черный лебедь. Черный лебедь. Непредсказуемости
 Скачать 2.55 Mb.
|
|
Видовая плотность Мать-природа не любит чрезмерной глобализации и взаимозависимости – ни биоло- гической, ни культурной, ни экономической. Моя книга, помимо всего прочего, подарила мне знакомство с Натаном Мирвольдом – одним из тех людей, которых я бы клонировал, чтобы держать одну копию в Нью-Йорке, другую в Европе, а третью в Ливане. Мы стали Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 232 регулярно видеться; каждая наша встреча рождала какую-нибудь значительную идею или заставляла меня по-новому взглянуть на собственные мысли через призму его более блестя- щего ума: он запросто мог бы считаться соавтором моей следующей книги. Загвоздка в том, что в отличие от Спироса и парочки других моих единомышленников он не любит беседо- вать на ходу (зато я встречался с ним в дорогих ресторанах). Мирвольд открыл мне еще один способ объяснения и доказательства того, что глоба- лизация толкает нас в Крайнестан: через концепцию видовой плотности. Попросту говоря, обширные природные зоны обладают большей масштабируемостью, чем малые: они позво- ляют самым большим делаться еще больше за счет мелких – посредством механизма пред- почтительного присоединения, который мы обсуждали в главе 14. Наука свидетельствует, что на маленьких островках больше видов флоры и фауны на квадратный метр, чем на ост- ровах покрупнее, – и, разумеется, больше, чем на континентах. Чем активнее мы будем путе- шествовать по нашей планете, тем тяжелее будут эпидемии – в популяции бактерий возобла- дает незначительное число видов, и вид-убийца распространится с неимоверной легкостью. Культурная элита поредеет: по-английски уже сейчас печатается меньше произведений на одного читателя, нежели по-итальянски (учитывая и плохие книги). Разброс в размерах ком- паний увеличится. И массовые помешательства будут более буйными. Так же как и массо- вые набеги на банки для изъятия вкладов, разумеется. Опять же я не призываю затормозить глобализацию и всячески препятствовать пере- движению людей по Земле. Нам лишь следует задумываться о побочных эффектах, что делают немногие. Я вижу: нашей планете угрожает распространение очень странного и очень злостного вируса. Другие виды избыточности Другие категории избыточности, более сложные и завуалированные, объясняют, каким образом элементы природы используют положительных Черных лебедей (обладая дополни- тельным “набором инструментов” для того, чтобы пережить встречу с отрицательными). Здесь я изложу идею лишь вкратце, ибо собираюсь развить ее в своей следующей работе – о получении выгоды от Черных лебедей путем прилаживания, то есть приручения неопре- деленности. Функциональная избыточность, изучаемая биологами, сводится к следующему: очень часто, в отличие от рассмотренной нами избыточности органов – когда идентичные эле- менты способны выполнять одну и ту же функцию, – одну и туже функцию могут выпол- нять две различные структуры. Кое-кто называет это термином “вырожденность” (Джеральд Эдельман и Джозеф Галли). Существует и еще один вид избыточности: когда орган берет на себя выполнение опре- деленной функции, которая не является для него основной. Мой друг Питер Бевелин соот- носит с этим идею “пазух свода Святого Марка”, лежащую в основе эссе Стивена Джея Гулда. Суть ее в том, что необходимость заполнения пустот между арками в венецианском соборе Святого Марка породила ту красоту, которая теперь оказывает самое сильное эсте- тическое воздействие на нас, нынешних туристов. То есть пазушный эффект – это когда побочное ответвление некоей адаптации ведет к новой функции. Мне даже думается, что в любой адаптации есть “спящая” потенциальная функция, которая ждет лишь подходящих условий, чтобы пробудиться. Лучшей иллюстрацией такой избыточности может послужить одна из сторон био- графии Пауля Фейерабенда, яркого философа науки. Боевое ранение сделало Фейерабенда неизлечимым импотентом, однако он четыре раза был женат и так лихо приударял за жен- щинами, что оставлял за собой череду брошенных мужей и любовников и столь же длинную Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 233 цепочку разбитых сердец, среди обладательниц коих числились и студенточки (в те дни у преподавателей имелись некоторые привилегии – особенно у блистательных профессоров философии). При его импотенции это было выдающимся достижением. Значит, нашлись другие части тела для удовлетворения чего-то такого, что заставляло женщин сходить по нему с ума. Мать-природа создавала рот для приема пищи, возможно – для дыхания, возможно – для каких-то еще целей, связанных с наличием языка. Затем возникли новые функции – по всей видимости, не входившие в ее первоначальные планы. Губы и язык частенько служат для поцелуев – или же для иных, более фейерабендических утех. В последние три года я неустанно думал о том, что при эпистемической предельности (то есть при непроницаемости будущего) прогресс – и выживание – нереальны без одного из перечисленных видов избыточности. Сегодня вы не знаете, что может понадобиться вам завтра. Это резко противоречит известной нам всем по трудам Аристотеля концепции теле- ологического замысла, которая сформировала средневековую арабско-западноевропейскую мысль. Согласно Аристотелю у всякого предмета есть ясное назначение, определенное его создателем. Глаз создан для того, чтобы видеть, нос – чтобы обонять. Это – рационалисти- ческий подход, очередное проявление того, что я называю платонизмом. Однако все, что может быть использовано не по прямому назначению, причем без дополнительных затрат, даст лишний шанс приспособиться, если возникнет какая-то неведомая прежде сфера при- ложения или новая среда. Чем больше у организма потенциальных функций, тем вернее он выиграет от экологической неопределенности и эпистемической непроницаемости! Возьмем аспирин. Сорок лет назад raison d'etre 92 аспирина состоял в его жаропонижа- ющем (противолихорадочном) действии. Позже его применяли как анальгетик (болеутоля- ющее). Использовали этот препарат и для снятия воспалений. Теперь же его прописывают главным образом как кроверазжижающее средство, способное предотвращать второй (или первый) инфаркт. То же самое относится почти ко всем лекарствам: многие выпускаются ради их второстепенных или третьестепенных свойств. Я только что взглянул на стол в моем деловом, не-литературном кабинете (я отде- ляю функциональное от эстетического). Ноутбук опирается на книгу, так как мне нравится, когда клавиатура немного наклонена. Книгу эту – французскую биографию пылкой Луизы Андреас-Саломе (подруги Ницше и Фрейда) – я уж точно читать не собираюсь; она была выбрана мною за толщину – оптимальную для данной задачи. Волей-неволей убедишься в нелепости иллюзии, будто книги предназначены исключительно для чтения и их могут заменить компьютерные файлы. Только подумайте, какой функциональной избыточностью обладает книга! Вам не удастся поразить соседей электронными файлами, и вашего само- любия электронные файлы тоже не потешат. Похоже, у предметов есть неявные, но важные дополнительные функции, которые не фиксируются нашим сознанием, однако позволяют им прекрасно существовать, – а иногда, как в случае с художественными коллекционными изданиями, вторичная функция даже становится основной. Таким образом, когда в вашем распоряжении множество функциональных избыточно- стей, непредсказуемость способствует равновесию, но при одном условии: если вы в состо- янии извлечь из случая больше пользы, нежели он может причинить вам вреда (я придумал для этого рабочий термин: дуга неопределенности). Так дело обстоит со многими инженер- ными приложениями, в которых одни инструменты порождают другие. Сейчас я погружен в изучение истории медицины, которая задыхалась под гнетом Ари- стотелевой иллюзии обоснованности, Галеновых рационалистических методов, уморивших множество людей руками лекарей, уверенных в своей правоте. Во многом виновата наша 92 Смысл существования (фр.). Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 234 психология: людям легче двигаться к ясной цели, чем пребывать хоть в малой неопределен- ности, даже спасительной. И сами научные исследования, судя по тому, как они планиру- ются и финансируются, являются телеологическими, то есть их цель – получение точных результатов, а не попытка открыть максимальное число окольных путей. Я подобрал для этой идеи названия и позамысловатей дуги, например факультатив- ность (так как у вас всегда есть выбор, принимать ли на халяву то, что предлагает вам слу- чай), но я еще в процессе раздумий. Прогресс, проистекающий из второго вида неопреде- ленности (в моей терминологии: прилаживание, или бриколаж), – предмет моей следующей книги. Отличия без разницы, разница без отличий Вот еще одно преимущество избыточности. На протяжении всей моей книги я после- довательно упирал на отсутствие практических различий между понятиями удачи, неопре- деленности, случайности, неполноты информации, сюрприза, применяя простой критерий предсказуемости, уравнивающий их функционально. Вероятность – это степень убежденно- сти, необходимая при заключении пари, а также нечто более ощутимое, связанное с реальной случайностью (“онтической”, о ней позже). Перефразируя Герда Гигеренцера: фраза “завтра с 50 %-ной вероятностью пойдет дождь” в Лондоне может означать, что полдня будет лить, тогда как в Германии – что половина экспертов считают: выпадут осадки; в Бруклине же, добавлю, это значит, что в барах ставят 50 центов на дождь – и получают доллар, если про- гноз сбывается. Подход ученых аналогичен. Мы применяем одно и то же уравнение, чтобы описать распределение вероятностей, независимо от того, к чему эти вероятности относятся – к сте- пени убежденности или же к промыслу Зевса, который, как мы уверены, командует парадом. Для нас, вероятностников (тех, кто работает с вероятностями в рамках науки), вероятность события, как его ни определяй, – это просто значения от о до 1, называемые мерой данной совокупности. Разнообразие терминов и символов лишь отвлекает от сути и мешает пере- носу результатов исследования из одной сферы в другую. У философов все обстоит иначе. Я дважды, с промежутком в три года, обедал с фило- софом (притом аналитическим философом) Полом Богосяном: один раз – по завершении работы над первым изданием “Черного лебедя”, второй же – по написании данного эссе. Во время нашей первой беседы он сказал, что, с философской точки зрения, ошибочно объеди- нять вероятность как меру чьей-то чисто рациональной убежденности с вероятностью как свойством происходящих в мире событий. Из этого мне следовало сделать вывод, что мы не должны употреблять один и тот же математический язык и писать одно и то же уравнение для вероятностей разного типа. Три года я размышлял над тем, прав он или нет и хороша ли такая избыточность. Затем я снова с ним пообедал, в ресторане с более сносным меню (и даже обслуживанием). Он напомнил мне излюбленное выражение философов: “отличие без разницы”. И я понял следующее: существуют отличия, которые значимы лишь с философской точки зре- ния, но кажутся бессмысленными с практической. Впрочем, они могут понадобиться при углубленном анализе и могут обрести практический смысл при смене условий и среды. Рассмотрим противоположное: разницу без отличий. Она ведет к чудовищной пута- нице. Мы измеряем стол рулеткой и измеряем риски, хотя во втором случае речь идет о про- гнозе или о чем-то в этом роде. Да и само слово измерение несет в себе иллюзию знания, которая может быть полным обманом: мы еще увидим, что термины и вообще всяческие ярлыки нас очень подавляют психологически. Так что если мы будем измерять стол и про- гнозировать риск, у нас меньше будет индюшек, съеденных Черными лебедями. Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 235 В истории вообще очень часто встречается подобная языковая мешанина. Взять хотя бы понятие случая. Когда-то одним и тем же латинским словом felix (от felicitas) именовали и удачливого, и счастливого человека. (Такое слияние счастья и удачи вполне закономерно для античности: богиня Фелицита олицетворяла и то и другое.) Английское слово luck (удача) происходит от немецкого Gluck (счастье). По всей видимости, древние люди воспринимали различие между этими двумя понятиями как ненужное, поскольку все удачливые люди по идее должны быть счастливыми (никто и не задумывался о том, что можно быть счастливым, не будучи удачливым). Однако в современном мире никакой психологический анализ приня- тия решений невозможен без отделения удачи (того, что удается) от счастья (того, что обла- мывается), то есть отделения целесообразности от вероятности. (Конечно, трудно бывает оторвать одно от другого, когда наблюдаешь за людьми, принимающими решения в обста- новке неопределенности. Кое-кто из чрезмерной осторожности переплачивает за страховку, из чего мы, в свою очередь, можем ошибочно заключить, что он убежден в высокой вероят- ности события, которое ему не на руку.) Итак, мы видим, что отсутствие такого разграниче- ния несколько усложнило нам понимание языка древних; но для самих древних оно было бы избыточностью. Общество, противостоящее ошибкам Я лишь бегло коснусь кризиса 2008 года, который грянул после выхода моей книги и был, вопреки всему, не Черным лебедем, а лишь следствием слабости систем, построенных на неведении – и на отрицании – “чернолебяжьих” штучек. (Можно почти не сомневаться, что самолет, которым управляет неумелый летчик, рано или поздно разобьется.) Почему бегло? Primo, это не экономическая книга, а книга о неполноте знания и о мощ- ных встрясках, которыми чревата непредсказуемость, – просто так случилось, что из всех видов живых существ, населяющих нашу планету, самым плохим нюхом на Черных лебе- дей обладают экономисты. Secundo, я предпочитаю говорить о событиях до того, как они произойдут, а не после. Но человеку свойственно путать перспективу с ретроспективой. Те же журналисты, экономисты и политологи, которые не видели приближающегося кризиса, теперь постфактум выдают множество аналитических материалов о его неизбежности. А еще одна причина (истинная) – в том, что кризис 2008 года не представлял для меня доста- точного интереса с интеллектуальной точки зрения: в его фазах нет ничего такого, чего бы не случалось раньше, пусть в меньшем масштабе (так, в 1982 году многие банки потеряли все до последнего пенса). Для меня кризис был лишь шансом финансово преуспеть, о чем я расскажу позже. Я тогда перечитал свою книгу и понял, что прибавить к тексту нечего: не нашлось ничего такого, с чем мы бы уже не встретились в какой-то момент истории (взять хотя бы более ранние финансовые катастрофы), ничего такого, что могло бы научить меня чему-то новому. Увы, ничего. Констатация очевидного: поскольку в кризисе 2008 года нет ничего нового, он нас ничему не научит и мы повторим ту же ошибку в будущем. Доказательства уже налицо: МВФ продолжает выпускать прогнозы (не осознавая, что предыдущие не сбылись и что бедные лохи, полагающиеся на них, опять вот-вот попадут в беду); профессора экономики по-преж- нему используют гауссиану; в нынешних властных структурах сидят те, кто придает про- мышленные масштабы моделированию ошибок, заставляя нас полагаться на модели даже больше, чем когда-либо прежде 93 93 Совершенно очевидно, что все представители экономической элиты, то есть примерно миллион обитателей Земли, занятых экономическим анализом, планированием, управлением риском и прогнозированием, оказались “индюшками” из- за одной-единственной ошибки – непонимания структуры Крайнестана, сложных систем и скрытых рисков; из-за того, Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 236 Однако кризис продемонстрировал, насколько насущна необходимость в устойчиво- сти, и это стоит здесь обсудить. Последние двадцать пять столетий существования письменного слова свидетель- ствуют: только дураки да платоники (или, хуже того, разновидности служащих центробан- ков) верили в сконструированные утопии. В разделе VII я покажу, что дело не в том, чтобы исправлять ошибки и устранять элемент случайности из общественной и политической жизни – посредством монетарной политики, субсидий и т. п. Моя идея нехитрая: следует ограничивать ошибки и неверные расчеты людей небольшими зонами, не давая им распро- страняться по всей системе, как делает мать-природа. Минимизация подвижности и рядовой случайности подставляет нас под удар Черных лебедей, ибо создает искусственный покой. Я мечтаю жить при подлинной эпистемократии – в обществе с иммунитетом к ошиб- кам экспертов, к ошибкам прогнозирования, к высокомерию, к некомпетентности полити- ков, экономистов, банкиров, финансистов и эпидемиологов. Мы не можем сделать эконо- мику более научной; мы не можем сделать людей большими рационалистами (что бы это ни означало); мы не можем избежать поветрий и эпидемий. Проблема решается просто: надо лишь изолировать вредоносные ошибки, в чем мы убедимся, обсуждая Четвертый квадрант. Итак, теперь я разрываюсь между: а) желанием проводить время наедине со своими идеями за столиками европейских кафе и в тиши своего кабинета или вдвоем с кем-то, кто готов вести беседу, неспешно прогуливаясь по приятным городским улочкам, и б) ощу- щением, что я обязан внести действенный вклад в стабилизацию общества, разговаривая с неинтересными людьми, встраиваясь в какофонию мерзкого мира журналистики и все- возможных СМИ, мотаясь в Вашингтон посмотреть на снующих по улицам шарлатанов в костюмах и отстаивая свои идеи с напускной корректностью, скрывающей неуважение. Ока- залось, что все это весьма пагубно сказывается на моей интеллектуальной жизни. Но тут есть свои приемы. Так, я открыл один полезный трюк: стараться не слушать вопрос интер- вьюера, а просто излагать то, над чем я недавно думал. Удивительное дело: ни репортеры, ни публика не замечают отсутствия связи между вопросом и ответом. Однажды меня включили в состав группы из ста человек, которая отправлялась на два дня в Вашингтон, чтобы обсудить там проблемы преодоления кризиса, начавшегося в 2008 году. В эту делегацию были включены почти все шишки. После часа заседания, прямо во время речи австралийского премьера, я покинул зал, ибо мои страдания стали невыноси- мыми. От лицезрения этих людей у меня началось нытье в пояснице. Суть проблемы состоит в том, что никто из них не понимал сути проблемы. Это укрепляет меня в убеждении, что у мира есть единственный выход – переустрой- ство по очень простой схеме, обеспечивающей защиту от Черных лебедей. Иначе он взо- рвется. Итак, теперь я свободен. Я снова у себя в библиотеке. Я даже не испытываю разоча- рования, я даже не тревожусь о том, как бы предсказатели не погубили общество, и я даже не способен сердиться на одураченных случайностью (скорее наоборот). Причиной тому, вероятно, еще одно открытие, связанное с частным случаем применения теории сложных систем, с Крайнестаном и с наукой долгих прогулок. что положились на идиотские измерения риска и прогнозы – вопреки опыту прошлого, ведь не было случая, чтобы эта глупость сработала. |