иванов миронов университетские лекции. Лекции по метафизике москва 2004 г. Оглавление

• Название: Лекции по метафизике москва 2004 г. Оглавление
• Анкор: иванов миронов университетские лекции.doc
• Дата: 14.03.2017
• Размер: 4.28 Mb.
• Имя файла: иванов миронов университетские лекции.doc
• Тип: Лекции; #3757
• страница: 60 из 70

Лекция 32. Диалектика ценностных максим

1. Методологические проблемы и принципы исследования ценностей

При обращении к содержательным и экзистенциально значимым философским проблемам, тем более аксиологического характера, исследователь неизбежно сталкивается с проблемой нарастания гипотетичности теоретических суждений и ростом их оценочного содержания. Любое аксиологическое содержание – это не некая абстрактная голая схема, а определенная позиция автора, своеобразное авторский ordo amoris, на который, кроме того, оказывает непосредственное влияние и социокультурный контекст, в который автор погружен. Таким образом: непредвзятой аксиологии не может быть в принципе. “Объективная аксиология” - это типичный, как сейчас модно говорить, “симулякр” - пустое понятие, претендующее на содержательность и смысловую глубину. Это представляет достаточно серьезную проблему для выработки научной объективной позиции, но, одновременно, таит в себе несомненные плюсы.

С этих позиций необходимо отметить, что наш предыдущий контекст рассмотрения при всем стремлении к объективности и доказательности¹ был все же окрашен субъективными тонами, которые мы пытались методологически преодолеть, опираясь на негативное отношение к скептико-софистической традиции в аксиологии и обосновывая наличие высших ценностей человеческого бытия. Теперь же, мы вынуждены сознательно пропустить полученное знание сквозь призму ценностного, личностного отношения к миру, тем самым, как это ни покажется странным, придав ему еще большую объективность за счет диалектического понимания самой сущности соотношения знания и ценности. Для этого мы сформулируем некоторые методологические принципы (или максимы), которые позволят нам более четко очертить содержательные контуры аксиологического проблемного поля.

Во-первых, мы утверждаем, что отказ от твердого и ясного высказывания авторской позиции по содержательным аспектам аксиологических проблем недопустим. Это – явный знак или незрелости теоретической позиции, или скудости собственного ordo amoris автора, либо того и другого вместе. В этом случае просто не надо браться за аксиологическую проблематику, дабы не потерпеть фиаско. Другое дело, что авторская позиция должна быть ясно изложена и по возможности хорошо обоснована.

Отсюда можно сформулировать вторую методологическую максиму аксиологической рефлексии: ясное изложение и четкое обоснование даже иллюзорных ценностей и ошибочных теоретических воззрений в аксиологии имеет несомненное позитивное научное и педагогическое значение. Благодаря этому по крайней мере облегчается анализ и критика этих ошибочных теоретических построений.

Третий методологический принцип, которому мы старались следовать в ходе предыдущего изложения, гласит: надо стремиться к тому, чтобы диалектически синтезировать сильные стороны конкурирующих и даже прямо противоположных аксиологических доктрин ради получения многомерной и целостной картины предмета. Чаще всего заблуждение коренится не в самой по себе теоретической позиции, а в ее претензиях на исключительное владение истиной. Соответственно, сознательная диалектическая установка в аксиологии позволяет и гибко корректировать, и детальнее обосновывать свои собственные ценностные предпочтения, избегая субъективизма и предвзятости.

Понимание той или иной ценностной позиции, и это вытекает из самой природы ценностей и ценностного отношения к миру, не может быть абстрактно-рассудочным. Проблематика ценностей, как ни одна другая сфера философствования (за исключением, естественно, частных философских аксиологических дисциплин), подразумевает наличие духовной проницательности, душевной сосредоточенности и эмоциональной развитости субъекта ценностного суждения - всего того, что дается только жизненным опытом и называется мудростью. Не случайно поэтому, что очень часто к ценностной (особенно этической) проблематике мыслители обращаются уже в весьма зрелом возрасте, или после глубоких жизненных потрясений. Абстрактный рассудок еще не гарантирует истинности аксиологического суждения. Даже наоборот: сильный интеллект может соседствовать прямо-таки с детски-неразвитой душевной жизнью и первобытным эгоцентризмом¹. Ясно, что какую бы рациональную и строгую аргументацию об абсолютной ценности альтруистической любви и самопожертвования такому человеку ни приводили², он все равно ничего не воспримет в принципе и всегда найдет псевдорационалистические “контраргументы” (типа “это все - частные факты” или “такая ориентация в целом иррациональна и основана на религиозных предрассудках”) ради собственного эгоистического самоуспокоения.

Отсюда - четвертая максима: часто для правильного понимания и принятия чужого ценностного суждения необходима собственная жизненная зрелость и определенный духовный, а вовсе не интеллектуальный, уровень. Вполне возможно, что отвергаемое сегодня, завтра станет нормой твоего ценностного поведения. Посему - при вынесении квалифицирующего суждения - надо постараться, по возможности, преодолеть свои первичные априорные предпочтения и отторжения, максимально беспристрастно вдумываясь в аргументы оппонента и пытаясь встать на его точку зрения. Нигде так не полезно смирение интеллектуальной гордыни (хотя оно всегда полезно!!) как в области именно аксиологических исследований.

Ясно, что все перечисленные аксиологические максимы высказаны скорее для стимулирования творческих дискуссий, нежели в качестве чего-то завершенного. К тому же подобные советы всегда легче провозгласить, нежели принять к практическому исполнению, особенно последнюю максиму. Она-то и выводит нас на одну из самых важных и содержательных аксиологических проблем - проблему соотношения объективного и субъективного в ценностях.

2. Объективное и субъективное в ценностном бытии

Начнем с того, что сразу зафиксируем абсолютную ложность жесткой, рассудочной дихотомии “объективное-субъективное” применительно к сфере ценностей и ценностного бытия человека. Эта искусственная дихотомия, доходящая до антиномичности в ряде философских программ¹, является главным препятствием для содержательной аксиологической интерпретации этих категорий. В ней явно или неявно подразумевается, что, с одной стороны, существуют объективные ценности, независимые от воли и сознания конкретных людей, от их психологических и прочих особенностей. А с другой – в противовес первым, имеются сугубо субъективные ценностные содержания и установки, отличающиеся случайностью, спонтанностью и не подлежащей никаким объективациям психологичностью.

При такой наивно рационалистической позиции в разряд объективных ценностей попадают чаще всего типичные исторические, национально-культурные или социально-ролевые предрассудки, абсолютно формальные, бесконечно субъективно и произвольно толкуемые и индифферентные относительно самых важных и действенных ценностных максим человеческого бытия. Проще говоря - это общественные нравы, профессиональные кодексы, расхожие моральные сентенции типа “ уважай старших”, “будь честным”, а также религиозные заповеди. В разряд же субъективных и нетипических, наоборот, попадают суждения и поступки высочайших человеческих индивидуальностей, утверждающих самые объективные и значимые ценности человеческого бытия.

В результате, и это часто приобретает трагикомичный характер, носителем «объективных ценностей» становится безликий средний обыватель, а субъективных - подлинно творческая личность. На самом-то деле никакого жесткого противополагания объективного содержания ценностей их субъективно-психологической форме осуществления и кристаллизации нет и быть не может. Особенно это касается высших, духовных ценностей.

Таким образом, наш центральный тезис таков: чем субъективно более развит, а значит и психологичен индивид, тем более объективные, высокие и глубокие идеальные ценностные содержания открываются его сознанию и тем гармоничнее он воплощает эти объективные ценности в своем индивидуальном облике и в неповторимых творческих актах.

Попробуем это обосновать более детально.

Из повседневной жизненной практики известно, что ни одна ситуация выбора не повторяется буквально, и вся мудрость человека заключается как раз в том, чтобы суметь принять единственно правильное, а значит и объективное, решение (оценочное, целевое, творческое) именно в этом неповторимом контексте. Соответственно, и объективность (в смысле общезначимости и действенности) исповедуемых им ценностных максим, т.е. его личного ordo amoris, подтверждается не иначе как через череду актов точного и ответственного субъективно-личностного выбора.

Как заключить о человеке, что он мудрец, если его мудрость не явлена в конкретных жизненных поступках и советах? Сократ он потому и Сократ, что каждодневно подтверждает свою мудрость в общении с афинянами. В Троице-Сергиев монастырь в конце 14 века потому и идут толпы богомольцев со всей России, что игумен Сергий всегда даст мудрый жизненный совет и поможет найти выход из экзистенциального тупика. Почему в лабораторию к Резерфорду ехали физики со всего света? Да потому, что он воплощал лучшие качества учителя, способного найти проблему или научное направление по способностям и интересам ученика. Почему талантливый ученик, далеко превзошедший в знаниях и ученых званиях своего старого школьного учителя, все равно упорно ходит к нему в гости, причем чаще в период неурядиц, а не во времена успехов и побед? Да потому, что тому ведомо нечто высшее в ценностных отношениях между людьми, и потому он способен дать мудрый и сердечный совет в конкретной жизненной ситуации, где порой буксует абстрактный ум и кропотливый рассудочный анализ¹. Объективные ценности не могут быть оторваны от своего созидательного и действенного субъективно-психологического приложения, ибо никак иначе, в качестве объективных, удостоверены быть не могут.

Но верно и обратное: чем более человек внимателен к своим внутренним психологическим переживаниям, чем раньше он приучается анализировать свои душевные движения и моральную мотивацию, успехи или, наоборот, неуспехи в актах оценки и самооценки, - тем более объективные и глубокие ценностные содержания открываются его сознанию. Без опыта внутренней духовной работы, без привычки к постоянному и трезвому самоанализу невозможно ни понять, ни тем более сформулировать какие-то объективные ценности.

Часто такие ценностные прозрения обретаются личностью через преодоление жизненных препятствий, страдания и большие потрясения. Последние закаляют и просветляют душу, позволяют открыть в ней такие ценностные глубины, о которых раньше человек и не подозревал. Именно такой личностный ценностный опыт, добытый сознательными душевными усилиями и борьбой, отливается в общезначимую этическую проповедь¹, великий исповедально-философский аксиологический трактат², глубокое религиозно-психологическое наставление в подвижнической жизни³ или бессмертный художественно-психологический документ типа “Записок из мертвого дома “ Ф.М. Достоевкого. Все объективное в сфере ценностей - это всегда откристаллизовавшийся опыт развитой, внимательной к себе и закалившей свою волю человеческой субъективности.

Ценностную объективность, как плод творчества развитой духовной субъективности, следует отличать от субъективистских душевных копаний, которыми переполнена интеллектуалистская литература ХХ века. Критерий отличия здесь очевиден: в одном случае - внимание к глубинам духа ради обретения твердых ценностных опор и выхода к миру¹; в другом - нарциссическое закукливание в себе, самоценная центрация на сугубо личных и частных проблемах, болях и переживаниях, принимающие подчас болезненный и даже патологический характер². В первом случае познанные объективные ценности претворяются в живое личное действие, в потребность изменить себя в лучшую сторону; во втором - зачастую выступают в роли своеобразного болеутоляющего наркотика, оправдывающего паралич ценностной воли.

Подлинно развитая субъективность - это всегда тонкое знание не только себя, но и “другого”. Здесь важны дар эмпатии, о чем речь у нас шла в разделе о внерациональных видах познания, а также опыт живого действенного сострадания и сопереживания, проницательности и наблюдательности. Человек, лишенный этих важнейших форм постижения “потемок чужой души”, лишен доступа к важнейшим объективным пластам ценностного знания, и уж тем более не способен доходчиво донести эти ценности до другого “я”, ориентируясь на уровень его сознания. Достоевский не раз признавался, что самое интересное для него занятие - попытаться проникнуть в самые темные закоулки чужой человеческой души. И кто как не он обнаружил умение увидеть в этом “другом”, подчас совершенно нравственно изломанном и озлобившемся человеке, нечто по-настоящему важное, живое и совершенно объективное? Более того, увидеть в этой душе не сплошной мрак и ненависть (не чистые антиценности), а глубокое страдание и томление о высшем и праведном?

Объективные ценности, особенно духовного плана, не могут быть ни сформулированы, ни приняты, ни тем более свободно применены без развитого субъективного “чувства другого”³, без формирования навыков анализа чужих душевных движений и мотивов, никогда - как известно - буквально не совпадающих с тем, что непосредственно сказано и непосредственно сделано.

Такая психологически развитая человеческая субъективность (точнее даже - подлинная духовная индивидуальность) никогда не станет жертвой ни витальной, ни социальной ценностной фетишизации, ни тем более пассивным объектом прямого манипулирования ее сознанием. Напротив, такой мудрец способен стать настоящим духовным Учителем у высокообразованных и интеллектуально развитых людей.

В качестве эмпирического подтверждения - сошлемся на хорошо известный из русской истории факт: в Оптину пустынь к многомудрым старцам приезжали в поисках подлинных ценностей, такие гении русской культуры как Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев и В.С. Соловьев, П.А. Флоренский и Н.А. Бердяев. Они были высокодуховными людьми, прекрасно знали всю христианскую теоретическую аксиологию, не говоря уж о мировой философской традиции. Кажется, ну уж какие у них-то могли быть проблемы в сфере знания высших ценностей? Какие загадки бытия были им не доступны, если тысячи современников почитали их за своих учителей, да и последующие поколения усваивали и усваивают объективные духовные ценности из оставленных ими литературных и философских произведений!

И однако же все эти великие люди русской культуры с благоговейным смирением внимали оптинским старцам, через их мудрое слово и личный облик обретали для себя какие-то дотоле заповедные истины и ценностные содержания и ни минуты не сомневались, что “духовному оку” этих мудрецов и подвижников внятно нечто такое в мировом бытии, что для них пока еще лично недоступно и заповедано. У нас нет никаких оснований не доверять личным свидетельствам гениев русской культуры¹. Разве что какой-нибудь воинствующий атеист скажет, мол, Достоевский и Флоренский - были лично верующими людьми и потому наивно поверили во всякие там религиозные байки про мудрость и святость оптинских старцев. А на самом-то деле, никакого Бога, а, значит, и никакой религиозной святости вовсе нет.

Подобное суждение будет еще одним подтверждением истинности вышеотмеченного тезиса о неразрывной связи объективного и субъективного в ценностях, ибо если человек духовно до чего-то не дорос, то он высшее и совершенно объективное ценностное содержание просто не в состоянии будет воспринять. Если же его собственный нравственный уровень к тому же не очень высок, а уровень самооценки, наоборот, завышен, - то он попытается всячески это непонятное для него высшее содержание непременно принизить и “опустить” до собственного уровня.

Здесь кроется психологический исток любого кощунства. В нашей истории - чаще всего кощунства атеистического, хотя кощунство, как ныне все более выясняется, вполне может быть и религиозным, когда оскверняют храмы чужих конфессий или выбрасывают из церкви располагавшийся там ранее художественный музей. В сущности, атеистическое кощунство и религиозное кощунство всегда идут рука об руку, а подлинная мудрость - равно и атеистическая, и религиозная - всегда старается уважать чужие духовные ценности. Наличие духовных ценностей при всем их возможном различии и даже видимом противоречии друг другу - всегда предпочтительнее, чем отсутствие таковых.

Говорить о высших ценностях, исходя из уровня сознания собеседника; и не судить самоуверенно об услышанном высшем ценностном суждении, исходя из своих, наличных на сегодняшний день, представлений и симпатий - это одна из объективных и содержательных аксиологических аксиом, могущая претендовать на универсальный характер.

К обсуждению проблемы универсальных ценностей мы теперь и переходим.

3. Абсолютное и относительное в ценностях

Любое ценностное содержание, претендующее на абсолютный характер, будет вместе с тем и объективным¹, но обратное неверно. Так, готовность жертвововать своей жизнью ради защиты своей Родины от вражеского нападения или ради спасения жизней других людей является ценностью объективной и свидетельствует об исключительно высоком уровне развития нравственного сознания. Но эта ценность теряет свой абсолютный характер в мирных условиях, где как раз сохранение человеческих жизней и целенаправленное предотвращение ситуаций, требующих человеческого самопожертвования, является абсолютно приоритетной в деятельности государства.

Для тоталитарных режимов как раз характерно, что даже в мирное время от людей все время требуют совершения подвигов, которые часто компенсируют плохую организацию производства или жизни. Отсюда и соответствующая терминология недавних времен, отражающая «героический» характер, когда, например, ежегодный сбор урожая интерпретируется не иначе как «битва за урожай». Навязывание героизма в обычных условиях не меньшее зло, чем его отсутствие во времена, когда необходимы героические поступки. Поэтому банальная фраза советского периода о том, что в жизни всегда есть место для подвига, несла в себе обратный антинравственный заряд, оправдывая часто подвиг и жертвенность там и тогда, когда это вовсе не требовалось и когда это можно было совершить не жертвуя жизнью человека.

Героизм, как высочайшая объективная ценность, хорош не сам по себе, а в том случае если он осуществляется ради общезначимых человеческих ценностей. Если этого нет, то он может реализоваться в качестве абсолютной антиценности, например, в виде фанатичного терроризма. Герой жертвует своей жизнью, сражаясь с вооруженным врагом и ради общего блага; террорист же жертвует чужими безвинными жизнями чаще всего во имя самых что ни на есть низменных эгоистических побуждений: денег, национального эгоизма или жажды прославиться. При этом героем движет любовь, а террористом - слепая ненависть.

Таким образом, если под абсолютным понимать то, что не знает никаких исключений и действует всегда и везде одинаково, типа того, как одинаково действует закон всемирного тяготения, то вряд ли такая абсолютность может быть свойством духовных ценностей. Так, традиционно абсолютными ценностями в сфере этики считают библейские заповеди Моисеея: “не убий”, “не кради” и т.д. Но они слишком формальны и абстрактны, чтобы претендовать на роль универсальных регулятивов поведения. Еще В.С. Соловьев в “Трех разговорах” и И.А. Ильин в работе “О противлении злу силою”, критикуя этические воззрения Л.Н. Толстого, блестяще показали, насколько пагубными и аморальным могут быть буквальные следования библейским заповедям.

Самые наглядные примеры - нашествия врагов на твою Родину или нападение грабителя на беззащитную женщину, когда механическое следование принципу “не убий” оборачивается гораздо большим злом. То же справедливо и относительно максимы “не кради”. Советский разведчик во времена Великой Отечественной войны, который похищал секретные сведения у врага, безусловно нарушал эту абстрактную моральную заповедь, но кто упрекнет его в безнравственном поведении? Христианское требование “возлюбить господа Бога своего” неприемлемо не только для атеиста или буддиста школы мадхьямиков, отрицающего вслед за своим учителем Нагарджуной и личного, и безличного Бога-творца, но оно может быть неприемлемым также и для христианина-протестанта, скажем, сторонника теологии “смерти бога”.

С другой стороны, христианский призыв “возлюбить ближнего своего больше самого себя” и “любить врагов своих, но ненавидеть дела их” может быть абсолютно справедливым для атеиста-альтруиста¹, а для христианина, да еще занимающего высокий пост в церковной иерархии, напротив, - органически неприемлемым, как для средневекового изувера-инквизитора типа Торквемады.

Конечно, при желании можно попытаться найти такие универсальные, не знающие исключений, ценности, если не духовного, то хотя бы социального и витального планов. Ну, скажем, сказать, что социальный порядок и свобода всегда лучше социального хаоса и диктатуры. Но, опять-таки, очень скоро может выясниться, что под свободой и порядком люди понимают подчас нечто прямо противоположное. Да и без социального беспорядка никакую диктатуру свергнуть невозможно в принципе; равно как и преодолеть безумство уличной толпы без силовых мер принуждения. Социальные парадоксы, связанные с гражданским миром и социальным согласием, также известны. Нигде вы не встретите большего социального согласия, чем в условиях самого жесткого тоталитаризма с отработанной системой промывки мозгов, а самой яростной скрытой вражды и взаимного эгоистического отчуждения - в условиях гражданского демократического мира. Недаром одно из классических определений демократии гласит, что это война всех против вся, переведенное в политическую парламентскую форму.

Вроде бы на статус универсальной социальной ценности может претендовать следующий лозунг, извлеченный нами из одной современной книжки: “благополучие всех на основе благополучия каждого”. Но эта формулировка столь абстрактна и безжизненна, что под ней опять-таки можно иметь в виду абсолютно все, что угодно. Кстати, все диктаторы в истории приходили к власти и насильственно удерживали ее под лозунгом “благополучия всех и каждого”, а насилие над личностью оправдывали ее же собственным неразумием и неспособностью видеть свое благо в благе остальных жителей государства и в сильной государственной власти как таковой.

Вроде бы попроще дела обстоят с витальными ценностями, и можно было бы сказать, что абсолютными, не знающими исключений, являются качественная и вкусная пища, бытовой комфорт, материальная обеспеченность и, наконец, физическое здоровье. В том, что эти ценности вполне объективны и вытекают из рациональных материальных потребностей людей сомневаться не приходится. Однако это еще не дает нам оснований делать заключение об их абсолютности. Современная медицина подтвердила объективную ценность голодания, а материальный достаток и комфорт, как прекрасно подметили Э. Фромм¹ и К. Лоренц², зачастую ведут к изнеженности и к совершенно порочной потребительской ориентации. Что касается физического здоровья, то иногда как раз телесные болезни и хвори заставляют человека радикально пересмотреть свои ценности и прежнюю жизнь. Более того, в борьбе с хворями дух подчас достигает высочайших творческих вершин, и неизвестно, достиг бы он их без этих тягчайших жизненных испытаний. Здесь достаточно вспомнить имена святого Серафима Саровского, Федора Достоевского, Николая Островского, Фредерика Шопена, Фридриха Ницше.

Все подобные примеры вроде бы заставляют констатировать: абсолютных ценностей вообще не существует, они все - более или менее относительны, т.е. ограничены вполне определенными временными рамками, а также социальными, культурными или экзистенциальными “пространственными” границами. Попытки же сформулировать ценностные максимы для всех времен и народов в лучшем случае сведутся к совершенно абстрактным и безжизненным банальностям.

Однако такой вывод неминуемо ведет к ценностному релятивизму с его культом относительности, особенности и, в конечном итоге, поверхностного субъективизма. Релятивизм всегда является реакцией на ценностный догматизм, который напротив, не желает знать никаких особенностей и исключений из аксиологических правил. Исток обеих порочных крайностей - в жестком противополагании абсолютного относительному в сфере ценностей. Это весьма похоже на жесткий разрыв ценностно объективного и ценностно субъективного, о чем речь шла выше.

На самом же деле абсолютные ценности, несомненно, существуют, но они потому и являются абсолютными, что не противостоят всему временному, текучему и особенному, т.е. относительному³, а могут быть творчески и свободно приложимы к этим относительным ситуациям развитой человеческой субъективностью.

Иными словами, ценностные абсолюты всегда способны брать поправку на специфику жизненного контекста, к которому применяются, и, более того, лишь в таком творческом применении и проявляют свой потенциал вечных и неизменных - абсолютных - ценностей. Таким образом, к атрибутам абсолютных ценностей можно отнести: 1) их регулятивный, а не нормирующий, характер, подразумевающий обязательное участие свободной человеческой воли; 2) их творческий характер, ориентирующий на своеобразное приложение и понимание в каждой конкретной жизненной ситуации.

Абсолютную ценность можно уподобить единому кристаллу со многими разноцветными гранями, способному каждый раз повернуться нужной гранью применительно к своеобразию запроса.

Чем более духовно развитой является личность, тем более гармонично и многомерно она понимает и применяет к жизни абсолютные духовные ценности. И наоборот: порочную личность больше всего тянет к релятивистской, а заурядную - к догматической ценностным установкам.

Что же касается предметных формулировок подобных абсолютных ценностных максим, то некоторые из них, совпадающие с универсальными истинами человеческого бытия, мы уже приводили.

В принципе, человеческое сообщество сознательно, а чаще всего неосознаваемо, всегда исповедует какие-то абсолютные ценностные регулятивы и человеческие качества, инстинктивно отторгая то, что этим максимам противостоит и потому подрывает устои совместного общежития. Так, в любом обществе ценятся мужество, добросердечие и искренность, а безусловно осуждаются трусость, завистливость и лживость. Везде предосудительным являются невежество и непрофессионализм, а особым почетом окружаются мудрецы и компетентные в своем деле люди. Во все эпохи особым почитанием окружались неподкупные политики, и, наоборот, считалась позорной политическая продажность. В любом нормальном обществе оберегаются нормальные отношения между полами, без чего немыслимы ни полноценная семья, ни психологически здоровое воспитание детей, ни гармоничные взаимоотношения поколений. Противоестественные половые отношения начали получать государственную санкцию лишь со второй половины прошлого века. Этот факт вместе с поощрением эвтаназии, операций по перемене пола, бесконтрольных вторжений в человеческий геном; санкционированием политического лоббирования и оправданием откровенной покупки политических кресел¹, - являются не менее зримыми знаками глубочайшего ценностного кризиса современной цивилизации, нежели политический терроризм.

Когда витальный и социальный антиценностный “низ” начинает занимать место ценностного “верха”, то паралелльно нападкам начинают подвергаться как раз абсолютные, а вовсе не относительные, духовные максимы человеческого бытия. Тогда-то и начинается “варваризация культуры” по меткому замечанию Й. Хейзинги. “Под варваризацией, - поясняет это непривычное словосочетание голландский культуролог, - можно понимать культурный процесс, в ходе которого достигнутое духовное содержание самой высокой пробы исподволь заглушается и вытесняется элементами низшего содержания... Бастионы технического совершенства, экономической и политической эффективности ни в коей мере не ограждают нашу культуру от сползания в варварство. Варварство тоже может пользоваться всеми этими средствами. Оснащенное с таким совершенством, варварство станет только сильнее и деспотичнее.”² Эта констатация была сделана Й. Хейзингой в середине 30-х годов прошлого века, но разве что-нибудь принципиально изменилось с тех пор? И разве со времен Ницше мы не наблюдаем регулярных и упорных попыток подвести под этот кризисный процесс давно и хорошо известную скептико-софистическую, сугубо релятивистическую, аксиологическую базу? И разве опять-таки не Сократ с Платоном - эти глашатаи абсолютных ценностных максим - становятся объектами самых кощунственных и агрессивных нападок?

Тем не менее, есть основания питать исторический оптимизм. Тенденция к “выворачиванию ценностного мира наизнанку” активизирует защитников ценностных абсолютов духовной природы, ибо чем выше статус ценностной максимы, тем меньше она подвержена при своем гибком понимании ветрам исторических перемен, а чем ожесточеннее на нее нападают - тем ярче она светит.

В самом деле, разве не подтверждается сегодня абсолютная ценность физического, нравственного и интеллектуального совершенствования личности, которая тем самым увеличивает и общий удельный вес добра в этом мире? При этом ясно, что такие восходящие пути всегда глубоко своеобразны и личностны¹. Разве не является во всех отношениях универсально значимым процесс добровольного социального единения людей, объединенных желанием сохранить “чистой” природу и “высокой” культуру ради обеспечения максимально благоприятных условий как раз для свободного совершенствования личности? И разве не высочайшая ценность - готовность личности бескорыстно и жертвенно служить такому общему благу, где как раз и можно быстрее всего взойти вверх по ступеням личного совершенствования? Наконец, разве не будет абсолютной духовной максимой требование уважать чужие системы ценностей, которые не попирают и не оскверняют твои собственные?

Здесь мы выходим на проблему соотношения общечеловеческих и национальных ценностей.

4. Общечеловеческое и национальное в бытии ценностных максим

Будем предельно краткими в обсуждении этой категориальной пары, учитывая, что она издавна служила предметом обстоятельнейших дискуссий в истории отечественной философской и социально-политической мысли, для которой проблема национально-культурной самоидентификации всегда имела жизненно-значимый характер. Остается она таковой вплоть по сию пору.

Думается, что и здесь достаточно отчетливо прослеживаются две, равно тупиковых, рассудочных аксиологических крайности, давно схваченных и тонко проанализированных русскими мыслителями. Это крайности национализма и космополитизма.

Национализм¹, как известно, исходит в своем “мягком” варианте из тезиса о самоценности и самодостаточности своих национальных ценностей и отсутствии ценностей общечеловеческого плана, а потому отказывается от диалога с другими национально-культурными ценностными мирами. Такова позиция культурного изоляционизма. В худшем же из вариантов националистической идеологии мы сталкиваемся с воинствующим шовинистическим навязыванием своих национальных ценностей, отождествляемых с общечеловеческими, другим народам вплоть до физического истребления этих последних и попрания их национальных святынь. Самый яркий пример такого изуверского национализма - гитлеровский фашизм.

Национализм всегда подпитывает космополитизм - диаметрально противоположную позицию, утверждающую безусловный примат общечеловеческого над национальными. В своем самом примитивном витальном варианте - это типично обывательская точка зрения, выраженная формулой, что главная ценность - это благополучие собственного “я”, а родина там, где нам лучше. Гораздо хуже, когда космополитическим лозунгом “работы во благо всего мира” или “борьбы с национальным тоталитаризмом” оправдывается откровенное шкурное предательство своей страны и товарищей по работе. Деятельность разведчиков-перебежчиков постсоветского времени - самый наглядный тому пример.

В более презентабельном виде космополитизм предстает, когда выдвигает тезис о человеке как гражданине всего мира и о безусловном примате общечеловеческих (или как теперь модно говорить “глобальных”) ценностей над ценностями национальными. Чаще всего под общечеловеческими ценностями здесь понимаются культурные и религиозные ценности какой-то вполне определенной культурной традиции¹ или же за общечеловеческие выдаются какие-то относительные социальные ценности типа ценностей рынка, демократии или прав человека.

Ясно, что эти ценности значимы, но они, во-первых, предстают в исключительно разнообразных исторических формах²; во-вторых, универсальность их применения в контексте сегодняшнего дня достаточно проблематична (в частности, применительно к России)³; в-третьих, их когда-то вовсе не было и, вполне возможно, они будут пересмотрены в будущем. Иными словами, они явно не универсальны и не общечеловечны. К сожалению, часто под флагом общечеловеческих ценностей разрушаются, а иногда и сознательно оскверняются национальные духовные ценности и святыни.

Не мудрено, что национализм и космополитизм как бы постоянно подпитывают друг друга, не позволяя установить гармоничные взаимоотношения между “родным и вселенским” и встать на позиции настоящего - уважающего ценности других народов духовного, а не витально-звериного и социально-озлобленного - патриотизма. Этот момент в свое время тонко подметил С.Н. Булгаков, писавший: “Национализмом у нас убивается патриотизм и косвенно поддерживается космополитизм, а в этом последнем, в свою очередь, находит свою духовную опору, воинствующий национализм. Получается порочный круг”.¹

Выход из этой ложной рассудочной дилеммы опять-таки диалектичен, и он был давно намечен отечественными философами, предупреждавшими о недопустимости механического противополагания национального и общечеловеческого. “Разве воззрение народное исключает воззрение общечеловеческое? - спрашивает выдающийся отечественный публицист и литератор К.С. Аксаков, и сам же отвечает, - Напротив. Ведь мы говорим, например: английская литература, французская литература, германская философия, греческая философия... Дело человечества совершаются народностями, которые не только от того не исчезают и не теряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются и светлеют и оправдываются как народности²”. В другой своей статье русский публицист делает весьма тонкое замечание относительно того, как и на основе чего этот синтез родного и вселенского должен быть осуществлен: “Чтобы понять общечеловеческое, нужно быть самим собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому... Только самостоятельные умы служат великому делу человеческой мысли”³ .

Впоследствии эта мысль о прорастании во вселенское через родное и преломление вселенского через призму национальных ценностей будет с разными нюансами проходить через всю отечественную философию и литературу. Применительно к сфере духовных ценностей это достаточно очевидно¹, и получило в рамках отечественной культуры название “соборного духовного единства”, где целое живет и прирастает своеобразием своих частей, а каждая часть реализует своеобразие и творческий потенциал лишь в рамках этого культурного целого. Соответственно, абсолютные духовные ценности, являясь вместе с тем и общечеловеческими, специфически преломятся и своеобразно окрасятся на различной культурно-национальной почве. Специфический же акцент в понимании и применении этих ценностей, который сделает каждая национальная культура, в свою очередь, обусловит проявление ее духовно-культурной самобытности. Если, например, европейская культура больше всего ценит свободу и творческую автономию личности, а российский культурно-географический мир - духовное единство социума и принцип братской бескорыстной взаимопомощи, то один национально-культурный ценностный акцент совсем не исключает другого и не должен за счет него эгоистически самоутверждаться.

Подлинный аксиологический диалог исключает всякий национализм и космополитизм, ориентируя на взаимно-лояльное прояснение и обогащение ценностных установок, а, в конечном счете, на мудрое совмещение различных граней единого кристалла общечеловеческих ценностей.

Отметим одну важную деталь: высшие духовные достижения и ценностные утверждения какой-то национальной культуры, имеющие общечеловеческое значение и измерение, чаще всего связаны с деятельностью каких-то выдающихся личностей и культурных творцов.

Высшие национальные ценности как бы персонифицированы, имеют своих идеально-эталонных представителей. Когда мы говорим о германской культуре и ее духовных завоеваниях, то в любом случае вспомним Лейбница, Гете, братьев Гумбольдтов, Вагнера и Канта. Национальные ценности испанской культуры нельзя понять без обращения к творческому наследию Сервантеса, Лопе де Вега, Веласкеса и Х. Ортега-и-Гассета. Точно также и русская культура немыслима без имен Пушкина и Достоевского, Чайковского и Сурикова, Вернадского и Менделеева, Соловьева и Флоренского.

Все объективное, всеобщее и общечеловеческое в мире ценностей имеет неустранимое личностное измерение, и чем выше уровень развития личности - тем зримее и бесспорнее посредством ее судьбы обнаруживаются как высшие идеальные ценностные содержания, так и возможность их творческого претворения в жизни.

Анализу высших носителей этих ценностных содержаний - идеалу и святыни - будет посвящен завершающий раздел наших лекций.