черный лебедь. Черный лебедь. Непредсказуемости
 Скачать 2.55 Mb.
|
|
Глава 18. Неопределенность “липы” Философы где не надо. – Неопределенность видов (прежде всего) на обед. – Что мне безразлично. – Образование и интеллект В этой главе, последней в третьей части, мы сфокусируемся на важнейшей разновид- ности игровой ошибки: на том, как люди, чья профессия – напоминать нам о неопределен- ности, обманывают нас, уводя к мнимой определенности через черный ход. Снова об игровой ошибке Я объяснил игровую ошибку с помощью истории про казино и сделал упор на том, что стерилизованная случайность игр непохожа на случайность в реальной жизни. Взглянем снова на рисунок 7 в главе 15. Результаты бросков монетки усредняются так быстро, что я могу с уверенностью сказать: у казино уйдет не слишком много времени на то, чтобы обста- вить меня, скажем, в рулетку, так как колебания уравновесятся, а мастерство – нет (здесь первенство за казино). Чем дольше период (или чем мельче ставки), тем меньше в этих игор- ных механизмах остается случайности. Игровая ошибка берет свое начало в следующих вероятностных системах: в случайном блуждании, в метании костей, в подбрасывании монетки, в броуновском движении (соот- ветствующем движению частиц пыльцы в воде) и тому подобном. Эти системы порождают Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 213 такую случайность, которую и случайностью-то не назовешь, скорее уж протослучайно- стью. По существу, все теории, построенные на игровой ошибке, игнорируют огромный пласт неопределенности. Хуже того, их поборники об этом не догадываются. Один из ярчайших примеров этой сосредоточенности на малой, в ущерб большой, неопределенности – банальный принцип неопределенности. Найди “липу” Принцип неопределенности гласит, что в квантовой механике невозможно измерить (с произвольной точностью) некоторые пары величин – такие как координата и импульс частиц. Вы упретесь в нижний предел точности измерений: пока одно уточняется, другое меняется, и так до бесконечности. Таким образом, существует несжимаемая неопределен- ность, которая, в теории, будет бросать вызов науке, вовеки таковой оставаясь. Эта крохот- ная неопределенность была открыта Вернером Гейзенбергом в 1927 году. По-моему, пред- ставлять принцип неопределенности в какой-то связи с неопределенностью просто смешно. Почему? Во-первых, это гауссова неопределенность. В среднем она исчезает – напомню, что вес одного человека не в состоянии значительно изменить общий вес тысячи человек. Мы можем всегда пребывать в сомнении относительно будущих положений мелких частиц, но эти неопределенности очень малы и многочисленны, и они усредняются – черт побери, они усредняются! Они подчиняются закону больших чисел, который мы обсуждали в главе 15. А большинство типов случайности не усредняется! Если есть на нашей планете что-то более определенное, то это – поведение совокупности субатомных частиц! Почему? Потому что, как я сказал ранее, когда перед вами объект, представляющий собой совокупность частиц, колебания этих частиц уравновешиваются. Но политические, общественные и погодные явления лишены этого удобного свойства, и мы не в состоянии их с точностью предсказать, так что когда вы слышите “эксперта”, низводящего проблемы неопределенности на уровень субатомных частиц, вероятнее всего, этот эксперт – “липовый”. Можно сказать, что это лучший способ распознать “липу”. Люди часто говорят: “Конечно, наши знания не безграничны” – и тут же приводят принцип неопределенности в оправдание того, что “невозможно все смоделировать”, – я слышал это на конференциях от таких видных экономистов, как Майрон Шоулз. Но вот я сижу в Нью-Йорке в августе 2006 года, снедаемый желанием попасть в свое родное селе- ние Амиун в Ливане. Аэропорт Бейрута закрыт из-за конфликта между Израилем и шиит- ской вооруженной группировкой “Хезболла”. Нигде не вывешено расписание рейсов, кото- рое уведомило бы меня, когда кончится война и кончится ли она вообще. Я не могу узнать, выстоит ли наш семейный дом, сохранится ли Амиун на карте, – вспомним, что наш дом уже был однажды разрушен. Я не могу узнать, переродится ли эта война во что-то еще более жестокое. Глядя на войну, которая затрагивает всех моих родственников, друзей и мою собственность, я сталкиваюсь с истинными границами знания. Может кто-нибудь объяс- нить, почему я должен беспокоиться о субатомных частицах, которые все равно сходятся к гауссиане? Человеку не дано предугадать, долго ли будут тешить его только что куплен- ные обновки, сколько продлится его брак, что ждет его на новой работе, но именно на суб- атомные частицы ссылается он, как на доказательство “предела, положенного нашим про- гнозам”. Стоящий у всех на виду мамонт оказывается забытым ради материй, которых не рассмотреть даже в микроскоп. Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 214 Могут ли философы быть опасны для общества? Я пойду дальше: те, кто беспокоится о пенсах, а не о долларах, могут быть опасны для общества. Они хотят как лучше, но (как ясно из моих рассуждений о Бастиа из главы 8) от них очень много вреда. Они мешают исследованию неопределенности, сосредоточиваясь на мелочах. Наши ресурсы (как познавательные, так и научные) ограниченны, может быть, слишком ограниченны. Те, кто отвлекает нас, увеличивают риск появления Черных лебедей. Такое измельчание понятия неопределенности, как симптом неспособности видеть Черных лебедей, стоит обсудить отдельно. Поскольку все финансисты и экономисты по уши погрязли в гауссиане, я стал искать финансовых экономистов с философским уклоном, чтобы понять, позволяет ли их крити- ческое мышление справиться с этой проблемой. Нескольких я действительно нашел. Один из них получил докторскую степень по философии, затем, через четыре года, по финансам; у него имелись статьи по обоим предметам и куча учебных пособий по финансам. Но этот тип меня удручил: создавалось впечатление, будто он разложил свои мысли о неопределен- ности по разным ящичкам, то есть что у него две разных специальности – философия и финансовые расчеты. Проблема индукции, Среднестан, эпистемическая непроницаемость или опасные допущения гауссианы не казались ему достойными внимания. Его многочис- ленные учебники вдалбливали гауссовы методы в головы студентов, как будто их автор забыл, что он философ. Зато он своевременно вспоминал об этом, когда сочинял философ- ские “этюды” на якобы научные темы. Та же “ареал-специфичность” заставляет людей подниматься в фитнес-центр на эска- латоре, но случай с философом во сто крат опаснее, ибо наш ограниченный запас кри- тического мышления расходуется тут вхолостую. Философы любят расточать свою фило- софскую премудрость на предметы, которые другие философы называют философией (по принципу “как ты, так и я”), и оставляют мозги у дверей, переходя к чему-то иному. Проблема практики Как бы я ни восставал против гауссианы, платоничности и игровой ошибки, моя глав- ная претензия – не к статистикам. В конце концов, это калькуляторы, а не мыслители. Мы должны быть гораздо более нетерпимы к философам с паразитирующими на их идеях аппа- ратчиками-бюрократами, подавляющими в нас стремление думать. С философов, стороже- вых псов критического мышления, спрос выше, чем с других. Сколько Витгенштейнов могут танцевать на острие иглы? Несколько человек в изрядно поношенной одежде (зато с думой на лице) собираются в комнате, молча поглядывая на приглашенного докладчика. Все они – профессиональные философы, собравшиеся на престижный еженедельный коллоквиум в университете, кото- рый находится в окрестностях Нью-Йорка. Докладчик сидит, уткнувшись носом в ворох печатных страниц и монотонно читает вслух. За ним трудно следить, так что я немного отвлекаюсь и теряю нить. Я смутно понимаю, что дело касается какого-то “философского” спора о марсианах, которые вторгаются в твою голову и контролируют твою волю, не поз- воляя тебе об этом узнать. Кажется, на сей счет существует несколько теорий, но мнение докладчика отличается от мнений тех, кто писал на ту же тему. Он тратит какое-то время на то, чтобы объяснить, в чем уникальность его взгляда на этих узурпаторов голов. После его пятидесятипятиминутного монолога – маленький перерыв, затем – еще пятьдесят пять Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 215 минут дискуссии о марсианах, вживляющих чипы, и других нелепых гипотезах. Иногда упо- минают Витгенштейна (его всегда можно упомянуть, так как он достаточно туманен, чтобы подходить к любому случаю). Каждую пятницу в 4 часа дня жалованье этих философов поступает на соответствую- щие банковские счета. Фиксированная доля их заработков, в среднем около 16 процентов, попадет на фондовый рынок в виде автоматического вложения в университетскую пенсион- ную программу. Эти люди профессионально призваны подвергать сомнению то, что мы при- нимаем как данность; они обучены спорить о существовании божеств (а), об определении истины, о красноте красного, о значении значения, о разнице между семантическими теори- ями истины, о концептуальных и неконцептуальных представлениях… Но они слепо верят в фондовый рынок и в автоматические инвестиции в университетский пенсионный план. Почему? Потому что “эксперты” внушили им, что люди должны поступать со своими сбе- режениями именно так. Они сомневаются в своих органах чувств, но ни секунды не сомне- ваются в целесообразности своих автоматических приобретений на фондовом рынке. Их скептицизм так же “ареал-специфичен”, как скептицизм медиков (как мы видели в главе 8). А еще они способны поверить на слово в то, что мы можем предсказывать социальные потрясения, что ГУЛАГ закаляет, что политики лучше разбираются в происходящем, чем их шоферы, что председатель Федеральной резервной системы спас экономику, и во многое другое в том же роде. Они также могут верить, что национальность играет какую-то роль (они всегда ставят “французский”, “немецкий” или “американский” перед именем фило- софа, как будто этим определяется ход его мыслей). Общаясь с этими людьми, чье любопыт- ство ограничено лишь узкими книжными вопросами, чувствуешь, что задыхаешься. Где же Поппер, когда он нужен? Надеюсь, я сумел вам внушить, что моя (практическая) система взглядов зиждется на убеждении, что нужно идти не от книг к проблемам, а, наоборот, от проблем к книгам. Такой подход отвергает всяческое словоблудие, с помощью которого куются карьеры. Ученый не должен быть орудием библиотеки для создания другой библиотеки, как шутит Дэниел Ден- нет. Конечно, о том, что я говорю здесь, раньше уже говорили философы, по крайней мере настоящие. Приведенное ниже высказывание внушает мне безмерное уважение к Карлу Попперу; вот одна из немногих цитат в этой книге, которые я не критикую: Вырождение философских школ, в свою очередь, является последствием ошибочной веры в то, что философствовать можно и тогда, когда к этому не принуждают проблемы, лежащие за пределами философии… Источник подлинных философских вопросов всегда расположен вне философии и, если уничтожается источник, они умирают... (Курсив мой. – Н.Н.Т.) Об этом легко забывают философы, которые философию “изучают”, а не попадают в нее под напором нефилософских проблем. Подобные мысли могут послужить объяснением как успеха Поппера за пределами философии, так и его относительной несостоятельности в ней самой. (Его редко штудируют коллеги-философы; они предпочитают писать эссе о Витгенштейне.) Заметьте также, что я не хочу втягиваться ни в какие философские дебаты. Понятие “платонизм” я использую не в его метафизическом понимании. Многие спрашивали меня, не отрицаю ли я “эссенциализм” (то есть платоновскую “сущность вещи”), если считаю, что математика может работать в альтернативной Вселенной, или что-то в этом роде. Внесу ясность. Я серьезный практик; я не говорю, что математика не соответствует объективной Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 216 структуре реальности. Моя мысль сводится к тому, что мы (в эпистемологическом смысле) ставим телегу впереди лошади, а иначе говоря, из моря математических правил выбираем, на свой страх и риск, самое негодное и подпадаем под его чары. Я искренне верю, что есть математический закон, который работает, но до него не так легко добраться, как кажется любителям доказательств. Епископ и аналитик Меня всегда раздражают субъекты, нападающие на епископа, но почему-то доверяю- щие аналитику ценных бумаг, – те, чей скептицизм распространяется на религию, а не на экономистов, социологов и “липовых” статистиков. Используя ошибку подтверждения, они заявят вам, что религия нанесла страшный ущерб человечеству, ведь от рук инквизиции и в ходе различных религиозных войн погибла уйма народу. Но они не откроют вам числа тех, что пали жертвами национализма, общественной и политической теории при Сталине или во время вьетнамской войны. Даже священники, заболев, не идут к епископу, для начала они заходят к врачу. Мы же без раздумий заходим в кабинеты разных псевдоученых и “экспер- тов”. Мы больше не верим в непогрешимость папы; зато, похоже, верим в непогрешимость нобелевских лауреатов (как показывает глава 17). Легче, чем вы думаете: проблема выбора при скептицизме Я все время говорил, что существует проблема индукции и Черного лебедя. На самом деле все гораздо хуже: ложный скептицизм может создать не меньшую проблему. Потому что: а) я не в состоянии помешать солнцу взойти завтра (что бы я ни предпринял); б) есть загробная жизнь или нет, я не в состоянии этого изменить; в) я не в состоянии воспрепятствовать вторжению марсиан или демонов в мой мозг. Но у меня есть много способов не лохануться. Это дело житейское. Заканчивая третью часть, повторю еще раз: мое средство борьбы с Черными лебедями – умение нешаблонно мыслить. Оно не просто помогает избежать участи лоха, но и подска- зывает, как следует действовать, – не как думать, но как превратить знание в действие и понять, чего наше знание стоит. Давайте обсудим в заключительной части книги, что в этой связи нужно и чего не нужно делать. Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 217 Часть IV. Заключительная Глава 19 Серединка на половинку, или Как свести концы с концами при Черном лебеде Другая половина. – Помни Апеллеса. – Когда бывает обидно опоздать на поезд Пришло время сказать несколько слов в заключение. Временами я гиперскептик; вре- менами я непреклонен, даже упрям в приятии чего-то абсолютно определенного. Конечно же я гиперскептик там, где другие, особенно те, кого я называю bildungsphilisters, легковерны, и легковерен там, где другие выказывают скептицизм. Я скептически отношусь к подтвержде- нию (правда, только если ошибки могут дорого обойтись), но не к опровержению. Большой массив данных еще ничего не подтверждает, но единичный случай способен все опроверг- нуть. Я скептик, когда подозреваю, что речь идет о случайности из ряда вон выходящей, и доверчив, когда не сомневаюсь в ее рядовом характере. Временами я ненавижу Черных лебедей, временами – обожаю. Я люблю случайность, которая порождает саму ткань жизни, счастливые случаи, успех художника Апеллеса, щед- рые дары, за которые не взимается плата. Мало кто понимает красоту истории Апеллеса; большинство так боится ошибок, что подавляет в себе Апеллеса. Временами я гиперконсервативен в ведении своих собственных дел, временами – гипе- равантюрен. Здесь, пожалуй, нет ничего странного – кроме того, что мой консерватизм про- является там, где другие рискуют, а авантюризм – там, где рекомендуется осторожность. Меня меньше волнуют незначительные неудачи, больше – значительные, потенци- ально катастрофические. Я гораздо больше опасаюсь фондового рынка, особенно его “пер- спективных” сегментов, чем авантюрных спекуляций, – в первых заключены невидимые риски, вторые не предвещают ничего неожиданного, так как об их ненадежности известно заранее, и можно ограничить возможные потери, вкладывая меньшие суммы. Меня меньше тревожат явные, осязаемые риски, больше – коварные, скрытые. Терро- ризм мне безразличнее, чем диабет. Я меньше беспокоюсь о том, о чем обычно беспокоятся люди, и больше – о вещах, о которых обычно не думают и не судачат (надо признаться, я вообще мало “трепыхаюсь” – стараюсь делать это только тогда, когда в силах что-то испра- вить). Мне предпочтительнее потерять, чем упустить шанс. В конце концов, это тривиальное правило принятия решений: дерзость, когда есть перспектива поймать счастливого Черного лебедя (и неудача мало что значит), и крайняя осторожность, когда есть угроза напороться на дурного Черного лебедя. Я крайне напорист, когда ошибка в модели может принести мне выгоду, и пуглив до паранойи, когда она может навредить. Тут нет ничего особенно интересного, кроме того, что другие так не поступают. В финансах, например, для управления рисками пользуются сомнительными теориями, а безумные идеи подвергают “рациональному” рассмотрению. Временами я интеллектуал, временами – хваткий практик. Я практичный ученый и интеллектуальный делец. Временами я верхогляд, временами стремлюсь избегать верхоглядства. Я верхогляд в эстетических вопросах и избегаю верхоглядства в том, что касается рисков и оборотов. Эстетство заставляет меня ставить поэзию выше прозы, греков выше римлян, благородство выше изящества, изящество выше культуры, культуру выше эрудиции, эрудицию выше зна- Н. Талеб. «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник)» 218 ний, знания выше интеллекта и интеллект выше истины. Но только в сферах, где нет Черных лебедей. Я стараюсь быть предельно рациональным во всех ситуациях, кроме тех, когда на сцене появляется Черный лебедь. Половина моих знакомых называет меня наглецом (вы прочли мои замечания о ваших местных платонизирующих профессорах), половина – идолопоклонцем (вы видели мою рабскую привязанность к Юэ, Байлю, Попперу, Пуанкаре, Монтеню, Хайеку и другим). Временами я ненавижу Ницше, временами люблю его прозу. Когда можно безболезненно опоздать на поезд Однажды я получил еще один глобального плана совет, который (в отличие от друже- ского совета, о котором я упоминал в главе 3) считаю применимым, мудрым и эмпирически подтвержденным. Мой парижский одноклассник, будущий романист Жан-Оливье Тедеско, изрек, убеждая меня, что не стоит бежать, чтобы успеть на метро: “Я не бегаю за поездами”. Презирайте свою судьбу. Теперь я не бросаюсь бежать ради того, чтобы уехать по рас- писанию. Такой совет может показаться очень немудрящим, но мне он подошел. Научившись не носиться за поездами, я оценил истинное значение изящества и эстетики в поведении, почувствовал, что это я управляю своим временем, расписанием и жизнью. Опаздывать на поезд обидно, только если ты бежишь за ним! Точно так же не добиваться такого успеха, какого ожидают от тебя другие, обидно, только если ты сам к нему стремишься. Ты оказы- ваешься над мышиными бегами и очередью к кормушке, а не вне их, если поступаешь в соответствии с собственным выбором. Уход с высокооплачиваемой работы, если это твое решение, принесет больше пользы, чем заработанные деньги (такой поступок может показаться безумным, но я пробовал, полу- чается). Это первый шаг к тому, чтобы набраться мужества и послать судьбу к черту. Ты обретаешь гораздо больше власти над жизнью, если сам выбираешь критерии. Мать-природа дала нам некоторые защитные механизмы: один из них, как в басне Эзопа, – способность поверить в то, что виноград, до которого мы не можем дотянуться (или не дотянулись), – кислый. Но принятое заранее твердое решение с презрением отказаться от винограда принесет куда лучшие плоды. Дерзай, будь тем, кто отказывается, если у тебя хватит стойкости. Труднее проиграть в игре, в которой сам устанавливаешь правила. В “чернолебяжьих” терминах это означает, что невероятное настигает тебя, только если ты позволяешь ему управлять тобой. Ты всегда можешь управлять тем, что делаешь сам; так пусть это будет твоей целью. |