Гаман-Голутвина. Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552

• Название: Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552
• Анкор: Гаман-Голутвина.doc
• Дата: 19.01.2018
• Размер: 2.11 Mb.
• Имя файла: Гаман-Голутвина.doc
• Тип: Книга; #14514
• страница: 11 из 26

Факторы упадка мобилизующей функции дворянства

Исследование закономерностей функционирования мобилиза­ционной модели развития убеждает в колоссальной зависимости этой конструкции от субъективного фактора — от роли политических элит, степени их зрелости (которая нередко отстает от возникающих перед обществом задач), от масштаба и характера личности носителя верхов­ной власти. Обусловлено это тем, что в качестве эталона развития для России выступают нормы и образцы, сформировавшиеся в рамках ушедшего вперед европейского социума, а импульс движения системе сообщает верховная власть, "понукающая" ее к развитию в связи со слабостью внутренних источников. Корни возникающих при этом про­блем обусловлены тем, что встающие перед обществом задачи опере-

140

жают степень внутренней зрелости общества и его элиты как детерми­нированные не внутренними потребностями, а продиктованные перма­нентной необходимостью "догнать и перегнать" ушедших вперед сосе­дей. Поэтому столь значительна в условиях данной модели роль вер­ховной власти. В этой связи можно сослаться на мнение С. Соловьева, который писал, что помощь Петра своему народу заключалась в сокра­щении сроков учения русского народа, который вследствие обделенно­сти природой и историей вынужден был догонять ушедшие вперед ев­ропейские народы (242, С. 398). И именно колоссальные усилия и же­сткая воля верховной власти масштаба личности Петра I были способ­ны посредством чисток сформировать необходимый для выполнения задач развития правящий класс в качестве инструмента модернизации. Выше отмечалось, что форсированное развитие сопряжено с ко­лоссальным напряжением и перенапряжением его субъектов. Поэтому период рывка неизбежно сменяется упадком сил и апатией. С. Соловь­ев отмечал, что Россия после Петра I "находилась в затруднительном положении; русские люди прежде всего требовали отдыха" (242, С. 263). А. Янов, анализируя ход развития в послепетровский период, констатирует, что при Петре I высшие сановники империи "смертель­но устали от отсутствия чувства личной безопасности...никто из них, не исключая и самого Меншикова, не мог, ложась в постель вечером, сказать с уверенностью, что утром не проснется в пыточных подвалах Ромодановского... Нечеловеческая усталость сквозит поэтому в речах всех сановников... Отдыха жаждут — и для самих себя и для страны — все без исключения." (319, С. 161). И если форсированная модерниза­ция — момент рывка в будущее, — требуя от исполнителей порой не­вероятного напряжения сил, взлета, энергии, подъема духа, возносит их к пределу человеческих возможностей, физических и психологиче­ских, то неизбежная пауза после бури обнаруживает психологические и нравственные издержки форсированного развития. Доминирующей потребностью правящей элиты становится потребность в безопаснос­ти и стабильности: безмерно уставшая после перетасовок петровской эпохи (когда знаменитая петровская палка превратилась в инструмент модернизации и нередко ощущалась в этом качестве самыми сановны­ми спинами) элита жаждала отдохновения. После многих лет ежеднев­ного страха она стремилась взять реванш и обезопасить себя. Послепе­тровская эпоха дворцовых переворотов в полной мере продемонстри­ровала указанную закономерность.

141

Если яростные противостояния петровского периода были борь­бой за цели развития (превращение России в мощную и независимую от соседей империю, обретение жизненно необходимых выходов к мо­рям, создание современной армии и флота, освоение культурного до­стояния Европы, элементарное образование, наконец), то на первый план в послепетровскую эпоху выходит тяжба внутри элитного слоя за эгоистические цели — за перераспределение пространства власти ра­ди нее самой, за расширение собственных привилегий.

Не в последнюю очередь это было обусловлено тем, что петров­ские чистки лишь на время приглушили, но отнюдь не уничтожили притязания правящего слоя на расширение властных полномочий за счет урезания власти короны, а состав правящего слоя в значительной мере оставался аристократическим: несмотря на высокие темпы уве­личения численности дворянства, степень его вертикальной мобильно­сти продолжала оставаться невысокой. Табель о рангах, способствуя выдвижению значительного числа лиц низкого происхождения, все же не изменила радикально социальный состав служилого класса: даже в разгар петровских усилий по обновлению служилого сословия в 1720—21 гг. лишь 14% офицеров были выходцами из непривилегиро­ванных слоев (218, 145). Петровские чистки в наибольшей степени за­тронули средние ступени чиновной иерархии (14—10 классы), оставив без серьезных изменений состав высших классов: в 1730 г. 93% их чис­ленности принадлежали к фамилиям, входившим в состав управленче­ского слоя еще в Московском государстве (190, С. 168). Высокий про­цент в составе элиты лиц, наследственно принадлежащих к касте из­бранных, не мог не сказаться на усилении властных притязаний правя­щего слоя. Если даже Петр I не без труда держал в повиновении им же созданный правящий класс, то после его смерти при слабых монархах и в отсутствие норм, четко регулирующих процесс престолонаследия, эти притязания при поддержке вооруженной части дворянства — гвар­дии — получили шанс на реализацию.

При этом следует отметить неоднозначность позиции гвардии. Хотя ей нельзя было отказать в патриотизме в ходе противостояния иноземному засилью, все же главной интенцией дворянства в лице гвардии выступало расширение своих властных полномочий в пользу правящего слоя за счет урезания полномочий верховной власти.

Изменению внутриэлитной диспозиции в немалой степени спо­собствовал также незначительный масштаб личности преемников Пе-

142

тра I на троне, в качестве каковых предстали женщины, не готовые ни интеллектуально, ни психологически к содержательной стороне влас­ти (исключение составляла Екатерина II), или несовершеннолетние го­судари (об участии юного Петра II в управлении государством говорит тот факт, что одна из его охот продолжалась с небольшими перерыва­ми с февраля 1728 г. по декабрь 1729 г.).

Незначительный масштаб личности первого лица государства был результатом не только случайности: выбор правящего слоя осо­знанно склонялся явно в пользу заведомо слабых, предпочтительных именно вследствие бесцветности и незначительности фигур (Анна Ио­анновна, Евдокия Лопухина и т. п.). Причина очевидна: слабость пози­ций верховной власти рассматривалась высшим эшелоном дворянства, безмерно уставшим от перетасовок Петра I, как условие стабилизации собственного положения. Именно дворянство в гвардейском мундире стало основной движущей силой дворцовых переворотов XVIII в. Именно гвардейские полки обеспечили царский венец и Екатерине I, и Елизавете, и Екатерине II. "Привязанность войска сильно поддержива­лась... На войско крепко надеялись" (242, С. 264), "...главным услови­ем успеха считалось войско" (242, С. 267).

С точки зрения политического анализа, смыслом усилий гвар­дии было не просто утверждение на троне фаворита гвардии, но по­пытка изменения внутриэлитной диспозиции в пользу сложившейся в Европе модели. В числе предпосылок этой трансформации — не толь­ко усталость правящей среды от череды жестоких чисток и ее стрем­ление к безопасности, но и существенное изменение внешне- и внут­риполитического контекста российского развития: после петровских побед Россия превратилась в соизмеримую с основными европейски­ми конкурентами величину, что позволило частично отойти от жестких механизмов мобилизационной модели.

Таким образом, период послепетровского развития характеризу­ется попыткой перехода к "американской" модели внутриэлитного вза­имодействия, в условиях которой судьба верховной власти решается в ходе конкурентной борьбы равноправных элитных группировок — различных по имеющимся в их распоряжении ресурсам, но равнознач­ных в отношениях с короной. Именно благодаря настойчивости самой сильной из послепетровских группировок — партии "птенцов", воз­главляемой Меншиковым, в противовес родовой аристократии и при поддержке вооруженной части сильнейшей группы (гвардии) была

143
возведена на престол ставленница этой партии Екатерина I. Успех ро­дословной знати в привлечении на свою стороны лидера этой партии — Меншикова обеспечил победу ставленника аристократии. Именно высшим эшелоном элиты — Верховным тайным советом — решался вопрос о престолонаследии в 1730 г.

Решение вопроса о престолонаследии в 1730 г. предоставило ре­альный шанс легитимного перехода к европейской модели внутриэлит-ной диспозиции (в условиях которой правящий слой перестает быть рабом короны) посредством перераспределения властных полномочий в пользу олигархии Верховного тайного совета. Однако этот шанс был упущен. События 1730 г. предельно ярко продемонстрировали спра­ведливость истины: доминирование той или иной модели элитообразо-вания зависит не только и не столько от ее концептуальной разработ­ки, сколько определяется зрелостью политического сознания правяще­го слоя, его сплоченностью и способностью к продуктивному внутри-элитному взаимодействию. Именно эти качества оказались в России образца 1730 года в дефиците.

Внешне сюжет был классическим для европейской истории: речь шла о попытке правящей группы реформировать политическую систему по модели европейских конституционных монархий, в рамках которых права и привилегии элиты неприкосновенны, а судьба трона определяется перевесом одной из партий. Комментируя события 1730 г., французский посол при русском дворе Маньян не сомневался в том, что суть интриги — в стремлении уничтожить самодержавие или край­не ослабить его участием аристократии: "Дебаты развернулись о фор­ме желаемого политического устройства: одни хотели ограничить власть монарха властью парламента, как в Англии, другие предпочита­ли шведскую модель политической системы, третьи отдавали предпо­чтение аристократической республике" (112, С. 90, 91). Затруднения представлял лишь выбор наилучшей модели: "Глаза разбегались по та­мошним конституциям, как по красивым вещам в ювелирном магази­не, — одна лучше другой — и недоумевали, которую выбрать" (100, кн. 3, С. 123). Таким образом, алгоритм реформирования был не про­сто известен, но был представлен спектром возможных вариантов. И именно столь благоприятная с точки зрения теоретической прорабо­танности возможной реформы ситуация с особой наглядностью высве­чивает причины неудачи — тот факт, что успех любой реформы опре­деляется не только и не столько имеющейся в распоряжении теорети-

144

ческой моделью, а прежде всего готовностью элиты и общества реали­зовать имеющуюся модель. Выяснилось, что эта способность, в свою очередь, не есть произвольно регулируемый в зависимости от спроса параметр, а есть результат предшествующего исторического опыта. Таким образом, вторая после Земских соборов XVII в. попытка консти­туционного ограничения верховной власти закончилась обратным же­лаемому результатом — полным подчинением монархией (причем мо­нархией иностранной ориентации) обеих противоборствующих сторон — и аристократии, и среднего дворянства. Это поражение тем более досадно, что и в том, и в другом случае внешне- и внутриполитичес­кие обстоятельства, хотя и не были чрезмерно благоприятны, однако и не характеризовались той степенью внешней угрозы или внутриполи­тического кризиса, которые требуют для своего преодоления исключи­тельно мобилизационных методов и механизмов. Политическая незре­лость элиты, ее неспособность воспользоваться даже готовой моделью внутриэлитного взаимодействия проявилась в том, что в попытке вер-ховников навязать ограничительные условия приглашаемой со сторо­ны императрице было очевидно не стремление системного конститу­ционного реформирования политической системы посредством пере­распределения властных полномочий короны в пользу правящего со­словия, а попытка частных лиц оградить себя персонально, восемь че­ловек, от произвола монарха, но отнюдь не отстоять права и привиле­гии всего сословия в целом. С. Соловьев справедливо задавался вопро­сом: это гарантии для восьми, а где гарантии остальных против вось­ми? Это означало, что здесь действовали не партии, а фамилии (242, С. 286). И в этом принципиальное отличие событий 1730 г. от сходных по форме европейских конституционных ограничений верховной власти. Тот факт, что ограничение власти короны мыслилось в пользу частных лиц, а не сословия в целом, красноречиво иллюстрирует сле­дующее обстоятельство: бесспорно принадлежа к высшему элитарно­му кругу, П, Ягужинский (зять канцлера Головкина и родственник кня­зей Ромодановских и Барятинских), видный сановник петровского вре­мени, но не вошедший в число верховников, сразу почувствовал себя вне огражденной от монаршего произвола группки (и, кстати, именно это осознание Ягужинским непричастности к группе избранных сыг­рало не последнюю роль в срыве всей попытки). Кроме того, состав Верховного тайного совета также не дает основания полагать, что суть конфликта заключалась в организованном противостоянии двух веду-

145

щих партий — аристократии и среднего дворянства: совет не был сис­тематическим представительством той или иной партии, это была по­пытка группы частных лиц, волею судеб оказавшихся у кормила влас­ти, и не осознающих себя в качестве сословной или иной общности, оградить себя персонально от произвола высшей власти, а не отстоять интересы сословия в целом, оговорив границы власти короны по отно­шению ко всему сословию. И съехавшееся в столицу провинциальное дворянство очень точно и верно уловило суть этого намерения, спра­ведливо опасаясь, что произвол олигархии может стать хуже произво­ла отдельного лица.

Таким образом, в событиях 1730 г. в полной мере проявились не­готовность элиты стать вровень с вожделенным идеалом элитной дис­позиции, ее неспособность к продуктивному технологичному внутри-элитному взаимодействию, низкая степень ее внутренней сплоченнос­ти.

В чем причины столь неуклюжего, нетехнологичного политиче­ского поведения? На наш взгляд, их несколько. Конечно, прежде всего сказалась политическая молодость элиты, попытавшейся перенять мо­дель политического поведения, являющуюся результатом значительно более зрелого политического развития — сказалась "...незрелость рус­ского общества, непонимание самих приемов общественных" (242, С. 309). Наиболее зримо политическая незрелость проявилась в полити­ческой наивности провинциального дворянства, упрямо продолжавше­го возлагать надежды на конституционное ограничение власти короны уже после того, как его собственными руками были разрушены "кон­диции".

Однако подобная "нетехнологичность", негибкость поведения элиты есть не только следствие молодости. Это качество представляет­ся характерным свойством элиты, сформированной именно по "слу­жебному принципу". Ибо члены сформированной по служебному принципу элиты рассматривают друг друга в качестве конкурентов, а не союзников (ср. сплоченность землевладельческой аристократии): "Петр Великий, несмотря на все свое старание, не мог в короткое вре­мя приучить русских людей действовать сообща, "кумпанствами"; обыкновенно все шли вразброд, личные и фамильные интересы были на первом плане" (242, С. 286).

Негибкость внутриплатного взаимодействия обусловлена также характеристиками свойственной именно "служебной" элите иерархич-

146

ной организации внутренней структуры правящего слоя: если в рамках "американской" модели действуют в принципе равноправные элитные группировки, способом взаимодействия которых выступает политиче­ский торг — процесс сделок, уступок, компромиссов, — то в рамках служебной модели борются два неравноправных элемента: верховная власть и правящий класс. Способом внутриэлитного взаимодействия в подобной структуре выступает чистка: либо верховная власть посред­ством репрессий "чистит" правящий класс (как это было в случае Ива­на Грозного и Петра I), либо высший эшелон правящего сословия кор­ректирует процесс престолонаследия (как это было в ходе дворцовых переворотов XVIII в.).

Кроме того, слабая внутренняя сплоченность элиты есть также следствие свойственной именно "служебной" элите чрезвычайной на­циональной неоднородности правящего слоя. И наконец, отсутствие внутренней сплоченности правящего класса есть непосредственный результат политики верховной власти, направленной на деконсолида-цию правящего слоя, что предопределило высокий уровень внутрен­ней конфликтности сословия, и существенно ослабляло сплоченность российского правящего класса по сравнению с его западноевропейски­ми аналогами. Важным аспектом направленной на деконсолидацию правящего слоя политики верховной власти были слабые связи русско­го дворянства с определенными территориями. "В ходе бесконечного круга конфискаций и переселений русская знать лишилась устойчивой связи с определенными землями, — связи, которой столь сильна была европейская знать в ее противостоянии с верховной властью. Более то­го, нередко поместья были распылены на различных частях страны, так что соединить их в единое целое не представлялось возможным" (346, С. 46). Подобная территориальная распыленность была прямым результатом политики, восходящей истоками к Ивану III, положивше­му начало "тактике салями" переселением новгородской знати после покорения Новгорода Великого, и в массовом масштабе продолженной опричниной Ивана Грозного.

Низкая степень внутриэлитной сплоченности, в свою очередь, создает опасность "вклинивания" внешних влияний, что в полной ме­ре проявилось при воцарении Анны Иоанновны, когда внутриэлитный конфликт — между верховниками и шляхетством — закончился их об­щим поражением и победой равно враждебной и им обоим и государ­ству силы — немцев:"...господство немцев было приготовлено усоби-

147

цею между способными русскими людьми, оставленными Петром Ве­ликим" (242, С, 345).

В этом же контексте анализа причин неудач институционального ограничения верховной власти следует назвать потребность правящего класса в материальной поддержке со стороны верховной власти (рус­ское дворянство было многочисленным, но в основной массе бедным сословием; известно, что, например в середине XIX в. 5 % самых бога­тых душевладельцев имели более 40 % всей численности крепостных, тогда как беднейшие 75 % — только 20% всей численности крепостных (346, С. 47), что предопределяло потребность знати в поддержке госу­дарства) и защите дворянства от выступлений внеэлитных слоев.

Таким образом, очевидно, что доминирование той или иной мо­дели элитообразования зависит отнюдь не только от наличия концеп­туальной модели, а определяется характером условий и степенью вну­тренней зрелости общества и его элиты. Попытки надеть платье "на вырост" имеют один результат: платье рвут быстрее, чем его изнаши­вают. События 1730 г. подтвердили, что доминирование "американ­ской" модели элитной диспозиции возможно при наличии двух усло­вий: а) относительно благоприятного внешне- и внутриполитического контекста и б) способности элиты соответствовать присущим этой мо­дели характеристикам политического участия, немаловажное место среди которых занимают зрелость политического сознания, гибкость политического поведения, внутренняя сплоченность элиты и ее готов­ность к конструктивному внутриэлитному взаимодействию и компро­миссам с конкурентами и верховной властью, способность оградить общество от внешних по отношению к национальным интересам сил.

Между тем от сформированной по принципу службы элиты (ко­торая вследствие этого была крайне внутренне неоднородна матери­ально и психологически, в ценностном и географическом отношении и зависела от монарха как гаранта своих экономических позиций и при­вилегий) трудно было ожидать успеха в деле обеспечения конституци­онного ограничения власти монархии, ставшего нормой европейской политической системы.

Ослабление масштаба личности персоницифировавшего верхов­ную власть лица способствовало некоторой либерализации положения правящего слоя в период царствования Анны Иоанновны (в 1730 г. был отменен ненавистный дворянству закон о единонаследии; в 1731 г. был учрежден Кадетский корпус для дворян, выпускники которого имели

148

право поступать на службу офицерами; Указы 1736 г. отменили бес­срочную службу, ограничив ее срок 25 годами, повысив возраст нача­ла службы с 15 до 20 лет, причем возраст с 7 до 20 лет обязывал учить­ся). Манифест от 31 декабря 1736 г., ставший рубежным в развитии русского дворянства XVIII в., разрешил одному из сыновей многодет­ного помещика не служить при условии получения им надлежащего образования. Итогом Указа о 25-летней службе стала массовая отстав­ка дворянства: "шляхетство, помещики воспользовались законом о двадцатипятилетнем сроке и ринулись в отставку" (242, С. 301).

Многолетние усилия сформированной по принципу службы элиты по освобождению от государственной службы, которой эта эли­та обязана своими привилегиями, увенчались окончательным успехом в кратковременное правление Петра III, издавшего в 1762 г. знамени­тый Манифест о вольности дворянской. Выше отмечалось, что смысл и историческое оправдание крепостного права заключалось в необхо­димости его использования в качестве привилегии за обязательную го­сударственную службу дворянства. После отмены обязательности службы крепостное право потеряло смысл и историческое оправдание, стало следствием, утратившим причину, "средством без цели": "оста­ваясь законным, перестало быть справедливым" (100, кн. 3, С. 281, 320). Отмена обязательной службы означала, что правящее сословие из служилого превратилось в привилегированное.

Манифест о вольности дворянской неизбежно стал прологом его похоронного марша, ибо в условиях мобилизационного развития класс, переставший служить, обречен: "Золотой век дворянства при­нес ему и дары Пандоры: указ о вольностях... Дворянин остается госу­дарем над своими рабами, перестав нести ... на своих плечах тяжесть Империи. Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтатизации" дворянства... Но что за этим? Дворянин, который дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы гоняться за зай­цами и дурить всю свою жизнь, становится типичным явлением" (274, т. 1, С. 134-135). Таким образом, "наше дворянство снова повторило историю нашего старинного вельможества" (93, С. 139).

При этом деформирующее влияние крепостного права на поли­тическое сознание дворянства было отнюдь не менее пагубным, чем на другие слои населения, ибо в господствующем землевладельческом классе, "отчужденном от остального общества своими привилегиями, поглощенном дрязгами крепостного владения, расслабляемом даро-

149

вым трудом, тупело чувство земского интереса и дряхлела энергия об­щественной деятельности" (100, кн. 2, С. 295).

Следует отметить, что освобождение дворянства от обязатель­ной службы открыло ему возможности культурного творчества. Фено­мен Пушкина вряд ли был возможен в условиях казармы или казенно­го присутствия. Однако для качества политической элиты — тех, кто остался на службе, Манифест 18 февраля 1762 г. сыграл роковую роль. Его последствия для качества политической элиты могли быть смягче­ны в случае освобождения крестьян. Так это и было понято крестьяна­ми, поэтому уже при Петре III начались крестьянские волнения, про­должавшиеся при Екатерине II: каждая перемена на престоле сопро­вождалась крестьянскими надеждами на издание манифеста об осво­бождении. Весьма симптоматичны лозунги самого мощного из восста­ний этого периода — пугачевского бунта: представлявшийся "мужиц­ким" и "казацким" царем Петром III, Пугачев призывал к свержению "дворянской царицы" Екатерины II и освобождению крестьян, которое представлялось неизбежным следствием освобождения дворян от службы. Таким образом, внеэлитные слои, чутко уловив перемену по­зиции верховной власти, подчинившейся новым "боярам", потребова­ли от монархии возврата на прежние позиции "народной монархии".

Однако нелегитимно взошедшая на престол посредством оче­редного гвардейского переворота Екатерина II заведомо была обречена на роль "дворянской царицы". При ней содержание Манифеста не только многократно подтверждалось, но и дополнялось новыми права­ми и привилегиями. Рубежным в этом процессе стал 1785 г. — год из­дания Жалованной грамоты дворянству, подтвердившей прежние при­вилегии и обеспечившей новые. Исключительное право собственнос­ти дворян на населенную землю конституировалось в качестве их веч­ной наследственной привилегии; дворянство было освобождено от службы, личных податей и телесных наказаний. Вопреки логике даль­нейший процесс освобождения от службы сопровождался расширени­ем полномочий землевладельцев по отношению к крепостным (Указ 1765 г. дал помещикам право ссылать своих крестьян на каторжные ра­боты, Указ 1767 г. запрещал крестьянам жаловаться на помещиков и т.д.). Кроме того, массовым стал процесс передачи казенных крестьян в частное владение. Последнюю меру Екатерина II часто использовала в качестве средства упрочения своего положения. Кроме того, в резуль­тате губернской реформы 1775 г. значительная часть полномочий цен-

150

тральной власти (хозяйственных, финансовых, охрана безопасности, здравоохранение и др.) были переданы провинциальному дворянству. Расширение привилегий дворян-землевладельцев не могло не стимулировать попытки их чиновных коллег по элитному сообществу получить фору в продвижении по службе. Результатом чиновного дав­ления стали Указы Екатерины от 19 апреля 1764 г. и от 13 сентября 1767 г., установившие правило автоматического продвижения государ­ственных чиновников по службе по истечении семи лет нахождения в одном чине независимо от личных качеств и заслуг. Эта мера, как ра­нее Манифест 1762 г., означавшая кардинальную ревизию петровских принципов формирования элиты, и прежде всего Табели о рангах, зна­меновала нарушение меритократического критерия рекрутирования элиты, широко открывала двери посредственности, и таким образом, препятствовала естественной внутриэлитной циркуляции, способство­вала окостенению и зашлакованию правящего слоя. Девальвация мери­тократического критерия в процессе рекрутирования бюрократии уси­лилась при Павле I: он сократил семилетний срок до четырех лет, что значительно увеличило приток новых лиц в ряды наследственного дворянства, и побудило правительство в 1845 и 1856 гг. повысить по­рог обретения наследственного дворянства пятью, а затем и четырьмя высшими чинами. Таким образом, если Манифест 1762 г., подкреплен­ный грамотой 1785 г., лишил верховную власть контроля над землевла­дельческим сословием, то Указ 1767 г. лишил ее контроля над бюро­кратией (190, С. 182). Масштабы власти и собственности 100 тысяч по­мещиков и 50 тысяч чиновников были таковы, что целые губернии на­зывались дворянскими или чиновными в зависимости от преобладания той или другой категории в структуре населения (первые преобладали в центре, вторые — на окраинах).

В царствование Екатерины II российское дворянство с еще боль­шей настойчивостью устремилось к положению западноевропейской знати, владеющей огромной собственностью и диктующей условия ко­роне. Результатом стал фактический раздел страны на две половины, каждую из которых императрица передала в "кормление" двум элемен­там служилого сословия — дворянам-землевладельцам и чиновникам, что дало основание исследователям сравнить российских императоров с капитанами корабля, обладающими полной властью над его коман­дой и пассажирами, но почти не имеющими права голоса в управлении им или в выборе курса (190, С. 154, 155).

151

Таким образом, конец XVIII в. ознаменовался кардинальным на­рушением основополагающего принципа мобилизационного развития — всесословности обязанностей. В качестве основных причин тому можно назвать две. Прежде всего следует констатировать значительное ослабление внешних угроз: войны в правление Екатерины II были ин­струментом решения экономических и геополитических задач, а не ме­рой обороны, что позволяло избегать внутриполитических кризисов и частично отказаться от мобилизационных методов управления. Во-вторых, значительно возросшее в течение XVIII в. западное влияние стимулировало стремление дворян приблизить свой статус к положе­нию европейской аристократии с ее правами и привилегиями. Однако решающую роль сыграл тот факт, что в течение XVIII в. правящий слой в лице дворянской гвардии, обретя необходимую степень внут­ренней сплоченности, завладел правом де-факто решать судьбу пре­стола, что побудило Екатерину II, нелегитимным путем пришедшую к власти, стремиться упрочить свое положение путем расширения базы поддержки в среде правящего слоя в обмен на признание. Элита из служилого превратилась в привилегированный слой, диктующий свои условия короне. Отсюда — не только Манифест о вольности дворян­ской, но и существенные уступки чиновничеству.

Сколь небезосновательны были опасения Екатерины, вынуж­денной маневрировать, чтобы не пасть жертвой дворянства, подтвер­дила судьба ее сына и преемника Павла I.

Симптоматично, что сходная судьба постигла как даровавшего дворянству освобождение от службы монарха, так и отобравшего его, что говорит о повышенном стандарте требований элитарного слоя к верховной власти: востребовано не просто послушание — родилась нетерпимость к произволу. Дворянство почувствовало себя элитой за­падноевропейского типа. Таким оно вступило в новое царствование.

* * *

Политика Александра I во многом была продиктована стремле­нием разрешить основное противоречие российского исторического развития — противоречие между потребностями государства и его воз­можностями, которое в начале XIX в. представало как "тройственный лозунг новой политики, новых исканий: торговля, промышленность, просвещение" (214, С. 152). Анализ политического процесса этого пе-

152

риода показывает, что в поисках силы, способной стать субъектом по­добных преобразований (буржуазных по сути) верховная власть вы­нуждена обращаться к элите, рекрутируемой по принципу службы как единственному субъекту модернизации, поскольку русская буржуазия, призванная быть творцом новых отношений, оставалась буржуазией, "которой не было".

Эпоха Александра I в области элитообразования ознаменована двумя обстоятельствами: 1) отчетливым осознанием исчерпанности модернизациейного потенциала высших слоев дворянства (превратив­шегося к этому периоду в землевладельческую аристократию, осво­божденную от службы) в качестве властной элиты, что предопредели­ло стремление верховной власти во все большей мере опираться в ре­ализации целей развития на высшую бюрократию (М. Сперанский, А. Аракчеев, Д. Гурьев), и постепенным вытеснением дворянства из сфе­ры принятия стратегических решений вследствие ставшей в этот пери­од очевидной оппозиции дворянства необходимым реформам (однако до конца царствования Александра I дворянство как сословие продол­жает оставаться правящей элитой); 2) глубоким внутриэлитным кон­фликтом между высшим эшелоном власти и его оппонентами из того же элитарного круга (декабристы). Причем этот раскол был более се­рьезным, чем раскол XVII в.¹.

Глубина раскола была обусловлена тем, что причиной его высту­пала не ординарная борьба за власть как самоцель, а борьба за опреде­ленные содержательные цели (хотя, как и любая политическая борьба, она не была лишена и властных амбиций; П. Пестель был человеком колоссального честолюбия), однако нет нужды доказывать, что желай декабристы единственно власти как таковой, они вряд ли рискнули той, что уже имелась в их распоряжении — скорее, они, имея и без то-

¹ Раскол начала XIX в. был настолько глубок, что затронул даже се­мейные узы; иллюстрацией глубины раскола может служить история братьев Орловых,племянников Г. Орлова,фаворита Екатерины II,один из которых — М. Орлов, принимавший 30 марта 1814 года в Париже капитуляцию Франции перед Россией и ее союзниками, был привер­женцем радикальной линии в декабристском движении, а генерал А. Орлов был шефом жандармского III отделения и по иронии судьбы под­писывал 30 марта 1856 года, спустя ровно 42 года после российского триумфа в Париже, акт капитуляции России перед Францией и ее со­юзниками после поражения в Крымской войне

153
го блестящие исходные позиции и перспективы, добивались бы даль­нейшего карьерного продвижения в рамках существующей системы, а не на путях опасной борьбы с ней. В качестве объекта внутриполити­ческого конфликта выступали две самые острые проблемы политичес­кого развития российского общества начала XIX в. — конституцион­ная и крестьянская. Их разрешение, по существу, выступало императи­вом развития. Парадокс рассматриваемого внутриэлитного конфликта в том, что содержательно концептуальные и политические позиции обеих сторон этого конфликта совпадали, однако вместо солидарной работы во имя общих целей стороны сошлись в смертельном поедин­ке. Анализ истоков этого парадокса позволяет не только углубить ха­рактеристику процессов элитообразования в России данного периода, но и выявить особенности преломления общих закономерностей эво­люции политических элит в конкретных исторических обстоятельст­вах.

Внутриэлитная диспозиция в период правления Александра I ха­рактеризовалась противостоянием трех элитных сил: верховной влас­ти, административно-политической бюрократии и дворянства (к этому времени окончательно превратившегося в землевладельческое сосло­вие) при незначительном политическом весе торгово-промышленного класса.

Позицию буржуазии парадоксальным образом выразили декаб­ристы, ибо политическим идеалом умеренных вариантов их проектов (например, конституции Н. Муравьева) было установление конститу­ционного правления и политических свобод, то есть осуществление буржуазных преобразований. Позиция верховной власти в лице импе­ратора Александра I на протяжении двух десятков лет его правления менялась, однако не подлежит сомнению, что по крайней мере до на­чала 1820-х гг. она объективно была ближе второму из описанных оп­позиционных флангов. Однако именно с ним и произошло роковое столкновение, итогом которого стал крах реформаторских проектов.

События начала XIX в. поразительны как беспрецедентный при­мер столкновения единомышленников из элитарной среды, как "сшиб­ка" сил, одинаково заинтересованных в развитии и одинаково его по­нимающих: потребности развития обеими сторонами конфликта осо­знавались как конституционное ограничение монархии и ликвидация крепостного права.

154

Поскольку развитие по мобилизационному типу характеризует­ся значительной зависимостью политического процесса от личност­ных качеств персонифицирующего верховную власть лица, благопри­ятность перспектив политической и экономической модернизации в этот период определялась тем обстоятельством, что император Алек­сандр I был почти идеальной фигурой для реализации этих задач, ибо он действительно был привержен идее реформ как в силу психологи­ческих особенностей личности — явно не авторитарной и не склонной к силовым методам, — так и вследствие воспитания (влияние Ф. Ц, Ла­гарпа). А. Чарторыйский в книге своих мемуаров писал, что еще в юности Александр I "утверждал..., что наследственность престола бы­ла несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сможет выбрать наиболее способного правителя" {150, т. 1, С. 91).

Существенное влияние на формирование личности Александра I и на политический процесс в России оказало и усилившееся в екате­рининский период идейное сближение России и Европы, где происхо­дил активный процесс свержения реакционных режимов. О серьезно­сти реформистских намерений императора свидетельствует тот факт, что подготовка к реформам была предпринята сразу после осуществ­ления первоочередных срочных мер, ликвидировавших наиболее оди­озные итоги предшествовавшего царствования (восстановление жало­ванных грамот дворянству и городам, отмена ограничения на выезд русских за границу и т. п.). Символичен также тот факт, что по указа­нию Александра 1 слово "закон" было высечено на обороте медали, выпущенной по случаю его восшествия на престол.

Первым "приступом" к реформам стал Негласный комитет — более чем скромная попытка, единственным результатом которой фак­тически стало учреждение системы министерств. Но даже эти весьма умеренные начинания, которые скорее напоминали дискуссионный клуб единомышленников, вызвали толки в правящей среде: даже такие относительно умеренные и просвещенные круги, как те, к которым принадлежал Г. Державин, окрестили Негласный комитет "якобинской

шайкой".

Вторая попытка связана с именем М. Сперанского. Необходимо отметить, что сколь бы ни была масштабна личность Сперанского, оче­видно, что инициатива реформаторских планов и само возвышение

155

Сперанского исходили от императора: Сперанский выступал разработ­чиком — блестящим и творческим — идей и воли высокого заказчика.¹ Однако реакция правящего слоя и на эту вполне умеренную по­пытку была подобна разбуженному муравейнику. И если реакция дво­рянства была обусловлена прежде всего проектом конституционной реформы Сперанского, последствия которой в сознании помещиков однозначно ассоциировались с отменой крепостного права, то негодо­вание бюрократии было связано с попыткой Сперанского восстановить уничтоженный вышеупомянутыми указами Екатерины II и Павла I ме-ритократический критерий в процессе рекрутирования служебной эли­ты — бюрократии. В контексте нашей темы симптоматично, что Спе­ранский рассматривал в качестве необходимых шагов к европеизации и либерализации России не только просвещение населения в целом, но прежде всего обеспечение надлежащего качества управленческой эли­ты. Стремлением повысить эффективность и компетентность управ­ленческого аппарата был обусловлен инициированный Сперанским ряд указов, прежде всего Указ о новых правилах производства в чины по гражданской службе (Указ от 6 августа 1809 г.), предписывавший обязательность сдачи специального экзамена или предъявления уни­верситетского диплома для получения дворянского звания. По сущест­ву этот указ означал попытку верховной власти вернуть себе контроль за процессом рекрутирования бюрократии, однако эта попытка не увенчалась успехом из-за яростного сопротивления бюрократического аппарата.

Кроме того, Сперанский предпринял и шаг долговременного значения, имевший целью стратегическое улучшение кадров государ­ственной службы: по его предложению для подготовки надлежаще об­разованной управленческой элиты в Царском Селе был учрежден Ли­цей — специальное закрытое учебное заведение для ограниченного числа лиц из знатных дворянских фамилий.

Отсутствие государственной воли у преемников Петра I ослаби­ло бюрократическое начало. Сперанский попытался восстановить ме-
¹ В оправдательном письме императору из Перми Сперанский пи­сал,что основная идея плана была предписана ему императором.что он действовал по прямому указанию царя: "план всеобщего государствен­ного преобразования... не содержал ничего нового,но идеям,занимав­шим Ваше внимание,дано в нем систематическое расположение" (248, С. 164)

156
ритократические принципы рекрутирования служебной элиты: "Пусть Петр только составил табель о рангах, — только Сперанскому удалось положить табель о рангах в основу политической структуры России... Попович Сперанский положил конец ... дворянскому раздолью... Он действительно сумел всю Россию...уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс. Служба уравнивала дворянина с разночинцем. Россия знала мужиков, умиравших членами Государственного совета." (274, т. 1, С. 137). О на­кале сопротивления бюрократической среды усилиям Сперанского го­ворит тот факт, что Указ от 6 августа 1809 г. готовился в атмосфере столь строгой секретности, что о его подготовке знали только три ли­ца: император Александр I, сам Сперанский и А. Аракчеев.

Оппозиция правящего слоя проектам Сперанского (в которых справедливо был усмотрен намек на попытку верховной власти рекон­струировать систему власти и дистанцироваться от дворянства, опе­ревшись на просвещенную бюрократию) была бурной и массовой, хо­тя проекты Сперанского сохраняли в неприкосновенности права и при­вилегии дворянства — освобождение от службы, право владения насе­ленными землями и т.п. Причем негативной реакция была не только со стороны невежественных и косноязычных чиновников (которых новые правила чинопроизводства лишали надежды на дворянское звание), и не только со стороны откровенных крепостников¹, но и со стороны лиц, от которых можно было бы ожидать поддержки (Н. Карамзин, ад­мирал Н. Мордвинов и другие).

Крутые виражи судьбы Сперанского наглядно показывают, что в условиях мобилизационной модели цели развития тогда, когда они не совпадают с экономическими интересами правящего слоя, могут быть реализованы только с помощью мер принуждения и насилия со сторо­ны верховной власти и вынужденно отступают, когда верховная власть не готова прибегнуть к чрезвычайным мерам. Под мощным давлением правящей среды император Александр I вынужден был отступить:
I ¹ Точку зрения последних выразил печально известный Д. Рунич: j| "Богатые помещики, имеющие крепостных,терял и голову при мысли,что конституция уничтожит крепостное право и что дворянство должно бу­дет уступить шаг вперед плебеям. Недовольство высшего сословия бы­ло всеобщее" (157.С. 36).

157

судьбы его отца и деда — Петра III и Павла I, устраненных недоволь­ным их политикой дворянством, были слишком наглядным уроком, чтоб им можно было пренебречь; страх повторить их судьбу был пси­хологической доминантой Александра I. Отставка Сперанского стала актом признания императором могущества правящего слоя.

Кроме того, в срыве попытки реформ сыграло роль и приближе­ние наполеоновской агрессии 1812 г., отражение которой неминуемо влекло за собой усиление мобилизационных механизмов и блокирова­ло осуществление реформ. Император отдавал себе отчет в том, что выиграна эта война могла быть лишь при условии превращения ее в народно-освободительную, что требовало высокой степени сплочен­ности общества и элиты. Один из высших сановников Российской им­перии так высказался по этому поводу: "Сперанский, виновен он или нет, должен быть принесен в жертву. Это необходимо, чтобы привязать народ к главе государства" (305, т. 3, С. 367). Кстати, этими же сообра­жениями было продиктовано назначение пользующегося особой попу­лярностью в обществе М. Кутузова Главнокомандующим русской ар­мией.

Если резкая оппозиция консервативного крыла политической элиты реформистским проектам императора сорвала первые попытки политической модернизации, то в осуществлении следующих попыток реформ можно было рассчитывать на поддержку радикально-рефор­мистского крыла политической элиты. Это тем более очевидно, если учесть вдохновляющее воздействие победы в войне 1812 г. и настрое­ние армии-победительницы, прославленные полководцы которой со­ставляли цвет политической элиты. В этой связи можно было ожидать успеха последовавших в 1818—19 гг. наиболее серьезных попыток Александра I осуществить конституционную и крестьянскую рефор­мы.

И историки прошлого века, и современные исследователи еди­нодушны в том, что конституционное ограничение монархии в Поль­ше в 1818 г. император рассматривал в качестве первого шага на пути установления конституционной монархии на всей территории России. После архивных изысканий С. Мироненко (157; 158; 159) можно счи­тать убедительно доказанными серьезность, основательность и реали­стичность конституционных намерений Александра I. При этом разра­ботка проекта конституции в Варшаве велась в атмосфере столь стро­гой секретности, что об этом не знал даже брат императора — наме-

158

стник Польши великий князь Константин Павлович, не сочувствовав­ший либеральным начинаниям старшего брата. Инициированная им­ператором разработка проекта конституции для России, согласно кото­рой Россия превращалась в конституционную монархию, длилась око­ло двух лет и была закончена к осени 1820 г.; проект был одобрен им­ператором.¹

Согласно этому первому в русской истории проекту конститу­ции вводилось разделение властей; законодательные функции стано­вились общей прерогативой общероссийского двухпалатного парла­мента и императора; члены верхней палаты назначались царем, депу­таты нижней — избирались населением (избирательного права лиша­лись лишь крестьяне); вводилась свобода слова, печати, вероисповеда­ния, неприкосновенность личности, равенство всех граждан перед за­коном, несменяемость судей. Одним из важнейших принципов проек­та было федеративное устройство империи (о важности этого принци­па говорит тот факт, что из почти двух сотен статей этого документа (всего 191 статья) 70 было посвящено проблемам местного управле­ния). При этом проект оставлял в неприкосновенности все привилегии дворянства и не касался проблем крепостного права¹.

Хотя текст проекта имел некоторые ограничения по сравнению с классическими аналогами европейского права, документ означал превращение России в конституционную монархию. Известно, что ог­раничение власти короны в пользу ведущих сословий составляло пред­мет жесточайшей борьбы в европейских государствах. Логично было ожидать всемерной поддержки правящей элитой России ограничения власти короны и юридического закрепления де-факто приобретенного ею в течение значительного периода XVIII в. права определять судьбу престола. Перспективы подобной политической реформы были тем более благоприятны, что ограничение прерогатив трона инициирова-

¹ Любопытно, что разработчики ни разу не упоминали в тексте сам термин "конституция"; документ в намеренно неточном переводе с французского языка оригинала назывался "Государственная уставная грамота Российской империи" (точный перевод - "Конституционная хартия Российской империи", а лейтмотивом текста был тезис о том, что документ не является радикальной ломкой предшествующего зако­нодательства, а лишь корректирует некоторые его положения).

² Детальный анализ проекта конституции и истории его разработки см. 156; 158; 212. И др.)

159

лось самой верховной властью. Однако попытки конституционной ре­формы натолкнулись на нелогичное, на первый взгляд, сопротивление дворянства, на нежелание превратить свою победу де-факто в победу де-юре.

На наш взгляд, объяснение этой парадоксальной ситуации за­ключается в том, что хотя текст проекта не затрагивал привилегии зем­левладельческого сословия, ограничение монархии дворянство спра­ведливо рассматривало как первый шаг на пути ликвидации крепост­ного права, тем более, что право служилого сословия владеть крепост­ными крестьянами в России никогда не было окончательно законода­тельно оформлено; в процессе закрепощения крестьян право следова­ло за практикой, но последняя не была легитимно освящена (!).Имен­но землевладение обусловило нелогичное сопротивление конституци­онному процессу со стороны дворянства. Это обстоятельство как нель­зя более ярко высветило реакционную роль землевладельческой знати (которой к этому моменту стало дворянство) в политическом развитии России. Данная коллизия подтверждает сформулированное выше по­ложение о том, что в России именно верховная власть является иници­атором модернизации даже в той ситуации, когда ее личный интерес противоречит государственному, а единственно возможным инстру­ментом модернизации выступает сформированная по "служебному" принципу элита в лице высшего эшелона бюрократии в противовес землевладельческой аристократии.

Кроме того, анализ этой коллизии подтвердил сформулирован­ное выше положение о том, что природа традиционного для россий­ской политики противоречия между верховной властью и правящей средой обусловлена конфликтом между политическими потребностя­ми государства и интересами хозяйственных субъектов.

Бурная и крайне негативная реакция правящей среды на модер­низационные усилия верховной власти привела к тому, что проект кон­ституции так никогда и не был опубликован. Призраки отца и деда зри­мо встали перед Александром 1. Поэтому речь на открытии Польского сейма 15 марта 1818 г. стала первым и единственным публичным при­знанием российским императором желательности конституционного устройства России. Поразительно — вершитель судеб Европы, само­державный властитель могущественной империи, сокрушившей непо­бедимую прежде армию Наполеона, оказался бессилен перед собст­венным управленческим классом. Причем не только в столь судьбо-

160
носном вопросе, но и в иных, менее принципиальных сюжетах импе­ратору давали понять, что его власть имеет пределы. Так, на личные средства императором был издан курс политической экономии профес­сора А. Шторха на французском языке, содержавший обоснование эко­номической неэффективности крепостного труда. Однако попытки из­дания этой работы на русском языке были пресечены цензурой. Та же участь постигла стихотворение А. Пушкина "Деревня", снискавшее ав­тору благодарность Александра I и также бесцеремонно запрещенное цензурой.

Столь же настойчивым, как и попытки конституционной рефор­мы, было стремление Александра I "продвинуть" решение крестьян­ского вопроса. Попытки найти опору в решении этого вопроса в лице дворянства натолкнулись на ожесточенное сопротивление последнего. Надеждам императора на содействие землевладельческой аристокра­тии не суждено было сбыться.

Анализ политической борьбы этого периода показывает, что со­противление дворян средней России крестьянской реформе было вы­звано не феноменальной страстью дворянства к рабовладению или особенной косностью в отличие от остзейских собратьев (в остзейских губерниях крепостное право было существенно ограничено), а было обусловлено природно-экономическим и условиями хозяйствования, в основе которых лежала экономическая необходимость крепостного труда. Исследования, проведенные в прошлом веке А. Гакстгаузеном, крупным специалистом в области сельского хозяйства из Пруссии, вы­нудили его сделать вывод о том, что в связи с неблагоприятными при­родно-климатическими и экономическими условиями хозяйствования поместье в средней России могло стать доходным лишь при двух уcло-виях: при использовании на сельскохозяйственных работах труда кре­постных (что освободит помещика от расходов по содержанию кресть­ян и скота) или при сочетании земледелия с мануфактурой. Отсюда столь нелогичное, на первый взгляд, сопротивление российского пра­вящего сословия установлению конституционных ограничений монар­шей власти. Оппозиция дворянства конституционным планам показы­вает, что в его понимании верховная власть не была экономически за­интересована в сохранении статус-кво в крестьянском вопросе. И это соответствовало действительности.

Потеряв надежды на поддержку дворянства, Александр I обра­щается за помощью к бюрократии — к февралю 1818 г. на рассмотре-

161

ние императора был представлен подготовленный по его поручению проект крестьянской реформы А. Аракчеева (поручение Аракчееву есть свидетельство действительно серьезных намерений Александра в крестьянском вопросе, учитывая масштаб полномочий ставшего прак­тически теневым премьер-министром Аракчеева). Проект был одобрен императором, однако он никогда не был оглашен публично. Для выра­ботки другого проекта — под руководством министра финансов А. Гу­рьева — императором был создан специальный Секретный (!) комитет

— первый из одиннадцати (!) Секретных комитетов, созданных вер­ховной властью в XIX в. для решения крестьянского вопроса. Однако этот проект не был завершен.

Характерно, что единственным предварительным условием, по­ставленным Александром I перед разработчиками проекта, стало тре­бование не допускать в проекте использование мер принуждения по отношению к помещикам в столь деликатном вопросе. Оба проекта, как, впрочем, и все аналогичные им, разрабатывались в таком же режи­ме повышенной секретности, в каком велась разработка конституции

— столь серьезны были опасения императора в отношении реакции правящей среды. В реализации идеи крестьянской реформы верховная власть могла рассчитывать лишь на узкий круг высшей бюрократии при активном сопротивлении основной массы дворянства. "Единст­венное, что могло в этих условиях обеспечить успех реформ, — наси­лие правительства над своей собственной опорой" (!) — констатирует С. Мироненко (158, С. 72).

Эта констатация подтверждает сформулированный в первой гла­ве настоящего исследования тезис о том, что насилие верховной влас­ти над правящим слоем в условиях мобилизационного развития неред­ко выступало вынужденным, но необходимым инструментом достиже­ния целей развития, так как императивы развития, артикулируемые верховной властью, опережали экономические интересы правящего слоя. В случае неготовности верховной власти прибегнуть к методам насилия осуществить цели развития, как правило, не удавалось. Алек­сандр I, психологически травмированный страхом повторить судьбу отца и деда — Павла I и Петра III, категорически не был готов к при­менению жестких мер. В итоге проекты конституции и крестьянской реформы остались на бумаге. Именно отсутствие эффективного инст­румента модернизации — правящего класса, способного стать субъек­том модернизации, по мысли Александра I, было главной причиной

162

неудачи его реформистских попыток. С. Мироненко удалось найти в архиве М. Сперанского датированную 24 августа 1821 г. запись им по­разительных слов Александра I: "Разговор о недостатке способных и деловых людей не только у нас, но и везде. Отсюда — заключение: не торопиться с преобразованиями, но для тех, кои их желают, иметь вид, что ими занимаются" (158, С, 72). Мотив нехватки образованных адми­нистраторов постоянен в российской политической практике и обус­ловлен тем, что задачи государства нередко опережают степень взрос­ления его элит.

Говоря "о тех, кто желает" преобразований, Александр I, очевид­но, имел в виду их горячих сторонников — членов тайных обществ, о деятельности которых император был осведомлен практически с само­го начала их деятельности. Знал он также и о содержании планов бу­дущих декабристов. И в этом самое поразительное: и власть, и ее оп­позиция слева в стане самого правящего слоя шли в одном направле­нии. Но почему, ставя одни и те же цели, они пришли не к сотрудниче­ству, а к лобовому столкновению? Почему в поисках союзников импе­ратор обращался к правому флангу — сообществу заведомых против­ников его проектов?

Как отмечалось выше, наиболее серьезные попытки императора осуществить конституционную и крестьянскую реформы относятся к 1817—1819 гг. И именно на это же время приходится активность "Со­юза спасения", впоследствии "Союза благоденствия", цели которых хотя и не были к этому времени окончательно концептуально оформ­лены, по духу были близки реформистским планам императора: в цен­тре дискуссий будущих декабристов были две упомянутые выше про­блемы — освобождение крестьян и ограничение монархии. Однако именно в тот период, когда Александр I предпринимает столь актив­ные попытки решить эти две наиболее острые проблемы, на заседани­ях "Союза спасения" начинает звучать мотив цареубийства, а И. Якуш­кин вызывается быть исполнителем этой акции (впоследствии этот мо­тив перерос в требование не просто цареубийства, но уничтожения всей императорской фамилии). Парадоксальная ситуация, если учесть несомненную осведомленность будущих декабристов о намерениях императора¹. При этом даже радикальные критики императора из лаге-

¹ см. примечание 2.

163

ря декабристов признавали серьезность дворянских угроз. Конечно, между проектом конституции Дешана-Новосильцова, подготовленно­го по указанию Александра I, и конституционными документами дека­бристов — "Русской правдой" П. Пестеля и конституцией Н. Муравь­ева были различия в трактовке ряда принципиальных вопросов. Наи­более значительны эти различия в сопоставлении императорского про­екта и "Русской правды".¹

Однако сам Пестель, автор "Русской правды", признавал него­товность России к подобным радикальным преобразованиям и предпо­лагал необходимость установления для их осуществления на период 8 — 10 лет жесткой военной диктатуры, сопровождающейся уничтоже­нием царствующей фамилии. Это служит основанием рассматривать "Русскую правду" в качестве первого документа большевизма. Вряд ли он мог быть реализован в политической практике того времени. Значи­тельно менее существенны различия между проектом Дешана-Ново­сильцова и конституцией Никиты Муравьева.²

Таким образом, основания для сотрудничества между монархи­ей и декабристами, безусловно, существовали. Между тем сколько-ни­будь серьезные попытки декабристов найти взаимопонимание с импе­ратором, равно как и аналогичные шаги Александра I, не были пред-

¹ Первый предполагал превращение России в конституционную мо­нархию,тогда как второй настаивал на республиканской форме правле­ния; первый оставлял в неприкосновенности дворянские привилегии и не касался проблем крепостного права, в то время как Пестель настаи­вал на радикальном разрешении аграрной проблемы: не только на ос­вобождении крестьян, но и на полной ликвидации частной собственно­сти на землю; согласно проекту Дешана-Новосильцова планировалось федеративное устройство России с максимальным учетом националь­ных культурных и исторических особенностей, а по "Русской правде" -жестко унитарное государство, вплоть до применения насильственных методов ассимиляции и запрещения местных языков.

² Оба документа исходили из оптимальности конституционной мо­нархии в качестве основополагающего принципа политического уст­ройства России; оба были привержены принципу федерализма в наци­ональной организации страны; оба передавали высшую законодатель­ную власть в государстве парламенту, избираемому на основе ценза (хотя и ограниченному правом вето императора в проекте Новосильцо­ва. Даже решение аграрного вопроса в документе Н. Муравьева было близко к планам Александра I).

164

приняты, хотя доподлинно известно, что Александр I был информиро­ван о создании тайных обществ практически с самого начала их дея­тельности и относился к этому факту вполне терпимо. Налицо пара­доксальная, уникальная ситуация — борющиеся за одни и те же цели лица, равно принадлежащие к высшему эшелону правящей элиты страны,¹ лично или заочно знакомые, вместо того, чтобы объединить усилия, входят в жесточайшую конфронтацию в стиле лобового столк­новения: вместо того, чтобы в лице монарха приобрести могуществен­ного покровителя, планируют его убийство в то самое время, как им­ператор занимается разработкой конституции; монарх, вместо того, чтобы использовать известный ему заговор в качестве инструмента нейтрализации оппозиции справа, тратит силы на заведомо бесплод­ные попытки усовестить консервативную массу дворянства и призвать его стать коллективным самоубийцей, вместо того чтобы использовать содействие членов тайных обществ для раскола фронта своих против­ников справа. Не в первый раз мы встречаем столь нетехнологичное поведение. Относительно, его причин к сказанному выше можно доба­вить следующее.

Немалую роль в выборе тактики декабристов сыграло их увле­ченное следование известным из западноевропейской политической практики моделям. Так, моделью для конституции Н. Муравьева по­служила испанская конституция 1812 г. ; П. Пестель был страстным поклонником якобинцев; устав тайного общества был заимствован им у итальянских карбонариев, а в основу разработанного им проекта конституции "Русская правда" были положены комментарии к "Духу законов" Монтескье французского автора Детю де Траси, оказавшего значительное влияние на формирование взглядов Пестеля. Вообще дух французской революции витал над российскими заговорщиками. По­этому неудивительна их логика: если французская революция физиче­ски покончила с монархией, то путь их российских последователей ле­жит в том же направлении (игнорируя существенную разницу между Бурбонами, само имя которых стало символом реакции, и действитель­но стремящимся к реформам Александром I). К сожалению, приходит­ся констатировать правоту Н. Бердяева: "Русская интеллигенция всегда исповедовала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный ка-

¹ см. примечание 3.