мартин. Мартин Хайдеггер Ницше Том I
 Скачать 2.72 Mb.
|
|
Глава вторая ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОГО ЖЕ САМОГО На основную мысль этой лекции должно намекать слово мыслителя, дело которого сначала должно предстать перед нами для плодотворного спора: «Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится игрой сатиров, а вокруг Бога все становится — чем? Быть может, „миром"?» («Jenseits von Gut und Böse». 150; 1886). Учение о вечном возвращении как основная мысль метафизики Ницше Основная метафизическая позиция Ницше характеризуется его учением о вечном возвращении того же самого. Ницше сам называет его учением «о безусловном и 112 бесконечно повторяющемся круговороте всех вещей» («Ессе homo», XV, 65). В этому учении содержится высказывание о сущем в его целом. Сразу бросается в глаза безысходность и безотрадность учения, и поэтому, слыша о нем, мы его отвергаем. Мы противимся ему тем сильнее, чем больше убеждаемся, что его нельзя «доказать» так, как обычно мы представляем себе «доказательство». Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы наталкиваемся на это учение и в любом случае довольно плохо с ним справляемся. Мы или просто выбрасываем его из философии Ницше, или, будучи не в силах отвергнуть очевидное, по необходимости признаем его наличие как составную часть этой философии. В последнем случае об этом учении говорят как о чем-то особенном и невозможном, что можно было бы расценивать как личное исповедание веры философа; к собственно философской системе Ницше оно якобы не относится. С другой стороны, об этом учении говорят как о чем-то само собой разумеющемся, и это оказывается таким же поверхностным и произвольным, как и его устранение, так как по своей сути оно не перестает быть чем-то странным. Еще не ясно, можно ли с этим странным разделаться с помощью того толкования, которое Эрнст Бертрам дает в своей популярной книге, посвященной учению о вечном возвращении того же самого, книге, где он называет его «дразнящим иллюзионом позднего Ницше» (см. второе издание, S. 12). Учитывая всяческую неясность и смущение, вызываемое учением о вечном возвращении, надо сразу же (причем поначалу лишь в форме утверждения) сказать: учение о вечном возвращении того же самого — это основное учение в философии Ницше. Без этого учения как основы его философия становится похожей на дерево без корней. Что же такое этот корень, мы узнаем только тогда, когда проследим, каким образом дерево утверждается в своем корне, как и в чем укореняется сам корень. Если же этому учению отводят какую-то особую сферу и через сравнение тех или иных тезисов отправляют за кулисы, тогда такая картина напоминает вырванный из почвы и оторванный от дерева корень, который уже перестает быть корнем, уходящим вглубь почвы (уже не идет речи ни о каком учении как основном) и превращается в нечто странное. Учение Ницше о вечном возвращении того же самого остается для нас закрытым, а восприятие его философии в целом и по существу не складывается до тех пор, пока мы не начинаем вопрошать о ней в том контексте, который дает этой философии возможность раскрыться перед нами — или, лучше сказать, в нас — в соотнесении со всеми своими безднами и задним планом. В учении о вечном возвращении того же самого содержится высказывание о сущем в его целом, и тем самым оно соединяется с учениями, которые с давних пор были известны западному мышлению и которые существенным образом содействовали формированию западноевропейской истории, причем не только истории философии. Таково учение Платона, гласящее, что сущность сущего содержится в «идеях», по которым его и надо оценивать; то, что есть, соразмеряется с тем, что должно быть. Таково учение, которое проникло в западное мышление через Библию и христианское учение Церкви и согласно которому все сущее сотворено личностным Духом как Творцом. В ходе западной истории учение Платона и христианское учение о сущем в целом претерпели различные виды слияний и, следовательно, различные изменения. Благодаря смешению, благодаря своему «не только, но и» оба учения прежде всего имеют то преимущество, что на протяжении двух тысячелетий традиции они стали восприниматься как нечто весьма привычное. Эта привычка остается определяющей даже там, где об исконной философии Платона уже давно перестали думать, а также там, где христианская вера просто отмерла, уступив место одному лишь сообразованному с разумом представлению о «всемогущем» мировом правителе и «провидении». Учение Ницше о вечном возвращении того же самого не является каким-то учением о сущем наряду с другими учениями: оно проистекает из самого жесткого противоборства с платоническо-христианским способом мышления и его влиянием в Новое время. В то же время Ницше считает этот способ мышления основной 113 особенностью западной мысли вообще и его истории в частности. Даже если мы поразмыслим обо всем этом лишь в общих чертах, мы яснее увидим, что еще нам остается сделать, коль скоро мы спрашиваем о метафизической позиции Ницше в западном мышлении. Прежде всего надо рассказать о том, как в мысли Ницше зародилось учение о возвращении, охарактеризовать ту область, в которой это учение берет свое начало, и описать его таким образом очерчивающийся «вид». Затем надо спросить о том, в какой мере с этим учением связана основная метафизическая позиция философа; необходимо выяснить, в чем заключается сущность этой позиции. Только потом, исходя из этого, можно попытаться так раскрыть основное содержание учения, чтобы стало ясно, каким образом в нем обретают свое основание и сферу основные фрагменты всей философии Ницше. Наконец, перед лицом этой основной метафизической позиции Ницше как последней позиции, которой достигло западное мышление, надо задаться вопросом о том, ставится ли в ней подлинный вопрос философии или не ставится и если ставится, то почему и как именно. Таким образом, лекция распадается на четыре раздела, которые вкратце можно охарактеризовать следующими пунктами. A. Предварительное изложение учения о вечном возвращении того же самого в контексте его возникновения, оформления и занимаемой сферы. B. Сущность основной метафизической позиции. Ее прежняя возможность в общей истории западноевропейской философии. C. Толкование учения о возвращении как последней «метафизической» позиции в западном мышлении. D. Конец западной философии и ее другое начало. [Рассмотрение пункта С приходится на завершение лекции «Воля к власти как познание», рассмотрение пункта D предпринимается под заголовком «Бытийно- историческое определение нигилизма»]. Из сказанного ясно, что больше не надо пространно заверять, что по-настоящему понять основную метафизическую позицию Ницше мы сможем только тогда, когда пройдем через все четыре ступени. То, что на первой ступени с необходимостью остается неясным, на четвертой ступени обретает ясность вполне развернутого вопроса. В то же время здесь обосновывается достоинство и необходимость философии через нее самое. Возникновение учения о возвращении Ницше сам рассказал нам о том, как у него возникла мысль о вечном возвращении того же самого. Ближайшая причина, побудившая его это сделать, заключается в том, что он придавал этому учению первостепенное значение. Более глубокая причина кроется в том, что с юных лет Ницше положил себе за правило сопровождать свою мыслительную работу постоянным и строгим размышлением о самом себе. Привычку говорить о себе самом в своих сочинениях очень легко можно было бы расценить как чрезмерную склонность к самоанализу и самообнажению. Если к тому же принять во внимание то обстоятельство, что Ницше, в конце концов, впал в безумие, картина как будто бы сразу становится ясной: столь серьезное отношение к собственной персоне было предвестником позднейшего сумасшествия. Такое суждение неверно, и это само собой станет ясно в конце данной лекции. Даже последний рассказ о самом себе, в котором, по-видимому, Ницше не скупился на преувеличения и который был предпринят им осенью 1888 года, то есть совсем незадолго до краха («Ессе Homo. Wie man wird, was man ist» (XV, l ff), нельзя оценивать в ракурсе нагрянувшего затем безумия. Его тоже надо толковать в том контексте, которому принадлежат все прочие случаи самоанализа: в контексте его мыслительной задачи и ее исторического момента. Когда Ницше снова и снова размышляет о самом себе, это вовсе не означает, что он впадает в тщеславное самолюбование: на самом деле речь идет о непрекращающейся подготовке к жертве, 114 которую поставленная перед ним задача требовала от него самого, требовала необходимость, ощущавшаяся им со времен его вполне бодрствующей юности. Ибо как иначе можно объяснить тот факт, что девятнадцатилетний старшекурсник в одном рассказе о своей жизни пишет (18 сентября 1863 года) такие строки: «Как растение я родился неподалеку от погоста, как человек — в доме священника»? В конце этой записи об уже пройденном жизненном пути он пишет: «И так вырастает человек из всего, что его некогда окружало; ему не надо разрывать оковы, ибо неожиданно, когда велит Бог, они падают; и где то кольцо, которое его еще объемлет? Быть может, это мир? Или Бог?» (Ср. «Mein Leben. Autobiographische Skizze des jungen Nietzsche», Frankfurt am Main, 1936). Эта автобиография была обнаружена в 1936 году во время просмотра наследия, оставленного сестрой Ницше, и по моему совету архив Ницше издал ее отдельной книгой. Я просто хотел сегодняшним и будущим девятнадцатилетним немцам предложить нечто важное для раздумья. Оглядываясь на свою прошлую жизнь и оглядывая ее, Ницше лишь приглядывается к своей задаче. Для него она сама есть подлинная действительность. В ней сфокусировались воедино все отношения, как к нему самому, так и к его близким и чужим, которых он хочет завоевать. В этом ракурсе нам надо понимать и тот примечательный факт, что, например, наброски к своим письмам он записывает прямо в «рукописи» — не ради экономии бумаги, а просто потому, что эти письма (ибо и они суть размышления) принадлежат его сочинениям. Но лишь величие задачи и решимость приступить к ней дают право или, лучше сказать, создают необходимость столь кропотливого отношения к самому себе. Поэтому сообщения Ницше о себе никогда не следует читать как обычные дневниковые записи или просто ради удовлетворения любопытства. Эти сообщения, несмотря на подчас прямо противоположное впечатление, давались ему тяжелее всего, так как они касаются всей неповторимости его и только его призвания. Оно, помимо прочего, заключается в том, чтобы в эпоху распада и фальсификации всего и вся, в эпоху голого рвения, ощущающегося во всем, на примере своей собственной истории показать, что мышление большого стиля есть подлинное действие, а именно действие в его самом мощном, хотя и самом спокойном виде. Здесь привычное и расхожее различие между «чистой теорией» и полезной «практикой» больше не имеет смысла. Однако Ницше знал и то, что тяжелый удел людей творческих — не нуждаться в других, дабы тем самым освободиться от собственного маленького «я»: «Бывало ли так, чтобы великий человек был своим собственным приверженцем и любимцем? Ведь он как раз уходил от себя в сторону, ступая на сторону величия!» (XII, 346; 1882-84). Это, однако, не исключает, но скорее предполагает, что подлинный мыслитель не расстается с тем гранитом, той исконной породой своей основной мысли, которая находится в нем самом. «Тот ли ты, кто как мыслитель остается верен своим словам,— не как крючкотвор, но как солдат приказу?» (XIII, 39; ср. XIII, 38). Благодаря этим замечаниям мы застрахованы от того, чтобы превратно истолковать сказанное Ницше о самом себе, то есть о задаче, живущей в нем, идет ли речь только о вдумчивом самоанализе или о выставлении своего «я» перед чужим взором. Упомянутая биография девятнадцатилетнего юноши заканчивается вопросом: «И где то кольцо, которое его [человека] еще объемлет? Быть может, это мир? Или Бог?» Ответ на вопрос о кольце, которое, вращаясь, объемлет сущее в его целом, Ницше дал почти два десятка лет спустя своим учением о вечном возвращении того же самого. «О, как не вожделеть мне вечности и брачного кольца колец — кольца возвращения?» («Also sprach Zarathustra» III. Teil, «Die sieben Siegel. (Das Ja- und Amen- Lied)»; 1884). В одном из самых ранних набросков к учению о возвращении сказано: «Четвертая книга: дифирамбически-объемлющее: „Annulus aeternitatis". Желание 115 все пережить еще раз и переживать вечно» «Sils-Maria, 26. August 1881» (XII, 427). Ответ на поставленный вопрос (является ли это кольцо миром, Богом, ни тем и ни другим или же обоими в их изначальном единстве) становится равнозначным толкованию учения о вечном возвращении того же самого. Прежде всего сказанного необходимо выслушать, что сам Ницше говорит о том, как пришла ему мысль о вечном возвращении. Это сообщение содержится в уже упомянутом сочинении «Ессе homo. Как становятся сами собою» (1888 г.), которое впервые появилось в 1908 году (теперь XV, l ff). Третий раздел сочинения озаглавлен: «Почему я пишу такие хорошие книги». В нем характеризуется ряд опубликованных Ницше сочинений. Глава, посвященная «Заратустре» («Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого»), начинается так: «Теперь я расскажу историю Заратустры. Основная концепция этого произведения, мысль о вечном возвращении, эта высшая форма утверждения, которая вообще может быть достигнута,— относится к августу 1881 года: она набросана на листе бумаги с надписью: „6000 футов по ту сторону от человека и времени". В тот день я шел вдоль озера Сильваплана через леса; у мощного пирамидального нагроможденного скопища камней, неподалеку от Сурлея, я остановился. Там и пришла мне эта мысль». (XV, 85). Область Верхнего Энгадина, в которую Ницше впервые вступил летом 1881 года и тотчас воспринял как дар своей жизни, область, которая с тех пор стала одним из его главных рабочих мест,— в этом краю ему и пришла мысль о вечном возвращении. (Тот, кому незнаком этот край, может найти его описание в начале книги К. Ф. Мейера «Юрг Йенач». См.: С. F. Meyer. Jürg Jenatsch. Русский перевод 1918 г.— прим. пер.). Эта мысль появилась не в результате разбора и анализа всего прежде сказанного: она просто пришла, но пришла так, как приходят все великие мысли, потому что — подспудно — была подготовлена и выстрадана долгой работой. Забегая вперед, скажем, что то, что Ницше здесь называет «мыслью», на самом деле представляет собой набросок картины сущего в его целом по отношению к тому, каким образом это сущее есть то, что оно есть. Такой набросок раскрывает сущее так, что через все вещи его вид и вес изменяются. Поистине мыслить такую важную мысль значит вступать в ту новую ясность, которую эта мысль раскрывает, видеть все вещи в ее свете и обнаруживать, что ты всею своею волей готов принять все сокрытые в ней решения. Мы, однако, привыкли считать такие мысли «просто» мыслями, считать чем-то недействительным и недейственным. На самом же деле мысль о вечном возвращении того же самого означает потрясение всего бытия. Горизонт, в который всматривается мыслитель, больше не является сферой его «личных переживаний», это нечто отличное от него самого, нечто такое, что прошло под ним и через него и отныне есть то, что больше не принадлежит ему, мыслителю, но остается тем, чему принадлежит он сам. Этому событию не противоречит тот факт, что поначалу и даже довольно долгое время мыслитель хранит такое знание как свое собственное, потому что он должен стать вместилищем его раскрытия. Поэтому сначала Ницше почти ничего не говорит о своем постижении «вечного возвращения того же самого», а если и говорит, то только немногим Друзьям, да и то намеками. Так, например, 14 августа 1881 года он пишет из Сильс-Мария своему помощнику и другу: «Привет, дружище! Августовское солнце стоит над нами, год убегает, в горах и лесах становится все тише и умиротвореннее. На моем горизонте появились такие мысли, которых я еще не видел,— об этом я ничего не хочу говорить, но хочу хранить в себе неколебимый покой. Я, пожалуй, должен прожить еще несколько лет!» В ту пору Ницше решил хранить молчание в течение ближайших десяти лет и всецело готовиться к раскрытию мысли о вечном возвращении. Хотя уже в следующем и последующих годах он несколько раз нарушил это молчание, все-таки в этих произведениях он говорит о главной мысли или напрямую лишь краткими намеками, или опосредствованно утаиванием и притчами. Это молчание о самом существенном проистекает из той позиции, которую несколько лет спустя (в 1886 году) он 116 охарактеризовал следующим образом: «Мы охладеваем к познанному нами, как только делимся этим с другими» (Jenseits von Gut und Böse", n. 160). Когда его пронзила «мысль о вечном возвращении», уже прошло какое-то время с тех пор, как окончательно совершилась утвердившаяся в нем перемена его основного настроя. О подготовке к такой перемене говорит заголовок сочинения, напечатанного незадолго до этого (в том же 1881 году) — «Утренняя заря». Ключевым здесь является изречение из индийской Ригведы: «Как много утренних зорь, которые еще не просияли». Об окончательном закреплении произошедшей перемены в настрое, который определяет его судьбу, говорит заголовок сочинения, появившегося в следующем, 1882 году — «Веселая наука (la gaya scienza)». Согласно прелюдии эта работа разделена на четыре книги. Во втором издании (1887 г.) появляется пятая книга, а также приложение и предисловие. В конце первого издания «Веселой науки» Ницше впервые открыто говорит о вечном возвращении, и поэтому кажется, что он не только уже через год нарушает задуманное им молчание, но и охладевает к тому, что познал, потому что сообщает о нем. Однако это сообщение очень примечательно. Оно лишь мимоходом появляется в конце «Веселой науки», причем мысль о вечном возвращении не преподносится как учение. Она подается как некая особая идея, как игра с возможным представлением. Это не столько со- общение, сколько утаивание. Это же касается и следующего ближайшего по времени высказывания о вечном возвращении. Оно появляется два года спустя, в 1884 году, в третьей части «Заратустры». Хотя здесь Ницше прямо и более подробно говорит о вечном возвращении того же самого, однако снова говорит лишь поэтически, словами, исходящими из уст поэтического персонажа — Заратустры (VI, 223 ff). И, наконец, третье и последнее сообщение Ницше о самой важной для него мысли дается очень скудно и только в форме вопроса. Оно содержится в сочинении «По ту сторону добра и зла», появившемся в 1886 году. Обозрев эти три высказывания, мы видим, что это очень мало для мысли, которая призвана стать основной во всей его философии. Такое скудное сообщение сродни сокрытию и, по существу, оно и есть настоящее сокрытие, ибо тот, кто вообще безмолвствует, тем самым как раз выдает свое молчание, но тот, кто говорит скудно и неясно, как раз таит то, о чем умалчивается. Если бы мы ограничились тем, что опубликовал сам Ницше, мы никогда не смогли бы постичь того, что он уже знал, к чему готовился, о чем постоянно думал, хотя и скрывал эти раздумья. Только знакомство с рукописным наследием рисует более ясную картину. Подготовительные наброски к учению о вечном возвращении в разрозненном виде напечатаны в посмертных томах (Groβoktavausgabe, Band XII-XVI). Для того чтобы по-настоящему углубиться в главные мысли подлинно ницшевской философии, в первую очередь необходимо проводить различие между тем, что сообщил об этом сам Ницше, и тем, о чем он умолчал. Различие между непосредственным сообщением, которое, как кажется, находится лишь на переднем плане, и тем умолчанием, которое, на первый взгляд, отступает на задний план, просто необходимо как по отношению к философским высказываниям вообще, так и по отношению к высказываниям Ницше в особенности. При этом ни в коем случае нельзя сразу же проводить какое-то различие по степени важности тех или иных сообщений, как если бы невысказанное обладало меньшей значимостью. С публикациями из области какой-либо специальной науки дело обстоит совсем не так, как с философскими сообщениями. Нам надо как следует уяснить это различие, потому что мы слишком легко склоняемся к тому, чтобы оценивать философские сообщения в контексте научных публикаций. В XIX веке специальная наука стала сродни промышленности: изготовленный продукт необходимо как можно скорее пустить в дело, чтобы он стал полезным для других и чтобы на сделанное тобой открытие не заявил права кто-нибудь еще или же не потратил силы на уже совершенную тобой работу. Это 117 особенно важно тогда и там, когда и где (как, например, в современном исследовании природы) приходится считаться с целым рядом широкомасштабных и дорогостоящих экспериментов. Поэтому совершенно правильно, что, наконец, у нас стали организовываться места, где можно сразу представить общую картину того, какие диссертации и сообщения о результатах проведенных опытов, по какому именно вопросу и в каком направлении уже делались. В качестве примера обратной картины мимоходом упомянем следующее: известно, что сегодня русские идут на большие затраты для проведения исследований в области психологии, тех исследований, которые у нас и в Америке проводились уже пятнадцать лет назад, но о которых они ничего не знали, будучи изолированными от зарубежной науки. В соответствии с общей картиной истории развития человечества на Земле становление технической промышленности, начавшееся полтора века назад, тоже, наряду с прочими факторами, определяет дальнейшую судьбу современной науки. Поэтому слово «наука» постепенно наполняется смысловым содержанием, отвечающим французскому понятию science, под которым подразумеваются математическо-технические дисциплины. Сегодня большие отрасли промышленности и их «генеральный штаб» лучше «университетов» осведомлены о «научных» неотложных проблемах; кроме того, они уже располагают большими средствами и лучшими силами, потому что на самом деле находятся ближе к «действительному». Однако то, что называют «наукой о духе», не возвращается вспять и не становится составной частью более ранних «изящных искусств»: эта наука преобразуется в орудие «политико-мировоззренческого» воспитания. Только слепцы и фанатики еще могут верить в то, что картина разделения наук и занятий ими, сложившаяся за десятилетие, пришедшееся на период между 1890 и 1900 годами, сохранится на вечные времена, подмалеванная соответствующим образом. Уже предначертанный технический стиль науки Нового времени не претерпевает каких-либо изменений через полагание новых целей для этой техники; напротив, благодаря этому он только окончательно укрепляется и вступает в свои права. Без технического оснащения больших лабораторий, библиотек и архивов, наконец, без доведенной до совершенства техники связи плодотворная научная работа и соответствующий результат сегодня просто немыслимы. Любое ослабление этой тенденции или противодействие ей есть реакция. В отличие от «науки» в философии дела обстоят совершенно иначе. Когда здесь произносят слово «философия», имеют в виду лишь творчество великих мыслителей, которое обладает своим собственным временем и законами и в том, что касается сообщения. Стремление как можно скорее что-то создать и боязнь того, что это будет слишком поздно, здесь не актуальны в силу одной особенности, присущей всякой подлинной философии: ее современники всегда понимают ее неправильно. Философ должен перестать быть современником даже по отношению к самому себе. Чем принципиальнее и революционнее оказывается его философия, тем сильнее она нуждается в воспитании того человека и того поколения, которые должны ее принять. Поэтому и по сей день мы стараемся понять, например, основное содержание философии Канта и освободиться от превратных ее истолкований, характерных для его современников и сторонников. Так же и Ницше тем малым и потаенным, что он сам сообщает о своем учении о вечном возвращении, не стремиться добиться полного понимания, но готовит перемену в основном настрое, благодаря которой его учение, наконец, станет понятным и действенным. Своих современников он хочет сделать лишь отцами и делами тех, кто должен прийти. («Also sprach Zarathustra» II. Teil, «Auf den glückseligen Inseln»). Поэтому сначала мы разберемся с теми сообщениями, которые делает сам Ницше, и при этом будем довольствоваться лишь предварительным пояснением, а затем приступим к обзору того, о чем он не торопился рассказать. |