Гаман-Голутвина. Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552

• Название: Книга рассчитана на специалистовполитологов и всех, кто интересуется политикой и историей России. Isbn 5870470552
• Анкор: Гаман-Голутвина.doc
• Дата: 19.01.2018
• Размер: 2.11 Mb.
• Имя файла: Гаман-Голутвина.doc
• Тип: Книга; #14514
• страница: 13 из 26

правительство приступило к его решению тайно, создав Секретный комитет. Ни дворянство, ни страна в целом не должны были знать, что есть серьезные намере­ния прикоснуться к проблеме крепостного права. Однако и этот уз­кий Секретный комитет не должен был знать об истинных планах царя и его ближайшего советника (выделено мною — О. Г.). Какая иерархия тайны!" Тактика Киселева состояла в создании нескольких уровней секретности, в том, чтобы на "каждом уровне приоткрывать лишь определенную часть своей программы, в полном объеме сообщая ее только Николаю I" (158, С. 135-136). С императором был согласован и проект, и ход его реализации. Комитету был доложен лишь проект, но

183

способ его реализации не был представлен. В свою очередь, комитету предлагалось утаить от широких слоев помещиков подлинное содержа­ние предлагаемого проекта, представив его в качестве корректирующе­го и дополняющего старый указ о свободных хлебопашцах от 1803 г.

Однако даже усеченное представление проекта, сопровождае­мое максимально сглаженными формулировками, вызвало решитель­ное противодействие членов комитета. Анализ архивных материалов С. Мироненко убедительно показывает, что первая благосклонная ре­акция членов комитета на проект Киселева сменилась категорически отрицательной, когда для них стало очевидно, что лежавший в основе проекта и имевший первостепенное значение для членов комитета принцип добровольности, необязательности соблюдения этого закона для помещиков (это превращало закон в пустую декларацию, и на этом единогласно настаивали члены комитета: "Общий голос был, что обя­зательным быть не может, и кн. Васильчиков объявил, что он первый не подпишет, ежели оно признается обязательным" — цит. по: 158, С. 146) обернется обязательностью для членов комитета как для разра­ботчиков проекта. По существу, это и решило судьбу проекта — он был провален в том виде, который позволял его расценивать в качест­ве реального шага к освобождению крестьян. Этот поворот событий был обусловлен тем, что все члены комитета — кн. И. Васильчиков, министр юстиции Д. Блудов, министр государственных имуществ П. Киселев, управляющий Министерством внутренних дел гр. А. Строганов, глава I отделения собственной его императорского вели­чества канцелярии А. Танеев, члены Государственного совета гр. А. Орлов и П. А. Тучков и др. — были крупными земельными собст­венниками, владевшими тысячами крепостных (так, И. Васильчиков имел более 5 тыс. душ, А. Меншиков — 10811 душ, А. Строганов — 14468 душ,, В. Панин — 12102, А. Орлов — 40 тыс. десятин земли, Д. Блудов — 7351 душ, П. Киселев— 4775 душ (158, С. 227). Это оз­начает, что они входили в узкий круг 1400 семейств (составлявших 1,4 процента от общей численности помещиков), имевших более тысячи крепостных. Таким образом, члены комитета в ходе рассмотрения про­екта Киселева выступали не в качестве бюрократии, то есть служило­го класса, а в качестве представителей землевладельческого сословия.

Именно землевладение обусловило двойственность положения высшей бюрократии: по характеру рекрутирования она была служи­лым классом, однако способ оплаты управленческих функций превра-

184

щал ее в землевладельческое сословие. Именно землевладение стало фактором "зашлакования" элиты, сводящим на нет процесс ротации ее состава. Как бюрократия правящий класс должен был быть заинтере­сован в экономическом благосостоянии государства и его безопаснос­ти. Инструментом решения этих задач могла стать отмена крепостного права. Однако эта же мера могла нанести ощутимый ущерб высшей бюрократии как владельцу населенных земель. Решающим в этом про­тиворечии стал личный интерес, что еще раз продемонстрировало ог­раниченность использования служебного принципа рекрутирования элиты в условиях России вследствие использования землевладения в качестве вознаграждения за службу. Будь личное благосостояние бю­рократии исключительно функцией благополучия дел в империи (спо­собом увязки в данном случае выступала бы денежная оплата управ­ленческих функций бюрократии), решения членов комитета 1839—42 гг., возможно, были бы иными. Именно оплата управленческих функ­ций посредством населенной земли превращала бюрократию в земле­владельческое сословие. Именно землевладельческая аристократия ре­шила судьбу крестьянской реформы.

Очевидно, что положительное решение крестьянского вопроса было возможно лишь в двух случаях: либо в ситуации обеспечения ис­ключительной функции денег в качестве средства вознаграждения, ли­бо в ситуации давления верховной власти на землевладельческое со­словие с целью превращения его в субъект реформы. И то и другое бы­ло исключительной прерогативой верховной власти, однако ни к тому, ни к другому Николай I прибегнуть не был готов. И если осуществле­нию первого условия препятствовала извечная проблема российского развития — нехватка денег в казне, то второе было вопросом полити­ческой воли верховной власти. Однако, как и его предшественник на троне, Николай I категорически был не готов к применению мер наси­лия по отношению к элитарной среде.

Исследования С. Мироненко показали, что действительно имев­шая место поддержка проекта императором и его заинтересованность в его одобрении не подлежат сомнению, однако оказывая несомненную, но неофициальную и неафишированную, поддержку усилиям Киселе­ва, император гибко реагировал на ход обсуждения проекта в комитете, декларируя свою позицию в зависимости от позиции большинства чле­нов комитета. Оказывая мягкое, предельно осторожное "лоббирование" проекта, он избегал открытого столкновения с сановной аристократией,

185

демонстрируя поддержку Киселева исключительно в той мере, в какой положения проекта совпадали с мнением большинства комитета.

Двойной стандарт позиции верховной власти предопределил судьбу проекта: фактически он был сведен до уровня министерской инструкции, не обязательной даже как дополнение к старому указу. Но поразительно, что утверждение даже этого малозначимого документа на заседании Государственного совета потребовало личного участия императора. При этом более чем характерна та настойчивость, с кото­рой председатель комитета И. Васильчиков добивался обсуждения это­го документа на заседании Государственного совета до его публичного утверждения императором во избежание толков в народе о том, что столь важный документ был принят царем в обход Государственного совета именно потому, что император, "желая даровать крестьянам полную свободу, не вверил сего дела государственному совету потому, что там заседают помещики" (158, С. 181). Таким образом, правящая элита опасалась не только солидаризации позиций верховной власти и внеэлитных слоев, но и того, что адекватно интерпретируемая инфор­мация может инициировать подобное сближение, в ходе которого пра­вящий класс станет "третьим лишним". Это означает, что в новых ус­ловиях была воспроизведена сложившаяся в условиях ранних форм российской государственности модель взаимоотношений в треуголь­нике "верховная власть — правящий класс — внеэлитные слои": союз верховной власти и внеэлитных слоев против аристократии.

Землевладение было главным, но не единственным фактором неэффективности николаевской бюрократии. Сыграли роль и иные причины. Прежде всего, в данном контексте следует упомянуть край­не негибкую систему чинопроизводства. Безусловно, принцип вхожде­ния в состав элиты империи посредством службы (Табель о рангах) имел колоссальное значение, выступая фактически в качестве мерито­кратического критерия отбора в элитарный круг. Однако сложившаяся co времен Екатерины II практика применения этого принципа в Рос­сийской империи извратила суть меритократического принципа и су­щественно снизила эффективность ротации элиты, ибо главным крите­рием карьерного продвижения со времен Екатерины II стала выслуга лет. Российский император, всесильный самодержец, был стеснен в выборе необходимых сотрудников, ибо указы Екатерины от 19 апреля 1764 г. и 13 сентября 1767 г. и законы 1790 и 1796 г., подтвержденные аналогичными указами Павла I, в качестве главного основания служеб-

186

ного продвижения определяли срок службы, игнорируя личные и дело­вые качества и служебные заслуги. В условиях этой системы человек, обладавший соответствующим образованием и опытом, не мог претен­довать на занятие соответствующей его подготовке должности, не про­служив предварительно необходимое количество лет на предыдущих ступенях чиновной иерархии, в то время как лишенный способностей и усердия чиновник неуклонно продвигался вверх. Сперанский попы­тался изменить этот порядок, однако упомянутый выше указ от 6 авгу­ста 1809 г., вызвавший взрыв негодования в чиновной среде, соблюдал­ся далеко не всегда; практика его применения допускала частичные из­менения, и в 1834 г. он был отменен. "Положение о производстве в чи­ны по гражданской службе" (1834 г.) устанавливало два критерия слу­жебного продвижения — выслугу лет и служебные успехи, жестко рег­ламентируя необходимый срок службы для каждого из оснований (раз­нящийся для этих двух критериев) и отдавая преимущество выслуге. Это обстоятельство стало существенным фактором снижения эффек­тивности управленческого аппарата при Николае I: согласно докладам Инспекторского департамента, 90 процентов продвижений осуществ­лялись по выслуге лет, и лишь 10 процентов — за отличие по службе (80, С. 59). "Нужно быть горьким пьяницей или совершить уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место. Служба и являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизнен­ной рентой, на которую дает право школьный диплом. Элемент сорев­нования, борьбы за жизнь, озонирующий деловые и либеральные про­фессии, на службе был не обязателен. За исключением немногих карь­еристов — мало уважаемых в своей среде, — служебное повышение обусловливалось временем, то есть фактором, несоизмеримым с коли­чеством и качеством труда. Призванная некогда спасать Россию от дво­рянской атонии бюрократия вырождалась в огромную государствен­ную школу безделья" (274, т. 1. С. 140).

Неэффективность сложившейся практики чинопроизводства и необходимость отмены системы чинов стала очевидной уже в начале XIX в. Однако ни тогда, ни в последующем ( этот вопрос рассматри­вался на протяжении всего XIX в. при разных императорах — в 1846 г., в 1858 г., в 1883—86 гг., в 1895—1901 гг.) система чинов отменена не была и просуществовала до 1917г.

В числе причин неэффективности имперской бюрократии сле­дует упомянуть и удручающе низкий образовательный уровень подав-

187

ляющей части чиновничества. В XVIII в. причиной тому являлось фак­тическое отсутствие учебных заведений, однако и создание в эпоху Александра I системы образования, включающей низшие, средние и высшие учебные заведения, мало изменило ситуацию в связи с катаст­рофической нехваткой учебных заведений. Архивные исследования П. Зайончковского показали, что даже среди принятых на службу в 1894 г. лица с высшим образованием составляли 32,52 %, со средним — 15,05 % и с низшим — 52,43 % (80, С. 34).

Еще одним фактором, препятствующим эффективной ротации элиты, был сословный ценз: выходец из потомственного дворянства при прочих равных условиях имел преимущество в служебном продвижении перед простолюдином: "Привилегии дворянина сохранились и здесь (на государственной службе — О. Г.). Его подъем по четырнадцати класси­ческим ступеням лестницы напоминал иногда взлет балерины; разночи­нец вползал с упорством и медленностью улитки" (274, т. 1. С. 137).

Сословные привилегии дворянства в чинопроизводстве были отменены лишь в период первой русской революции — согласно зако­ну 1906 г. производство в первый классный чин отныне не зависело от сословной принадлежности.

Существенно снижала эффективность бюрократии и незначи­тельная численность российской бюрократии по отношению к общей численности населения. Это соотношение было характерно для управ­ленческого аппарата России вплоть до конца XIX в. Несмотря на став­шее хрестоматийным представление о царящем в России эпохи Нико­лая I засилье бюрократии, ее численность и в XIX в. оставалась незна­чительной по отношению к общей численности населения в сравнении с наиболее развитыми странами Европы.

Еще одним унаследованным от Московского периода пороком была скудность выделяемых на содержание управленческого аппарата средств. Жалованье большинства чиновников в XIX в., особенно низ­ших классов, было весьма низким и часто не обеспечивало прожиточ­ного минимума. Жалованье некоторых низших категорий госслужа-щих было ниже, чем даже доход лакея (в начале XIX в. жалованье кан­целярского служителя не превышало 200 руб., в то время как лакей по­лучал 183 руб., камер-лакей и швейцар — 203, кучер — 401, лейб-ла­кей — 463 руб. в год — см.: 204, № 4. С 150).

Естественным следствием этого было низкое качество управле­ния, что актуализировало проблему контроля исполнительской дис-

188

циплины. Однако осуществление контроля, в свою очередь, во многом упиралось в невозможность использования самого эффективного из мер контроля — системы штрафов. И конечно же, неизбежным следст­вием низкой оплаты управленческого труда была коррупция.

Высшая бюрократия, в отличие от низших чинов, была высоко­оплачиваемой категорией. Необходимо отметить существенную разни­цу в окладах высших и низших категорий гражданских служащих. По штатам 1800 г. губернатор получал 3000 руб. в год, что в 30 и более раз превышало жалованье канцелярского служителя. В соответствии со : штатами министерств 1802 г., параметры которого сохранились до се­редины XIX в., содержание министра составляло 12 тыс. рублей в год плюс казенная квартира или квартирные в сумме 1200 руб. (80). К кон­цу XIX в. содержание высшей бюрократии еще более увеличилось и по сравнению с началом века возросло почти в два раза. В целом же ок­лады высшей бюрократии были таковы, что в условиях значительного снижения числа крупных помещиков в составе высшей бюрократии большие оклады были важным фактором привлекательности государ­ственной службы.

Однако, несмотря на это, коррупция не обошла и высшие эшело­ны власти. К середине XIX в. взяточничество охватило все звенья го­сударственного аппарата, став повсеместным явлением. Декабрист Бестужев в письме Николаю I с горечью писал, что лихоимство чинов­ников дошло до "неслыханной степени бесстыдства": "В казне, в ко­миссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов — везде, где за­мешан интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел — тот крал" (24, С. 496). А. Пушкин в "Заметках по русской истории XVIII в." (1822) дал следующую характеристику русской бюрократии: "От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно" (217, С. 16). Масштабы злоупотреблений в середине XIX в. вынудили прави­тельство в атмосфере общественных ожиданий прогрессивных преоб­разований конца 1850-х гг. принять меры по пресечению этого зла. В ходе ревизий деятельности губернских учреждений были вскрыты сколь многочисленные злоупотребления, что в некоторых учреждени­ях были отстранены от службы от половины до трех четвертей штат­ных сотрудников. Косвенным свидетельством результативности по­добных мер стало резкое сокращение числа недвижимых имений, при­обретенных семьями чиновников: если в 1850 г. имения приобрели 622 чиновника, то в 1857 г. — лишь 105 (204, № 4. С. 157).

189

Неэффективность бюрократии была обусловлена также особен­ностями "кадровой политики" Николая I. Выбор в пользу служебного принципа рекрутирования элиты был вполне органичен Николаю I, так как соответствовал его нравственно-психологическим и мировоззрен­ческим установкам, согласно которым служба государству является долгом и монарха, и простого гражданина: "Я смотрю на человечес­кую жизнь только как на службу, так как каждый служит" (цит. по: 306, т. 1.С. 147; см. также: 111,С. 153). Образ жизни императора был тому доказательством: по воспоминаниям современников, он "проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поден­щик из его подданных" (270, С. 36). Возможно, не случайно среди бли­жайших сотрудников Николая I было много остзейских немцев (А. Бенкендорф, К. Нессельроде, П. Клейнмихель, Л. Дубельт, И. Ди­бич, В. Адлерберг, М. Фок и др.), олицетворявших в глазах императо­ра столь высоко ценимые им служебные качества: "чтобы впрячь в ог­лобли даровитую, но беспорядочную русскую натуру, понадобились немцы, много немцев. Недаром два бюрократических царствования — Николая I и Александра II — были эпохой балтийского засилья" (274, т. 1.С. 138). Подобная "служебная" ориентация монарха в первый пе­риод правления Николая I дала основание некоторым современникам, в их числе был и А. Пушкин, сравнить нового монарха со знаменитым предком — Петром I (сам Николай I был чрезвычайно горд подобным сравнением).

Однако масштаб личности является могучим корректором лю­бых сравнений: если Петр действительно создал "служебную" импе­рию, в которой первым слугой государства являлся монарх, то при Ни­колае I государство (включая и самого монарха) подчинилось своему слуге — бюрократии. Николай I понимал службу узко-утилитарно, как не рассуждающую исполнительность. Он многократно повторял, что ему нужны сотрудники не умные, а послушные. Государство в его по­нимании было исключительно военно-полицейским ведомством, а вся система управления — бюрократическо-полицейской машиной. Не случайно удельный вес военных в гражданском управлении при Нико­лае I был чрезвычайно велик: не только военное и морское ведомства, но и Министерство внутренних дел, финансов, путей сообщений, поч-

190

товый департамент в тот или иной период возглавляли военные. Даже во главе министерства просвещения в 1824—28 гг. стоял адмирал А. Шишков, а обер-прокурором Святейшего Синода был назначен гусар­ский полковник Н. Протасов. В целом высшие военные чины при Ни­колае I составляли 55,5 % состава Комитета министров; 49 % членов / Государственного совета и 30,5 % сенаторов (80, С. 142). Аналогичной была ситуация в провинции: во главе 41 из 53 губерний стояли воен­ные губернаторы (75, С. 44-45).

События 14 декабря 1825 г. стали причиной крайней осторожно­сти новой верховной власти в рекрутировании правительственного ап­парата. В первый период правления Николая I заметное влияние ока­зывали лица, выдвинувшиеся еще при Александре I — Н. Карамзин, М. Сперанский (значительно изменившийся по сравнению с периодом "дней Александровых прекрасного начала"), В. Кочубей, Е. Канкрин, Н. Новосильцев, И. Дибич и др.

Постепенно им на смену приходят лица, в большей мере соответ­ствующие масштабу мышления императора: в 1844 г. А. Бенкендорфа на посту шефа жандармов сменил князь А. Орлов, в молодости служив­ший вместе с Николаем I и оказавший ему важные услуги в решающий день 14 декабря 1825 г. и которого современники характеризовали как инертного человека; правнук знаменитого петровского фаворита мор­ской министр А. Меншиков (на совести которого лежит неподготовлен­ность русского флота к войне, что послужило одной из главных причин разгрома флота в ходе Крымской кампании); П. Клейнмихель, выделяв­шийся даже на фоне николаевского чиновничества казнокрадством и феноменальной некомпетентностью в подведомственных областях, но занимавший такое множество должностей, что столичные остряки в шутку прочили его на место Санкт-петербургского митрополита. Ук­репляют свои позиции выдвинувшиеся еще при Александре I А.Черны­шев, в течение 20 лет возглавлявший при Николае I военное ведомство (при этом, по свидетельству современников, главным для него была не реальная боеспособность армии, а плац, парады, муштра и другие внешние эффекты) и ставший впоследствии председателем Государст­венного совета и Комитета министров; министр иностранных дел гр. К. Нессельроде, страстный поклонник Меттерниха, фактически подчи­нявший политику России австрийским интересам; на нем лежит личная ответственность за губительное решение об участии России в Крым­ской войне и внешнеполитическую изоляцию России в период Крым-

191

ской кампании. Качество этой элиты в полной мере продемонстрирова­ла Крымская война. К. Нессельроде, А. Чернышев и А. Меншиков не­сут личную ответственность за поражение России в этой войне.

Типичны для николаевского времени такие фигуры, как министр просвещения в 1833—50 гг. С. Уваров — автор знаменитой формулы "самодержавие, православие, народность", который пропагандировал "православие, будучи безбожником, ... самодержавие — будучи либе­ралом; народность — не прочитав за свою жизнь ни одной русской книги" (244, С. 59). О кн. П. Ширинском-Шихматове, сменившем на этом посту Уварова в 1850 г., говорили, что при нем просвещение по­лучило не только шах, но и мат. Именно ему принадлежит сомнитель­ная честь исключения философии из учебных программ (о философии Ширинский-Шихматов говорил, что польза ее не доказана, а вред воз­можен). Ставший министром финансов Ф. Вронченко пользовался ре­путацией лица, знающего арифметику лишь до дробей.

В качестве исключений в среде николаевской бюрократии мож­но назвать двух выдающихся государственных деятелей — министра финансов Е. Канкрина и министра государственных имуществ гр. П. Киселева. Е. Канкрин — личность масштабная, незаурядная; с его именем связаны не только реформы 1840-х гг. и оздоровление фи­нансовой системы России в целом, но и значимые общественные ини­циативы: учреждение в 1828 г. технологического, а затем и сельскохо­зяйственного институтов, реорганизация горного и лесного институ­тов, организация первых промышленных выставок, создание сельско­хозяйственной газеты и многие другие начинания. Блестяще образо­ванный П. Киселев был единственным в среде николаевской бюрокра­тии последовательным сторонником освобождения крестьян с землей, что стало причиной ненависти к нему в среде высшего чиновничества. Однако несмотря на это, Киселев пользовался поддержкой и симпати­ей императора, хотя и неафишированной. Именно он, которого импе­ратор называл своим "начальником штаба по крестьянскому вопросу", был автором проекта, рассматривавшегося в Секретном комитете 1839—42 гг. Примечательно, что Киселев был одним из немногих, кто, находясь на государственной службе, не увеличил своего состояния.

Столь же неэффективной, как и центральная, была и провинци­альная администрация.

Генерал-губернаторы — московский А. Закревский, киевский Д.. Бибиков, его брат виленский генерал-губернатор И. Бибиков, при-

192

балтийский А. Суворов, восточносибирский В. Руперт, западносибир­ский И. Пестель — снискали славу некомпетентных и коррумпирован­ных чиновников. От перечисленных генерал-губернаторов выгодно от­личались лишь наместник Кавказа и новороссийский генерал-губерна­тор кн. С. Воронцов и сменивший Руперта в Восточной Сибири гр. Н. Муравьев (Амурский).

Еще более удручающим был состав губернаторов. Своей неком­петентностью были известны калужский губернатор Е. Толстой, ниже­городский кн. М. Урусов, тамбовский П. Булгаков. Именно в среде гу­бернской администрации наибольшее распространение получило взя­точничество и мздоимство (на этом "поприще" особенно прослави­лись пензенский губернатор А. Панчулидзев, архангельский В. Фри­бес, псковский Г. Бартоломей, херсонский Ф. Панкратьев). В соответст­вии с собранными в период правления Николая I данными III отделения с. е. и. в. канцелярии о коррумпированности губернаторов, лишь два гу­бернатора не были замешаны в злоупотреблениях — киевский И. Фун­дуклей и ковенский А. Радищев. "Что не берет взяток Фундуклей, — за­метил Николай I, — это понятно, потому, что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит, он чересчур уж честен" (цит. по: 80, С. 156).

Рассматривая особенности преломления свойственных мобили­зационной модели элитообразования характеристик, следует отметить, что для имперской бюрократии, как и для предшествовавших форм "служилой" элиты был характерен пестрый полиэтнический состав. Из 2967 высших государственных служащих, занимавших ключевые посты в период 1700—1917 гг., 37,6 % (1079 человек) были иностран­ного происхождения, прежде всего западноевропейского (преимуще­ственно немецкого). В середине XIX в. только лютеране занимали 15 процентов высших должностей в центральном управлении (190, С. 240-241). В конце XIX в. местная знать присоединенных националь­ных окраин оставалась основным источником пополнения высшего управленческого аппарата: около 48 процентов всех потомственных дворян составляли представители местной знати присоединяемых тер­риторий (109, С. 63). В этом проявились особенности характерного для Российской империи типа ассимиляции, когда местные элиты вовлека­емых в орбиту Московского государства, а затем Российской империи земель (татарские мурзы, прибалтийские бароны, польская шляхта, кавказские и литовские князья, высший слой украинского казачества)

193

включались в состав центральной элиты. Так, согласно указам 1780 г. права дворянства были предоставлены украинской старшине и татар­ским мурзам; в 1775 г. дворянство получили высшие слои Донского ка­зачьего войска, в 1799 г. — Уральского; в 1802 г. — Черноморского, в 1817г. — Астраханского, в 1840 г. — Оренбургского; в 1845 — Кавказ­ского линейного и т.д.(см.: 92. С. 159). Кроме того, значительное чис­ло выходцев из других государств (Германии, Франции, Англии, Гол­ландии и др.) активно поступали на русскую государственную службу, нередко занимая в послепетровской России высшие государственные посты. Значительная национальная неоднородность элиты была одной из причин слабой внутренней сплоченности имперской бюрократии, как и иных модификаций сформированной по служебному принципу элит.

Таким образом, анализ особенностей становления имперской бюрократии в качестве элиты показывает, что несмотря на существен­ное изменение конкретного содержания задач развития общества и го­сударства в первой половине XIX в. и в новых исторических условиях именно сформированный по принципу службы правящий класс был призван стать субъектом развития общества и государства. Неэффек­тивность имперской бюрократии вследствие двойственности ее поло­жения в качестве политической элиты (бюрократия рекрутировалась по служебному принципу, но способом оплаты ее управленческих функций выступала населенная земля) должна была привести к серь­езным политическим кризисам. Крымская война выявила не только техническую отсталость России — она вскрыла нечто худшее — "кор­рупцию тыла...Здесь дала трещину созданная Сперанским бюрокра­тия" (274, т. 1. С. 132). Как и в предшествовавшие периоды российской истории, политический кризис стал импульсом политической модер­низации. Одним из существенных компонентов модернизации явилась попытка трансформации сложившейся ранее модели элитообразова­ния в период реформ 1860—70-х гг. XIX в..

194