Теория_метафоры_сборник_статей_copy (3). Н. Д. Арутюновой
 Скачать 3.06 Mb.
|
|
Иконический знаки образ Существует ли психолингвистика воображения Если семантика, согласно анализу, проведенному выше, ограничивается вербальным аспектом воображения, то психолингвистика могла бы переступить эту грань, дополнив семантическую теорию метафоры анализом сенсорного аспекта образа (этот аспект мы выше временно исключили из рассмотрения, чтобы сосредоточиться на той стороне образа, которая непосредственно соприкасается с вербальным планом и которую мы назвали, в кантовском духе, метафорической схематизацией. При анализе данной проблемы я буду следовать идеям интересной работы М. Хестера [13]. Исследование Хестера, правда, задумано не как психолингвистическое оно является лингвистическим — в витгенштейновском смысле — и психологическим в смысле англо-американской традиции философии сознания. Однако проблема, которой оно посвящено, — связь между говорить и видеть как (voir comme, seeing as) — это проблема психолингвистическая. На первый взгляд попытка такого анализа представляется идущей вразрез с семантической теорией, которая была изложена выше (в главе III). Согласно этой теории, не только метафора 444 не может быть сведена к зрительному образу, но, более того, образ, рассматриваемый как психологический фактор, вообще не должен фигурировать в семантической теории, построенной по образцу логической грамматики. Только такой ценой игру сходства можно удержать в рамках операции предикации и тем самым — речи. Но вопрос в том, действительно ли отрицание теоретического пути от образа осуществляемой в речи предикации означает также обреченность попыток пройти по обратному маршруту, а именно считать, что образ является конечной станцией той самой семантической теории, которая не признает его в качестве исходного пункта. Такая постановка вопроса вытекает из предшествующего анализа, содержащего один фундаментальный изъян, который как рази мог бы обеспечить место для образа. Обратимся теперь непосредственно к сенсорному аспекту метафоры, У Аристотеля он обозначен как свойство живости, как наглядность, зримость у Фонтанье он имплицитно включен в самоопределение метафоры как представляющей некоторую идею в терминах другой, более знакомой. Ричардс использует для описания сенсорного аспекта метафоры все тоже противопоставление содержания) и оболочки (vehicle) образа сходство между ними не такое, как между двумя идеями, а такое, как между образом и абстрактным значением. Образный аспект метафоры наиболее ясно представлен в теории П. Хенле в связи с идеей иконичности. Во франкоязычной литературе дальше всех в этом направлении продвинулся М. Ле Герн, разработав понятие ассоциированного образа. Эта конкретная, чувственная сторона оболочки, также как и иконического образа, элиминируется в теории взаимодействия М. Блэка; из категорий, различаемых Ричардсом, здесь остается лишь предикативное отношение фокус (foyer) — рамка (cadre)», которое само разлагается на основной субъект и вспомогательный субъект. Наконец, и понятие система ассоциированных общих месту Блэка, и понятие гамма коннотаций» у Бирдсли обходятся без апелляции к идее развертывания образов все они ориентированы на вербальные аспекты значения. И хотя верно, что моя речь в защиту сходства заканчивается своего рода реабилитацией иконического аспекта метафоры, эта реабилитация, однако, не выходит за пределы, с одной стороны, лишь вербального аспекта иконического образа и, с другой стороны, чисто логической концепции сходства, утверждающей единство тождества и различия. Верно также, что возврат к иконическому моменту означает принятие определенной концепции воображения, но эта концепция строго ограничивается творческим воображением (по Канту в этом смысле понятие схематизация метафорической предикации» не нарушает границ семантической теории, то есть теории вербального значения. А что, если сделать следующий шаг, включив в семантическую теорию сенсорный компонент, без которого продуктивное воображение вообще не было бы воображением Возражение против такого шага очевидно это означало бы распахнуть ворота семантической овчарни волку психологизма. Соображение, конечно, серьезное, но ведь можно поставить вопрос и иначе до каких пор будет существовать эта пропасть между семантикой и психологией Ведь теория метафоры предоставляет нам уникальную возможность признать наличие у этих областей общей границы. На этой границе — специфическим способом, о котором пойдет речь ниже, — как рази осуществляется связь логического аспекта с сенсорным (или, если угодно, вербального с невербальным. И именно этой связи обязана метафора той конкретностью, которая является одним из ее наиболее важных, сущностных свойств. Страх перед психологизмом не должен тем самым служить препятствием для поисков, в духе трансцендентальной критики Канта, точки проникновения психологии в семантику — той точки, где даже в самом языке смысли чувство сливаются. Моя рабочая гипотеза состоит в том, что изложенная выше идея схематизации метафорической атрибуции позволяет найти — на границе семантики и психологии место для внедрения понятия образа в семантическую теорию метафоры. С этой гипотезой в мыслях я перехожу теперь к анализу теории М. Хестера. Теория Хестера опирается на приемы анализа, характерные для литературной критики англосаксонской традиции, — имея своим объектом скорее поэтический язык в целом, чем конкретно метафору. Указанная традиция выдвигает на первый план сенсорный, данный нам в ощущениях, чувственный аспект поэтического языкато есть именно тот аспект, который логическая грамматика, наоборот, оставляет за пределами своего поля зрения. Можно назвать три положения, взятые М. Хестером из концепции упомянутой школы. Первое состоит в том, что поэтический язык создает своего рода слияние смысла с ощущениями, чувственным восприятием (le sens et les sens), что отличает его от языка непоэтического, где смысл — в силу произвольности и конвен- циональности знака — максимально очищен от сенсорного компонента. Это обстоятельство, по мнению Хестера, опровергает или по крайней мере существенно корректирует теорию значения Витгенштейна, изложенную в Философских исследованиях (где акцентируется дистанция между значением и его носителем и между значением и вещью. Витгенштейн, как считает Хестер, строит теорию обыденного языка, неприложимую к языку поэтическому. Второе в поэтическом языке союз смысла и ощущений порождает объекты, замкнутые на себе, — в отличие от обыденного языка, знаки которого имеют референтов, в поэтическом языке знак является объектом, а не посредником — темна что смотрят (looked at)», а не тем, сквозь что смотрят (looked through)». Другими словами, язык, вместо того чтобы быть лишь чем-то на пути к действительности, сам оказывается материалом (stuff), как мрамор для скульптора. Заметим, что это второе положение близко к определению поэтического у Р. Якобсона, согласно которому поэтическая функция языка ставит акцент на самом сообщении — в ущерб его референтной функции. И, наконец, третье свойство поэтического языка быть самодовлеющим, замкнутым на себе позволяет ему строить вымышленный мир (articuler une experience fictive). По словам С. Лангер [15], поэтический язык представляет нам пережитое в возможной жизни. Н. Фрай [7] называет настроем (mood)» то ощущение, которому язык, ориентированный центростремительно, а не центробежно, придает форму и которое есть нечто иное, как порождение самого этого языка. Все эти три идеи — слияние смысла и ощущения сгущение языка и его самодовлеющая значимость способность этого языка, ненаправленного на референт, строить вымышленный мир — формируют понятие иконического образа, существенно отличное от предложенного П. Хенле и получившего широкую известность благодаря книге У. Уимсатта и М. Бирдсли Вербальный иконический знак [22]. Как и византийская икона, вербальный иконический знак — это слияние смысла и ощущения это тоже жесткий объект, подобный скульптуре, — таковым становится язык, освобожденный от референтной функции и явившийся в своей замкнутости, представляя лишь имманентно присущий ему опыт. Принимая эти положения в качестве исходных, М. Хестер вносит, однако, существенные изменения в понятие ощущаемого, чувственно воспринимаемого (sensible), сближая его с понятием воображаемого, — на основании чего он строит весьма оригинальную концепцию чтения, применимую как к стихотворному произведению в целом, таки к отдельной метафоре. При чтении, согласно М. Хесте- ру, происходит нечто подобное эпохе Гуссерля, то есть освобожденность сознания от естественной реальности, открывающая возможность непосредственного восприятия чувственных данных чтение предполагает отвлечение от реальности, стимулирующее активное открытие текста. В свете этой концепции чтения М. Хестер видоизменяет перечисленные выше положения. Прежде всего, акт чтения выявляет то обстоятельство, что основным свойством поэтического языка является слияние не смысла со звуком, а смысла с потоком вызываемых или воскрешаемых в сознании образов именно это слияние и обеспечивает подлинную «иконичность смысла. При этом образами Хестер называет вызываемые в памяти сенсорные впечатления или, по выражению Уэллека и Уор- рена [20], остаточные представления ощущений (vestigial representations of sensa- tions)». Поэтический язык тем самым — это языковая игра (по Витгенштейну), в которой назначение слов — вызывать, возбуждать образы. Не 447 только смысли звук иконичны по отношению друг к другу, но и сам смысл обладает иконичностью благодаря своей способности прорастать образами. Эта иконичность заключает в себе два основных свойства акта чтения выключен- ность из реальности (suspens) и открытие (ouverture). С одной стороны, образ — это результат нейтрализации действительности с другой стороны, развертывание образа есть нечто, что случается (occurs)» и для чего смысл всегда открывает двери в безграничное пространство возможных интерпретаций. Имея ввиду этот поток образов, можно сказать, что чтение состоит в осуществлении изначального права на все чувственные данные что касается поэзии, то здесь открытие текста означает открытие высвобождаемых смыслом образов. Описанное видоизменение первого положения, сделанное в духе того, что можно было бы назвать сенсуалистской концепцией вербального иконического знака, естественно предполагает также аналогичные модификации двух других тезисов. Та обращенная на себя, нереферентная по своей природе сущность, око- торой писали Уимсатт, Н. Фрай и другие, есть нечто иное, как смысл в оболочке образов. Ибо нет ничего, столь отвлеченного от мира, как поток образов, порождаемых смыслом при таком взгляде нереференциальная теория поэтического языка вынуждена отождествлять метафорическое с иконическим — если, конечно, под иконическим понимать вымышленное как таковое (ведь как мы помним, эпохе, чистое сознание, выключенность из привычных связей, свойственная воображаемому, лишает вербальный иконический знак референции к какой-либо эмпирической данности. Именно воображаемое, благодаря своей квазинаблю- даемости, создает квазипереживания, виртуальный опыт, короче говоря, иллюзии, пробуждаемые чтением поэтического произведения. В дальнейшем обсуждении я уже не буду больше возвращаться к этим двум темам — нереферентности и виртуальному опыту. Обе они касаются проблем референции, реальности и истинности, от которых, как было решено, мы вообще отвлекаемся, проводя резкую грань между проблемой смысла и проблемой референции. Поэтому утверждение Хестера о нереферентном характере поэзии вовсе не столь очевидно, как это может показаться понятие виртуального опыта косвенно снова вводит идею соотнесенности (relatedness)» с действительностью, которая парадоксальным образом компенсирует несхожесть и удаленность от реальности, присущие вербальному иконическому знаку кстати, Хестер апеллирует в своих рассуждениях к противопоставлению (принадлежащему Хосперсу [14]) между истинностью о (truth about)» и истинностью по отношению к (truth to)». Так, например, когда Шекспир уподобляет время нищему, он верен глубоко человеческой реальности времени поэтому за метафорой следует сохранить не только право отменять (suspendre) естественное положение 448 вещей, но и способность, с одной стороны, оставлять смысл открытым в воображаемое, ас другой стороны, выводить его на действительность, которая отнюдь не совпадает стем, что обычно понимается под естественным положением вещей в обыденном языке. Итак, мы ограничимся — следуя в этом мысли самого Хесте- ра [13, р. 160 — 169] — проблемой значения, исключая отсюда проблему истинности. Такое ограничение возвращает нас обратно к первому положению теории — к идее слияния смысла (sens)» и чувственных данных, ощущений (sensa)», понимаемого теперь уже как иконическое развертывание смысла в образы. Основная проблема, которая возникает в связи с введением понятия образа или воображаемого (сам Хестер употребляет как слово image, таки) в теорию метафоры, касается статуса сенсорного, то есть невербального, фактора в семантической теории. Дело осложняется еще и тем, что образ, в отличие от восприятия, соотносим нес общей действительностью, а со своего рода личным, ментальным опытом, относительно которого почитаемый Хестером Витгенштейн высказывается критически. Вопрос тем самым сводится к тому, чтобы выявить такую связь между смыслом и ощущениями, которая может быть представлена в терминах семантической теории. Первое свойство иконичности как будто облегчает эту задачу вызываемые в памяти или порождаемые образы не являются свободными образами, которые сближаются со смыслами лишь по простой ассоциации идей это, пользуясь выражением Ричардса из Принципов литературной критики 117; р. 118 — 1191, привязанные (tied)» образы, то есть образы, ассоциируемые с поэтическим языком. Иконичность, в отличие от простой ассоциации, предполагает контроль над образом со стороны смысла другими словами, иконичность — это образ, встроенный в сам язык он ведет свою партию в языковой игре. Понятие воображаемого, связанного смыслом, согласуется, как мне кажется, с кантовской идеей о схеме как методе построения образов вербальный иконический знак, согласно Хестеру, — это тоже метод построения образов. Действительно, ведь поэт — это некто иной, как мастер, владеющий искусством вызывать к жизни воображаемое и придавать ему форму с помощью одной лишь языковой игры. Позволяет ли понятие привязанного образа отклонить упреки в психологизме По-видимому, все-таки нет. Так, Хестер в детальном описании слияния смысла и ощущений (понимаемых скорее как привязанные образы, чем как реальные звуки) оставляет чувственный момент сугубо внешним по отношению к вербальному при объяснении понятия образной ауры слова [13, р. 143] автор упоминает имеющуюся в памяти ассоциацию между словами и образами их референтов и культурно-исторические конвенции, обеспечивающие то, что, например, христианский символ креста связан стой, а не иной цепочкой образов, — 449 а также и намеренно навязываемую автором стилизацию образа. Все это скорее психологические, чем семантические объяснения. Наиболее удовлетворительное объяснение — которое по крайней мере вписывается в семантическую теорию — строится Хестером на основе понятия видеть как, восходящего к Витгенштейну. В этом состоит самый существенный вклад Хестера в иконическую теорию метафоры. И это прежде всего благодаря той роли, которая отведена сходству. Что значит видеть как Видеть как обнаруживается в акте чтения — в той мере, в какой оно представляет собой способ реализации воображаемого. Видеть как обеспечивает реальную связь между vehicle (оболочкой, образом) и tenor (содержанием, смыслом, по Ричардсу): в поэтической метафоре ее оболочка (образ) есть как то есть способ ее существования, ее содержание, но только с одной какой-нибудь точки зрения. Объяснить метафору — это значит перечислить значения, в рамках которых образ видится как смысл. Видеть как — это интуитивное отношение, удерживающее вместе смысли образ. У Витгенштейна понятие видеть как не связывалось специально ни смета- форой, ни с воображением — по крайней мере в его отношении к языку рассматривая неоднозначные рисунки (например, такой, который можно принять за изображение и кролика, и утки, Витгенштейн говорит о разнице между выражением я вижу нечто и я вижу нечто как, добавляя, что видеть нечто как означает иметь соответствующий образ. Связь между видеть как и представлять себе (воображать) проявляется еще более ярко в императиве так, естественно сказать Представь себе нечто — и, далее А теперь постарайся увидеть в этой фигуре это нечто см. 23, ч. 2, § 11]. Может показаться, что здесь речь идет об интерпретации. Витгенштейн на это возразил бы, что интерпретация есть построение гипотез, которые можно проверить, а здесь нет ни гипотезы, ни ее верификации мы просто говорим Это кролик. Видеть как, таким образом, — это наполовину мысль, наполовину чувственное восприятие (experience). А ведь это соединение той же природы, что и то, которое обеспечивает иконичность смысла Вслед за В. Олдричем [1], [2] Хестер считает, что понятие видеть как и образная функция языка поэзии взаимно проясняют друг друга витгенштеиновское видеть как позволяет подобное сближение благодаря своей апелляции к образам с другой стороны, в поэтическом языке сама мысль образна по выражению того же Олдрича, это думание картинами (a picture thinking)»; кстати говоря, эта живописная потенция языка как рази состоит в способности видеть какой-то аспект. Что касается метафоры, то изображать время в виде нищего — это и значит видеть время как нищего это именно и происходит, когда мы воспринимаем эту метафору, так как воспринимать означает 450 устанавливать отношение типа «X является таким же, как Y, — ноне во всем, а в чем-то одном. Конечно же, приложение идей Витгенштейна к анализу метафоры предполагает определенную их модификацию. Так, что касается проблемы неоднозначного образа, то здесь имеется гештальт (В, который позволяет видеть в нем как фигуру Атаки фигуру С задача в том, чтобы на основании данного В построить А или СВ случае метафоры, наоборот, Аи С заданы чтением это tenor и vehicle; требуется построить некий общий элемент В — гештальт, иначе говоря, нужно найти ту точку зрения, с которой видно сходство между Аи С. Итак, понятие видеть как занимает место недостающего звена вцепи рассуждений видеть как — это сенсорная, чувственно воспринимаемая сторона поэтического языка полумысль, получувство, видеть как — благодаря своей селективной способности — обеспечивает интуитивную связь между смыслом и образом, удерживающую их вместе. Видеть как — это чувство-действие, интуитивное по своей природе, позволяющее нам выбрать из квазисенсорного потока воображаемого, возникающего при чтении, релевантные аспекты [13, р. 1801. В этом определении содержится все главное. Видеть как — это одновременно и чувство (experience) и действие, потому что, с одной стороны, поток образов неподвластен никакому контролю образы возникают внезапно и спонтанно, и нет таких правил, которые бы регулировали их движение. Человек либо их видит, либо нет — искусство видеть как принадлежит сфере интуиции, и ему нельзя обучиться максимум, что здесь можно сделать, — это помочь, например, увидеть глаз кролика на неоднозначном рисунке. С другой стороны, видеть как есть действие, потому что понять — уже значит нечто сделать. Поскольку образ, как говорилось выше, несвободен, а привязан к словам, видеть как направляет образный поток, регулирует его развертывание. Благодаря этому чувство-действие видеть как обеспечивает образность метафорического значения Образ, однажды возникнув, обязательно оказывается значимым [13, р. 188]. Категория видеть как, реализующая себя в процессе чтения, обеспечивает соединение вербального смысла с образностью во всей ее полноте. Это соединение не есть нечто внешнее по отношению к языку — поскольку оно само может быть осмыслено как отношение, а именно как отношение сходства при этом речь идет не о сходстве между двумя идеями, а о том специфическом сходстве, которое устанавливается оператором видеть как сходное, как утверждает Хестер, — это как рази есть то, что возникает в результате действия-чувства видеть как. Именно видеть как является определяющим для сходства, а не наоборот [13, р. 183]. Первичность категории видеть как по отношению к сходству наиболее ярко проявляется в языковой игре, в которой смысл выполняет иконическую функцию. Вот почему действие 451 видеть как может оказаться успешным или потерпеть неудачу неудача — это судьба несостоятельных метафор — вымученных или случайных, либо, наоборот, слишком банальных истертых успех же ждет метафоры, способные вызвать удивление и ощущение открытия. Таким образом, видеть как выполняет в точности роль схемы, объединяющей пустой концепт и слепое впечатление будучи полумыслью, получувством, оно, это действие-чувство, соединяет ясность мысли с полнотой образа. Невербальное и вербальное, тем самым, тоже оказываются тесно связанными между собой в рамках образной функции языка. Помимо роли моста между вербальными квазивизуальным, видеть как выполняет и другую связующую функцию как мы помним, семантическая теория метафоры делает акцент на напряжении между некоторыми термами высказывания, которое поддерживается противоречием на уровне буквального значения. Лишь в банальной, и тем самым стертой, метафоре это напряжение исчезает (имеется ввиду напряжение, вызываемое несоответствием нашим знаниям о мире, а, возможно, также несоответствием каким-то мифологическим структурам — если принять точку зрения Кассирера, что миф представляет собой уровень сознания, предшествующий тому, на котором появляются знания о мире. Что касается метафоры, то именно это напряжение и составляет ее суть. Когда поэт Дж. Хопкинс говорит о холмах сознания (О The mind, mind has mountains), читатель все равно знает, что ум не имеет гор буквальное не есть всегда сопровождает метафорическое есть. Между тем теория слияния смысла и чувства (ощущения, взятая без изменений, предложенных Хестером, по-видимому, не согласуется с идеей напряжения между метафорическими буквальным смыслом. В пересмотренном же виде, включающем понятие видеть как, эта теория прекрасно согласуется как с теорией взаимодействия, таки с теорией напряжения. Выражение видеть Y в X» предполагает, что X не является Y; видеть во времени нищего означает, в частности, что время не есть нищий те. границы смысла нарушаются, ноне отменяются вовсе. По удачному выражению О. Барфилда, приводимому Хестером [13, р. 27], метафора — это намеренное соединение непохожего талантливым мастером [3, р. 81]. Хестер тем самым имеет все основания говорить, что видеть как позволяет примирить между собой теорию напряжения и теорию слияния. Я со своей стороны могу добавить, что слияние смысла и образа, характерное для «иконизированного смысла (sens iconisé)», представляет собой необходимое дополнение к теории взаимодействия. Итак, как можно было убедиться, метафорический смысл — это не сама загадка (семантическая коллизия, а ее решение, те. установление новой семантической правильности. С этой точки зрения понятие взаимодействия охватывает только диа- 452 фору что касается эпифоры в чистом виде, то это нечто иное. Ибо она не может обойтись без слияния и интуитивного перехода ее секрет заключается, по- видимому, в иконической природе этого интуитивного перехода. Метафорический смысл как таковой выращивается в толще образов, высвобождаемых поэтическим текстом. Это значит, что видеть как является невербальным посредником между аспектами метафорического высказывания. Признавая это, семантика соблюдает свои границы, — что в свою очередь означает, что ее дело сделано. [,..] ПРИМЕЧАНИЯ 1 П. Валери водной из своих статей упоминает эти намеренные ошибки — те. фигуры речи (цит. по [11, p. 8]). А. Анри приводит поразительное по своей точности замечание поэта Реверди: Образ — это чистое порождение духа. Он возникает не из сравнения, а из сближения двух далеких вещей. И чем дальше отношения между ними, тем сильнее образ — тем больше его эмоциональный заряди его поэтическая сила [11, р. 54]. Ср. также слова Клоделя: Метафора, как и рассуждение, собирая воедино, преодолевает большее расстояние [11, р. 69]. 2 Способность метафоры сокращать расстояние между логическими родами отмечается Аристотелем ив других контекстах; так, сближая метафору с загадкой, он пишет Из хорошо составленных загадок можно заимствовать прекрасные метафоры метафоры заключают в себе загадку, так как ясно, что загадки — хорошо составленные метафоры (Риторика, III, 1405b, 4 — 5); Аристотель также сближает метафору и антитезу, подчеркивая, что противоположности, если они стоят рядом, легкодоступны пониманию (см. там же, III, 1410b, 35; 1411b, 2). 3 Теория субституции вообще не знает этого механизма, так как она ограничивается чисто формальным восстановлением отсутствующего компонента (так, по мнению Хенле, при анализе строки из стихотворения Китса, где говорится о душе, окутанной грустью, должно быть восстановлено слово плащ. Но внутренняя динамика метафоры in absentia может быть выявлена при помощи метафоры in praesentia только в том случае, если восстановление недостающего компонента мотивируется взаимодействием между всеми элементами высказывания. 4 Г. Эно видит в метафоре интуитивное нахождение прямого пути к установлению конкретного тождества (цит. пор. Ниже мы отчасти воспользуемся этой мыслью и будем считать основным значением слова образ именно этот интуитивно осуществленный перенос. А. Анри так заключает изложение интуитивистской традиции Выросшая из чувственной реакции, метафора — это рождающаяся новая интуиция, которая вытекает из воображения и впадает в него. Счастливое созерцание чувственного образа создает плодотворную для нового синтеза почву, на которой осуществляется взаимодействие факторов [11, р. 59]. 5 О тождественном исходном ср. в Метафизике Аристотеля, Δ, гл. IX; Сходным называется то, что испытывает совершенно одно и тоже, а также то, что испытывает больше одинаковое, чем разное, равно и то, что имеет одинаковое качество. И то, что имеет большинство или важнейшие противоположные свойства другого, допускающие изменение, также сходно с этим другим а, 15 — 18). Второе значение слова сходный кажется особенно приложимым к метафоре. 6 Так, Г. Херршбергер считает, что метафора означает уподобление 453 вещей, вообще говоря, непохожих [12, р. 434]. Напряжение возникает за счет того, что при восприятии метафоры необходимо осознавать одновременно как сходство, таки несходство между несколькими предметами. Увидев сходство между предметами, вовлеченными в метафору, человек в своем стремлении к эстетическому переживанию делает усилие, чтобы найти как можно больше явных различий между ними (там же. Примирение противоборствующих сторон и сохранение напряжения между ними равно необходимы для поэтического опыта. В том же духе высказывается Д. Берггрен, говоря, что метафора есть необходимый для поэзии механизм, позволяющий соединять вместе различные явления, нисколько не жертвуя при этом их различиями [5, с. 237]. 7 В этом вопросе я полностью присоединяюсь к точке зрения М. Ле Герна [16, с. 52 — 65]: сравнение-подобие основано на логическом понятии аналогии те. это скрытое умозаключение собственно метафора основана начисто семантическом понятии аналогии это прямой перенос, приписывание необычного признака, которое выражено в метафоре in praesentia. Единственная оговорка, которую я считаю нужным здесь сделать, касается употребления термина аналогия в столь различных смыслах. Я предпочитаю слово сходство — существительное, производное от сходное. Слово аналогия я предлагаю сохранить для аристотелевской аналогии, те. отношения пропорциональности, предполагающего четыре члена (на этом основании строится метафора по аналогии, те. перекрестный перенос между вторыми четвертым членами пропорции, а также для понятия средневековой метафизики analogia entis*. 8 Ср. мысль М. Ле Герна о том, что ассоциированный образ — это несвободная, вынужденная коннотация [16, с. 21]. 9 Ср. разграничение между логическим сравнением и семантической аналогией, проводимое М. Ле Герном. ЛИТЕРАТУРА [1] Ас V. С. Pictoral Meaning, Picture-Thinking and Wittgenstein's Theory of Aspect. — "Mind", 67, January 1958. [2] с V. C. Image-Mongering and Image-Management. — "Philosophy and Phenomenological Research", 23, September 1962. [3] В O. Poetic Diction: A Study on Meaning. New York, McGraw Hill, 1928 (1964 2 ). [4] Вeards1eу М. Aesthetics. New York — Harcourt — Brace and World, 1958. [5]Berggren D. The Use and Abuse of Metaphor. — "The Review of Metephysics", Уо1. 16, N 2, 3, dec. 1962 — march 1963. [6] Black M. Models and Metaphors. Ithaca, Cornell Univ. Press, 1962 (фрагмент см. в наст. сборнике Frуе N. Anatomy of Criticism. Princeton Univ. Press, 1957. [8] Gadamer H. G. Wahrheit und Methode. Tubingen, J.C.B. Mohr, 1960 (русск. перевод Гадамер Г. Г. Истина и метод. М, Прогресс, 1989). [9] Goodman N. Languages of Art, an Approach to a Theory of Symbols. Indianapolis, The Bobbs- Merill Co, 1968 [10] Hen1e P. Metaphor. — In: "Language, Thought and Culture", P. Henle (ed.). Ann Arbor, Univ. of Michigan Press, 1958. [11] Henry A. Metonymie et Metaphore. Paris, Klincksieck, 1971. [12] Herrschberger H. The Structure of Metaphor. — "Kenyon Review", 1943. * Отношение между вечным бытием Бога и преходящим бытием всего, что он сотворил. — Прим. перев. 454 [13] Hester M. В. The Meaning of Poetic Metaphor. La Haye, Mouton, 1967. [141 Hosper J. Meaning and Truth in the Arts. Chapel Hill, The University of North Carolina Press, 1948. [15] Langer S. K. Philosophy in a New Key. New York, The New American Library, 1951 (Cam- bridge (Mass.), Harvard Univ. Press, 1957 2 ). [16] Le Guern M. Sémantique de la Métaphore et de la Métonymie. Paris, Larousse, 1973. [17] Richards I. A. The Principles of Literary Criticism. London — Melbourne — Henley, Routledge and Kegan Paul, 1960. [18] Ryle G. The Concept of Mind. London, Hutchinson and Co, 1949. [19] Turbayne C. M. The Myth of. Metaphor. Yale Univ. Press, 1962. [20] Wellek R., Warren A. Theory of Literature. New York, Brace and World, 1949 (1956 2 ) (русск. перевод Уэллек Р, Уоррен О. Теория литературы. М, Прогресс, 1978). [21] Wheelwright Ph. Metaphor and Reality. Indiana Univ. Press. 1962 (фрагмент см. в наст. сборнике. К, Beardsley M. The Verbal Icon. Kentucky, Univ. of Kentucky Press, 1954. [23] Wittgenstein L. Philosophical Investigations. New York, Macmillan, 1953 (русск. перевод в кн Витгенштейн Л. Философские труды. М, Прогресс, 1990). ТЕРЕЗА ДОБЖИНЬСКАЯ МЕТАФОРИЧЕСКОЕ ВЫСКАЗЫВАНИЕ В ПРЯМОЙ И КОСВЕННОЙ РЕЧИ В теории текста особо важное место занимают проблемы межтекстовых соответствий. К их числу относятся различные вопросы, связанные с преобразованием одного текста в другой (ср. пересказ, пародия) или построением текстов из компонентов, каждый из которых сам по себе может функционировать как текст проблема текста в тексте, и, наконец, разнообразные вопросы, связанные с цитированием или передачей одного высказывания в составе другого. Последняя проблематика издавна привлекала внимание грамматистов, о чем свидетельствует сформулированный ими для латинского языка набор правил согласования времен при замене прямой речи на косвенную. Вопросы соотношения прямой и косвенной речи получили широкое развитие в трудах исследователей, принадлежащих к различным стилистическим школам XX века (это прежде всего Ш. Балли, ученые, группировавшиеся вокруг К. Фосслера, В. Н. Волошинов, а в Польше — это К. Вуйчицкий, М. Р. Майенова 1 ). В работах этих ученых отразились многообразные идеологические и культурные представления, связанные с различным отношением к чужому слову. В последнее время тема прямой и косвенной речи стала обсуждаться на страницах работ по лингвистической прагматике. В них речь идет об интерференции двух точек контекста, двух мировоззренческих перспектив, которая всегда имеет место при цитировании или передаче одного высказывания внутри другого. Прежде всего я имею ввиду работу Ч. Филлмора Прагматика и анализ текста» 2 В результате исследований прямой и косвенной речи были выявлены и терми- нологически закреплены некоторые важные противопоставления. Помимо прямой и косвенной речи, был выделен ряд смешанных явлений, среди которых наибольшую. Статья передана автором для публикации в виде машинописной рукописи. © Т. Dobrzyńska, 1988 456 определенность получила оппозиция речи внешне косвенной и речи внешне прямой, а также некоторые другие. Современный литературный критик, знакомый с работами М. Бахтина, исключительно внимательно относится к полифонии текста, улавливает все голоса и отголоски чужой речи, исследует стоящие за нею культурные импликации и стремится разработать функциональную типологию этих явлений. Сознавая всю сложность проблемы соотношения прямой и косвенной речи, мы сосредоточимся лишь на одном ее аспекте — на переводе метафорического высказывания из прямой речи в косвенную. Все сопоставления при этом будут делаться с учетом функциональной перспективы высказываний, и потому будут выделены их тематические и рематические части. Входе настоящего исследования мы продемонстрируем разные коммуникативные потенции разных видов текстов и одновременно укажем ряд семантических и прагматических особенностей метафоры. Для того чтобы лучше понять те процессы, которые тут могут происходить, стоит вначале кратко остановиться на самом понятии сложного текста в двух его крайних проявлениях — прямой речи (oratio recta) и косвенной (oratio obliqua) 4 * * * Мы будем рассматривать только эти две грамматикализованные языковые формы, то есть из нашего поля зрения выпадут все случаи проникновения в высказывание чужого слова, чужих интонаций, когда стирается логическая структура инкорпорированного высказывания. Таким образом, мы не будем здесь останавливаться на тех — весьма, впрочем, интересных со стилистической точки зрения — типах повествования, которые содержат слова и обороты, носящие характерные для того или иного персонажа или среды черты, приближающие речь рассказчика к языковой манере героя повествования. Займемся лишь теми случаями, когда приводимое дословно или пересказанное высказывание имеет форму предложения, для распознавания которого приходится опираться на двучленную грамматическую структуру. Одна часть этой структуры, названная В. Гурным введение, выполняет всецело метатекстовую (или, как сказали бы другие, ме- таязыковую) функцию по отношению к другой части — непосредственно цитируемому или косвенно передаваемому высказыванию, выражающему полное суждение. Введение входит водно предложение вместе с цитатой или пересказом. При этом позиция вводящей и вводимой частей бывает различной. Наиболее частым (а может быть, только самым представительным) показателем метатекстовой функции служат глаголы говорения, хотя туже роль введения могут выполнять и другие элементы, распо- * То есть косвенной по своей форме. — Прим. перев. 457 |