Литература 1 содержание предисловие к 3му изданию

• Название: Литература 1 содержание предисловие к 3му изданию
• Анкор: 2DetLitVuz1.doc
• Дата: 27.05.2017
• Размер: 2.96 Mb.
• Имя файла: 2DetLitVuz1.doc
• Тип: Реферат; #8172
• страница: 5 из 23

Итоги

• В устном народном творчестве отражается весь свод правил народной жизни, включая правила воспитания.

• Структура детского фольклора аналогична структуре детской литературы.

• Все жанры детской литературы испытали и испытывают на себе влияние фольклора.

ПРАИСТОКИ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Мировые истоки детской литературы нужно ис­кать там же, где берет начало вся мировая литература, — в архаи­ческих цивилизациях, в эпохе античности, в ранних стадиях раз­вития мировых религий, а также в безбрежном океане мирового фольклора.

Так, месопотамская цивилизация, известная зарождением пись­менности в III тысячелетии до н.э., оставила после себя развали­ны храмовых и дворцовых школ писцов — «домов табличек». Учить ремеслу писца начинали детей примерно с шести лет. Среди не­скольких десятков тысяч так называемых «школьных» табличек¹ есть учебные пособия, таблички с учебными упражнениями по различным отраслям знаний (математике, языку, юриспруден­ции), литературные произведения (эпосы, плачи, гимны), про­изведения «литературы премудрости», включавшей в себя поуче­ния, басни, пословицы, поговорки, а также тексты, описываю­щие повседневную жизнь школы с ее жестокими «бурсацкими нравами».

Писцы сохраняли фольклорные «знания», разумеется, маги­ческого свойства, и фольклорные произведения (от плачей и мо­литв до эпических песен), а также создавали образцы литературы. Писец, фиксируя устный текст, трансформировал его, а с уче­том учебных целей, скорее всего, и упрощал, сокращал.

В начальный период своей истории литература в целом прояв­ляла поистине младенческие черты: кровное родство с устным народным творчеством, ориентация на «наивного» читателя, еще не достигшего всей премудрости. Не следует путать древнюю «школьную» письменность с детской литературой в ее современ­ном значении, но нельзя обойти вниманием союз письменности и школы — двух слагаемых литературы.

¹ «Школьные» таблички представляют собой небольшие чечевицеобразные диски. На одной стороне диска (или над строчкой) учитель писал знак, слово или короткое предложение, на обратной стороне (или на строчку ниже) ученик копировал пример. Дошли до нас и ученические, плохо написанные копии от­рывков из литературных произведений. Подробнее см.: Оппенхейм А.Л. Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации. — 2-е изд., испр. и доп. — М.. 1990.

Уже «школьные» таблички предполагают взаимодействие триа­ды: учитель, ученик и некий эталонный текст, который подразу­мевается под «свернутым» для лучшего усвоения примером. Заме­тим, что в учебном упражнении смысловое ядро текста-эталона не только не утрачивается, но делается даже отчетливее. В этой триаде старший писец выступал в роли учителя и писателя, а ученик — в роли слушателя, читателя и копииста. С тех далеких времен чита­тель угадывает в «детском» тексте возможность его «перевода» в развернутый, «аргументированный» текст. Повзрослев, читатель перейдет к произведениям более трудным, имея уже опыт знаком­ства с рядом художественных форм и идейно-образных моделей. Так, «"Войной и миром" для маленьких» назвал Лев Толстой свою «быль» «Кавказский пленник». Действительно, размышления над «былью» обязательно приведут читателя к идеям романа-эпопеи.

Усвоенные с детских лет ясные уроки красоты, добра и правды помогают в дальнейшем правильно воспринять творения разных искусств, житейские ситуации и саму Историю. Таким образом, детская литература, включая детский фольклор, — ключ к пони­манию важнейших для человека истин. К детской книге более все­го приложимо пушкинское определение книги вообще — «учеб­ник жизни».

В круг чтения детей и подростков вошел шумеро-аккадский «Эпос о Гйльгамёше» (II —III тыс. до н.э.). Во всяком случае в европейских странах школьников обязательно знакомят с ним. Пер­вым русским его переводчиком был Н. С. Гумилев. Для детей одно из переложений составил А. И. Немировский¹, а В. М. Воскобой-ников написал детскую повесть «Блистательный Гильгамеш» (1997).

Еще в начале 70-х годов XIX века это произведение было расшифровано Джорджем Смитом, хранителем Британского му­зея. Двенадцать глиняных табличек содержат двенадцать частей-«песен» поэмы, их последовательность соответствует двенадцати знакам зодиака, так что повествование движется по годовому кругу солнца. В частности, в одиннадцатой части рассказывается о вели­ком потопе, разразившемся в одиннадцатом месяце. Этот месяц вавилоняне посвятили богу ветров Рамману и назвали «прокля­тый месяц дождей».

Древнейший из известных в мире эпосов содержит такие сю­жетные мотивы и детали, которые повторяются затем в других, более поздних художественных творениях, например в мифе о Геракле. Гильгамеш, как позднее и Геракл, одет в шкуру убитого им чудовищного льва, он одолевает небесного быка, находит цве­ток вечной молодости, убивает змею, поселившуюся на чудесном дереве в таинственном саду, получает священные предметы из

¹ См.: Немировский А. И. Книга для чтения по истории Древнего мира. — М, 1990.

подземного мира; сходны и путешествия обоих героев. Предстоит еще исследовать героико-фантастическую литературу для детей с позиций типологического сходства и прямого влияния эпоса о царе Гильгамеше и его друге великане Энкйду.

Миф о Божественном Р е б е н к е формировался в древ­них культурах наряду с мифами о Матери, об Отце, о Мировом Древе, о сотворении мира, о потерянном рае, похищении огня у богов и другими, не менее значимыми. Он входит в систему ми­фологических представлений разных народов, проявляясь в сказ­ках, поверьях, материнской поэзии и детской игре. Различные мифы и их образы-элементы — мифологемы — оживают в новых и новых произведениях — фольклорных и литературных. С мифоло­гемой Божественного Ребенка тесно связаны сюжеты и мотивы детского фольклора и детской литературы.

Центральным героем детской литературы является ребенок, при этом детское «я» может быть воплощено как в образе непосред­ственного ребенка, так и в образах великана, карлика, чудовища или животного. Основная функция центрального героя детской литературы — совершать необыкновенное, т.е. являть собой чудо. И в древних литературах образ ребенка неотделим от чудес, кото­рые он совершает. Можно сказать, что чудо есть первое средство художественного выражения высшей сущности избранного дитя­ти. Вместе с тем сам ребенок есть чудо согласно эстетическим законам архаического фольклора и древних литератур.

Разумеется, в образах и сюжетах древних литератур просматри­ваются напластования фольклорных сказок, преданий, литера­турных заимствований. Будущему исследователю детской литера­туры придется применять «археологические» методы, которыми пользуются специалисты по филологии древности, потому что детская литература отличается своим принципиальным эклектиз­мом: она безмятежно заимствует нужные ей элементы из любых источников и с той же безмятежностью их вульгаризирует.

Благодаря мифологеме Божественного Ребенка произведение становится своего рода храмом, пространством, где поклоняются Ребенку — персонажу и читателю. Все структурные и стилевые элементы произведения подчинены общей цели — доставить удо­вольствие и пользу читателю-ребенку и восславить Царство Ре­бенка. Разве не такими храмами служат нам сказки Андерсена, Антония Погорельского, Вагнера, Милна, Астрид Линдгрен, Кор-нея Чуковского, Ирины Токмаковой, рассказы и повести, стихи и поэмы детских классиков, украшенные рисунками лучших ху­дожников, изданные с радением о наслаждении и пользе того, кто возьмет в руки книгу?

Мифологема Божественного Ребенка имеет ряд структурооб­разующих мотивов, и каждый из них находит отражение в извест­ной нам детской литературе.

Рождение Ребенка нередко предваряется несчастьем — семей­ная пара переживает свою бездетность, как родители Самсона по Ветхому Завету или родители Девы Марии — Иоаким и Анна, — по протоевангелию Иакова. В детской литературе нередко несча­стье трактуется как сиротство или тайна рождения. Другой вари­ант: кто-то из родителей принадлежит миру чудес, как Александр Македонский — якобы сын чародея Нектанава и одновременно воплощение своего отца (античный роман «Александрия»).

В работе психоаналитика Отто Ранка «Миф о рождении героя» (1909) собраны мифы, легенды, предания Древнего Египта, Ва­вилона, греко-римской античности, европейского Средневеко­вья и Востока на соответствующий сюжет. Есть там и относящаяся к 200 году н.э. история из жизни животных, доказующая любовь их к человеку. Незаконнорожденного младенца царской дочери стражники сбросили вниз с Акрополя. Орел, заметивший ребен­ка, подхватил его на спину и опустил в сад. Садовник воспитал прекрасного мальчика, который получил имя Гильгамеш и стал царем Вавилонии. Элиан, автор этих «Рассказов о животных», добавляет: «Если кто-то посчитает рассказанное сказкой, то мне нечего добавить, хотя и я разузнал об этой истории все, что толь­ко смог». Очевидно, сюжет о чудесном спасении ребенка, появив­шийся много позже основного корпуса сюжетов о Гильгамеше, нужен был для упрочения славы царя-полубога.

Божественный Ребенок явно приподнят над остальными геро­ями, увеличен масштаб его образа. В истории Моисея это увеличе­ние подчеркнуто и как физическое, и как духовное. Древнеиудей-ский историк Иосиф Флавий (37 — 38 н.э. — ок. 100 н.э.) создал апологетический образ маленького Моисея, основываясь не толь­ко на сказании из Ветхого Завета, но и на народных преданиях. Приведем фрагмент из его «Иудейских древностей».

Ум его развился несообразно с его возрастом, так как тот соответ­ствовал бы по силе более зрелым годам. Мощь этих способностей обна­руживалась [у него] уже в раннем детстве, и тогдашние поступки его уже свидетельствовали о том, что в зрелом возрасте он совершит гораздо более необычайные вещи. Когда ему минуло три года, Господь даровал ему необыкновенный для таких лет рост, и к красоте его никто не толь­ко не был в состоянии относиться равнодушно, но все при виде Моисея непременно выражали свое изумление. Случалось также, что, когда ре­бенка несли по улице, многих из прохожих поражал взгляд его настоль­ко, что они оставляли дела свои и в изумлении останавливались, глядя ему вслед, настолько сильно его детская красота и миловидность прико­вывали внимание всех (перевод Г. Генкеля).

Нередко Божественный Ребенок имеет некое физическое от­личие, делающее его прекрасным или ужасным. Такова ветхоза­ветная история о чудесном рождении избавителя народа Израи-

ля — Самсона. Самсон был сыном бездетных дотоле Маноя и его жены. Рождение его было возвещено ангелом, который объявил жене Маноя, «что она зачнет и родит сына, и бритва не коснет­ся головы его, потому что от самого чрева младенец сей будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиль от руки филим-стян» — главных в те времена врагов иудеев. То же известие услы­шал и сам Маной от ангела, поднимавшегося в пламени жерт­венника. И действительно, родился у них сын и назван был Сам­соном. Он вырос силачом и жизнелюбцем, красоту его преумно­жали прекрасные волосы. Однажды он заснул, и женщина ко­варно срезала пряди его волос: тогда сила оставила его, и он не мог сражаться и защищать свой народ от врагов до тех пор, пока волосы не отросли.

Вспоминается персонаж сказки-новеллы «Крошка Цахес по прозванию Циннобер» (1819) Э.Т.А.Гофмана (1776—1822) — без­образный, духовно ничтожный самолюбец, при рождении награж­денный чудесными волосами, с помощью которых он одерживал верх над обычными людьми. Нельзя прямо возводить происхожде­ние подобных персонажей к прагерою Самсону, однако можно при­знать сходство моделирующего все эти образы элемента.

Случается, что волею высших сил обыкновенный ребенок ста­новится необыкновенным, а в его судьбе и свершениях люди чи­тают откровения свыше. Это дети-пророки, дети — будущие спа­сители мира. Интересна в этом отношении история пророка Му­хаммеда, родившегося в 570 году. Он воспитывался в семье наем­ных родителей, арабов-кочевников. Таинство его второго, т.е. ду­ховного, рождения излагают В.Ф.Панова и Ю.Б.Бахтин в книге «Жизнь Мухаммеда» (1991):

...Это произошло в полдень, при ярком солнечном свете. Халима с мужем была внутри шатра, занимаясь домашними делами, а Мухаммед и его молочный брат невдалеке играли и присматривали за ягнятами. Внезапно к мальчикам подошли двое незнакомых мужчин в белом одея­нии (это были ангелы, но дети, естественно, об этом не догадывались). Один из незнакомцев держал в руках золотой таз, наполненный ослепи­тельно белым снегом.

Они положили Мухаммеда на спину и, раскрыв грудную клетку, вы­нули его сердце. Из сердца ангелы извлекли каплю черного цвета и от­бросили её прочь; затем они вычистили сердце и внутренности ребенка снегом и, вложив сердце на место, удалились. Молочный брат Мухамме­да с криком бросился в шатер и рассказал обо всем родителям. Испуган­ная Халима и ее муж выбежали и увидели Мухаммеда, который стоял целый и невредимый, но с мертвенно бледным лицом. На расспросы Халимы он рассказал то же самое, что сообщил им его молочный брат. Это событие так напугало Халиму, что она уговорила своего мужа не­медленно возвратить ребенка его матери. Халима, очевидно, боялась, как бы с Мухаммедом не случился удар.

Было Мухаммеду тогда года три-четыре. Согласно мусульман­ской традиции, дар пророчества человек получает в раннем дет­стве — как дар особой чистоты, безгрешности, сравнимой разве что с белейшим снегом.

Во многих литературных произведениях «причастные тайнам» дети видят то, чего не видят взрослые, с ними происходит что-то ужасное и одновременно прекрасное. Например, фантаст Алек­сандр Беляев создал роман «Человек-амфибия» (1928) — о юно­ше, не ведающем скверны земного мира, но ведающем тайны океана, о человеке с жабрами акулы, пересаженными в детстве загадочным отцом. Этот роман, написанный для взрослых, легко вошел в круг чтения детей и подростков.

Заметим различие между арабской и иудеохристианской тра­дициями. В арабском сюжете ангелы являются детям, чтобы одного из них сделать пророком, а другого — свидетелем таинства. В иудеохристианской традиции посланник Бога архангел Гавриил является взрослым — Анне (бесплодной жене Захарии), старцу Иосифу, Деве Марии, пастухам в Вифлееме. При этом связь с мотивом детства остается: архангел вещает о рождении особых младенцев — Девы Марии, Иоанна — будущего Крестителя, на­конец, Младенца Иисуса — будущего Спасителя.

В мировой детской литературе чаще эксплуатируется арабский сюжет: некий посланник высших сил является ребенку, чтобы открыть ему идеальный мир и быть наставником в добродетелях. Иногда этот сюжет пародируется, скорее всего, неосознанно. Так, Карлсон, «красавец мужчина в самом расцвете сил», с кнопкой на животе и пропеллером на спине, «является» Малышу, чтобы учить его счастью, а заодно напомнить взрослым о детстве (зна­менитая трилогия Астрид Линдгрен).

Ребенок, свидетельствующий о чуде, видящий в своем друге божественного учителя, — еще один структурирующий элемент поэтики детской литературы. Тот же Малыш убеждает взрослых в существовании Карлсона.

И с этим элементом могут происходить самые разные художе­ственные «чудеса». Так, в сказке Сент-Экзюпери взрослый (лет­чик) рассказывает читателю, что Маленький принц действитель­но прилетал на Землю, здесь постиг несколько новых истин и поделился своей мудростью с человеком. В летчике пробуждается его детское «я»: он догадался, как нарисовать барашка в ящике. И в читателе должно совершиться возвращение к детству, неда­ром Экзюпери написал в посвящении другу: «Леону Верту, когда он был маленьким».

Маленький принц — пример современной мифологемы Ребен­ка-Пришельца. Он прилетает с планеты-астероида, которую сле­довало бы назвать Детство, на планеты взрослых, в том числе и на Землю. Он — ничей сын и потому не несет в себе ни наслед­

ственной благодати, ни проклятья. Он божественно мудр и дев­ственно наивен. Он странен, как всякий пришелец издалека. Сход­ные черты обнаруживаем в образе Питера Пэна (Дж. Барри), Звез­дного мальчика (О.Уайльд), Электроника (Е.С.Велтистов), Али­сы (Кир Булычев), Солнечного мальчика (СЛ. Прокофьева). Мож­но сказать, что Ребенок-Пришелец — кровный брат Божествен­ного Ребенка; возможно, это продукт реакции современного мыш­ления на открытие «страны Детства».

Вопреки возвышенной фантазии Сент-Экзюпери, братья Стру­гацкие в повести для детей «Малыш» (1971) представили «страну Детства» весьма суровой. Их герой-ребенок — человек, рожден­ный в семье и сохранивший в обстановке полного одиночества на затерянной планете человечность и детскость; вместе с тем он «космический Маугли» — представитель неизвестной цивилиза­ции, вырастившей его. Роль «пришельцев» авторы отдали земля­нам, а идею божественности заменили идеей тайны космоса.

Детство Кришны, Геракла, Александра Македонского, Девы Марии, Иисуса Христа и других героев мировой культуры изоб­ражается как эпоха первых чудесных деяний. Чудеса могут быть героическими. Например, Кришна, будучи ребенком, побеждает демонов, поглощает лесной пожар, маленький Александр Маке­донский укрощает коня Буцефала, Геракл еще в пеленках борет­ся с двумя огромными змеями. Чудеса могут повергать в ужас: маленький Иисус наказывает смертью мальчика за разбрызган­ную воду из лужи¹.

Немало чудес исцеления: одним прикосновением излечивает маленький Иисус разрубленную топором стопу юноши-дровосе­ка. А могут быть и чудеса-шалости, полные притом скрытого смысла. В русской рукописи XIV века, восходящей к раннехристианскому источнику, читаем:

Когда было отроку Иисусу пять лет, Он ходил на ручей и играл там. И [так как] текущая вода была мутная в ручье, то [Он] перегораживал ручей и делал [воду] в ней чистой, [и делал Он это] только словом [Сво­им], а не действиями, [но] повелевая. И [вот] взял [Он немного глины], размял ее и сделал из [нее] двенадцать птиц. И была суббота, когда [это] сотворил Иисус, играя. И было много детей, которые играли с Ним. И [когда] увидели [некие] евреи то, что сделал Иисус в день субботний, [то], придя в [дом Иисуса], сообщили [об этом] отцу Его, Иосифу, го­воря [так]: «Вот отрок твой, Иисус, играет там, у ручья, и [Он], взяв

¹ Этот и нижеследующие эпизоды взяты из так называемого Евангелия Фомы, или «Евангелия детства», не вошедшего в Новый Завет, однако распространен­ного в христианском мире на правах апокрифической литературы. Это Евангелие относится ко II веку, самые ранние славянские переводы сделаны в XIV веке. См.: Свенцицкая И. Апокрифические Евангелия: Исследования, тексты, ком­ментарии. — М., 1996; Мильков В. В. Древнерусские апокрифы. — СПб., 1999.

глину, слепил [из нее] двенадцать птиц и [этим] оскверняет субботу». И [тогда] пошел Иосиф [к тому месту, где был Иисус], позвал [Его] и сказал [Ему]: «Зачем [Ты] делаешь такое [не должное дело] в субботу?» Но Иисус всплеснул руками Своими и закричал этим [вылепленным из глины] птицам [так]: «Взлетайте!» И взлетели [эти птицы и запели. И сказал Иисус]: «Вы видите [это] — помяните [же] Иисуса Живого». Когда [же] те птицы взлетели, то запели [они]. И увидели это чудо быв­шие там евреи, и ужаснулись, и [ушли все] вместе. [И рассказали старей­шинам иудейским] [о] чудесных [деяниях, которые| сотворил Иисус (перевод С. В.Дегтева).

Итак, основа детской литературы — образ ребенка, творящего чудо. Чудом в «детской» сюжетике может быть назван и бытовой поступок, смысл которого возведен в масштаб нравственно-фило­софской притчи. Сюжетика детской литературы во многом состоит из «добрых дел», подвигов, шалостей и функционально равных им чудес — откровений детской души. Полнее всего возможности по­добных сюжетных мотивов реализуются в образах маленьких вол­шебников. Например, венгерский писатель Пал Бекеш написал сказку о дружбе обыкновенного мальчика и его сверстника — вы­пускника школы волшебников, получившего по распределению участок в районе-новостройке («Горе-волшебник», 1982).

Согласно древним книжным традициям детские годы — это время, отпущенное людям для чувства уважения к божественной сущности ребенка. Ребенок поражает взрослых не только чудеса­ми, но и мудростью. Ум ребенка воспринимается как чудо. Так, древние книжники подчеркивали, что мальчик Моисей был «пре­красен перед Богом» и «научен всей мудрости египетской», «был силен в словах и делах». Или в уже упомянутом Евангелии от Фомы рассказано, как трудно было учителям преподавать грамоту ма­ленькому Иисусу: он глубже, чем они, понимал философию букв.

В маленьком рассказе Ю. И. Коваля «Нулевой класс» воспроиз­ведены некоторые мотивы апокрифа о детстве Иисуса. Мальчик не желает идти в класс. Он занят — строит запруду на ручье. Учи­тельница, не дождавшись его в школе, идет к нему и помогает строить запруду в виде больших букв. Потом они ведут урок счета, глядя на отлетающих журавлей.

Особо заметим, что признание мудрости и божественности ре­бенка связано не только с уважением со стороны взрослых, но и с их страхом перед ним. Страх этот имеет подсознательную приро­ду, нередко понимаемую мистически. В XX веке тема ужаса взрос­лых перед детьми стала актуальна как никогда — сначала во взрос­лой литературе, затем и в детской. Возросшая актуальность ее может быть объяснена расширением представлений о детях и детстве: открытие интеллектуально-психологического великолепия «дет^ ского» мира сопровождается и инстинктивным отстранением от силы, кажущейся кровно-родной и — странно чужой. Мировую

известность получили произведения о детях — жестоких чудови­щах, например роман «Повелитель мух» (1954) У. Голдинга, рас­сказ «Дети кукурузы» (1978) С.Кинга. Среди современных отече­ственных книг отметим веселую и вместе с тем страшноватую сказку Ирины и Леонида Тюхтяевых «Зоки и бада» (1993).

В древних текстах, как и в новых, ребенок-божество изображен в системе противостояний. Сюжеты держатся на конфликтах: ребе­нок и родители, ребенок и учителя, ребенок и другие дети, ребе­нок и стихия, ребенок и власть. Детский быт, согласно стихийно сложившейся поэтике древних текстов, трактуется как бытие. Во­прос в том, как именно Божественный Ребенок разрешает быто­вые, а значит, и бытийные противоречия. Ребенок делает это с легкостью — либо с помощью чудотворения, либо с помощью ре­ального поступка, функционально равного чуду. Так, в Ветхом За­вете Давид, отрок-пастух, с которым сильному мужчине стыдно и тягаться, побеждает могучего Голиафа с помощью пращи и камня (праща — не меч, это оружие мальчишек). Не счесть в мировой детской литературе примеров ситуации «Давида и Голиафа» (вспом­ним хотя бы два — роман Р.Л.Стивенсона «Остров сокровищ», 1881 — 1882, и новеллу ОТенри «Вождь краснокожих», 1910). При­ведем стихотворение Олега Григорьева (1943—1992) «Великаны»:

Давид хрупкий и очень хилый В сравнении с волосатым великаном. Давид слабый, зато хитрый — Вложил незаметно в пращу камень. Раскрутил ремешок и метко кинул — В лоб попал, лежит Голиаф, Рот раскрыл и руки раскинул, Дремучую бороду к небу задрав. Сел Давид, закрылся руками, Плачет горько и причитает: — Почему эти бедные великаны Всегда от маленьких погибают?

Наряду с персонажами-детьми, как бы парящими над обы­чными смертными, с начальных времен появляются дети «небо­жественные». Одна из притч в Ветхом Завете будто специально сложена в поучение маленьким сорванцам:

Шел по дороге пророк Елисей, обступили его озорные ребята и да­вай насмехаться над его лысиной: «Иди, плешивый! Иди, плешивый!» Елисей посмотрел на своих маленьких преследователей и проклял их именем Бога Яхве. И тогда из леса выскочили две медведицы и растерза­ли сорок два ребенка.

Вероятно, люди издавна рассказывали детям страшные нази­дательные сказки. В литературе последующих эпох можно наблю­дать многократное расщепление этого сюжета и его вариации.

М. Ю. Лермонтов создал образ осмеянного пророка (стихотворе­ние «Пророк»). Саша Черный переосмыслил образ Елисея в од­ной из своих новелл для детей. Ф. М.Достоевский включил сюжет о преследовании детьми нищего чиновника в роман «Братья Ка­рамазовы». Отголосок этого сюжета слышим мы в трагедии А.С.Пушкина «Борис Годунов», когда юродивый Миколка про­сит царя Бориса зарезать мальчишек, обидевших его. В. К.Желез-ников в повести «Чучело» нарисовал картину преследования же­стокими детьми «чудной» Лены Бессольцевой и ее дедушки.

Может быть, в библейские времена пророк Елисей «отвечал» за жизнь и смерть детей, был для них грозой и спасением. Однаж­ды он возвратил к жизни мертвого ребенка сонамитянки: он лег на его тело, приложил свои глаза к глазам ребенка и свой рот ко рту ребенка, после чего ребенок чихнул семь раз и открыл глаза. «Запугивающему» рассказу о гневе пророка соответствует «утеши­тельный» рассказ, как будто давным-давно они составили пару противоположных средств воспитания да так и функционируют поныне — в качестве литературно-педагогических примеров, ад­ресованных не маленьким кумирам, а «обыкновенным» детям, для которых взрослый хотел бы выступать и богом, и пророком.

О «небожественных» детях повествует и ветхозаветный сюжет о близнецах Исаве и Иакове. Он интересен как коллизия перво­родства, воссоздающая типичную житейскую ситуацию, когда нет равенства между равными. Один из близнецов, Исав, вырастет и станет искусным звероловом, человеком полей, а Иаков будет кротким «человеком шатров». Один, так сказать, энергичный прак­тик, другой — лирический резонер.

Подобные им комические и драматические «дуэты» выступают «на подмостках» известных детских книг: Том Сойер и Гек Финн (дилогия «Приключений» Марка Твена), Чук и Гек (одноимен­ный рассказ А. П. Гайдара), Белочка и Тамарочка (цикл рассказов Л.Пантелеева), Миша и Коля (рассказы Н.Н.Носова) и др.

Особенное значение для русской литературы, в том числе и детской, имеет сюжет о жертвоприношении Авраамом сына и отмене жертвоприношения Богом: вспомним произведения Гай­дара, Андрея Платонова. Допустима ли детская жертва? Будет ли принята она Богом? Каково будет общество, положившее зало­гом спасения и благоденствия такую жертву? Все это трудные во­просы для народного сознания и национальной культуры, они ставятся вновь и вновь в ходе самой истории народа.

Многие древние народы практиковали жертвоприношение ре­бенка: чаще всего это был обряд очищения или обряд скрепления договора клятвой верности. В эпоху христианства самая мысль о необходимости такой жертвы затушевывалась, заменялась на идею «невинного агнца», посмертный путь которого — прямо в рай (вспомним многочисленные «святочные истории» о погибающих

от холода и голода невинных сиротках). Но все же образ Жертвен­ного Ребенка был возрожден и дал свое продолжение в литерату­рах обществ, отринувших христианство и вернувшихся к некото­рым дохристианским моделям сознания и культуры. К ним отно­сятся и общества коммунистической ориентации. Выстраивая «культурный» сюжет собственной истории, эти общества горячо откликались на произведения, повествующие об обычных мальчи­ках и девочках, пожертвовавших жизнью во имя светлого будущего.

Еще один ветхозаветный сюжет мог бы стать основой детского романа. По указу об умерщвлении новорожденных еврейских маль­чиков младенцу Моисею грозила гибель. Тогда мать сплела корзин­ку, обмазала ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца, пустила корзинку по одному из заросших папирусом каналов Нила. При этом она наказала двенадцатилетней дочери присматривать за корзинкой с братцем. Но корзинка уплыла, и вот египетская ца­ревна со своей свитой, вышедшая купаться, нашла в тростнике корзинку с мальчиком и решила его спасти и даже усыновить. Де­вочка предложила взять в кормилицы одну израильтянку, которая и была настоящей матерью ребенка. Царевна дала ему имя Мои­сей, «потому что, говорила она, я из воды вынула его». Так Моисей начал свой путь в утлой корзинке, плывущей по великой реке, продолжил его вместе с израилевым народом, который он сорок лет водил по пустыне ради освобождения от египетского рабства, а закончил начертанием законов на «скрижалях» (досках).

История Моисея просматривается в книге, начавшей собой историю классической американской прозы и ставшей образцом детской литературной классики, — романе «Приключения Гекль-берри Финна» (1876—1883) Марка Твена¹. Начинается роман с того, что добродетельная вдова Дуглас читает беспризорнику Геку Финну о приключениях Моисея в тростниках. И Геку очень хочет­ся узнать, чем же дело кончилось, как вдруг она проговаривает­ся, что Моисей давным-давно помер. И Геку стало сразу неинте­ресно, потому что — «какое же мне дело до покойников?» Дело ему, конечно, есть, потому что сюжет его приключений повторя­ет историю Моисея и его народа. Однако важно и то, что заметил Марк Твен: библейские тексты не только составляли круг чтения детей, но играли роль самой настоящей детской литературы, ибо в них, в этих текстах, есть специфические свойства — свобода вымысла при полной серьезности, «настоящее™» цели повество­вания. Ибо эта древняя словесность в центр мира ставит ребенка, объявляя его главным чудом этого мира, залогом спасения его.

¹ См.: Магазаник Л.Э. Опыт анализа произведения в его литературном и об­щекультурном контексте: «Приключения Гекльберри Финна» // Методология анализа литературного произведения / Отв. ред. Ю. Б. Борев. — М., 1988. — С. 133 — 158.

И1

Широко известны древнегреческие и древнерим­ские школы. Что же читали ученики? Представление об этом может дать первый известный нам римский автор Ливии Андроник (приблизительно 272 — 207 до н.э.): полугрек по происхождению, он был взят в плен и занимался обучением детей, переведя для них как учебное пособие «Одиссею». По обычаю, дети сопровож­дали отцов в сенат, слушали там выступления сенаторов, постро­енные по правилам риторики и пересыпанные литературными при­мерами; древнеримская риторика долгие века была непременной частью «школьной» литературы. В целом римские ученики читали признанные классическими древнегреческие произведения. До сих пор новая литература, даже и созданная для детей, независимо от актуальности и художественных качеств, трудно завоевывает пра­во быть в составе школьного списка.

Древнегреческий философ Платон Афинский (428 или 427 — 348 или 347 до н.э.) создал первую научную школу — академию и написал первое сочинение утопического жанра — «Государство». По мысли Платона, разумному управлению идеальным государ­ством мешают «неразумные» проявления человеческой природы. Он предлагал искоренять фантазию, изгнать всех поэтов и запре­тить детские игры. Пожалуй, Платон выступил как первый кри­тик культуры, в частности культуры детства, включая, вероятно, и детскую словесность.

В истории еще не раз будут подвергаться нападкам фантазия, сказка, игра, беспечная веселость и тому подобные «неразумно­сти». Так будет происходить всякий раз, когда в каком-либо обще­стве будут набирать силу утопические идеи построения «правиль­ного» государства. Екатерина II выступала против фантазии в деле воспитания наследника. В молодом советском государстве строи­тели «нового мира» однажды пошли войной на сказку и игру, но были побеждены.

Пример из биографии другого основателя научной школы — Аристотеля (384 — 322 до н.э.) — говорит о том, как нераздели­мы были в древности научные и литературно-педагогические за­нятия, как рождалась классическая учебно-научная книга. Арис­тотель, ученик Платона, был воспитателем Александра Маке­донского (356 — 323 до н.э.). Он преподавал мальчику историю, мораль, литературу, одновременно ведя научную работу, при­влекая к ней и учеников. В частности он работал над «Историей животных». Повзрослевший Александр Македонский из своих походов присылал учителю образцы, описание которых отчасти вошло в этот труд.

Еще в Средние века в университетах насаждались сочинения аристотельского направления. О том, что книги Аристотеля со­ставляли важную часть чтения не только студентов, но и детей и подростков, свидетельствует история науки: когда будущий осно­

ватель академического естествознания — юный Карл Линней (1707— 1778) — отправился на учебу в университет, он нес с со­бой только одну книгу — «Историю животных». Сравнивая ее с современными книгами о животных, написанными для детей или, как книги Я.Брэма, вошедшими в детское чтение, заметим, что «детскими» их делают не только классификация и описания жи­вотных, но и взгляд на мир животных с позиций человеческого разума и этики. Например, Аристотель пишет о «рассудительнос­ти и простоте, мужестве и трусости, кротости и свирепости и прочих подобных свойствах животных», замечает «склонность к любви» у лошадей, выкармливающих осиротевших жеребят, ста­вит в пример разумную жизнь журавлей, объясняет причины «войн» между разными видами и т.д.¹ Наряду с баснями Эзопа, фоль­клорными сказами и поверьями о животных научный трактат ве­ликого Аристотеля является одним из праисточников многочис­ленной и разнообразной литературы о животных, адресованной юным натуралистам.

Еще одним источником по истории жанров детской и подрост­ково-юношеской литературы может служить сборник «Удивитель­ные истории», составленный римским автором Флегонтом Тралль-ским во II веке.² В этих историях действуют фантастические суще­ства и призраки; восточная волшебная сказка соединяется с эле­ментами мистики, фантастики и вульгаризованной философии. Кроме того, произведения раннехристианских авторов наклады­вали отпечаток на буйную игру народного воображения. Это была массовая литература о чудесах и сверхдоблестях, она получила название ареталогж. Особенную популярность эта литература имела в Средние века. Дальними потомками ареталогических существ яв­ляются персонажи литературы фэнтези, получившей распростра­нив в XX веке (классическим автором фэнтези признан англий­ский филолог Д.Толкин, 1892—1973, ныне всемирно известный «детский» писатель).

В «Правдивой истории» (160 н.э.) Лукиана, греческого писате­ля, первого фантаста, есть пародийное описание одного из общих мест ареталогии: путешественники попадают на Острова блажен­ных, где земля пестрит цветами и покрыта тенистыми садовыми деревьями, виноград приносит плоды двенадцать раз в год, и живут там бесплотные тени — «идеи человека». Чудо-острова долго ма­нили воображение людей, пока не отошли в область инфантиль­ных мечтаний и детских книг.

По-видимому, в память об Островах блаженных поэт Саша Черный назвал свой сборник «Детский остров» (1921). «Над не­

¹ См.: Аристотель. История животных. — М., 1996.

² Флегонт из Тралл. Удивительные истории // Вестник древней истории. — 2001. — № 3. — С. 219 — 234.

бом голубым есть город золотой» — поется в песне «Рай» на стихи А.Хвостенко и А. Волохонского. Окончательный текст песни был записан в 1985 году в Доме радио, песня стала широко известна. Любопытно, что в начале 90-х годов стихотворение попало в кни­гу для чтения в начальной школе (составители Р. Н. и Е. В. Бунее-вы). Это один из случаев перехода ареталогической темы в дет­скую литературу.

Там, в архаической дали, можно обнаружить праформы, пра-жанры детской литературы. И прежде всего литературную сказку во всем ее жанровом многообразии — от «романа-сказки» (на­пример, жизнь и приключения Иосифа, Самсона Моисея, Одис­сея) до короткой сказки-поучения (истории о пророке Елисее). Там берут начало и детский бытовой рассказ, художественно-по­знавательный очерк и, вероятно, иные жанры.

Не менее важна для истории детской литературы выработка особых художественно-стилевых форм, которые затем послужат образцами для «детских» литераторов. Если выбирать для детского чтения или адаптированного пересказа одно из четырех новоза­ветных евангелий, то скорее всего мы остановим выбор на Еван­гелии от Луки: оно наиболее насыщено красивыми деталями, рас­цвечено сказочным вымыслом. Особенно любимая детьми мисте­рия Рождества есть только там.

Еще более беллетризовано неканоническое Евангелие Фомы, о котором уже говорилось выше. Писатели вольно или невольно воссоздают структуру этого Евангелия — вспомним рассказы М.М.Зощенко о детстве Ленина — «Графин», «Серенький коз­лик» (1939). В этих «апокрифических» рассказах бытовой сюжет иронически представлен как зерно дальнейшей судьбы «пророка» большевизма, а сама художественная форма скалькирована с древ­него образца.

Античная цивилизация оставила странам разваливавшейся Рим­ской империи и славянским землям богатейшее культурное на­следие, его хватило на многие века, пока не сформировались са­мостоятельные национальные культуры, составляющие ныне сла­вяно-европейскую цивилизацию. Долгое время подрастающие по­коления получали литературное образование, читая древнегрече­ских и древнеримских авторов, осваивая для этого латинский, древнегреческий и церковно-славянский языки. Современная ли­тература входила через врата христианства. Еще в детстве человек выучивал молитву «Отче наш» и считался с тех пор представите­лем цивилизованного мира, а не варваром-язычником. Можно по­лагать, что молитвы — это древнейший жанр полуанонимной ли­тературы для детей.

С тех пор как в Европе утвердилось христианство, стали стре­мительно меняться отношения в обществе, авторитет античных классиков перестал быть непререкаемым, а фольклор уже не да-

вал ответов на новые вопросы. Изменившиеся религиозно-эти­ческие представления необходимо было увязать с новым научным знанием о мире. А главное, перед народами появилась обнадежи­вающая историческая перспектива построения универсальных го­сударств на своей земле, требующая для воплощения воспитания нового поколения. Так возникла потребность в научных и этиче­ских сочинениях для детей и юношества, в которых отражалась бы современная картина мира.