Новикова С.С. История развития социологии в России, учебное пособие. Новикова С.С. История развития социологии в России, учебное посо. Московский психологосоциальный институт С. С. Новикова история развития социологии в россии (учебное пособие)
 Скачать 2.73 Mb.
|
|
4. ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАП (20—30-е годы XX века) Процессы, происходящие на третьем этапе, в конечном итоге привели к размежеванию между буржуазными и марксистскими социологами. Часть представителей старого поколения, которые не захотели или не смогли смириться с советской властью в конце 1922 г., были отстранены от преподавания в университетах и институтах и высланы из страны. Около 160 деятелей науки и культуры было выслано в это время из России. Это П.А. Сорокин, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, С.Л. Франк, А.В. Пешехонов, В.А. Мякотин и некоторые другие. Другая часть старого поколения сумела найти свое место в появившейся новой советской науке. Среди них можно отметить Н.И. Кареева, Н.А. Гредескула, К.В. Тарле (позднее они даже избирались членами Академии Наук СССР), М.К. Лемке, К.М. Тахтарева, В.В. Святловского, B.C. Серебренникова, Н.С. Державина, А.Ф. Кони, Н.Я. Марра. Почти все представители молодого поколения сразу положительно восприняли революцию и приняли активное участие в дальнейшем развитии социологической мысли в России. Это А. Звоницкая, Т. Райнов, К. Пожитков и др. Ряд марксистов перешли на преподавательскую работу в университет и другие петербургские вузы (М.В. Серебряков, Н.Н. Андреев, В.А. Быстрянский, Э.Э. Эссен, И.С. Плотников, Б.А. Фингерт, А.И. Тюменев и др.), что повлияло на изменение характера и содержания преподавания общественных наук, положило начало разработке новых лекционных курсов и семинаров. Почти во всех петроградских вузах были созданы кафедры общественных форм. Преподавателями этих кафедр стали социологи-марксисты или ученые, называвшие себя марксистами, — К.М. Тахтарев, Н.Н. Андреев, Е.А. Энгель, И.С. Плотников и др. Содержание нового курса довольно полно раскрыто в работе Тахтарева «Сравнительная история развития человеческого общества и общественных форм» (Петроград, 1924) и работе Андреева и Плотникова «История общественных форм» (Петроград, 1923). Эта новая учебная дисциплина преподавалась до 1924 г. Иногда ее называли генетической социологией, т.к. это был искусственно разработанный вариант социологизированной истории. А с 1923/24 учебного года впервые в университете институтах Петрограда были введены лекции и семинары по историческому материализму, которые читали Серебряков, Быстрицкий, Андреев, Эссен, Фингерт, Плотников другие марксисты. С этого времени в ленинградских вузах начинается преподавание «подлинно научной социологии». ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ В 20-е годы начала широко издаваться социологическая литература теоретического профиля. Главным образом она была посвящена определению предмета марксистской социологии, формированию социологии марксизма, исследованию соотношения русской социологической мысли социологии марксизма, а также определению места социологии марксизма среди других общественных наук. Среди изданных в этот период работ видное место заняли монографии по проблемам теоретической социологии. Без этого было невозможно преподавание в вузах исторического материализма как самостоятельного учебного предмета. В вышедших книгах были представлены различные точки зрения на предмет, теорию и структуру социологического знания, на соотношение социологии и марксистской теории общества. В связи с этим в развитии марксистской социологии можно выделить следующие направления. 1. Большая часть марксистских социологов под влиянием книги Н.И. Бухарина «Теория исторического материализма: Популярный учебник марксистской социологии», изданной в 1921 г., стала отождествлять социологию с историческим материализмом. Данная работа пользовалась большой популярностью в нашей стране и до 1929 г. выдержала восемь изданий. Эта книга была первой попыткой систематического рассмотрения основных понятий и теоретического содержания исторического материализма, а также его отношения с социологией. Бухарин считал, что исторический материализм — это социологическая теория марксизма, которая по отношению к философии выступает как частная наука. «У рабочего класса, — как указывал Бухарин, — есть своя, пролетарская социология, известная под именем исторического материализма» /17, с.12/. Он писал, что исторический материализм «это есть общее учение об обществе и законах его развития, т.е. социология» /17, с.12/. Его последователи также считали, что социология — это самодеятельная, нефилософская наука [Н.Н. Андреев «К вопросу о понимании закономерности в истории: Социологический этюд» (Л.-М., 1925), Д. С. Садынский «Социальная жизнь людей: Введение в марксистскую социологию» (Харьков, 1923), Г.К. Баммель «Теория и практика диалектического материализма в избранных отрывках из произведений В.И. Ленина» (М., 1924), С.Ю. Семковский «Проспект лекций по историческому материализму» (Харьков, 1924), С.А. Оранский «Основные вопросы марксисткой социологии» (Л., 1927) и др.]. Следует отметить, что, рассматривая исторический материализм как общую теоретическую социологию, они не ограничивали сферу социологического знания только историческим материализмом. С.А. Оранский, рассматривая различные точки зрения на социологию, подробно остановился на спорах по поводу возможности социологии как самостоятельной науки, происходящих в марксистской литературе, отметив, что здесь они приняли несколько другой характер: «Здесь речь идет о том месте в мире науки, которое должна занимать теория исторического материализма Маркса, причем наметилось два мнения. Бухарин, например, определенно высказывается в том смысле, что исторический материализм есть марксистская социология. Тем самым предполагает, что социология как наука существует, а исторический материализм является марксистским направлением в этой науке, — точно так же как экономическое учение Маркса является марксистским направлением в политической экономии. В той полемике, которая возгорелась вокруг книги Бухарина, ясно обнаружилось и другое понимание. Исторический материализм, — утверждают многие из критиков Бухарина, — вовсе не социология. И вообще это слово "социология" не мешало бы выбросить из марксистского лексикона. Исторический материализм есть лишь материалистическая философия истории. Последняя же, в современном понимании, есть методология истории, причем исторический материализм служит методом не для одной истории. Исходя из философских предпосылок диалектического материализма, он дает общие руководящие принципы для всех социальных наук, являясь, следовательно, методологией этих наук. В пользу этого мнения приводите еще и другое соображение: всякая самостоятельная наука имеет дело со своим особым объектом эмпирического изучения. Исторический материализм же является лишь методом, применяемым в своих эмпирических исследованиях другими науками: политической экономией, науками о праве, историей и т.д. Следовательно, если он и является самостоятельной наукой, то лишь методологической наукой, наукой о методе. Нам кажется, что все такого рода мнения являются в значительной мере отголосками тех суждений о невозможности социологии как самостоятельной науки, которые мы приводили выше. Самый вопрос здесь поставлен неверно. Прежде всего, что такое методология? Методологию; во-первых, можно понимать как учение о технических методах исследования. В таком случае в состав ее войдут вопросы такого порядка: индукция и дедукция, сравнительно-статистический и сравнительно-исторический методы и т.п. Каждый особый цикл дисциплин может иметь и свою методологию — учение о способах применения общенаучных методов исследования в зависимости от особенностей изучаемого данными дисциплинами объекта. Можно ли считать исторический материализм методологией общественных наук в этом смысле? Ясно, что нет. Исторический материализм дает не технические указания относительно тех или иных приемов исследования, а некоторые руководящие познавательные принципы, устанавливая те общие законы, знание которых необходимо для изучения; всех частных явлений. Об этом лучше всего свидетельствует самый круг проблем, обнимаемых теорией исторического материализма. Учение о производительных силах и производственных отношениях и их причинной связи, теория базиса и надстроек, — все это заключает в себе ряд самых общих законов общественной жизни. Если же исторический материализм служит методом и для других наук, то в это проявляется тот общий факт, что всякая абстрактная теоретическая наука, будучи в своей сфере самостоятельной теорией, дает в то же время известные познавательные принципы другим, более частным наукам, служит им в этом смысле методом. Политическая экономия служит таким методом прикладным экономиям, математика — бесконечному ряду наук и т.п.» /100, с.12 —13/. Поэтому Оранский указывал, что «совершенно неправильно полагать, будто исторический материализм есть какая-то особая методологическая наука. Как марксистская теоретическая социология, как самая общая теория социального, исторический материализм призван давать методологические руководящие принципы истории и частным социальным наукам. Необходимо отвергнуть и другой предрассудок, будто исторический материализм служит методом лишь для других наук. Напротив, как общая теоретическая социология, исторический материализм предполагает возможность и конкретной социологии, особого конкретного социологического изучения социальных процессов, отнюдь не покрывающегося исследованиями других социальных наук. Путь к такого рода социологическим исследованиям открывает сама теория исторического материализма, как формулировал ее отчетливо Маркс в своем предисловии к "Критике политической экономии"» /100, с.13 —14/. Таким образом, Оранский пришел к выводу, что исторический материализм — это марксистское направление в социологии и что марксистская социология является не только всеобщим методом для социальных наук, но и теорией. Интересной и сегодня является позиция Оранского, высказанная им в процессе работы над теорией и структурой социологии, что исторический материализм как марксистское направление в социологии можно рассматривать как общую теорию общественного развития, которая, с одной стороны, выступает как методологическая основа отдельных общественных наук, а, с другой стороны, конкретной социологией, под которой подразумеваются особые социологические исследования социальных процессов, которые не перекрываются исследованиями других наук. Им была показана диалектическая взаимосвязь, существующая между ними. «Задачей конкретно-социологических исследований, — отмечал Оранский, — является изучение причинного соотношения всех сторон общества. Всякий ученый, работающий в сфере какой-нибудь частной науки, — говорят нам, — изолирует из социального целого известный комплекс явлений, на котором и сосредоточивает свое внимание. Если он и касается зависимости между данным комплексом и другими сторонами общества, то лишь попутно и мимоходом. Экономист, например, выделят особый круг явлений, называемых хозяйственными, и всю свою энергию посвящает их изучению; зависимости же между экономическим строем и правопорядком или различными идеологиями он касается лишь случайно и мимоходом. Так же поступает в своей сфере юрист и всякий другой исследователь. Такими образом, остается незатронутой вполне самостоятельная проблема — изучение причинного соотношения всех сторон общества, которая относится уже к сфере социологии. В современной социологической литературе появился ряд исследований по "социологии религии", "социологии искусства", "социологии прессы", моды и языка. Причем социологическое изучение понимается обыкновенно именно как изучение каждого из перечисленных явлений в причинной связи со всеми другими сторонами общества. Интересно, что в таких случаях, когда говорится об изучении взаимоотношений всех социальных элементов, фактически главное внимание уделяется зависимости всех их от одного из них — экономики. Здесь, конечно, не обошлось без влияния идей марксизма, как бы это ни пытались оспаривать сами авторы. Конкретно-социологические исследования, будучи применением теории исторического материализма к анализу каких-либо конкретных процессов, в свою очередь дают материал для дальнейшего углубления и развития теории, точно так же как и исследования других социальных наук, особенно истории» /100, с.14 —15/. Высказанная Оранским идея о сложной структуре социологического знания в настоящее время получила признание и дальнейшее развитие. В социологии выделяют три уровня — общая социологическая теория, частные социологические теории, конкретные социологические исследования. 2. Другая часть философов, опираясь на идею Бухарина о тождестве исторического материализма и социологии, заявила, что социология — это составная часть философии [С.Я. Вольфсон «Диалектический материализм» (Минск 1922), З.Е. Черняков «Социология в наши дни» (JL-M., 1926), С.З. Каценбоген «Марксизм и социология» (Саратов, 1926), А.Ф. Вишневский «Исторический материализм» (Ростов н/Д., 1927) и др.]. 3. Существовала также концепция, представители которой в историческом материализме выделяли философский (материалистическое понимание истории) и социологический (общая теория общества) аспекты [В.В. Адоратский «Программа по основным вопросам марксизма» (М., 1923), И.П. Разумовский «Курс теории исторического материализма» (М., 1928) и др.]. 4. Часть философов считала, что марксизму вообще чужда какая-либо социология. Крайней степенью нигилистического отношения к социологии было то, что они исторический материализм сводили лишь к методологической науке. В их понятии исторический материализм — это не что иное, как «диалектика истории». Н.А. Карев писал: «Диалектический материализм изучает формы движения действительности, имеющие место в процессе развития — в природе, в обществе и человеческом мышлении. Совершенно естественно, что категории диалектического материализма, поскольку они находят применение в какой-нибудь одной из областей материальной действительности, в природе или в обществе, или поскольку они прилагаются к человеческому мышлению, должны приобретать несколько своеобразный характер, должны конкретизироваться, включать в себя содержание именно данной конкретной формы движения. Постольку мы различаем, с одной стороны, материалистическую диалектику, как общую теорию, общую методологию познания, а, с другой стороны, те категории, которые эта общая теория развивает в приложении к отдельным областям действительности. Таким образом, мы получаем, с одной стороны, диалектику природы, представляющую собой не что иное, как методологию естествознания, с другой стороны, мы получаем исторический материализм, диалектику истории, которая представляет собой методологию общественных наук как приложение диалектического материализма к изучению истории общества» /47, с.6/. Представители антисоциологического направления отрицали не только право социологии на самостоятельное существование, но и сам термин «социология». Данное слово для них выступало синонимом абстрактной, идеалистической буржуазной науки об обществе. Такая точка зрения была присуща и механистам [В. Сарабьянов «Исторический материализм» (М., 1922) и др.], и сторонникам академика A.M. Деборина — редакторам и сотрудникам философского и общественно-экономического журнала «Под знаменем марксизма» — И.К. Луппол «Ленин и философия. К вопросу об отношении философии к революции» (М.-Л., 1924), Н.А. Карев «Исторический материализм как наука» (Под знаменем марксизма.— 1929. № 12) и др.]. И.К. Луппол писал: «В самом деле социология есть наука об обществе, об обществе вообще, об обществе как таковом. Независимо от направлений буржуазные социологи толкуют о различных явлениях естественных, но имеющих отношение к обществу (физическая среда, климат и т.п.), и общественных (население, государство, право и т.п.) в применении к таковому "обществу вообще". Нельзя, конечно, сказать, чтобы подобные социологи не знали истории и тех ступеней, которые проходил в своем развитии человеческий род, однако, общими их недостатками является плохо понимаемая историчность объекта исследования, а также неучитывание момента конкретности социальных явлений. Между тем марксизм отказался от понятия "общества вообще" именно в силу его антиисторичности и абстрактности. Нельзя говорить о законах народонаселения вообще, поскольку каждая общественная структура имеет свои законы народонаселения. Нельзя говорить о раз навсегда данных законах влияния географической среды, поскольку это влияние различно в различныхобщественных формациях. Еще Плеханов говорил, что если даже и принять географическую среду за нечто постоянное, то влияние этой постоянной величины на общество есть величина переменчивая. Попытаться мыслить исторический материализм как социологию значит столкнуться с этим непреодолимым препятствием, которое ставится, кстати сказать, самим историческим материализмом. Поправка, гласящая, что исторический материализм есть социология классового общества, принципиально не изменяет дела, так как история знает несколько классовых обществ. "Познание,— говорит Энгельс в «Анти-Дюринге», — здесь (в науках исторических) по своему существу носит относительный характер, ограничивается выяснением связей и следствий известных, существующих только для данной эпохи и данных народов и, по своей природе, преходящих общественных и государственных форм". Последовательность, — продолжал Луппол, — требовала бы таким образом от марксистов-"социологов" считать исторический материализм социологией исторического общества", но это означало бы, разумеется, совершенно необоснованное и неосновательное сужение исторического материализма, ибо исторический материализм, как методология изучения социальных явлений, применим не только к капиталистическому обществу. По существу, дело рисуется в следующем виде: диалектический материализм есть методология исследования и общественных и естественных явлений. В применении к области социальных явлений (соответственно к наукам социальным) диалектический материализм конкретизируется как материализм исторический. Последнее название и не означает ничего иного. Таким образом, исторический материализм есть методология истории, политической экономии, науки о праве и государстве и т.д.» /85, с.155 —156/. Луппол следующим образом обосновывал отрицание за историческим материализмом функций марксистской социологической науки: «Из всех терминов, которые марксизм принимает для выявления своих различных сторон, теория научного коммунизма стоит ближе всего к "социологии". Если угодно, именно теория научного коммунизма и есть "марксистская социология". Мы говорим "Если угодно", потому что, приближаясь по форме больше всего к "социологии", теория научного коммунизма по существу как раз упраздняет социологию. Таким образом, и с этой стороны термин "социология" следует признать в глазах марксиста неудачным. Наконец, если исторический материализм есть социология, как таковая, а не метод, приводящий к теории научного коммунизма, то и диалектический естественнонаучный материализм есть биология, как таковая, а не метод, приводящий к эволюционной теории дарвинизма, а такое решение проблемы, разумеется, неправильно» /85, с.157/. Представители группы Деборина принижали теорию исторического материализма, отрицали за ней функции социологии, рассматривали ее только как методологическую науку. В 20-е годы, как в марксистской, так и в немарксистской литературе, широкое распространение получили позитивистские и натуралистические трактовки общественных явлений. Суть «позитивного метода» и позитивистской социологии заключалась в признании натурализма, т.е. при изучении общества опирались на аналогичные законы развития природы, а социология рассматривалась как часть естествознания, или можно говорить о биологизации общественных процессов. Одновременно с этим имели место и механистические взгляды на общественные явления. Для механистов было характерно сведение исторического закона к механически понимаемым причинности, необходимости, повторяемости, а также отрицание случайности, замена причинной связи функциональной и т.д. Механицизм не представлял собой однородного и сплоченного направления, его представителей объединяли некоторые общие принципы, в первую очередь, искажение или отрицание диалектики. Теоретическими источниками механицизма являлись субъективно-идеалистические взгляды А.А. Богданова, а также позитивизм и механистические взгляды и тенденции, присущие естествознанию. Имели место такие течения, как «социальный дарвинизм», «фрейдизм», «социальная рефлексология», «фитосоциология»,«зоосоциология»,«социология эмпириомонизма», «физиологическая социология», «социальный энергетизм», «ликвидаторство философии и социологии». Все эти течения имели различные теоретические источники и естественнонаучную ориентацию, а их представители приходили к разным социально-политическим выводам, давали разные политические прогнозы. Наиболее распространенными и оказывающими огромное влияние на студенчество и интеллигенцию в начале 20-х годов были различные варианты биологизации общественных процессов. Делались попытки соединить дарвинизм с марксизмом, идеи Фрейда и Маркса. Для развития социологии в России после революции, в отличие от развития социологии на западе, был свойствен отход от психологических воззрений к самым крайним формам биологизма. Во многом это было обусловлено обострением всех социальных противоречий в период революции игражданской войны. Наглядным примером этому может служить изменение взглядов Сорокина. Так, если в годы первой мировой войны он неоднократно отмечал, что социология должна опираться только на психологию, а не биологию, то уже в начале 20-х годов его взгляды были диаметрально противоположными. В «Системе социологии» он уже указывал: « Социолог может и должен строить свою дисциплину на данных биологии, он обязан считаться с ними; больше того, там, где это возможно, он должен сводить изучаемые им процессы к их биологическим основам» /146, т.1 с.15/. Биологические основы общественной жизни, по мнению Сорокина, зависят в основном от физиологии высшей нервной деятельности людей, так как психологические явления в «чистом» виде невозможно объективно научно наблюдать, то социолог должен ограничиться только изучением наблюдаемого поведения людей. Такие взгляды свидетельствовали о переходе социологов на позиции бихевиоризма, когда психическая деятельность человека сводилась к чисто биологической, а взаимодействие организма, или социального «агрегата», с внешней средой рассматривалось как «стимул-реакция». Для Сорокина главной причиной социальных изменений выступал биологический фактор — количество и качество питания, поступающего в организм различных людей. В ряде своих статей, напечатанных в журнале «Экономист», он объяснял именно «колебаниями кривой питания» не только психологию, идеологию, мораль, религию, социальную дифференциацию, но и победу Октябрьской революции: «.. .при наличии определенных условий массовый голод вызывает изменения социально-экономической организации голодающего общества в сторону приближения его к очерченному принудительно-государственному и государственно-социалистическому типу» /139, с.24/. «Одним из довольно частых социальных эффектов массового голода, — отмечал Сорокин, — служит изменение экономической, а, в связи с нею, и всей социально-политической структуры голодающего общества» /139, с.23/. Сорокин писал, что «существует функциональная связь между колебанием кривой питания общества и варьированием ею идеологии. С изменением первой "независимой переменной" (ceteris paribus) меняется и "идеология общества", и меняется в том же направлении. В "эпохи Голода" это изменение сказывается в усиленной и успешной прививке членам общества такой идеологии, которая при данных условиях благоприятствует насыщению голодного общественного желудка, и в падении успеха идеологий, препятствующих — мешающих — этапу насыщения. Обратное происходит в эпохи перехода общества от голодного к сытому состоянию. Таким образом, я утверждаю, как бы это ни казалось парадоксальным, существование функциональной связи между количеством и качеством калорий, поглощаемых обществом, и сменой успеха или неуспеха ряда идеологий, циркулирующих в нем» /140, с.3 —4/. Как утверждал Сорокин, изменение идеологий под влиянием этого фактора может осуществляться довольно многообразно и очень разнородно по своей конкретной форме, и следующим образом подробно остановился на наиболее близких к нам социалистически-коммунистических и уравнительных теориях, воззрениях и идеологии. «Пока общество или огромная часть его сыта (дефицитно и сравнительно), нет никакой необходимости в коммунистически-уравнительных актах и поступках, вроде насильственного отнятия, грабежа, поравнения богатств и пищевых скопов агрегата. И без этих мер — люди сыты. В таком состоянии у них устанавливаются соответственные формы поведения, рефлексы и убеждения, запрещающие посягать "на чужое достояние", признающие "собственность священной", "отнятие чужого добра — недозволенным" и т.д. Но вот наступает голод. Допустим, что все другие меры (ввоз продовольствия, эмиграция, завоевание другой группы и т.д.), кроме захвата богатств и "скопов" у богачей данного общества, не покрывают голод. В таких условиях пищетаксис толкает голодных к захвату, разделу и "коммунизации" этих последних, как к единственному средству утоления голода. Чтобы такое поведение было возможно, необходимо "развинчивание" и подавление всех, мешающих этому рефлексов, в том числе и речевых и субвокальных (убеждений). Иначе они будут мешать тем актам, к которым сейчас толкает пищетаксис. В таких случаях пресс голода действительно в первую голову начинает давить них, подавлять рефлексы (и убеждения), препятствующие его утолению, прививать и усиливать рефлексы (и убеждения), (вроде: "собственность священна", "отнятие чужогодостояния недопустимо" и т.д.), "оправдывающие", "мотивирующие", благоприятствующие совершению актов, требуемых пищетаксисом. ("Собственность — кража", "да здравствует экспроприация эксплуататоров", "захват богатства — великое и справедливое дело" и т.д.). Поскольку обладатели таких скопов препятствуют захвату их достояния, пищетаксис прививает рефлексы и убеждения, "одобряющие" применение насилия и борьбы с "буржуями". Это значит: голод у голодных, поставленных в указанные условия, должен вызывать появление, развитие и успешную прививку коммунистически-социалистически-уравнительных рефлексов, в частности, рефлексов речевых и субвокальных (убеждений), иными словами, "коммунистически-социалистической идеологии". Последняя в таких голодных массах находит прекрасную среду для прививки и распространения и будет "заражать" их с быстротой сильнейшей эпидемии.. Совершенно неважно, под каким соусом она будет подана и как обоснована: по методу ли Маркса или Христа, по системе ли Бабефа, Руссо и якобинцев, или по системе Катилины и анабаптистов, на принципе ли "прибавочной ценности" и "материалистического понимания истории", или на принципе Евангелия: "кто имеет две рубашки — пусть отдаст одну неимущему".. Эти обосновывающие, мотивирующие и оправдывающие "тонкости" массе совершенно неважны, они ей недоступны, она ими и не интересуется. Это — "соус", для нее совершенно не имеющий значения. А важно лишь то, чтобы идеология благословляла на акты захвата, раздела, поравнения, чтобы она прямо на них наталкивала, их одобряла. А почему, на каком основании — это дело десятое. Если какое-нибудь обоснование есть — отлично. Если нет тоже не беда...» /140, с.4—5/. «Такова в основном связь между колебанием питания и колебанием идеологии. Значит, для успеха таких идеологий необходимы два основных условия: 1) резкий значительный рост дефицитного или сравнительного голодания масс, при невозможности утоления его иными путями, 2) наличность имущественной дифференциации в стране. Чем резче будут оба условия, тем при равенстве прочих условий подъем успеха коммунистически-социалистической идеологии будет быстрее и сильнее, тем легче она будет прививаться к голодным, тем больше будет ее успех» /140,с.5/. Под «пищетаксисом» Сорокин в своих статьях подразумевал возникающее при неутоленном голоде, как у отдельного человека, так и у массы людей, могучее стремление, или «тяга», к пищевым объектам (или их эквивалентам, например деньгам, позволяющим приобрести на них пищу), с целью овладения ими и утоления голода. Это стремление, или тяга, по его мнению, является одним из самых сильных стремлений в любом голодном организме, оно почти непреоборимо /139, с.25/. «Посему, — считал Сорокин, — исследователю жизни идеологий, механизма и закономерности их подъемов, падений, колебаний и смены нельзя игнорировать число и качество калорий, поступающих в организм общества. Часто разгадка многих загадочных явлений в сфере общественных настроений и верований лежит в колебании этой последней "переменной"» /140, с.32/. В 20-е годы не было, пожалуй, ни одного крупного ученого-биолога, который не высказывался бы в своих работах по основным проблемам теории общества. К биологическому объяснению общественных процессов склонялись не только биологи, но и физиологи, пытаясь построить социологическую теорию на основе стихийного, бессознательного естественноисторического материализма. В данном случае биологизация общественных явлений сочеталась с психофизиологизацией поведения человека. Такая попытка была сделана профессором (впоследствии он стал советским академиком) |