Сокулер_Лекции по философии Витгенштейна. Лекция 1 формирование мировоззрения
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
4. Природа философских предложений Логические тавтологии и противоречия, «показывающие» логическую структуру мира и языка, втожевремя лишены смысла. Как мы помним, смысл предложения — это описываемый им факт. Но тавтологии и противоречия не описывают никакого факта. Поэтому они лишены смыс- ла, хотя и не нарушают правил языка и не являются попыткой сказать то, что может быть только показано. Помимо предложений, лишенных смысла, имеются и бессмыслен- ные (unsinnig) предложения. Они прямо нарушают логику языка, являясь попыткой сказать то, что не может быть сказано. Бессмыс- ленными, как утверждает Витгенштейн в «Трактате», являются фи- лософские предложения и вопросы. «Большинство вопросов и предло- жений, написанных о философских проблемах, не ложны, а бессмыс- ленны. На вопросы такого рода вообще нельзя ответить, можно только показать их бессмысленность. Большинство вопросов и предложений, высказанных философами, связаны с тем, что мы не понимаем логику нашего языка» [4.003]. Таким образом, говорит он, большинство фи- лософских проблем, причем наиболее глубоких проблем, проблемами вообще не являются [4.0031]. Здесь не может быть ответов, потому что Нет вопросов. Витгенштейн показал нам мир, в котором нет каких-то особых глу- бин, нет ничего скрытого. Он нарисовал также и язык, состоящий из предложений, являющихся образами возможных фактов. Их истинность устанавливается при сопоставлении их с действительностью. Несущим каркасом и мира, и языка является логика. Но ее нельзя описать, ее можно только показать. Витгенштейн утверждает, что там, где человек сталкивается с исследованием каких-то особых скрытых глубин, неких «суперфактов» относительно структуры и сущности мира и с попытка- ми выразить результаты этих исследований в предложениях и теориях, - там человек в действительности сталкивается всего лишь с ошибоч- ным представлением о работе языка и со злоупотреблением языковы- ми выражениями. Поэтому, как утверждает Витгенштейн, вся филосо- фия должна быть критикой языка. Говоря о философских вопросах и проблемах, Витгенштейн, как мне кажется, имеет в виду прежде всего проблемы и вопросы, касающиеся глубинного скрытого устройства реальности — столь глубинного, что его не достигает никакой опыт и никакие науки. В контексте такого пони- мания философии как особой теории глубинного устройства реальности 52 утверждения Витгенштейна о ее бессмысленности совершенно справед- ливы. Описанием реальности должна заниматься наука. Философия, начиная с ней соревноваться, производит что-то, no-видимости, глубо- кое, но в сущности бессмысленное. Философия XX в. усвоила этот урок «Трактата». В наше время метафизика неразрывно связана с анали- зом языка. Основой метафизики стало исследование его категориальной структуры. Речь идет о структуре реальности, как она запечатлена в структуре языка. Поэтому метафизика стала пользоваться методами аналитической философии, собственно говоря, она (в значительной мере) превратилась в одно из направлений аналитической философии. Рассуждая о природе философии, Витгенштейн с большой опреде- ленностью высказывается против уподобления философии естествен- ным наукам. «Философия, — говорит он, — не является одной из естес- твенных наук. (Слово «философия» должно обозначать что-то, стоящее выше или ниже, но не наряду с естественными науками.)» [4.111]. Для него, таким образом, решительно неприемлема идея «научной филосо- фии». Таковая, с его точки зрения, будет состоять из бессмысленных iaÖopOB слов, имеющих чисто внешнее сходство с осмысленными пред- южениями. Столь же неприемлемой была бы для него и идея, что философия якобы обобщает данные отдельных наук, в первую очередь такие «диалектические» открытия, как теория эволюции, клеточного строения живого и т.п. Так, например, он замечает, что «дарвиновская еория имеет к философии ничуть не большее отношение, чем любая другая естественнонаучная гипотеза» [4.1122]. Однако «Логико-философский трактат» содержит не только негатив- ную оценку всей философии, но и программу, указывающую, чем она должна заниматься. «Цель философии — это логическое прояснение мыслей. Философия есть не учение, а деятельность. Философская работа по существу состоит из прояснений. Результатом философии являются не «философские предложения», но прояснение предложений. Философия должна делать ясными и четко различать мысли, кото- рые являются как бы туманными и спутанными» [4.112] «Философия должна разграничить мыслимое и тем самым немысли- мое. Она должна ограничить немыслимое изнутри, ограничив мыслимое» [4.114]. 53 «Она указывает на невыразимое тем, что ясно показывает вырази- мое» [4.115]. Наметив, таким образом, задачу философской деятельности — ана- лиз предложений с целью их прояснения — Витгенштейн в «Трактате» приступает к обширной программе такого рода анализа. 5. Математика и естествознание На очень небольшом пространстве «Логико-философского трактата» Вит- генштейн рассматривает весьма значительные пласты мысли. Он дает свою трактовку природы математики, естественных наук, высказываний о причинных связях, о вероятности и т. д. Рассмотрение по необходимос- ти оказывается кратким. Витгенштейн практически не строит никакой аргументации. По-видимому, высказываемые им вещи представляются ему очевидными. Но то, что он говорит так кратно, оказало огромное влияние на последующее развитие философии в XX в. Почему Витгенштейн затрагивает в «Трактате» такой широкий круг вопросов? Он обязан это сделать, чтобы показать, как согласуются с его трактовкой языка различные классы предложений, с которыми связаны специфические философские проблемы. Он должен продемон- стрировать анализ таких предложений, который бы выявил их подлин- ную структуру и благодаря этому показал, что эти философские про- блемы проблемами не являются. Вот, например, предложения математики. Они достоверны и необ- ходимо истинны. Их истинность не может быть опровергнута никакими фактами и экспериментами. В то же время нельзя утверждать, будто они вообще не относятся к эмпирической реальности,-ибо математика широко применяется при ее исследовании и описании. В течение веков философы бились над проблемой природы математики и характера ее истин. С точки зрения Витгенштейна, предложения математики не являются ни логическими тавтологиями, ни образами фактов — они суть операции над знаками. При этом он утверждает, что нигде в жизни математические предложения не применяются как таковые, а лишь как посредники при выводе одних содержательных предложений из других содержательных же предложений. «Математика, — говорит он, — есть логический метод. Предложения математики суть уравнения и, следовательно, псевдопредложения» [6.2]. «Математические предложения не выражают никакой мысли» [6.21]. «Сущность !Щ математического метода, — продолжает он, — состоит в работе с уравнениями» [6.2341]. Почему уравнения оказываются псевдопредло- жениями? Потому что они не являются образами фактов. Знак равенства возможен потому, что равны выражения. Уравнения пока- зывают равенство выражений. «Если два выражения связаны знаком равенства, это значит, что одно можно подставлять вместо другого. Но то, равны они или не равны в действительности, должно показываться самими этими выражениями» [6.23]. Возможность подставлять одно выражение на место другого должна усматриваться из их логической формы. Следовательно, уравнения показывают то, что относится к логическим характеристикам самих выражений, — а это, по определению, не может высказываться в предложениях. В то же время уравнения показывают логику-мира так же, как это делают вырожден- ные формы предложений — логические тавтологии. Поскольку математические предложения, как показал витгенштей- новский анализ, не являются предложениями, они не являются ни ис- тинными, ни ложными. Поэтому не имеют смысла вопросы о характере и источнике их истинности. А как быть с теориями естественных наук, с научными законами в том мире и в том языке, которые описываются Витгенштейном? Ведь в «Трактате», как уже говорилось выше, признается только логическая необходимость. Каузальных связей в универсуме «Трактата» нет, и Витгенштейн походя замечает, что только мышление, пораженное пред- рассудками, убеждено, что весь мир подчиняется каузальным связям. Одновременно он утверждает, что «совокупность истинных предло- жений есть совокупная естественная наука» [4.11]. Но чем же в таком случае являются естественнонаучные теории, описывающие каузаль- ные связи? Нет ли здесь у Витгенштейна явного противоречия? Про- тиворечия не возникает вследствие того, что научные теории, по Вит- генштейну, не являются совокупностями предложений, у них иная природа. Научные теории суть способы унифицированных описаний большого количества фактов. Они, таким образом, выступают не как эбразы фактов, а как нечто вроде порождающих моделей для описаний фактов. «Ньютонова механика, например, приводит описание универ- сума к унифицированной форме» [6.341]. «Все предложения, такие, как закон причинности, закон непрерывности в природе, закон наименьше- го сопротивления и т.д. и т.п., все они являются априорными интуици- ями возможных форм научных предложений» [6.34]. Индукция есть 54 55 процесс принятия наипростейшего закона, согласующегося с явления- ми. Этот процесс не имеет никакого логического обоснования, только психологическое, заявляет Витгенштейн, солидаризуясь с Д. Юмом. Индукция не является ни логическим законом, ни фиксацией какой-то черты устройства мира, типа «единообразия природы» (Дж. С. Милль), «регулярности» и пр. Подобное объяснение природы научных теорий .и принципов прово- цирует вопрос: как они соотносятся с реальностью? Витгенштейн дает следующее объяснение. Представьте себе белую поверхность с хаоти- чески расположенными на ней черными пятнами. Можно дать описа- ние этой плоскости', накладывая, на нее сеть с квадратными ячейками и отмечая для каждого квадрата, является он белым или черным. Выбрав достаточно мелкие ячейки, можно получить унифицированное описание поверхности. Однако оно будет, конечно, произвольным, пото- му что с таким же успехом можно было бы использовать сеть с треу- гольными, пятиугольными или.какими-либо еще ячейками. Различным сетям соответствуют различные системы описания мира. Механика подобна такой сети: она определяет способ описания мира, задавая свои аксиомы и правила, по которым из них выводятся прочие пред- ложения. Поскольку поверхность можно описывать с помощью и треугольной, и квадратной, и иной сети, тот факт, что мы описали ее, используя, скажем, квадратную сеть, еще ничего о самой поверхности не говорит. Однако если ее удается полностью описать с помощью сети определен- ной конфигурации, то данный факт уже характеризует поверхность. Подобно этому, тот факт, что реальность описывается ньютоновской механикой, еще ничего не говорит о реальности. Такое витгенштейнов- ское утверждение может вызвать реакцию негодующего протеста, обвинение Витгенштейна в агностицизме, Субъективизме и прочих гре- хах. Но не будем спешить, задумаемся на минуту. В первой лекции я упоминала о кризисе физики и о том, что он отразился на мировоззре- нии Витгенштейна. Пересмотр основных понятий ньютоновской механи- ки — это реальный факт истории науки. И я думаю, что Витгенштейн своим утверждением просто зафиксировал этот факт. Но в то же вре- мя Витгенштейн отмечает, что то, насколько успешно или полно удает- ся описать реальность с помощью ньютоновой механики, уже говорит что-то о реальности. О ней может говорить и такой факт, что она проще описывается с помощью одной теории, чем с помощью какой-то иной. 56 Таким образом, хотя Витгенштейн очевидно придерживается пози- ции конвенционализма относительно научных теорий, однако теории в его изображении не совсем произвольны, а реальность не совсем пас- сивна и безразлична к любым описаниям. Теория плюс факты, пока- зывающие, насколько успешно ее применение, что-то говорят о самой реальности. Но что именно говорят? На этот вопрос Витгенштейн не отвечает, вернее, он его даже не ставит. И здесь опять-таки, я думаю, что он прав. В самом деле, что именно говорит о реальности тот факт, что механика Ньютона успешно применяется к такому-то кругу явле- ний? Ответ представляется на первый взгляд очевидным, думаю, что он готов сорваться с губ большинства читателей — но что он собой представляет? Это определение границ применимости ньютоновской механики с точки зрения теории относительности. Но разве теория относительности — это конечный этап развития науки? Разве ее не может постичь та же судьба, что и механику Ньютона? Скорее всего, может. И тогда мы будем обсуждать вопрос, что же говорит о реаль- ности тот факт, что теория относительности более успешно, чем механи- ка Ньютона, применялась для описания таких-то классов явлений. Осмыслив эту ситуацию, Витгенштейн и пришел к выводу, что, с одной стороны, научные теории не являются образами фактов, а, с другой стороны, наука что-то о мире показывает. Однако невозможно сформу- лировать, что именно, невозможно выбрать теоретическое предложе- ние, указать на него и сказать: «Вот это есть образ того, как устроена реальность». Каждая научная теория каким-то образом свидетельству- ет о мире, но если попытаться точно сформулировать это свидетельство, то выйдет философская бессмыслица или ложь. Итак, законы науки и научные теории — это не описания реальности, но «сети», с помощью которых осуществляются такие описания, прави- ла построения описаний. Закон причинности характеризует устройство этих «сетей», — но не то, что мы пытаемся описать с их помощью. Его значение состоит в том, что мы признаем существование естественно- научных законов. «Но это не может быть .сказано: это показывается» [6.35]. Таким образом, попытка сформулировать какой-то особый «за- кон причинности», якобы «лежащий в основе» научных теорий, бес- смысленна. Не нужно никакого особого принципа, который пытаются сформулировать философы. То, что люди признают причинность, само показывается тем фактом, что они строят такие-то теории. Наши теории устроены так, что «то, что исключается законом причинности, не может 57 быть описано» [6.362]. Не выступает ли Витгенштейн здесь опять как агностик и субъективист? Нет, я думаю, что он выступает просто как здравомыслящий человек. Дело в том-, что научные теории и так назы- ваемые теории здравого смысла действительно устроены так, что то, что противоречит закону причинности, не может быть описано. А коль скоро это так, то все разговоры на тему о том, что практика и научное познание подтверждают существование причинных связей, не ложны, а бессмысленны. Витгенштейна как автора «Логико-философского трактата» нередко называют сциентистом, — возможно, из-за того, что он много говорит о логике. Но это еще не является признаком сциентизма. Об отношении Витгенштейна к науке говорят следующие афоризмы: «В основе всего современного мировоззрения лежит иллюзия, что так называемые за- коны природы являются объяснениями явлений природы» [6.371]. «Они склоняются перед этими законами как чем-то неприкосновенным, как древние — перед Богом и Судьбой. В этом они и правы, и неправы. Однако древние были умнее в том отношении, что они признавали ясный предел, тогда как в новой системе это выглядит так, будто все объяснено» [6.372]. Витгенштейн утверждает в «Трактате», что то, что может быть сказано ясно, высказывается предложениями естественных наук? Но он же указывает на пределы того, что они могут сказать и объяснить. А сциентиста характеризует именно отсутствие представле- ния о таковых пределах. Среди того, что не может быть сказано ясно, оказываются такие проблемы, как «Что есть Я?», «Каков смысл жизни?», «В чем истинная ценность жизни и мира?», «Допустимо ли самоубийство?». Относитель- но философских проблем, которые выглядят как глубокие теории, носят псевдонаучный характер и пытаются описывать структуру мира, Вит- генштейн говорит, что они бессмысленны, так как нарушают логику языка. Но ведь есть и философские вопросы типа перечисленных выше, носящие, так сказать, экзистенциальный характер. Объявлять их ли- шенными смысла — тоже довольно бессмысленное дело; коль скоро они мучают людей, значит, они реальны, и отмахнуться от них как от бес- смысленных было бы признаком легкомыслия. Пожалуй, самым интересным в «Трактате» является именно то, как Витгенштейн дает ответы на такие вопросы. Но как раз эти страницы «Трактата» в течение многих лет, до 60-70-х годов, оставались практи- чески без внимания. Все содержание этой работы и вообще вклад Вит- генштейна в философию XX в. отождествлялись с рассуждениями о языке, логике, научных теориях.-А то, о чем мы хотим говорить сейчас, воспринималось как некая не совсем уместная в серьезном логическом сочинении причуда автора, на которую можно не обращать внимания. % 6. Субъект, мир, мистическое Что же говорит автор «Трактата» по поводу фундаментальных про- блем человеческого существования? Он показывает определенное отно- шение человека и мира — показывает тем, что рисует картину мира, в котором нет «Я», нет субъекта. «Мыслящий, представляющий субъ- ект; нет такой вещи. Если бы я, объясняет Витгенштейн, писал книгу под названием «Мир, каким я его нахожу», то я написал бы в ней о моем теле, о том, какие члены подчиняются моей воле, а какие — нет и т. д. Это было бы методом выделения субъекта или, скорее, показа того, что в некотором важном смысле субъекта нет: ибо только о нем одном в этой книге не могло бы идти речи» [5.631]. Все, что происходит в универсуме «Трактата», безлично. Где же подлинное философское «Я», которое, как всегда считалось, составляет главную проблему фи- лософии? Его не видно, объясняет Витгенштейн, как не видно глаза в поле зрения. Глаз не видит сам себя. Он присутствует в поле зрения не как одна из точек этого поля, которой приходится отстаивать свои права или решать свои проблемы среди прочих точек. У него совсем иное положение. Он присутствует в поле зрения самим фактом сущес- твования этого поля, а также тем, что оно имеет определенную струк- туру и организацию, ибо последние определяются природой и пози- цией самого глаза. Р. Декарт признавал существование вещей протяженных и непро- тяженных. Непротяженная вещь — это мыслящий субъект, т.е. «Я». Он был убежден, что каждый субъект в первую очередь обладает непос- редственным и достоверным знанием о «Я». Картезианская традиция доминировала в истории европейской философии Нового времени. Тем не менее присутствовали и иные взгляды. Так, Д. Юм отрицал, что во внутреннем опыте субъекта, помимо чувственных впечатлений, присут- ствует еще и их, так сказать, «собственник», который и есть «Я» 5 Поэтому он считал «Я» фикцией. Суждения Витгенштейна относитель- «Я» обнаруживают сходство с этими рассуждениями Юма. 1 См.: Юм Д. Сочинения: В 2 т. М., 1966. T.I. C.365-375. 59 Можно привести и еще одну параллель. Венский философ Э. Мах постулировал «нейтральные элементы», которые в одном ряду отноше- ний были элементами психического опыта, а в другом — физического мира. Таким образом, он пытался избавиться от постулированного Декартом дуализма психического (субъективного) и физического (объ- ективного). Мысль Витгенштейна движется в том же направлении. По замечанию одного исследователя, «Витгенштейн отрицает именно то, что можно провести какое-то разграничение между субъектом и объ- ектом. Ибо, чтобы осуществить подобное разграничение, требовалось бы, чтобы субъект и объект были взаимодополнительными частями более широкого целого... что невозможно. Любое возможное разграничение отделяет одну часть мира от другой... а не субъект от мира (от его мира)» 6 Итак, субъекта не может быть нигде в мире. Мы привыкли к раз- делению реальности на сознание и материю, она же — объективность, которая находится «вне и независимо от сознания». Витгенштейн за- ставляет вспомнить о том, что если сознание, субъективность есть не- пространственный, непротяженный объект, то бессмысленно говорить о том, что «вне» его. Мир не устроен таким образом, что посреди объек- тивности оказывается некая «дырка».— моя голова, — а в ней и «рас- положена» субъективность. Хотя субъекта нет нигде в мире, но в то же самое время «есть аспект, в котором философия может говорить о непсихологическом «Я». «Я» выступает в философии тем, что «мир есть мой мир». Философское «Я» — это не человек, не человеческое тело и не душа, о которой говорит психология, но метафизический субъект, являющийся не частью, а пределом мира» [5.641]. Таким образом, «Я» у Витгенштейна — это и язык, и мир, вернее, мир и язык в их единстве. Потому так важна для него тема структур- ного единства языка и мира. Это единство обеспечивается логической формой. Она образует границу мира. Это не реальная физическая граница, до которой можно дойти и толкнуться в нее лбом. Сама струк- тура языка и мира образует его границу, ибо все, что оформлено, тем самым и ограничено. Трансцендентальный философский субъект явля- ется границей мира и языка в том смысле, что этот мир — это его мир, субъект придал ему структуру и определенность, подобно тому как глаз определяет структуру зрительного поля. 6 Bouveresse ]. Le mythe de l'intériorité: Expérience, signification et language privé chez Wittgenstein. Paris, 1987. P.185. 60 Таким образом, мы подошли к проблеме солипсизма. «Логико-фи- лософский трактат» шокировал многих исследователей тем, что в нем Витгенштейн, как кажется, прямо заявляет, что существует только его «Я» и весь мир является «его» миром. Но понять Витгенштейна таким образом — значит ничего не понять в его позиции, которая является гораздо более сложной и трудновыразимой. По поводу солипсизма сам Витгенштейн говорит так: солипсизм пытается сказать то, что не может быть сказано (и не может.быть помыслено), ибо предполагает взгляд на мир «как бы .извне». Посколь- ку границы мира являются также границами логики, солипсизм выхо- дит за пределы логики. «Фактически, то, что солипсизм имеет в виду, совершенно верно, но это не может быть сказано, а только показано» [5.62]. Следовательно, ошибка солипсизма не в том, что это ложная доктрина, а в том, что это некое глубокое переживание, невыразимое в форме концепции о статусе внешнего мира. «То, что мир есть мой мир, показывается тем, что границы языка, который понимаю только я, образуют границы моего мира» [5.621]. «Я есть мой мир (микро- косм)» [5.63]. Но как же быть с упреком в том, что Витгенштейн в «Логико- философском трактате» не замечает существования других людей? Дей- ствительно, в описываемом им мире нет «другого человека», — он по- является в рассуждениях Витгенштейна на более поздней стадии его философской эволюции. Это не отменяет описанную им картину, — ибо каждый человек является микрокосмом, каждое «Я» есть «мой мир», - хотя существенно усложняет ее, внося тему взаимодействия этих «миров». Однако, критикуя Витгенштейна, не надо забывать, что он говорит о.логике и о языке. Хотя у каждого из нас есть свой мир, но, участвуя в языковой коммуникации, мы участвуем в общем языке и общей логике. Их структура и функционирование безличны. Они не зависят от взаимодействия «миров» всех носителей языка (Витгенштейн будет доказывать это в своей поздней концепции). Мы все разделяем общий язык и общий мир этого языка. Этот мир является миром людей, 'О ничьим конкретно. Не получается ли, однако, что, говоря об истин- эсти того, что пытается выразить солипсизм, Витгенштейн как бы «присваивает» этот общечеловеческий мир и объявляет его «своим» *иром? Ответом на подобный упрек служит дальнейшее рассуждение Витгенштейна о том, что «последовательно проведенный солипсизм совпадает с чистым реализмом. «Я» солипсизма съеживается до не- 61 протяженной точки, и остается скоординированная с ним реальность» [5.64]. Вдумаемся в это утверждение. Оно означает, что в универсуме «Трактата» безличным становится не только язык, но и метафизичес- кий субъект. Субъект, слившийся с миром, потерял свое имя, свои нравы и капризы. Он является Людвигом Витгенштейном не в боль- шей степени, чем читателем его книги. Бессмысленно ревновать, что чье-то «Я» объявило наш общий мир «моим миром». Любой конкрет- ный человек становится'этим «Я», если он способен осознать себя тран- сцендентальным субъектом, совпадающим с миром как таковым и не являющимся одной из вещей в ряду прочих вещей, находящихся в мире. В мире, описываемом Витгенштейном, «нет никаких ценностей, ибо если бы они были в мире, они уже не были бы ценностями» [6.41J. Все то, что находится в мире, в силу этого является просто фактом наряду с другими фактами. Все факты равноценны. Нет фактов более или менее глубоких, более или менее ценных. Поэтому и «смысл мира до- лжен лежать вне его... Если есть ценность, обладающая действительной ценностью, она должна быть вне всего происходящего и существующе- го определенным образом...» [там же]. Все происходящее,^ мире слу- чайно. Мир не зависит от воли «Я». Нам уже приходилось говорить, что в мире, описываемом Витгенштейном, нет необходимых связей и все является случайным. Это связано с тем, что Витгенштейн рассмат- ривает мир сквозь призму классической логики и исследует условия осмысленности предложений. Но данные обстоятельства составляют лишь частичное объяснение. Причиной является также и то, что Вит- генштейн рассматривает мир с такой этической позиции, что мир ока- зывается для него лишенным ценности и смысла набором случайных фактов и обстоятельств. От такого мира нечего ждать, в нем не на что надеяться, и субъекту остается только занять достойную этическую по- зицию. Какова эта позиция? Говоря об этическом, подчеркивает Витген- штейн, не имеет смысла говорить о системе норм, правил, о наказани- ях, последующих за их неисполнением. Этическое — это нечто такое, что несет награду в себе самом. Этическое не может быть высказано в предложениях, потому что нет предложений, высказывающих нечто более высокое, нежели остальные предложения. Но — и это, на мой взгляд, один из самых интересных моментов «Трактата» — взгляд на мир как на целое составляет истинную сущность этического. «Если добрая или злая воля изменяет мир, то меняет она не факты, а грани- цы мира; не то, что может быть выражено языком. Короче, мир должен благодаря этому становиться вообще другим. Он, так сказать, должен приниматься или отвергаться целиком» [6.43]. Витгенштейн утверждает, что «этика трансдендентальна. (Этика и эстетика суть одно.)» [6.421]. Это можно понять следующим образом. Эстетика, конечно, есть не совокупность поступков или правил поведе- ния. По-видимому, Витгенштейн понимает, эстетику как определенный способ видения, установку на незаинтересованное созерцание. Следова- тельно, этическая установка тоже состоит не в определенной линии поведения, но в установке на созерцание мира (как он говорит, поль- зуясь выражением Б.Спинозы) с точки зрения вечности, что должно выражать крайнюю степень незаинтересованности и отстраненности от прихотей случайного течения событий. Этика трансцендентальна в том смысле, что она представляет собой «угол зрения» метафизического субъекта — глаза, которого нет в поле зрения, но который определяет собой это поле. Высшей ценностью при этом является пета или .иная деталь мира, но сам факт того, что мир существует. Это вызывает высшее философ- ское изумление. Способность воспринять мир как целое является нача- лом подлинно философского и подлинно этического отношения к миру: понять чудо и ценность того, что этот мир существует [см. также 10]. Для этого нужны не философские теории и концепции, а определенная установка. Она (здесь я дополняю то, о чем говорит Витгенштейн) не может быть длительной, потому что чрезвычайно трудна для человека. Она дается в редкие мгновенья бытия. Здесь невозможно достичь га- рантированного успеха в смысле приобретения навыка, позволяющего вызывать у себя и удерживать такое видение мира. Его, по выраже- нию М.К. Мамардашвили, «можно удержать лишь на гребне волны ««обновляемого усилия» [20]. Для этого требуется огромное напряже- ние воли, посильное, вероятно, далеко не каждому. Во имя чего оно должно предприниматься? Во имя того, чтобы наполнить существова- '* смыслом и избавиться от страха смерти. Поэтому этическая уста- ювка сама несет в себе награду. И состоит она просто в целостном 'идении мира. Мир тем самым становится совсем другим. В частности, шр счастливого человека совсем иной, нежели мир несчастливца. В иент смерти человека мир не меняется — он исчезает. Смерть не есть чение жизни, ибо мир и жизнь суть одно. Человек не переживает 62 63 |