Книга имеет полемический характер и предназначена всем, кто стремится понять политику как нечто более возвышенное и трагическое, чем пиар, политтехнологии и, по выражению Гарольда Лассвелла, определение того, кто получит что, когда и как 978 5 91129 059 7
 Скачать 1.94 Mb.
|
|
постисторическому миру, захваченному чудовищным глобальным смерчем террора-антитеррора. Однако несомненна полемическая направленность настоящего эссе и его несогласие стем пониманием политического насилия, которое, похоже, утвердилось в основном русле — особенно отечественной этики и политологии. В мои задачи не входит дать обзор литературы, с которой я намерен полемизировать. Но для обозначения контекста полемики есть смысл привести некоторые суждения, которые могут послужить типическими примерами того, против чего она будет направлена. С позиции теоретической этики А. А. Гусейнов определяет насилие как узурпацию свободной воли. Поскольку для этики свободная воля и есть (нравственно) разумное в человеке ив тоже время субстанция морали, постольку насилие не может быть вписано в пространство разума и морали, а ненасилие есть содержательное определение добра и потому — синоним этики» ³ Проблемы с этими суждениями состоят в следующем. Чтобы была возможность узурпировать свободную волю, она должна, во-первых, сложиться, во-вторых, быть как действительно свободная. Оставим в стороне вопрос о формировании способности иметь свободную волю, которое в аспектах онто- и филогенеза может быть лишь принуждением (хотя бы пастырским. Обратим внимание на реализацию свободной воли, которая есть «самозаконодательство». Давать закон себе означает как минимум определить, кто есть я или мы. Такое определение есть отграничение себя или нас от других, кому этот закон не дается. Самоопределяясь, мы устанавливаем иных себе». Кто и по какому праву проводит эту границу Думать ли, что она самоочевидна для всех и является продуктом столь же свободного «самозаконодательства» иных, как нашего «самозаконодатель- ства»? Последний вопрос нелеп по существу, ибо у иных — в отличие от нас — нет разума, а потому они не могут самоопределяться и устанавливать (или даже признавать) эту границу. Ее создаем только мы против «них». Какое политическое значение имеет эта граница Можно вспомнить о естественном рабстве и естественной свободе у Аристотеля. Или, чтобы не сводить дело к языческому партикуляризму, подумать о политическом значении универсального закона природы в либерализме. Как с этой точки зрения отнестись к тому, кто несправедливо применяет силу Локк пишет Распростившись с разумом, который является законом, установленным между человеком и человеком, он подлежит уничтожению со стороны того, против кого он применяет силу, как любой хищный зверь, опасный для существования человека. Но кто распростился с разумом и стал ³ Цитаты приведены, соответственно, по работам — Гусейнов, А. А. Моральная демагогия как форма апологии насилия k Вопросы философии, 1995, № 5, с. 9; Гусейнов, А. А. Террористические акты 11 сентября и идеал ненасилия Насилие и ненасилие философия, политика, этика. Под ред. Р. Г. Апресяна. М Фонд независимого радиовещания, 2003, с. 73; Гусейнов, А. А. Этика ненасилия Вопросы философии, 1992, № 3, с. 72. ⁴ Локк, Д. Два трактата оправлении (гл. xvi ) k Локк, Д. Сочинения в трех томах. Т. 3. М Мысль, 1988, с. 369. Kapustin.indb 46 Kapustin.indb 46 25.01.2010 20:04:48 25.01.2010 20:04:48 47 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X хищным зверем Мы, занимающиеся работорговлей, колониальными захватами чужих земель и огораживанием на родине, которое лишает хлеба сограждан, или те, кто пытаются противостоять этому и нападают на нас У Локка мы так полно самоопределились с нашей свободной волей, что узурпировали разум иные — это тес кем мы не связаны узами общего закона разума, ибо ими руководят только сила и насилие (указ. соч, с. 271). Насилие, как видно, опять не вписывается в пространство разума и морали, которое есть наше пространство. В их же пространстве насилие господствует безраздельно. Оккупация нами их пространства есть благороднейшее дело распространения разума и представляет собою, строго говоря, ненасилие (ведь разумная свободная воля не подавляется из-за ее отсутствия, а лишь применение легитимной силы против хищных зверей. Или, говоря современным языком, «контртеррор». Итак, сама свободная воля, взятая как политическая действительность, а не этическое мечтание, невозможна без разграничений с иными уже поэтому предполагает ту или иную форму и степень насилия. Верно, что насилие не вписано в ее пространство как пространство ее неоспоримого господства (оспаривание такого господства и есть конфликт свободных воль, который может быть представлен в понятиях узурпации. Но это так лишь потому, что насилие кон- ституирует само это пространство и образует его границы. «Ненасилие» может выглядеть содержательным определением добра и быть синонимом этики лишь в рамках самой теоретической этики, своеобразие предмета которой и определяется абстрагированием от тех условий действительности свободной воли, око- торых мы только что рассуждали. Если принять их во внимание, то ненасилие предстанет специфическим моментом и формой насилия (возможно, очень желанной в определенных обстоятельствах, но никак неравновесной и парной ему категорией. Ненасилие как политическое понятие не может быть синонимом непротивления. Махатма Ганди — в отличие от Льва Толстого — потому и является политическим (в том числе) мыслителем, что он определил ненасилие как моральный эквивалент войны. Добром ненасилие может быть исключительно в том случае, если оно обладает силой устранять существующие структуры насилия (угнетения, дискриминации и т. д. Способность пересиливать насилие делает ненасилие ⁵ Civil Disobedience and Violence. Ed. J. G. Murphy. Belmont ( ca ): Wadsworth Publishing Co, 1971, p. 94. Kapustin.indb 47 Kapustin.indb 47 25.01.2010 20:04:48 25.01.2010 20:04:48 48 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf hZbX[XhZZ чем-то отличным от пособничества злу или маниловской мечтательности. Это и есть, как точно выразился Ганди, война (скажем, война справедливая) с присущим ей насилием. Нов этой войне насилие осуществляется в формах, эквивалентных морали. Это означает, что они не только имеют моральную санкцию, но и включают в себя определенные «универсалистские» моральные принципы. (Эквивалентность некоторых форм насилия морали — едва ли более парадоксальная идея, чем легитимное насилие как насилие, соответствующее разуму, противоположному насилию по определению). Разве не был, к примеру, насилием над англичанами организованный Ганди эффективный бойкот английских товаров как метод прямого экономического давления с целью достижения политических результатов У Ганди не было ни малейших иллюзий относительно того, что вследствие бойкота Ланкаширу (центру английского текстильного производства) придется пережить некоторые потрясения. Ясно было и то, что эти потрясения в первую очередь затронут увольняемых в результате бойкота английских рабочих, а отнюдь не финансовую и бюрократическую элиту, угнетающую Индию. Но недовольство невинных жертв — вполне приемлемое для ненасилия Ганди средство давления на власть имущих как главной мишени его военных действий. Возможно, и это насилие гандистского ненасилия является с некоторой точки зрения добром. Но политическая философия — в отличие от теоретической этики — лишена привилегии уходить от вопроса о том, чьей является эта точка зрения. А потому она и не может отождествить ненасилие с добром вообще. С позиции политологии А. В. Дмитриев и И. Ю. Залысин определяют насилие следующим образом. Это — физическое принуждение, используемое как средство навязывания воли субъекта с целью овладения властью, прежде всего государственной, ее использования, распределения, защиты. Данные авторы отмечают, что они стремились не придавать ему (понятию насилия. — Б. К) непосредственно нормативный характер, ибо наличие ценностных компонентов в самом определении насилия мешает объективности научных исследований и дискуссий поданной проблеме. Подчеркивание физики насилия вполне логично приводит их к отказу включать угрозу ⁶ Я подробно рассматриваю эти вопросы в третьей части моей книги Моральный выбор в политике, подготавливаемой в настоящее время к изданию. ⁷ Ганди, М. К. Моя жизнь. М Наука, 1969, с. 468. ⁸ Дмитриев, А. В, Залысин, И. Ю. Насилие социально-политический анализ. Мс насилия в понятие политическое насилие, поскольку угроза — явление духовного порядка, объектом воздействия которого выступает сознание людей (см. указ. соч, с. 24 – Итак, политическое насилие имеет объектом воздействия не сознание людей, а Остается сказать тела, но останавливает абсурдность такого завершения предыдущего предложения. Неужели хотя бы одна война в истории, если мы отличаем войны от геноцида, велась ради убиения или калечения людей в качестве самоцели, а не для того, чтобы посредством этого заставить остающихся в живых принять определенные условия, на которые они не соглашались до применения силы Принятие условий, несомненно, результат воздействия на сознание, те, говоря языком наших авторов, плод духовного принуждения. Война и есть крайняя форма осуществления угрозы остающимся в живых (ради кого она только и ведется, начиная с перехода обществ к рабовладению. Вся политика, как и любая человеческая деятельность вообще, осуществляется сугубо ради достижения тех или иных воздействий на сознание. Физическое насилие — лишь одно из средств получить этот эффект, причем свидетельствующее о неспособности добиться его более выгодным путем, адекватным характеру власти как человеческого отношения, те. смыслового отношения между существами, обладающими сознанием. Никлас Луман совершенно верно пишет Входе актуального применения физического принуждения на основе средств телесного воздействия власть, по крайней мере в ситуациях, в которых это действительно происходит, исчезает. И далее политическая власть должна отвечать непременному условию — не вырождаться в физическое насилие» ⁹ Оставим в стороне политические выводы, вытекающие из приведенного понимания насилия, согласно которым, к примеру, гитлеровский шантаж западных союзников накануне Второй мировой войны, приведший к расчленению Чехословакии, насилием считаться не может. Приглядимся к попытке авторов добиться объективного понимания насилия за счет освобождения этого понятия от нормативной нагрузки. (Признаюсь, мне не вполне понятны формулировки авторов, объясняющие эту попытку. Если они против придания насилию непосредственно нормативного характера стоим следовало бы показать, в чем состоит его опосредованно нормативный характер, который они, вероятно, готовы принять. Если они полагают, что политическая наука — в отличие ⁹ Луман, Н. Власть. М Праксис, 2001, сот этики — не должна придавать оценочному анализу чрезмерного значения (сто интересно было бы узнать, каково умеренное значение оценочного анализа, приемлемого для политической науки. Однако разъяснений на сей счет я не обнаружил.) Насилие определяется как вид принуждения. Строгого определения принуждения у данных авторов я не нашел, однако они сочувственно цитируют тех исследователей, которые отождествляют его с подавлением или принудительным ограничением свободы воли см. указ. соч, с. 13). Конечно, свобода воли — не вполне тоже, что свободная воля, но примечательна близость этого введенного в корпус политологии определения принуждения к тому, которое с позиций теоретической этики давал Гусейнов. Свобода, воля, любые их комбинации — классические нормативные понятия. Объективному в позитивистском смысле свободы от ценностей — анализу они вообще не даны, поскольку не могут быть фактами. Что получается Общее понятие — принуждение — оказывается нормативным. Но насилие, будучи разновидностью принуждения, таковым уже не является (во всяком случае, «непосредственно»). Но самое удивительное происходит в отношениях между насилием и властью. Мы уже знаем, что насилие определено в качестве разновидности принуждения, выступающей средством, которым власть захватывают, защищают, распределяют и т. д. В тоже время власть в духе Вебера определяется авторами как способность ее субъекта навязывать свою волю вопреки сопротивлению других (см. указ. соч, с. 17, 28). Памятуя приведенное выше определение принуждения, мы можем сказать, что сущностью власти и является принуждение. Итак, логическая структура определений насилия и власти такова насилие есть принуждение (как разновидность последнего, власть есть принуждение (как особое его проявление. Следовательно, и насилие, и власть имеют один и тот же предикат, принадлежат одной и той же сущности, являются однородными понятиями. Но если так, то почему насилие изображается всего лишь в качестве акциденции власти, того, с чем она связана случайно и внешним образом как со своим средством, существующим в ряду других средств, которые рассчитаны, — пишут наши авторы, — на добровольное подчинение объекта власти субъекту (указ соч, с. 18, см. с. Неприемлемость, намой взгляд, для исследования политики обоих упомянутых выше подходов к проблеме насилия, теоретико-эти- ческого и политологического (в его объективистско-позитивистском понимании, заставляет искать альтернативу им в сфере политической философии. К этим поискам мы сейчас и переходим 50 Kapustin.indb 50 25.01.2010 20:04:48 25.01.2010 20:04:48 51 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X a][ZbZ¹ ^XbZ`Z\X-hZbX[Xh[\Ze ^XnÀXn² \ ^YXWbe¾e Обозрение политико-философской литературы о насилии также не может не вызывать чувства растерянности и недоумения. С одной стороны, о насилии — или о сопряженных, смежных сними производных от него явлениях и понятиях, таких как принуждение, угнетение, господство, диктат, беззаконие, противодействие, противоборство и т. д. — писали и пишут чуть лине все, кто так или иначе касались политических и моральных вопросов. Беглые (и неполные) обозрения использования и интерпретаций этого понятия только крупнейшими теоретиками последних двух веков составляют пухлые тома. И как может быть иначе, коли насилие выступает парной категорией самому Разуму и Добру, а следовательно — всем производным от них понятиям, типа Порядка, Долга, Справедливости, Закона и т. д, без которых вообще ничего внятного и осмысленного нельзя сказать ни о политике, ни о нравственности? С другой стороны, в той же самой литературе — и особенно в новейшей рефреном проходят суждения о том, что политической теории почти нечего сказать о насилии, иона должна оставить эту тему техникам политики, что насилие вообще вряд ли является полезным понятием, что неразрешима проблема его определения, что философии насилие неинтересно, что нет общей теории насилия, и едва ли следует ждать ее появления, что проблема насилия давно и надежно «маргинализирована» в западной политической философии, так что сам прорыв к ее пониманию требу ¹⁰ См, например, Rule, J. B. Theories of Civil Violence. Berkeley ( ca ): University of California Press, 1988. ¹¹ См. Arendt, H. On Revolution. N. Y.: Viking, 1963, p. 9. Такое утверждение слышать от Ханны Арендт вдвойне странно, учитывая то, что именно она написала одну из самых влиятельных в 33 веке работ по насилию. См. Arendt, H. On Violence. San Diego: A Harvest Book, 1970. К этому парадоксу, возможно лишь мнимому, мы вернемся позднее. ¹² См. Riches, D. The Phenomenon of Violence k The Anthropology of Violence. Ed. D. Riches. Oxford: Basil Blackwell, 1986, p. 2. ¹³ Jean Baudrillard: The Disappearance of Art and Politics. Ed. W. Stearns, et al. N. Y.: St. Martin’s Press, 1992, p. 292. ¹⁴ См. O’Neill, O. Which Are the Offers You Can’t Refuse? k Violence, Terrorism, and Justice. Ed. R. G. Frey, et al. Cambridge: Cambridge University Press, 1991, p. 179. ¹⁵ См. Muro-Ruiz, D. The Logic of Violence k Politics, 2002, vol. 22, no. 2, p. 116. Kapustin.indb 51 Kapustin.indb 51 25.01.2010 20:04:48 25.01.2010 20:04:48 52 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf hZbX[XhZZ ет немалых усилий по «деконструкции» сложившихся философских конвенций. Перечень подобных суждений можно продолжать, кажется, до бесконечности. Как все это понимать Что значит политическая философия не может заниматься насилием, если она вводит насилие в определение своих центральных категорий, того же государства (оно есть монополия на легальное и / или легитимное насилие, вследствие чего Макс Вебер, но далеко неон один, прямо пишет о существенности и интимности связи понятия государства с насилием Что нам думать о якобы бесполезности понятия насилия, если оно и только оно может дать ключик самому происхождению Разума и его Нравственного Порядка — ведь они должны же были в истории из че- го-то и как-то начаться Начало же, — как говорил Ганс-Георг Гада- мер, — всегда происходит во мраке, те. в том, что противоположно свету Разума, иными словами — в насилии. И почему проблема определения насилия неразрешима На страницах политических и философских книги журналов мы встречаем буквально десятки определений насилия. Некоторую тревогу может вызвать скорее то, что их слишком и подозрительно много. Приглядевшись к определениям, наиболее типичным для современного дискурса или дискурсов о насилии (ибо в действительности их много, и они не говорят на общем языке, мы, будем надеяться, сможем лучше понять степень обоснованности озадачивших нас мнений о неспособности политической философии справиться с проблемой насилия и даже невозможности категориально отформули- ровать ее. Самое незатейливое ив тоже время популярное понимание насилия отождествление его с нежелательным физическим воздействием. Для примера воспользуемся формулировками английского философа Джона Кина. Насилие лучше понимать как нежелательное физическое воздействие групп (людей) и / или индивидов на тела других, которые в результате этого претерпевают ряд следствий, варьирующихся от шока, синяков, царапин до увечий и даже смерти. ¹⁶ См. Bolsinger, E. The Autonomy of the Political. Westport ( ct ): Greenwood Press, 2001, p. xii ¹⁷ См. Weber, M. The Theory of Social and Economic Organization. Tr. A. M. Henderson and T. Parsons. N. Y.: Oxford University Press, 1947, p. 155. ¹⁸ Gadamer, H.-G. Historical Transformations of Reason k Rationality To-Day. Ed. T. Geraets. Ottawa: The University of Ottawa Press, 1979, p. 4. Kapustin.indb 52 Kapustin.indb 52 25.01.2010 20:04:49 25.01.2010 20:04:49 53 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X Насилие — акт, выражающий отношение, в котором объект насилия недобровольно третируется не в качестве субъекта, чья „ина- ковость“ признана и уважаема, а как всего лишь предмет, потенциально заслуживающий того, чтобы ему нанесли уронили даже его ликвидировали» ¹⁹ Самые начальные курсы логики обучают тому, что определение должно обладать признаками необходимости и достаточности. Отвечает ли этим требованиям приведенное определение насилия Поставленный вопрос можно конкретизировать так необходимо ли физическое воздействие, чтобы некий акт был насилием и достаточно ли указания на нежелательность физического воздействия, чтобы производящий его акт квалифицировался как насилие? Известно, что слово способно убивать. Человек может подвергнуться такому словесному оскорблению, не оставляющему ни малейших синяков и царапин, что будет принужден к действиям, которые он никогда бы не совершил без этого по доброй воле — от дуэли до самоубийства. В таких случаях мы не имеем ни тени физического насилия, зато имеем примеры самого страшного принуждения воли. И это притом, что оскорбление само по себе есть отрицание признания и уважения инаковости другого, которое Кин почему-то связывает только с физическим воздействием. Известно, что есть насилие во благо. Я могу силой препятствовать моему раскуражившемуся и нетрезвому приятелю сесть за руль автомобиля, стремясь предотвратить риск весьма вероятной аварии или ареста его полицией. Но есть ли это насилие Если я и оставляю в результате моих действий на его теле синяки, то разве они говорят о том, что я не признаю и не уважаю его «инаковости» как человека, более того, не руководствуюсь моей дружеской солидарностью с ним, даже рискуя испортить наши отношения Или точнее так я, действительно, не уважаю и подавляю его нетрезвую волю, являющуюся по существу произволом, чтобы он был в состоянии практиковать свою свободную волю не на больничной койке или в тюремной ¹⁹ Keane, J. Refl ections on Violence. L. — N. Y.: Verso, 1996, p. 67. ²⁰ Я беру здесь слово насилие в кавычки, ибо то, о чем пойдет речь далее, является насилием по признакам физического порядка, ноне является таковым по своему нравственному содержанию. Моя аргументация направлена как раз на то, чтобы, подчеркивая различие физического и нравственного, показать необходимость и возможность понимания насилия сугубо в соответствии с нравственными характеристиками рассматриваемого акта. Kapustin.indb 53 Kapustin.indb 53 25.01.2010 20:04:49 25.01.2010 20:04:49 54 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf камере, а в тех жизненных обстоятельствах, которые его свободная воля выберет сама. Учитывая оба приведенных примера, можно сказать, что определение насилия как нежелательного физического воздействия не обладает признаками ни необходимости, ни достаточности нежелательное физическое воздействие не является необходимым признаком насилия, ив тоже время оно недостаточно, чтобы отличить насилие от ненасилия. Иначе говоря, определение Кина таковым вообще не является. Мне могут возразить Ваши примеры не вполне корректны. В первом случае самое тяжкое оскорбление не предопределяет с железной неотвратимостью последующих действий оскорбленного. Он может проглотить обиду и не вызвать наглеца на дуэль. Или предпочесть самоубийству утешение бутылкой водки. Следовательно, слово не является насилием, поскольку оно не создает абсолютного принуждения и оставляет свободу выбора. Во втором же случае имеет место подмена понятий. У Кина явным образом речь идет о принуждении (физическим воздействием) свободной воли. В вашем же примере противодействие оказывается нетрезвому, по- мутненность разума которого уже есть свидетельство отсутствия или ущербности свободной разумной воли». На эти возражения можно ответить так. Физическое воздействие в принципиальном смысле оставляет точно такую же свободу выбора, как и воздействие словом. В Риме говорили «Nemo ad praecise factum cogi potest» (Никто не может до конца подчиняться принуждению. Разве одни не молчат под пытками, тогда как другие предают лишь при одной мысли о них Любое воздействие на человека никогда не является прямодействием. Оно всегда опосредовано его нравственным разумом, переключающим стрелку поведения в ту или другую сторону. Мысль о том, что физическое воздействие — в отличие от воздействия словом — способно детерминировать реакцию человека абсолютно, сама по себе безнравственна, поскольку она представляет человека не человеком, а подобием собаки Павлова». Я выдвину тезис, развить который обязуюсь в дальнейшем кардинальной характеристикой насилия является столкновение и сохранение в его результате, хотя при измененной диспозиции, двух свобод — и насильника, и его жертвы. Если второй свободы нет или она исчезла, то пропадает феномен насилия, составляющий предмет политической философии. Наличествуют лишь те процессы и явления, которые остается описывать только физике согласно законам взаимодействия тел. Соответственно, определение насилия как нежелательного физического воздействия (тем паче — с акцентом на его телесный характер) находится за рамками политической мысли. Второе же возражение справедливо в том, что ставит в центр исследования насилия свободную и разумную волю. Но это скорее подтверждает, чем опровергает мой пример. Я потому и не считаю противодействие нетрезвому сесть за руль насилием, хотя нежелательное для него физическое воздействие здесь применено, что оно не имеет своим объектом свободную и разумную волю, а потому и не может ее угнетать. Выраженное в этом противодействии непризнание нетрезвого субъектом есть не отрицание мной его субъектности, а всего лишь констатация того, что (в данной ситуации) он субъектом не является. Из этого соображения мы можем сделать три вывода, важных для наших последующих рассуждений. |