Книга имеет полемический характер и предназначена всем, кто стремится понять политику как нечто более возвышенное и трагическое, чем пиар, политтехнологии и, по выражению Гарольда Лассвелла, определение того, кто получит что, когда и как 978 5 91129 059 7
 Скачать 1.94 Mb.
|
|
Первый: нежелательное физическое воздействие есть лишь одно из возможных средств принуждения свободной воли, место которому не в определении насилия, а в описаниях того, как оно практикуется в тех или иных ситуациях. Второй имеет место насилие или нет — это может определить только свободная и разумная воля, если она присутствует в данной ситуации (если такой воли нетто перед нами явление природы, а некультурная ситуация, даже притом условии, что в данном явлении участвуют те, кто обладают антропологическими характеристиками человека. Иными словами, насилие есть функция ситуации, а несуществующая сама по себе сущность. Третий второй вывод, отдающий ситуационное определение насилия введение свободной и разумной воле, может иметь страшные политические импликации, если философский вопрос что есть свободная и разумная воля не будет конвертирован в политический вопрос кто и как определяет то, что есть свободная и разумная воля?» Мой пример с противодействием стремлению нетрезвого приятеля сесть за руль автомобиля невинен своей житейской тривиальностью. Но именно поэтому он не в состоянии осветить глубины проблемы насилия, которые обнаруживаются только при переводе ее в политическую плоскость, те. при осмыслении ее в качестве проблемы политического насилия. В моем примере критерии опознания свободной и разумной воли и принципы отличения ее от воли ущербной, те. от произвола, самоочевидны своей укорененностью в строе повседневности, к которому принадлежим мы всея, мой нетрезвый товарищ, те, ради кого я остановил его… Но бывают ситуации, в которых такой самоочевидности критериев и принципов нет, как нет и их укорененности в общем строе повседневности. Кто прав — Антигона, стремящаяся из верности семейной нравственности похоронить павших братьев, или Креон, запрещающий это делать по соображениям заботы о стабильности полиса и долга политической справедливости Ведь братья Антигоны — враги отечества Даже близкое семейное родство Антигоны и Креона не позволяет сохранить общий им строй повседневности как хранилище высших, самоочевидных и объективных принципов определения того, на чьей стороне правда ив чем заключается Разум в данном случае. И на сцену выходит насилие, уже не в киновском физическом, а в нравственном представлении о нем. Хотя не совсем так. В трагедии Софокла конфликт Антигоны и Креона — не политика, а Рок. Общего Разума нет. Он расколот, его части узурпированы каждой из противостоящих сторон и превращены в самостоятельные разумы, которые непримиримо сталкиваются, ноне играют друг с другом, не вымогают другу друга теми или иными маневрами некие более приемлемые для себя условия. Поэтому они обречены погибнуть. Обреченность есть Рок. Но это еще не политика, а природа — в том смысле, в каком Гегель писало природной нравственности греков, подчеркивая вместе стем необходимость выхода из нее свободного духа ²¹ Ни у Антигоны, ни у Креона нет самоопределяющейся свободной воли. Они — лишь воплощения Разума своей традиции и культуры, увы, трагически расколотого надвое. Свободная воля свободна, конечно, не от обстоятельств, в которых ей приходится действовать (так представляет свободу совершенно неприемлемая для нравственно-политической теории кантовская автономия, а относительно обстоятельств. Свободная воля реагирует на них, в том числе — перестраивая свое содержание. Но она не детерминируется их пря- модействием, а относится к ним исходя из своего понимания и обстоятельств, и себя (поэтому мы и говорим о свободной и разумной воле. Так воля становится не только претерпеванием, но и действием, меняющим сами обстоятельства. Сказанное — азы философии «праксиса». Важно понять, что это — и азы политики. А потому политика возможна лишь как игра свободных и разумных воль друг с другом, в которых взаимное насилие всегда присутствует необходимо как условие свободы и нравственного самоопределения людей. И эта игра предотвращает узурпацию Разума какой-либо одной стороной, ибо разум — всегда нечто оспариваемое в этой игре ив тоже время формируемое ею. Объективный разум ситуации (признанные сторонами правила, нормы, принципы ²¹ См. Гегель, Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Kapustin.indb 56 Kapustin.indb 56 25.01.2010 20:04:49 25.01.2010 20:04:49 57 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X общежития) — всегда временный исход игры, никогда не совпадающий полностью с замыслами какой-либо из участвующих в игре сторон. Если в истории есть свобода и даже местами и временами бывает демократия, то это происходит только потому, что присутствующий в истории и демократии разум формируется не вполне разумно, те. не в соответствии с разумными планами каких-либо участников политики, которые, осуществись они полностью, дали бы (и нередко давали) узурпацию. Конечно, бывают очень тяжелые условия игры и самоопределения воль, вызванные огромным неравенством ресурсов, которые стороны используют друг против друга. Такая ресурсная асимметрия и называется угнетением, являющимся специфическими неприемлемым для угнетенной стороны видом политического насилия. Нонам важно сейчас подчеркнуть другое. Непревращения философского вопроса что есть свободная и разумная воля в политический вопрос кто и как определяет, что есть свободная и разумная воля порождается узурпацией кем-то Разума, те. прекращением политической игры взаимных насилий. С этим кончается политика и начинается то страшное безмолвие угнетенных, которое равносильно их низвержению в природу и низведению их, действительно, к положению тел. Неудовлетворенность физическим определением насилия нередко приводит к тому, что его узость пытаются преодолеть предельно широкой, воистину всеохватывающей трактовкой насилия. Так, насилие может определяться в качестве любой силы, примененной к индивиду или группе и вынуждающей их соглашаться или действовать вопреки воле этого индивида или группы. Другая редакция той же всеохватности гласит Насилие — это все то, что препятствует людям удовлетворять их фундаментальные потребности…» ²³ Главное различие между этими определениями в том, что в центре первого находится свободная воля (индивида или группы, авто. Ed. F. Canovan. Durham (N. C.): Duke Uni- versity Press, 1983, p. 173 (курсив мой. — Б. К. Автор тут же специально поясняет то, что его определение направлено против сведения насилия к действию физической силы и стремится охватить весь спектр социальных давлений ²³ George, S. Preface k Salmi, J. Violence and Democratic Society. L.: Zed Books, 1993, p. x Kapustin.indb 57 Kapustin.indb 57 25.01.2010 20:04:49 25.01.2010 20:04:49 58 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf hZbX[XhZZ рого — фундаментальные потребности. Присмотримся внимательнее к каждому из них. Земное тяготение препятствует мне парить в пространстве подобно космонавтам, покинувшим пределы Земли, даже если я очень этого хочу. Устройство органов дыхания, равно как и некоторые другие особенности человеческого тела, принуждают меня отказаться от жизни под водой, даже если это является моей заветной мечтой. В обоих случаях я вынужден соглашаться на что-то и действовать как-то вопреки моим желаниями воле. Означает ли это, что я подвергся насилию со стороны массы Земного шара в первом случае и анатомии собственного организма — во втором? Наверное, признать все это насилием было бы равнозначно утрате всякого смысла понятия насилие, хотя ничто в приведенном определении логически не препятствует такому признанию. Что еще важнее — в данном определении понятие насилия утрачивает свой критический потенциал. Оно ставит на одну доску естественное принуждение, заставляющее меня отказаться от исполнения абсурдных желаний (или социальное принуждение, подавляющее преступные вожделения, и предосудительное насилие, вынуждающее меня, скажем, отказаться говорить правду под угрозой расправы над моей семьей. Кардинальный недостаток первого из рассматриваемых определений заключается в том, что оно берет насилие как факт — вместо того чтобы понять его как нравственную интерпретацию. С насилием как фактом соотносится трактовка свободной воли тоже в качестве факта. Она полагается наличествующей (поэтому противодействие воле уже изображается насилием, тогда как в действительности эта воля может оказаться несвободной, а абсурдной или преступной и потому в принципе неосуществимой или заслуживающей подавления. В тоже время противодействие воле трактуется как факт насилия, хотя в действительности противодействовать может природная сила, вообще не подлежащая этическим оценкам, или же нравственная сила, действие которой не может быть квалифицировано как насилие (без утраты смысла ив особенности, повторю, критического потенциала этого понятия). Такое полагание фактичности на обеих сторонах отношения насилия сообщает ему всеохватность совершенно подобно тому, как это происходит с кантовским противопоставлением гетерономии и автономии как наиболее универсальной формулировкой проблемы насилия (любая гетерономия всегда насилует автономию, которой поэтому и есть место только в трансцендентном. Но именно по этой Kapustin.indb 58 Kapustin.indb 58 25.01.2010 20:04:50 25.01.2010 20:04:50 59 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X причине рассматриваемое определение насилия бессмысленно и совершенно непригодно для понимания дел людей. Его всеохватность, как и кантовская универсальность, достигается за счет отказа оттого, что единственно может дать осмысленное ив тоже время нравственно критическое понимание насилия, а именно рассмотрение его в перспективах тех (каждого из тех, кто в это отношение вовлечен эмпирически. Можно сказать (хотя это тоже будет неполноценно общая формулировка, что насилие — это и есть конфликт перспектив, те. противоречиво интерпретирующих друг друга воль. Насилие как точно выразился один американский исследователь, — будь оно направленным или рассеянным, не есть социальный факт или культурный опыт — пока ему не придано соответствующее значение рассматривающими его субъектами» ²⁴ Второе из приведенных определений выглядит противоположным первому, упирая на имманентное (фундаментальные потребности) в отличие от трансцендентного (автономной воли. Делает ли это его приемлемым? «Фундаментальные потребности — сточки зрения их исторической фиктивности — ничем не лучше автономной воли. Можно, конечно, абстрактно сказать, что потребность в жилье, к примеру, фундаментальна для человека вообще. Однако если мою потребность в жилье удовлетворят самым идеальным по меркам каменного века образом, то я, несомненно, сочту это вопиющим актом насилия над моей фундаментальной потребностью. Возможно, окажись неандерталец или даже сегодняшний папуас Новой Гвинеи в моей благоустроенной (по моим понятиям) квартире, он ощутит тоже самое в отношении его фундаментальной потребности». Непригодность фундаментальных потребностей для понимания насилия состоит не в том, что их, так сказать, нет, а в их трактовке в качестве объективных сущностей» человеческой жизни, независящих опять же от их интерпретаций теми, кто эти потребности испытывает и удовлетворяет — или мешает их удовлетворять. Если мы признаем, что фундаментальные потребности — такой же куль- турно-исторический продукт интерпретаций и их конфликтов в конкретных контекстах времени и пространства, те. продукт той самой политической игры взаимных насилий, о которой мы рассуждали ранее, то данное определение насилия совершенно ничего нового ²⁴ Warren, K. B. Introduction: Revealing Confl icts Across Cultures and Disciplines k The Violence Within: Cultural and Political Opposition in Divided Nations. Boulder ( co ): Westview Press, 1993, p. 8. Kapustin.indb 59 Kapustin.indb 59 25.01.2010 20:04:50 25.01.2010 20:04:50 60 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf и полезного нам не даст. Более того, оно окажется тавтологией подставим в нем на место фундаментальных потребностей то, что мы только что о них сказали, и получим — насилие есть все, что препятствует людям удовлетворять желания, сформированные насилием историей конфликтов и насилий)». Попутно отметим следующее. Логическая и теоретическая невозможность определить насилие через его соотношение и с трансцендентной свободой, и с имманентными константами человеческого существования, чем в основном и занималась классическая политическая философия, заставила такого автора, как Мишель Фуко, вообще отказаться от использования этого понятия. Оно было без остатка растворено в лишенной какого-либо нормативного измерения концепции власти (как «дисциплинирования» и нормализации. Многие исследователи, в том числе отечественные, обращали на данное обстоятельство должное внимание, хотя не увязывали его явным образом стем банкротством самого понятия насилия в классической политической философии, которое и побудило Фуко предпринять этот шаг. Насколько он продуктивен — особый разговор. Однако на этом злоключения рассматриваемого определения насилия не заканчиваются. Представим себе узника совести (без кавычек, который объявляет голодовку в знак протеста против беззакония. Против его «фундаментальнейшей потребности в питании совершается очевидное насилие. Или представим себе группу потерпевших бедствие и ждущих спасения, большинство которых, видя истощение их скудных запасов, решают резко сократить ежедневные пайки каждого, чтобы, пусть ценой недоедания, растянуть имеющееся у них продовольствие на больший срок. Если меньшинство против этого решения и настаивает на том, чтобы их фундаментальные потребности удовлетворялись в полном объеме, то должны ли мы рассматривать отказ пойти им навстречу в качестве насилия ²⁵ Как выражается Фуко, каждое человеческое отношение является в определенной степени властным отношением. Мы движемся в мире неизменно стратегических отношений. Каждое властное отношение само по себе не является ни хорошим, ни плохим, но оно есть факт, всегда включающий опасность. Foucault, M. Social Security k Michel Foucault: Politics, Philosophy, Culture. Interviews and Other Writings, 1977 – 1984. Ed. L. D. Kritzman. L. — N. Y.: Routledge, 1988, p. 168 (курсив мой. — Б. К ²⁶ См. Кравченко, И. И. Введение в исследование политики (философские аспекты. М Институт философии , 1998, с. 108 – 109. Kapustin.indb 60 Kapustin.indb 60 25.01.2010 20:04:50 25.01.2010 20:04:50 61 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X Оба решения, узника совести и большинства потерпевших бедствие, есть высокие проявления свободы воли против диктата природы (в первом примере — и против диктата политических насильников. Они есть обнаружения, действительно, фундаментальных потребностей этих людей в нравственном образе жизни, хотя эти потребности и подавляют другие — природного порядка. Для понимания такого конфликта потребностей и присущей ему динамики свободы — несвободы рассматриваемое определение насилия ничего не может дать вследствие своего натурализма, те. почти эксплицитного сведения фундаментальных потребностей к физике человека. В этом плане оно столь же и по той же причине безнравственно, как и рассмотренное в первом пункте физическое определение насилия. Рассмотренные до сих пор попытки определить насилие — при всех их концептуальных и даже логических изъянах — тем не менее стремились соответствовать другому правилу логики определение должно строиться по принципу genus proximum и differentia specifi ca. Иными словами, необходимо указать ближайший вид предметов, к которому относится тот, который мы определяем, и его специфические отличия от видовых сородичей. Этот принцип соблюдался, когда нам говорили, к примеру, что насилие — это физическое воздействие (или неудовлетворенность фундаментальных потребностей, специфика которого в том, что оно выражает непризнание «инако- вости» (или возникает из-за подавления этих потребностей устройством общежития). Поскольку структура определения насилия была таковой, те. строилась на соотнесении его с чем-то, непосредственно морали не принадлежащим (воздействием, неудовлетворенностью, постольку складывалось впечатление, будто это определение несет ка- кое-то свое особенное содержание, а непросто повторяет то, что уже дано в морали. Это особенное содержание насилия, отличное от морали и противоположное ей, придавало свойство предметности паре Насилие — Разум, предметности, которую можно полезным образом изучить и изучение которой способно обогатить саму этико-полити- ческую теорию. Другими словами, определение насилия согласно правилу genus proximum и differentia specifi ca придавало теоретическую серьезность разговору о насилии и обещало значительность этических и политических выводов, которые из него могут последовать. Мы, как я надеюсь, уже убедились в том, что эта серьезность оказалась надуманной, а обещания значительности — ложными. Сомнительность определений насилия предыдущих двух типов породила Kapustin.indb 61 Kapustin.indb 61 25.01.2010 20:04:50 25.01.2010 20:04:50 62 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf соблазн замкнуть эти определения прямо на мораль, устраняя те опосредования связи между нею и насилием (в виде понятий воздействия, неудовлетворенности и т. д, которые считались повинными ввоз- никших трудностях, но одновременно придавали этой связи предметность, достойную внимания теории. В результате получились совсем простые определения. Что такое насилие Это нарушение заповедей Декалога (особенно первых трех, отвечает американский философ Бернард Герт ²⁷ . Это несанкционированное законом использование силы, пишет в своей ставшей своего рода классикой статье другой американский философ Роберт Пол Волф ²⁸ В отношении подобных определений можно было ограничиться кратким замечанием, что они безупречны, поскольку абсолютно бессодержательны. Насилие не обладает ничем, чего бы не было в морали. Оно лишь придает этому обратный знак. Но ведь ив морали самой по себе нет никакого содержания. (Откуда же ему взяться Ведь сама по себе мораль — лишь форма мысли. Какое может быть содержание в золотом правиле, покуда оно не применено к чему-то, что от него не зависит и ему противостоит как материя. Тот же Герт очень логично переходит от своего определения насилия как нарушения правил морали к определению морали как тех правил, которые защищают от зла насилия (указ. соч, с. 619). Я думаю, не вполне справедливы те авторы, которые, имея ввиду подобные определения насилия, пишут, что они являются паразитическими по отношению к морали или праву (причем такой паразитизм отнюдь необязательно осуждается. Паразитировать в таком отношении морали и насилия ни одному из них невозможно, ибо оба бесплотны, и поживиться им чем-либо другу друга просто нельзя. Отметить, вероятно, следует еще то, что из этих бесплотных взаи- моотражений морали и насилия не может проистекать та динамика, которая присуща, к примеру, фихтевской паре я — не-я». Ведь у Фихте они как духи материя качественно различны и уж чем-чем, а бесплотностью отнюдь не страдают. Сторонники рассматриваемого определения насилия тоже рано или поздно должны прийти к его материализации, ибо в противном случае им просто не о чем бы было говорить (ведь ничего не то что теоретически серьезного, а просто нового из этого определения вывести нельзя ²⁷ См. Gert, B. Justifying Violence k The Journal of Philosophy, 1969, vol. lxvi , no. 19, p. 616. ²⁸ Wolff, R. P. On Violence k The Journal of Philosophy, 1969, vol. lxvi , no. 19, p. 606. ²⁹ См. Pogge, T. Coercion and Violence k Justice, Law, and Violence.., p. 67. Kapustin.indb 62 Kapustin.indb 62 25.01.2010 20:04:50 25.01.2010 20:04:50 63 \ ^Xa¹`Z¿ ^XbZ`Zde[\X¯X Материализация означает представление насилия и морали как противостоящих сил. В случае морали она превращается в Законное Насилие. Было бы утомительным пересказывать бесконечные и очень логичные издевательства анархистов над этим, с позволения сказать, понятием (остроумный образец их можно найти в той же работе Волфа, которую я процитировал чуть выше. Но суть их проста и ясна либо это насилие — законное, те. совпадает с законом, но тогда оно не может быть насилием, определяемым как нарушение закона, либо оно все же — насилие как противоречие закону, нов таком случае нелепо говорить о его законности. Но интереснее другое — во что материализуется насилие Оно не может материализоваться в Незаконное Насилие, ибо оно именно таки определялось до своей материализации в чистом соотношении со столь жене материализованной моралью. В соотношении с материализованной моралью как Законным Насилием оно должно также обрести новое качество. Какое? Здесь начинается Великая фигура умолчания любой рассуждающей о насилии морали. Вернее, она дает заведомо нелогичный и пря- мо-таки обманный ответ о том, что в материализованном насилии ничего не меняется по сравнению сего бесплотным состоянием, что будто бы оно и остается Незаконным Насилием. Но мыто знаем, что закон превращения — материализации, уже осуществивший превращение морали, должен аналогичным образом проявить себя и по отношению к насилию. И оно, действительно, превращается — в Насильственный Закон. Другое имя этому — революция. Именно она снимает с того, что было лишь насилием, проклятие тех, кто узурпировал мораль, «материализовав» ее в виде Законного Насилия. Теперь это последнее становится лишь (контрреволюционным) насилием, тогда как то, что было насилием, превращается в новый Закон. Но здесь нам нужна осторожность, чтобы избежать того идеализма революционного сознания, который оно неизменно проявляет, становясь действующим сознанием. Каждая серьезная революция видит себя последней, те. окончательно устанавливающей Царство Разума (если бы она не видела себя такой, ей не хватило бы энергии сделать то, что она может сделать. Но никакая революция не в состоянии принести полное и законченное освобождение, в котором восставшее и победившее насилие совпало бы с Разумом как таковым. Любая революция порождает свою структуру господства, возможно, более приемлемую для современников или их большинства, чем предыдущая (хотя случается и наоборот, ноне более того. Следовательно, восставшее насилие, проходя стадию Насильственного Закона, Kapustin.indb 63 Kapustin.indb 63 25.01.2010 20:04:50 25.01.2010 20:04:50 64 WXYZ[ \]^_[`Za. \YZ`Z\] ^XbZ`Zde[\Xf уже недиалектически окостеневает в новое Законное Насилие. Если не начинается сопротивление ему и новый раунд насилия, то наступает очередной конец истории. Бессодержательность рассмотренного определения насилия как перевернутого зеркального отражения морали и его полная непригодность для исследования реальной человеческой жизни подвигла некоторых теоретиков к тому, чтобы попытаться наполнить насилие более конкретным культурным содержанием. Насилие стало пониматься в качестве явления определенных культур, уже в силу этого несущее на себе отпечаток присущих им символов, правил, кодов коммуникации и т. д. Уже по этой причине насилие перестало выглядить абсолютной противоположностью Разуму, те. Неразумием. Оно оказалось причастным Разуму, вобрав в себя значительную часть его культурного содержания (символов, кодов коммуникации, даже институциональных форм, но сделало это конфликтным образом. Неудивительно, что наиболее активными разработчиками такой трактовки насилия оказались антропологи, философы и социологи культуры, а также те политические ученые, профессиональная специализация которых не позволяла им парить в заоблачных высях моральной философии, а принуждала объяснять |