека как главную ценность, как существо срединное и самое ценное. Тут сразу возникает физическое и ценностное помещение человека в центр. Дело доходит до синонимии – есть такой знаменитый конфуцианский термин “син ли” (“син” – это природа, пол, а “ли” – принцип). С одной стороны, это физика, законы природы в широком смысле, а с другой – законы человеческой природы, антропология. Один и тот же термин показывает, что физика и антропология – на самом деле одно и то же. И отсюда – знаменитая характеристика этичности китайской философии. Если взять исходное разделение философии на три части – методологию, логику и этику, то оказывается, что на Западе онтология всегда стоит впереди этики (как практическая философия), а в Китае – наоборот. Почему? А потому, что человек важнее всего остального. И современные китайские теоретики, которые уже хорошо знакомы с западной традицией, считают, что важнейшее достижение китайской культуры – это моральная метафизика. Они превзошли самого главного европейского философа Канта, потому что он не смог создать моральную метафизику; у него метафизика была отдельно, а мораль – отдельно. Буквы как основа письменности послужили моделью для теоретической системы, и они же одновременно использовались как первые символы в европейской методологии (логике): первая символизация произошла у Аристотеля, который использовал буквы греческого алфавита для определенных логических форм. А Демокрит использовал буквы как символы атомов. Собственно говоря, сами греческие и римские термины для элемента как основы бытия, связаны с алфавитом, потому что греческий термин “стохийон” (по-нашему “стихия”) – это одновременно и буква; а “элемент” вообще образован буквами “эль“, “эм” и “эн”, это аналог азбуки. Вот свидетельство того, что на Западе буквы выступили как модели для понимания мира. А на другом конце нет никаких букв и нет членения на 42 внематериальные структуры. А немсиальные структуры оказываются атомом (в переводе на латинский язык – индивидом). А атом есть нечто неделимое, некая безразмерная метафизическая идеальная структура. На физическом уровне – атом, на антропологическом – человек, индивид, и его основой тоже является некоторая нефизическая сущность, его личность. На Востоке, в Китае личностью оказывается совершенно другая величина; это тот абсолютно физический целостный организм, с которым можно поступать как с физической величиной: он размерен, физиологичен, морфологичен и т.д. Короче, говоря, это тело, наделенное некоторыми духовными характеристиками. С одной стороны, мы имеем идеализм и атомизм, с другой – натурализм и процессуализм, циклическую изменчивость реальных вещей, что, собственно, и отражено в самом названии основной канонической книги данной культуры, аналоге Библии, книги книг – “Книги перемен”. Теперь – понятие бытия, которое, с одной стороны, мы имеем на Западе и которое тоже оказывается некоторой абстракцией от копулятивной связки “есть- существует” (отсутствующее в китайском языке). Есть такая классическая языковая оппозиция служебных слов “быть” и “иметь”, и в разных культурах одно из них оказывается более важным. Для всей западной культуры стала более важной абстракция от служебного глагола “быть” (“бытие”), а в Китае это оказалось прямо противоположным образом: аналог этого философского термина – слово со значением “иметь” (“бытие наличия”). Идейные содержания принципиально различны: бытие – это самостоятельная сущность, а наличие – это наличие чего-то, это – всегда некоторая наличная данность, идейно соответствующая натурализму. Далее – идея бога. Динамика, вектор развития от греческого идеализма через иудейско-христианский монотеизм сформировала понятие бога как абсолютно неземной, трансцендентной сущности, понимаемой в рамках оппозиции Бог – это антиприрода, это надчеловеческая сущность. И наоборот, в Китае бог – это синоним природы, естественный пантеизм, категория, которая напрямую связана с человеком, потому что человек – это существо, живущее в Поднебесной, буквально под небом. И Поднебесная, кстати сказать – это синоним человечества. Тут возникал вопрос, есть ли у китайцев разделение понятий государства и общества. Первые подходы к различению этих категорий были в XVIII веке у находившихся в упадке цинских философов. В рамках методологии, которая работала с подобными понятиями, с одной стороны, мы имеем абстракцию как идеализацию, как отрыв свойства в качестве идеи. А с другой стороны, имеем то, что я называю репрезентативной абстракцией (представление общего через единичное в качестве центрального члена множества). К примеру, ван – это лучший человек (“единственный человек” в архаической терминологии), он представляет людей вообще. Соответственно, выбор носит ценностный, а не логический, характер. В целом вся эта методология в одном случае называется “логикой”, в другом случае – “нумерологией”. Что значит логика? Теория отношений между идеями – внепространственными, внематериальными, внефизическими, вневременными сущностями. Есть три основных закона формальной логики. Если их вспомнить, то очевидно, что все они построены на двух категориях: тождества и противоречия. В китайской культуре, методологии и философии мы их не имеем. Там тождеству соответствует категория подобия, а противоречию соответствует категория противоположности. Эти категории хороши для работы с материальными объектами, а первые (тождества и противоречия) – с идеальными. На Западе мы имеем явно доминирующую категорию пространства, а на Востоке мир понимается как пространство-время (это очень соответствует, как ни 43 странно, современному пониманию, сформировавшемуся после теории относительности). Линейное понимание времени на Западе и циклическое понимание времени в китайской цивилизации. В соотношении идеологических, культурных форм в их иерархии на этой пирамиде, на Западе есть классическое понимание теологии как царицы наук, что связано – опять-таки – с одной стороны, философским (Аристотелевским) пониманием Бога, с другой стороны, – христианским пониманием Бога. Почему этот синтез произошел так естественно? Да по очень простой причине: потому что и та, и другая сущность действуют в идеальном мире. С этой точки зрения они абсолютно одинаковы. Между прочим, все это не противоречит западной науке, потому что ее законы тоже действуют в том же самом идеальном мире. А китайская наука и философия действуют с теми сущностями, которые находятся здесь, в этом натуральном, физическом мире. Соответственно, и законы здесь другие. Что касается религии, то в Китае нет ни догматов, ни богодухновенных книг, ни самого принципа богодухновенности, и аналогами могут выступать только термины типа “ли” (ритуалы) или “цзяо” (учение). Само понимание культуры на Западе терминологически, по существу, этимологически и семантически связано с культом, то есть с теми ценностями, которые находятся вне этого мира, над ним. Ну, а китайское понимание культуры, напротив, связано с внутримировыми ценностями; китайская культура – это “вэнь”, это письменность и литература, а письмена по- китайски называются “пхи” (телами). Тут важно то, что этот мир – мир тел, и человеческая личность – тело, и знаки – тоже тела. Всё суть тела, и эта культура – культура работы с телами. Носитель западной культуры – вот еще одна “патология” – ориентирован на отрешение от этого мира, на выход из него (и традиционные формы выхода – монашество, целибат, вплоть до таких страшных форма как скопчество). И, напротив, китайский вектор человеческой жизни – обязательство перед социумом, перед семьей; это погружение в мир или – в рамках конфуцианской идеологии – в социальный мир, в рамках даосской идеологии – в духовный мир. Все это в общем виде можно охарактеризовать как трансцендентность западных ценностей и имманентность китайских. Соответственно, здесь есть один тонкий момент: а как, собственно, осуществляется на Западе эта практичность, прагматичность, прогресс, эффективность и т.д.? Парадоксально, но так: эти идеальные модели строятся как относящиеся к внемирским сущностям, и, более того, здесь расширено понятие рациональности. Китайская и западная рациональность – разные. В рамках кантианской терминологии можно было бы сказать, что здесь – рассудочность, а там – разумность. Разумность в том смысле, что она принимает антиномии; тот чистый разум, который антиномичен (я имею в виду западный). Расширение границ рациональности началось уже в древней Греции, а христианская теология подлила масло в огонь, и разгорелся пожар иррационального рационализма. Что я имею в виду? Первое: когда они столкнулись с иррациональными числами (несоизмеримость гипотенузы и катета), это стало будоражить пластический ум греков – а потом все-таки было преодолено; и затем это уже легко было преодолевать – в рамках той же математики, куда спокойно вошли и иррациональные, и мнимые числа, принципиально неизобразимые вещи, нереализуемые функции. Это – на фоне тезисов “верую, ибо абсурдно” и “нечто является единым, но троичным”; а это всё невозможно в физическом мире, только в математических моделях или физических спекуляциях. А в мире китайцев ничего такого нет – и не может быть. Но, я повторяю, моделирование на основе иррациональностей, тем не менее, расширяло интеллектуальные возможности 44 западного человека и позволяло ему создавать те модели, которые оказывались эффективными в физическом мире; на их основе можно было создавать технику и технологию. С этим связано еще два разделения. Одно связано с фатализмом свободы и воли. Для западного мира действует антиномия: Фатализм, связанный с прямым руководством высших сил, – и свобода воли как личности, имеющей собственную идеальную сущность и в этом смысле абсолютно самостийной. Китайский путь в этом смысле срединный. Там есть понятие предопределения (хороший перевод для термина “тхянь мин”) как некоторой заданности (аналогом может быть некоторая генетическая заданность, которая предопределяет генотип, но не определяет его полностью). И, наконец, пошли два самых важных момента. При формировании идеологического ядра западной философии восторжествовал монадизм; из этих двух основных линий, по которым шло формирование западной культуры – из Афин и из Иерусалима – шли два монадических потока: с одной стороны – первичная философская идея нахождения единой субстанции (с чего начал Фалес), с другой – монотеизм. И этому противостоял естественный китайский диадизм. Вот что здесь самое главное: Этот философский китайский диадизм, то есть теория “инь-ян”, теория универсальной двоичности всего, а также взаимодействия этих частей в динамике (что, собственно, дает теорию цикличности и весь этот китайский процессуализм). Хочу сразу оговориться – это относится к сказанному ранее: давайте четко различать китайские теории циклов и реальные циклические процессы. Что касается последних, то, как мне кажется, они есть везде, у любого народа, так уж устроен человек. Поэтому, может быть, здесь Китай ничем и не отличается от других стран. Во всяком случае, с этим надо разбираться. Так вот, эта универсальная китайская теория диадичности абсолютно естественна: это взгляд трезвого, рационального, здравомыслящего человека на то, что его окружает, на его собственную жизнь. А западный монадизм – это, наоборот, некая абстракция, некоторое отклонение; это реализация того импульса, который, в отличие от китайца, каботировавшего вокруг своей родины, нес западного человека черт знает куда – в крестовые походы, за тридевять земель, в Атлантику, в Новый Свет (который, на самом деле, тот еще свет), и потом – в космос. Это то, что Шпенглер называл “фаустовской душой”; а фаустовская душа – это, в сущности, безумие. “Остановись, мгновенье” – это безумие, говоря клиническим языком. Западный взгляд – безумный, шизофренический. Китайский взгляд – это взгляд не безумного человека, а абсолютно разумного. Вдруг, в ХХ веке, пророчества о конце Запада сбылись – но не по программе- максимум, а по программе-минимум, то есть конец света не наступил, а конец западной культуры наступил (сейчас это, используя эвфемизм, называют “постхристианским миром”). А что это означает? То, что безумие кончилось; западный человек оставил надмирные идеалы – идеалы монашества, отречения, аскетизма, служения внемирным идеалам. Современный западный “золотой миллиард” живет совершенно другими ценностями – ценностями монетными, ценностями прав человека как физиологического существа. Им нужен комфорт, питание, образование, услуги и удовольствия (“хлеба и зрелищ”). Произошла некоторая смена парадигмы. Я повторяю, что то, что было сказано в начале века этими безумными пророками, осуществилось (хотя мы, может быть, этого и не видим). И в этом смысле западный человек вернулся к тем ценностям, которыми всегда жил китайский человек. И практическое совпадение сочетается и с некоторым теоретическим совпадением, то есть та диадическая философская теория, которая 45 тысячелетиями развивалась в Китае и дошла до пределов совершенства, вдруг неожиданно начинает – как господствующая культурологическая теория – формулироваться на Западе. И это соответствует условиям жизни этого человека. Приведу еще одну небольшую цитату, которую сформулировал в 30-х годах такой выдающийся человек, как Тьер де Шарден. Он охарактеризовал китайскую жизнь как “бесконечно усложненный неолит”. Если взять такого некоего неолитического человека и начать его максимально совершенствовать, то мы то самое и получим. И примерно к этому мы сейчас движемся с западной стороны. Если все это так и пойдет в рамках современного мира, то носитель китайской культуры окажется гораздо более адаптивным, и в его руках окажется гораздо больше средств, для того, чтобы прогрессировать в рамках этих программ. Я уж не говорю о том, что пифагорейская максима о том, что все есть число, реализовалась на наших глазах. Кстати, пифагорейство – это тоже такой китаистический вариант в рамках западной культуры, но маргинальный, соответствующий тем символам и числам, которые составляют основу китайской методологии – не логики, а нумерологии. |