Книга первая Сильви и Бруно Глава 1 Долой хлеб! Даешь налоги!
 Скачать 1.81 Mb.
|
Глава 19Что такое пшик Всю следующую неделю я ничего не слышал об обитателях Эшли-Холла: Артур был слишком подавлен. Как ни были мы привязаны к этим людям, после пикника, столь богатого, впечатлениями, эта привязанность подверглась немалому испытанию и могла его не выдержать. Однако в воскресенье мы пошли в церковь, и Артур предложил навестить Графа: наши знакомые говорили, что он не здоров. Я охотно согласился. В графском саду мы встретили Эрика. Он подробно рассказал о состоянии больного, который все еще лежал в постели, под присмотром Леди Мюриэл. – Вы пойдете с нами в церковь? – спросил я. – Благодарю, нет, – вежливо ответил он. – Я не люблю… поучений. Церковь – превосходное учреждение, особенно для бедняков. Конечно, в армии мне приходится идти туда со своими людьми, это обязанность командира. Но здесь я частное лицо, никому не известное, так что местные жители, надеюсь, меня простят. Проповеди, особенно в провинциальных церквях, наводят на меня уныние, а это грех. Артур был тих, пока мы не отошли на достаточное расстояние. Тогда он сказал почти неслышно: – Где двое или трое собрались вместе во имя Мое, там и Я среди них. – Да, – согласился я, – без сомнения, именно этого принципа придерживается почти каждый прихожанин. – И когда он идет в церковь, – предположил Артур, – то, наверное, повторяет слова: верую в апостольскую церковь. Мы с ним мыслили синхронно, оттого беседа наша выходила слишком лаконичной. Показалась церквушка, в которую тянулся поток прихожан – главным образом рыбаков с их семьями. О самой церковной службе иной современный эстет (особенно религиозный эстет) назвал бы ее слишком простой и архаичной, но для меня, лондонца, не искушенного в модернизациях, здесь было немало приятных впечатлений. Не было никакой театральности, ложной значительности, мертвенности и скуки. И когда мы вышли из церкви, мне хотелось повторить слова Иакова: «Бог пребывает в месте сем. И это дом Бога, и это – врата небес». – Да, – сказал, Артур, как бы в ответ моим мыслям, – службы «высокой церкви» скоро обращаются в чистую формалистику. Люди расценивают их как представления. И это плохо, особенно для детей. Когда мы, возвращаясь, проходили мимо Эшли-Холла, то увидели Графа и Леди Мюриэл в саду (Эрик ушел на прогулку). Мы присоединились к ним, и вскоре заговорили о только что выслушанной проповеди об эгоизме. – Как изменились наши проповедники, – заметил Артур, – с тех пор как Вильям Пэйли дал крайне эгоистичное определение добродетели: делать добро человечеству, повинуясь воле Божьей и ради постоянного чувства счастья. Леди Мюриэл посмотрела на него с интересом, но, по-видимому, она интуитивно угадала то, что я понял после многих лет общения с Артуром: чтобы постичь его самые глубокие мысли, нужно не спрашивать, не возражать, а просто дать ему выговориться. – В то время, – продолжал он, – мощные приливы и отливы эгоизма проходили по плоскости человеческой мысли. Правда и Неправда так или иначе были конвертированы в Выгоду и Убыток, и Религия стала своего рода коммерческой сделкой. Так что мы можем быть благодарны проповедникам за то, что они все-таки пытаются привить нам благородное представление о жизни. – Но разве не в Библии содержится точка зрения, о которой вы говорите? – рискнул спросить я. – Не во всей Библии, – сказал Артур, – но в Ветхом Завете – без сомнения. Там награда или наказание – главные побудительные мотивы любого действия. Это годится для детей, а древние израильтяне – сущие дети. Поначалу и мы воспитываем своих детей так же, но мы как можно скорее начинаем обращаться к их врожденному чувству хорошего и плохого. А когда эта стадия благополучно оказывается пройденной, мы говорим о высшем побуждении к действию – о стремлении подражать Совершенному Добру. «Отче наш», по крайней мере, выражает именно это стремление. Мы помолчали некоторое время, затем Артур продолжил: – А теперь вспомните современные гимны, проповеди и подумайте, насколько повредил им человеческий эгоизм. Все они об одном: творите добро – и вам воздастся тысячекратно. Как вам нравится эта моральная бухгалтерия? Как будто не существует любви, самопожертвования, великодушия! А рассуждения о первородном грехе! – продолжал он с нарастающей горечью. – Вы можете представить более веский аргумент в пользу изначальной безгрешности человека, нежели то, что, несмотря на столь явный коммерческий подход к религии, мы при этом еще сохраняем веру в Бога? – Неужели всё зашло так далеко? – задумчиво сказала Леди Мюриэл. – Разве оппоненты данной точки зрения не могут победить в дискуссиях? – Главное – не доводить дискуссии до конфронтации, – ответил Артур. – Тем более, что проповедники сами не идеальны. Мы ставим человека за кафедру и говорим: учите нас добру; в течение получаса мы не перебьем вас ни единым звуком, мы – ваши. Но что он дает нам в ответ? Поток банальностей, которые, будь они произнесены во время застольной беседы, вызвали бы у присутствующих недоумение: за кого нас принимают? Возвращение Эрика с прогулки побудило Артура дать отдохнуть фонтану своего красноречия. Мы из вежливости задержались еще на несколько минут, поговорили о разных пустяках и откланялись. Леди Мюриэл любезно проводила нас до ворот. – Вы дали мне пищу для серьезных размышлений, – сказала она очень искренне и протянула на прощание руку Артуру. – Я так вам благодарна! Его лицо порозовело от удовольствия. Во вторник я отправился в Эшли-Холл (Артур ушел с головой в свои книги, но мы условились, что вечером мы встретимся с ним у Графа). По дороге я завернул на станцию. Как раз пришел полуденный поезд, и я некоторое время удовлетворял свое праздное любопытство, разглядывая пассажиров. Когда опустел поезд, а затем и платформа, я подумал, что нужно идти, если я хочу попасть в Эш-ли-Холл к пяти. Находясь у края платформы, возле деревянной лестницы, ведущей наверх, к дороге, я заметил двух пассажиров, вероятно прибывших поездом, но почему-то ускользнувших из поля моего зрения (что довольно странно, ибо пассажиров было немного). Это были молодая женщина и маленькая девочка, вероятно, бонна с воспитанницей – это было видно не только по церемонному поведению старшей, но и по платью девочки – более роскошному, чем у ее спутницы. Лицо у девочки было холеное, но изможденное и печальное. На нем как будто была нанесена повесть – я словно читал ее – о болезни и страдании, мужественно переносимых. Видно было, что восхождение дается девочке с трудом. Она была хромоножка, но старалась это скрыть. Я подошел к ним и спросил девочку: – Позволите помочь вам, дорогая? Дама настороженно посмотрела на меня, а девочка улыбнулась и ответила: – Да, благодарю вас, сэр. Я подхватил ее на руки и с большой осторожностью понес ее вверх. Девочка доверчиво обхватила мою шею ручонками. Она была очень легка – почти невесома, как солнечный лучик. Мы уже поднялись, но каменистая дорога была бы тяжела для больной девочки, и я решил нести ее дальше. – Вы что-то слишком затрудняете себя, сэр, – сказала гувернантка. – Что вы, это совсем не трудно, – возразил я. – Идемте. Возражений больше не последовало. Но тут появилось новое действующее лицо – босой и оборванный мальчишка. В одной руке он почему-то держал старый – и, видимо, сломанный, пульверизатор. – Подайте пень, – скорее потребовал, чем попросил, ухмыляясь, малолетний башибузук. – Не давайте ему пенни! – воскликнула маленькая леди у меня на руках. Тон этих слова был, однако, не столь суровым, как можно было ожидать. – Это просто бездельник! – и она нежно рассмеялась, и, что еще удивительнее, рассмеялся маленький разбойник. Затем он брызнул какой-то жидкостью из пульверизатора, в воздухе образовалось облачко, а когда оно рассеялось, у мальчишки в руке оказался довольно милый букет незнакомых мне цветов. – Купите цветочки, мистер-сэр! – заявил мальчишка. – Всего пень. Он пытался растягивать слова, чтобы выходило жалостнее, как у профессионального нищего, но такая манера плохо ему давалась. – Не покупайте это! – слова юной леди прозвучали как приказ Ее Величества. Но смотрела она не презрительно, а скорее с интересом. Я рискнул не выполнить приказ – уж слишком хороши были цветы. Я дал ребенку пенни, он засунул монетку в рот, словно в копилку. – Эти цветы растут здесь? – спросил я, оборачиваясь к бонне. И вдруг онемел: бонна исчезла! – Вы можете опустить меня на землю, – сказала Сильви. – Я прекрасно дойду сама. Я повиновался, а потом спросил: – Это сон? Сильви и Бруно шли рядом, ухватив меня за руки. – Вы так изменились с нашей последней встречи, – сказал я. – Может, нам снова познакомиться? – Очень хорошо! – весело ответила Сильви. – Это – Бруно. Коротко и ясно. У него только одно имя. – Не только! – яростно возразил Бруно. – Еще нужно добавить: эсквайр. – О да! – поправилась она и сказала, как завзятый церемониймейстер: – Бруно, эсквайр! – И вы прибыли сюда, чтобы встретить меня, дети? – спросил я. – Вы же знаете, мы уехали во вторник, – ответила Сильви. – Кстати, мы нормального роста для обычных детей? – Абсолютно нормального, – ответил я, а про себя подумал: «Смотря для каких детей». – А что случилось с гувернанткой? – Она испарилась! – с восторгом объявил Бруно. – Она не была настоящей, как вы? – поинтересовался я. – Не совсем. Она существовала некоторое время, вы даже могли бы ее потрогать. – Вы могли бы даже заметить, как она появилась, но вы смотрели в другую сторону, – сказала Сильви. – Бруно, стоя возле телеграфа, сделал ее из двух пшиков. Я почувствовал, что пропустил нечто выдающееся: проследить от первого до последнего мгновения жизнь гувернантки, сделанной из двух пшиков. – А вы, небось, думали, что ее сделала Сильви? – спросил Бруно. – О нет, я ни о чем таком не думал, – успокоил я его. – Но как это выглядит, Бруно? – Элементарно, – ответил мой юный друг. – Меня научил Профессор. Он изобрел эту брызгалку – видите? Там внутри находится такая штука, из которой вы можете сделать всё, чево хотите. – О, Бруно! – укоризненно сказала Сильви. – Профессор просил об этом не рассказывать. – Но, простите, она же говорила! – воскликнул я. – Кто же ее озвучивал? – Да, вы много чево хотите знать, сэр! – засмеялся Бруно. – А она неплохо смотрелась бы на картинке. Вскоре мы добрались до Эшли-Холла. – Здесь живут мои большие друзья, – сказал я. – Надеюсь, вы не откажетесь заглянуть к ним на чай? Бруно запрыгал от восторга, а Сильви сказала сдержанно: – Да, разумеется, мы не откажемся. Бруно, вы, по-моему, хотели чаю? И пояснила, обернувшись ко мне: – Он не успел выпить чаю, потому что мы уехали из Закордона. – Тоже мне чай! – прокомментировал Бруно. – Так, одно название. |