Ульрих Бек. Что такое глобализация. Ошибки глобализма ответы на глобализацию

• Название: Ошибки глобализма ответы на глобализацию
• Дата: 01.04.2022
• Размер: 1.06 Mb.
• Имя файла: Ульрих Бек. Что такое глобализация.doc
• Тип: Реферат; #433715
• страница: 12 из 14

0., S. 85—123, а также новое исследование Shell-Studie Jugend'97.
открываются обширные возможности отказаться от деятель­ной жизни и посвятить свое бытие (пусть в большинстве слу­чаев это скромное существование) в первую очередь реализа­ции своего императива, вместо того чтобы преображать экономические принуждения наемного труда в смысл жиз­ни. Но и так растущая поддержка родителей, которые с небы­валым долготерпением субсидируют порывы своих чад, в том числе и великовозрастных, и даже ненадежная работа в рес­торанах "Макдоналдс", которая вне сферы заработка не тре­бует никакой самоидентификации, делают эстетов жизни не­зависимыми от экономики.

Аристократическое бытие есть бытие до-экономическое. Пока существование — в каком бы то ни было виде — гаран­тировано, экономические соображения не берутся в расчет. Это, разумеется, не означает, что экономические механизмы всецело чужды мышлению эстета жизни. Он оставил позади себя только сферу пожизненного существования в качестве наемного служащего. Экономика для него уже не связана с зарабатыванием денег, а понимается как существенно более широкая модель процессов прикидок и торга, всегда необхо­димых при контактах с другими аристократами. Экономика есть сфера внешней торговли княжества, в иных случаях уп­равляемого согласно иррациональным принципам эстетов жизни, живущих милостью Божьей.

Как бы ни был велик его внутренний суверенитет, эстет жизни не хочет и не может никого себе подчинять. Так что неизбежный коррелят к господину — слуга — вовсе отсутству­ет у эстета жизни. Единственной моделью совместной жизни людей является модель дипломатии в отношениях между су­веренными господами.

До тех пор, пока соблюдались нормы рыцарственности, мораль аристократа была утилитаристской. Романтическая устремленность бюргера к целостности была ему абсолютно чужда. И как распущенный дворянин XVIII века вызывал от­вращение у морализирующего бюргера, так и новая мораль эстетов жизни сегодня слишком часто принимается за упа­док ценностей и эгоистический оппортунизм.

Итак, эстетов жизни нельзя назвать маленькими деспотами, которые создали свою собственную страну, дарующую особую идентичность. Страну, которая печется о своей истории (дет­ство, собственная биография) и гордо предъявляет свои специ­фические символы, флаги, гербы, формы одежды (жилье, стиль и т. д.). Пока границы остаются в неприкосновенности, он мир­но сосуществует со своими соседями, не будучи чересчур дру­жественно настроенным по отношению к ним. Разумеется, при этом не исключаются союзы для достижения той или иной чет­ко очерченной цели. Только при угрозе чужого владычества или завоевания (опека, институциональные принуждения), самые мирные сообщества превращаются в общества рьяных защит­ников. Ежедневные контрольные обходы границ предупрежда­ют властителя о ситуациях, которые ставят под угрозу беззабот­ное развитие его владычества. Горящие приюты для беженцев, экологические катастрофы, войны и кризисы во всем мире — все это проверяется, оценивается степень исходящей от этого угрозы неприкосновенности проекта, который осуществляет эстет жизни. Если требуется, малые кабинеты министров ре­шаются на всеобщую мобилизацию, хватаются за свечи и про­водят предупреждающие пикеты, организуют бойкоты или де­монстрации. Эти миротворческие миссии суверенных эстетов жизни представляют собой, конечно, краткосрочные акции. Как только исчезает угроза, угасает и ангажированность. Одна­ко на механизм можно положиться!” 1.
1. Goebel/Clermont. Die Tugend der Orientierungslosigkeit. Ms. Berlin 1997, S. 22 f.
Среда (количественно совсем не такая уж миленькая, а для подрастающего поколения она может даже диктовать стиль поведения) индивидуализированных эстетов жизни является социальным контекстом, в котором цивилизатор­ская лаборатория стала повседневностью. Художники, тво­рящие свою частную жизнь, не только изобретательны в закреплении своих особенностей. Они также постоянно проводят согласование противоположных и тем не менее автономных жизненных форм, оформляют и инсцениру­ют себя самих и свою жизнь как эстетический продукт. По­скольку здесь живут, мыслят и производят в непосредствен­ной связи между работой для себя и работой для других, рынки, которые при этом возникают, — не массовые, это нишевые или мини-рынки. Но будет предубеждением счи­тать, что эти особые рынки всегда и непременно так и ос­танутся малыми рынками. Справедливо обратное: в век глобальных локальностей эти культуры нишевых особых рынков являются изобретательными биотопами, откуда шеф-дизайнеры продуктов мирового рынка (например, в среде любителей музыки “рай”) крадут свои творческие импульсы — изящнее сказать: “черпают”.

При этом повсеместное распространение нишевых рынков, которые регионально укоренены и пышно расцветают (сле­довательно, также должны освобождаться от путаницы пред­писаний и целенаправленно поощряться политически), — один из центральных ответов на два великих финала Первого модерна: ликвидацию массового производства и ликвидацию полной занятости.

В остальном налицо, коротко говоря, саморазвитие в форме самоэксплуатации. Есть готовность делать очень много, зарабатывая при этом очень мало; и это происхо­дит именно потому, что экономическое преимущество раз­рушено индивидуализмом и оценивается с точностью до наоборот: высокая ценность самоидентификации и само­реализации той или иной деятельности заменяет ничтож­ный заработок.

Нишевая культура и нишевое производство могли бы по­родить контр-модель к господствующему крупнокапиталис­тическому остервенению рациональности. Здесь возникают трудоемкие виды деятельности (продуктов, услуг) с ограни­ченной, но в перспективе — высокой содержательной ценно­стью, при ничтожной производительности и ничтожном до­ходе, что компенсируется многообразием дополнительных деятельностей. Нишевое производство делает возможными три вещи:

во-первых, культурную лабораторию будущего и изобрета­тельный способ производства; а это,

во-вторых, при ничтожных производственных затратах, по собственной инициативе, т.е. без бюрократических законов поощрения будущих мастерских, которые, одновременно,

в-третьих, предполагают и укрепляют региональные осо­бенности и транснациональную самоорганизацию граждан­ского общества.

И наоборот, все попытки не терпящих возражений взрос­лых, защищающих старые ценности и старый мировой поря­док, подстричь артистическое поколение самоиронических искателей своего “я” (внуков экономического чуда!) под одну гребенку и втиснуть его в функциональное существование в качестве колесиков и винтиков в иерархических и бюрокра­тических машинах, — эти попытки сводятся к бессмысленно­му принесению в жертву культурного богатства креативнос­ти жизненного мира, которую олицетворяют и продуцируют “молодые кроткие”. И тогда эта столь необходимая среда об­щественного самообновления может иссохнуть и исчезнуть.
9. Общественные предприниматели, трудящиеся-для-себя

На место социальной фигуры наемного рабочего и работо-получателя как противников капиталиста и работодателя выс­тупает на одной стороне фигура трудящегося-для-себя, а на дру­гой — фигура общественного предпринимателя. Трудяшийся-для-себя знает, что он уже не обязан или не может быть только исполнителем работы, которую ему подсунули другие во испол­нение их чертова долга и принятых обязанностей, — и если они этого не делают, то это их несостоятельность, не его. Он знает, что “свою” работу он всегда должен находить (изобретать) и обосновывать в плане социально расширенной потребительной стоимости (здесь учтены все три компонента — социальный, эффективный и стоимостный), и действует соответствующим образом. Это предполагает сильную идентификацию как с по­требностями других, так и с работой. Работа-для-себя подразу­мевает в этом смысле всегда работу и на себя, и на других.

Однако существует также капиталистическая сторона зна­чения предпринимателя-самого-по-себе, который руководит собой на манер менеджера и управляет своим рабочим состо­янием. Это показывает Андреас Цильке: “Массовое превращение работающих по найму в работо­дателей уже идет полным ходом. И оно показывает, что с но­вой ведущей компетенцией рынка, какими бы жесткими ни были последствия, не связан откат к Дикому Западу раннего капитализма. Сегодняшний капитализм применяет суще­ственно более изощренные, сложные и циничные методы уве­личения стоимости капитала, чем могли бы представить себе его довольно неловкие отцы-основатели.

Ранний капитализм был рассчитан на эксплуатацию тру­да, сегодняшний — на эксплуатацию ответственности. Преж­де коллеги должны были участвовать в предмете труда, теперь

они должны соучаствовать в результате предприятия. Преж­де они должны были только соучаствовать в труде, теперь они должны соучаствовать в мышлении и в опасениях. Прежде они были подчинены процессу изготовления, как простое коле­сико в машине, теперь процесс изготовления подчинен их вовлеченности. Всегда ненадежная и вызывающая сопротив­ление эксплуатация иностранцев заменяется снятием сливок путем принципиально безграничной самоэксплуатации. Крупные предприятия на широком фронте расчищают в на­стоящее время внутренние пути между инстанциями, чтобы раздробить власть принятия решений и перераспределить ее среди имеющихся голов. При этом образуются не только де­централизованные прибыльные группы; даже отдельные ра­бочие команды уже должны не просто выполнять свой рабо­чий план, а думать о своей экономической рентабельности.

Можно ли изолированные рабочие стадии делегировать путем "outsourcing" (перемещения за пределы источника) ис­полнителю заказа или субпредпринимателю или, наоборот, обязан ли внешний поставщик делать все вплоть до предос­тавления собственного ленточного транспортера — и над тем и над другим тяготеет все тот же нивелирующий ответствен­ность примат. Так же обстоит дело с “франчайзингом”: ми­ровое предприятие типа “Макдоналдс” состоит только из не­большого твердого ядра. Торговые точки его сети, опутавшей весь земной шар, переданы в собственность бесчисленным отдельным вторичным предпринимателям, которым цент­ральное руководство уступает только лицензию на пользова­ние торговым именем, ноу-хау и соответствующие продукты питания в обмен на участие в обороте. Работодатель стано­вится лицензиодателем, работополучатель — лицензиополу-чателем. Более высокую прибыль из этой комбинации объе­динения и атомизации, как утверждает новая философия фирм, извлекают обе стороны, дающая и принимающая, крупный и мелкий предприниматели.

Все эти синхронные процессы расщепления ядра и внут­ренней приватизации, происходящие в недрах самих пред­приятий, позволяют уже сейчас накапливать поразительный опыт связанной с фактическим доходом, собственной ответ­ственности в серой зоне между зависимостью и независимо­стью. Крупные предприятия в растущей мере продуцируют уже не только массы товаров, но и массы виртуальных пред­принимателей” 1.
10, Общественный договор против эксклюзии?

Но не является ли все это сделанными в хорошую погоду фотографиями некоего общества в нише благоденствия, обще­ства, которое в непогоду — почти пять миллионов зарегистри­рованных безработных в Германии летом 1997 года — имеет на редкость запыленный вид? Не относятся ли разговоры о твор­ческой “нишевой культуре” и транснациональном “граждан­ском обществе” только ко вчерашнему дню, а не к сегодняшне­му, когда налицо растущая нищета и запущенность городов? Разве эти города не предполагают обеспечения элементарной безопасности, где бы тебя не ограбили или не зарезали на бли­жайшем углу? Не кроется ли здесь причина плохо скрытого ир­рационализма, приверженности к насилию — не только на пе­риферии общества, но и в его сердцевине?

Во-первых, расширяется вилка доходов. За последние 15 лет доходы от труда (практически не) выросли в реальном исчислении на 2%, тогда как доходы от капитала за тот же пе-
1. Zielcke A. Der neue Doppelga nger, in: Frankfurter Allgemeine Zeitung, 20. 7. 1996, № 167.
риод как бы взлетели на крыльях на 59% 1. И это указывает лишь на начальную фазу, в которой растет производитель­ность капитала без труда. В глобальную эпоху считается: труд растет и дешевеет. Капитал уменьшается и дорожает. В соот­ветствии с этим снижающийся фактический доход от труда и растущий фактический доход от капитала ведут к обостряю­щемуся расколу мира на мир бедных и мир богатых.

Во-вторых, все больше групп — по крайней мере времен­но — охвачены безработицей и нищетой. В промышленно раз­витых странах Запада возникает новый “люмпен-пролетари­ат” (Маркс), постоянно растущая группа отверженных. Эксклюзия — социологическое понятие для этой ловушки бед­ности, которая раскрывается в центре современного обще­ства. Без жилья нет работы. Без работы нет жилья. Без работы и жилья нет демократии.

В прошедшие два десятилетия стоимость мировой продук­ции выросла с 4000 миллиардов долларов до 23 000 миллиар­дов долларов, а число бедных за это же время — более чем на;

20%. Доля беднейшей пятой части человечества в мировом доходе снизилась в период с 1960 по 1990 год с 4% до 1%. На этом фоне 358 долларовых миллиардеров имеют сегодня боль­ше, чем зарабатывает половина человечества². Даже если на это мало кто обращает внимание, стоит отметить, что ежеднев­но во всем мире умирает более 35 000 детей, и не от тайфунов и наводнений или других природных катастроф, а в результате цивилизационных болезней, причем таких, которые при соот­ветствующем уходе и питании сравнительно легко предотвра­тить или излечить (пневмония, диарея, ветрянка, малярия, стол-
1. См.: Komission ffirZukunftsfragen 1996/1997; атакже: EckardtT. AnninDeutschland. MCinchen 1996.

² Все данные взяты из доклада Организации по экономическому сотрудничеству и развитию, лето 1996 (цит. по: TheIndependent, 4. April 1996).
бняк, коклюш). За два дня умирает больше детей, чем погибло американцев за все время войны во Вьетнаме (58 ООО)¹.

В Германии в настоящее время более 7 миллионов чело­век живут в тени благосостояния — даже на первый взгляд обеспеченная середина общества находится под угрозой упадка. В США, как и в европейских странах, перед лицом этого едва ли преувеличиваемого по своему социальному и политическом драматизму расширения вилки между до­ходами бедных и богатых внутри и между странами круп­ные экономисты и политики начинают гадать: сколько бед­ности вынесет демократия.

Б-третьих, бедность и безработица все меньше следуют классовым стереотипам, и потому их все труднее иденти­фицировать и тем самым организовать как политическую силу. Не только безработица, но и развод, внезапная бо­лезнь, лишение доступной по квартплате квартиры или кредита суть типичные люки, через которые проваливают­ся в бедность, в жизнь без крыши над головой.

В-четвертых, в индивидуализированных формах существо­вания то, что прежде преодолевалось сообща как классовая судьба, люди должны теперь приписывать самим себе как личную судьбу, как индивидуальную неудачу и часто в оди­ночку преодолевать ее.

“Мы уже не люди. Потерю лица невозможно описать” — так говорит о своей беде один безработный из Восточной Гер­мании. В новых федеральных землях этот призрак безрабо­тицы прямо или косвенно держит в настоящее время в своих когтях большинство людей. То, что потеря работы означает “потерю лица”, справедливо там в еще более глубоком смыс­ле: ГДР была буквально “обществом трудящихся”; здесь люди
1. Bradshow Y.W., Wallace M. Global Inequalities. London 1996, p. 16 .
обобществлялись в гнезде труда — зачастую и после своего ухода, в пенсионном возрасте.

Важно различать ситуации биографической неувереннос­ти, которые еще кажутся индивидам поддающимися расчету и контролю, и те, которые кажутся уже неконтролируемыми. Первые я называю биографией риска, вторые — биографией опасностей.

Подобные градации социально обусловленной неуверен­ности существования трудно разграничить. Серые зоны широки и не просматриваются, поскольку сама граница есть не что иное, как восприятие границы с точки зрения индивидов. В подтверждение этого можно указать объек­тивные индикаторы, ресурсы и действующие масштабы нормальности; но все же нет сомнений в том, что граница между еще калькулируемой биографией риска и уже не калькулируемой биографией опасностей открывает доро­гу субъективным мнениям, догадкам, ожиданиям, надеж­дам и недобрым предсказаниям.

Тем не менее надо прямо сказать: если все больше людей — по какой бы то ни было причине — видят себя жертвами об­стоятельств, которые они со своими средствами и способно­стями не могут предусматривать, преодолевать или игнори­ровать, то такое положение дел имеет большое значение для общества (и анализа общества). Принуждение к самостоятель­ной деятельности, самоорганизации может привести в отчая­ние, а возможно, и в немую ярость. Биографии ощущаемых опасностей образуют питательную среду для насилия, неона­ционализма и революций.

Но что делать, если люди не хотят истощать себя жалобами (не страдая?)?

В этой книге разобрано много подходов и стратегий. По­стоянно обрисовывалась сама проблема и ее генезис. Можно было назвать это положением между молотом и наковальней, характерным для социальной политики в век глобальности: эко­номическое развитие ускользает от национально-государ­ственной политики, тогда как ее социальные проблемы в ре­зультате накапливаются в сборных сетях национального государства. Прогноз трудных времен налицо: уровень соци­альных конфликтов из-за распределения и принуждения к непопулярным политическим решениям растет, но все это тем не менее необходимо преодолеть.

На ключевой вопрос Второго модерна: как возможна социальная справедливость в эру глобальности ?— ни у кого нет ответа. И на следующий вопрос: существует ли что-то вроде транснацио­нальных социальных систем гарантирования безопасности — ответить так же трудно, как и в предстоящие годы его обсуж­дать 1. Не следует выступать против мирового государства и ми­рового государства социального обеспечения, поскольку оно теперь действительно нам не грозит. С точки зрения прагмати­ки, напротив, речь возможно пойдет о

во-первых, встраивании и создании основных гарантий (см. выше),

во-вторых, укреплении социальных сетей самоснабжения и самоорганизации,

в-третьих, выдвижении и постоянной актуализации вопро­сов экономической и социальной справедливости в мировом масштабе в центрах глобального гражданского общества.

Помощь в малом и великом, на месте и на других конти­нентах часто рассматривается в неразрывной связи с набором бедствий - нищетой, бездомностью, болезнью Альцгеймера, экологическим ущербом и т. п. В статье под названием Про-
1. См. о этом статьи в кн.: Leibfried S./PiersonP.P. (Hg.), StandortEuropa. EuropaischeSoyalpolitik. Frankfurt/M. 1997.
щание с юдолью слез это оспаривает Файт Пост, спикер Гер­манского отделения Всемирной организации помощи голо­дающим. “Все это вызывает сожаление и бесполезно. Ибо де­ятельность большинства организаций помощи предпочти­тельней призыва к политике экономического развития. Дан­ные организации — государственные или частные — могут сослаться на множество успешных дел, даже таких, которые можно подтвердить с цифрами в руках... В чересчур извиня­ющемся тоне, как бы оправдываясь, твердят, что эти успехи зиждутся на важных предпосылках: на компетенции, профес­сионализме и более чем средней мотивации сотрудников и организаций помощи.

Девять из десяти немцев считают помощь развивающимся странам необходимой; сотни тысяч граждан жертвуют еже­годно несколько миллионов марок на эту цель; среди учени­ков растет интерес к условиям жизни людей в третьем мире. Можно ли представить более благоприятные предпосылки для пробуждения желания проводить политику развития?

Если организации помощи хотят вытащить эту тему из юдо-ли слез, то они должны научиться общаться, а не поучать;

предлагать более удачные решения вместо того, чтобы про­сто перечислять проблемы; завоевывать сердца людей, а не “только” их разум. Они должны демонстрировать больше воз­можностей для действий вместо того, чтобы публиковать но­вые исследования: быть более готовыми к конфликтам вмес­то того, чтобы коситься на государственных кредиторов;

видеть в себе помощников, оказывающих услуги, и в мень­шей степени — наставников в сфере морали.

Результат частного опроса среди африканских друзей: по­нятие "юдоль слез" нельзя адекватно перевести на их язык”¹.
1. Post V. Abschied vom Jammertal, in: DieZeif vom 28. 3. 1997.
VII Европа как ответ на глобализацию

Многих мучает странный эссенциалистский вопрос: что есть Европа? Нередко ответ звучит так: Европа была. “Не мо­жет быть возврата в Европу, по той простой причине, что Ев­ропа существует только в музее риторики” 1.

Но Европа не географическое, а воображаемое простран­ство. На вопрос, что составляет идентичность Европы, отве­чает, например, Милан Кундера: мудрость романа. “Мне нра­вится мысль, что искусство романа пришло в мир как эхо божественного смеха... Есть замечательная еврейская посло­вица: человек думает, Бог смеется. Вдохновленный этой сен­тенцией, я охотно представляю себе Франсуа Рабле, однаж­ды услышавшего смех Бога, — так родилась идея первого великого европейского романа”². Европа для Кундеры озна­чает: открывать, видеть мир как многозначность и жить в нем. Мудрость романа — это мудрость неопределенности, мудрость иронии.

Можно придумать бесконечное множество других опреде­лений, например “европейские граждане мира”, которые опи­сали Монтень, Гёте и Кант (если назвать только троих), сами жившие как таковые. Эти граждане мира после катастрофы, которой стала национал-социалистическая Германия и для европейских евреев, сегодня чувствуют себя как дома повсю­ду, в том числе и в Израиле. Все эти определения в эпоху гло-
1. Sieferle R. P. Epochenwechsel — DieDeufschenanderSchwellezum 21 JahrhundertBerlin 1994, S. 78.

² Kundera M. Die Kunstdes Romans. Munchen 1987, S. 166.
бализации незаменимы для европейской идентичности экзи­стенциально и политически, они указывают на будущее.

Но остается вопрос: может быть, Европа все-таки иллюзия? Те, кто возьмет на себя труд изучить многотомные материалы жалоб на конференциях, где сетовали по поводу небытия Ев­ропы и говорили о ее становлении, не смогут сдержать зево­ту. Это самое лучшее чтение перед сном! Самый эффектив­ный заменитель снотворного (без побочного действия!).

Смущает то, что политическая Европа не только не суще­ствует; очевидно, что ее несуществование все еще не воспри­нимается как недостаток. Даже ангажированные интеллекту­алы, которые всегда готовы украсить своим именем призывы творить добро и противиться злу, не в состоянии вмешивать­ся в “европейские дела” поверх все еще существующих стен, разделяющих общественности отдельных государств.

Не существует, к примеру, настоящей общеевропейской ежедневной газеты, общеевропейской телепрограммы, кото­рая бы заслужила это имя, настолько приковав внимание сво­ей европейской публики, что рейтинги национальных теле­программ просто рухнули бы. Да и рынок “Европа”, кажет­ся, породил мелочный дух, провинциализм, а не европейство. В эти беспокойные времена люди цепляются за обломки ста­рого и привычного, чтобы их не унесло потоком всеобщих перемен.

Но, может быть, поднимутся стенания по поводу полити­ческого провала Европы, когда Европа ложной утопии спот­кнулась о то, чем “политическая” Европа должна была бы быть?

Тот, кто сетует на то, что европейское политическое про­странство до сих пор еще не возникло, думает в конечном сче­те так: Соединенных Штатов Европы, сравнимых с Соединен­ными Штатами Америки, не существует. Нет европейского парламента, нет европейской общественности, которые бы заслужили это название, следовательно, нет политической Европы как национального государства; и едва ли можно при­крыть даже прозрачными надеждами это голое ничто.

Но возможно ли сделать набросок политической Европы, исходя из понятия национальной общественности в тот ис­торический момент, когда рушится система отношений на­ционального государства и возникают локально-глобальные идентичности? Позволяет ли, мешает ли европейство иден­тифицировать себя с людьми, выброшенными в фавелы — бразильские трущобы? Могу я как европеец чувствовать себя обязанным “Гринпису” (также и за то, что он вместо меня за­нимается сортировкой мусора в мировом масштабе)? Вытес­няет ли “Европа” мое феминистское самосознание? Или европейская идентичность усиливает феминистскую и эко­логическую идентичность? Против чего или за что высту­пают люди, если они настроены дополнительно или пре­имущественно за или против Европы?

Из этих вопросов следует одно: никто не ждет Европы. Ев­ропа сама навязывается. Она должна выслуживаться, чтобы на нее обратили внимание. Европа в первую очередь есть про­сто-напросто лейбл, наклейка на автомобиле или еще одно бюрократическое распоряжение.

Почему Европа? Почему не Хельга, или бабушка, или бездомные по соседству, а то и на другой стороне планеты? На этот вопрос европейцы в будущем должны дать ответ. О чем идет речь, когда говорят о Европе? О субсидиях для поддер­жания цен на молоко и т. п.? Об эксклюзивной Европе, т. е. о строительстве крепости Европа? Или речь идет об инклюзив­ной Европе, которая видит в себе политического укротителя экономической глобализации, активно оформляет ее поли­тически. Ключевое знание, ключевой подход таковы: без Ев­ропы нет никакого ответа на вызов глобализации. А значит, то, чем является или чем должна быть Европа, не следует — как в фокусе — вытягивать из прошлого, оно должно политически набрасываться как политический ответ на вопросы будуще­го, причем во всех тематических полях: рынка труда, эколо­гии, социального государства, международной миграции, политических свобод, основных прав. Только в транснацио­нальном пространстве Европы политика индивидуального го­сударства может превратиться из объекта угрожающей гло­бализации в субъект творимой глобализации.

Но тогда вопрос формулируется так: какие ответы может дать политическая Европа — и только политическая Европа — на вызовы глобальной эры?

“Я разделяю мнение, — говорит Йошка Фишер, — что Ев­ропа строится вокруг банка. Вопрос только в том, какие вы­воды делаются из этого? Я также хотел бы, чтобы первым ша­гом был не Маастрихт, а процесс политической интеграции. Но не прервем ли мы тем самым этот первый реальный пере­нос суверенитета на европейский уровень? Я считал бы это неправильным”. Ибо, во-первых, рассуждает дальше Фишер, дебаты о введении евро будут “вестись во всех национальных обществах аналогично. И это хорошо: возможно, впервые уда­стся вывести европейские дискуссии из сферы внутренней политики тех или иных национальных культур. Во-вторых: европейский рынок труда, будучи нерегулируемым, создает все больше проблем. Португальские строители используются здесь [т. е. в Германии], африканские строители — в Португа­лии, а немецкие строители оказываются без работы. Сейчас это впервые приводит к дебатам по вопросу, не стоит ли вер­нуться назад и снова перекрыть границы, или же нужно сде­лать шаг вперед и подумать о регулировании европейского рынка труда. В-третьих: Ширак во время полемики вокруг испытаний ядерного оружия на атолле Муруроа в 1995 году должен был осознать, что европейская внутренняя интегра­ция продвинулась дальше, чем в 1965-м, во времена де Голля. Общество уже не дало согласия на атомные испытания. Эти­ми тремя фактами я хочу показать, что начинаются споры вокруг создания европейской валюты. Они могут быть исполь­зованы для того, чтобы не застрять на стадии общеевропейс­кого банка, но прийти к европейской дискуссии о конститу­ции. Нам нужна европейская дефиниция основного права” 1.

Из ловушки глобализации нет национального выхода. Но есть, пожалуй, выход транснациональный. Транснаци­ональная совокупность государств масштаба Европейско­го Союза могла бы восстановить приоритет политики, вос­становить демократически контролируемую общественно- и экономико-политическую способность действий для коопе­рирующих стран. В самом деле, сильный демократический Ев­ропейский Союз, как самая большая торговая держава мира, мог бы использовать свой вес для проведения подлинных ре­форм — и внутри, и снаружи. Всемирную торговую организа­цию нужно было бы еще раз реформировать. Настоятельно необходимо ввести социальные и экологические минималь­ные стандарты. И это должно делаться не из протекционист­ских соображений, а для преодоления европейской двойной морали, когда люди в других странах не защищены в отноше­нии того, что в Европе дефинировано и защищается как че­ловеческое достоинство. Политике дерегулирования транс­национальных государств нужно бы противопоставить требование дерегулирования, введения новых социальных и экологических стандартов. Нам нужно единое налогообложе-
1. Fischer J. Доклад в рамках дискуссии “Вон из национального биотопа” (“Heraus aus dem nationalen Biotop”), in: faz, 13. 6. 1997.
ние в Европейском Союзе, чтобы не возникали дополнитель­ные налоговые лазейки. Нужно прийти к взвешенной миро­вой торговле, в которой не действовал бы принцип, когда все меньше игроков выигрывают все больше, а за кутеж распла­чиваются все остальные. Мы должны наконец начать обсуж­дение всеевропейской экологической налоговой реформы, которая лишила бы национальных игроков их аргументов. Мы должны помочь другим странам в том, чтобы они производи­ли для собственного рынка, чтобы в нем участвовало их соб­ственное население. Глобализация означает, как сказано, ре-регионализацию на субнациональном и наднациональном уровнях.

Политика типа “что бы я хотел получить в подарок на Рож­дество”. Раньше это называлось “утопией”. “Общество осво­божденного времени, социальная система, которая деликат­но переводит граждан на самостоятельную деятельность, активное государство, которое посредством целенаправлен­ного спроса поощряет обновление промышленности и ори­ентирует его (какие технические системы мы хотели бы иметь в будущем? в каких системах нуждается мир?), Европа, кото­рая не капсулируется, но на своих границах организует об­мен с соседними регионами и мировым рынком, укрощение "мультиков" (мультинациональных концернов) по всему миру — какие еще будут пожелания? — спрашивает М. Греффрат и отвечает: — Все верно. Общество освобожденного вре­мени и Европа, которая замечает свой "второй шанс" (Ю. Хабермас) и приводит в порядок кое-что из того, чем Европа за последние четыре сотни лет обогащала и охватыва­ла мир, — это, разумеется, была бы просто культурная рево­люция, великое событие, не менее значительное, чем эпоха Возрождения. Забавно призывать к этому. Но как-то прихо­дит все же в голову, что время года на дворе может сыграть свою рель, да и несколько ласточек уже как будто прилетели: вот уже маститый мировой спекулянт считает, что либераль­ный финансовый капитализм более опасен, чем в свое время коммунизм, вот уже фабрикант предметов роскоши Йооп за­являет, что он ни в грош не ставит весь свой хлам, вот он пуб­лично дает понять, что, в сущности, презирает тех людей, ко­торые пользуются его продукцией, и все это значит, что в воздухе носится смена ценностей, пусть такие мягкие формы диссидентства еще не достигли масштаба Сахарова. А значит, назревает возможность смены элиты. Скромные начатки. Вот уже рабочие на заводе "Фольксваген" в Вольфсбурге доволь­ны, а их жены очень довольны меньшей зарплатой; вот соб­ственник крупной станкостроительной фабрики (как и мно­гие его коллеги) мечтает о всеобщем сокращении рабочего времени — "только это должны ввести все". Вот уже Юрген Шремпп, выступая перед немецкими банкирами, мечет гро­мы и молнии из-за отсутствия европейских проектов и наста­ивает на строительстве скоростных магистралей до Москвы, чтобы в результате получить рабочие места, прибыль и тор­жество европейского духа; вот швабские предприниматели мечтают о солидной инициативе, благодаря которой крупные города Юго-Восточной Азии смогут осуществить экологичес­ки допустимые транспортные проекты; вот Пол Кеннеди бес­церемонно ожидает, что "Европа" очистит Средиземное море. "Вообще говоря, — сказал машиностроитель, — именно это мы бы могли хорошо сделать". Если мир перестраивается, если крупные системы распадаются или стагнируют, то люди ищут новых путей. Вначале индивидуальных, окольных, по­лулегальных. И на какое-то время будет важно не то, что уп­равляющие работают по старинке, а то, что многие люди ори­ентируются по-новому. Ибо в свое время, как кажется, не будет большого разрыва между требованиями, которые содер­жатся в больших аналитических исследованиях, и повседнев­ностью учеников, биржевых спекулянтов, студентов. Другая политика станет возможной, когда какое-нибудь правитель­ство отважится на публичное признание того, что рынок им больше не правит. Только тогда может наступить время New Deal (Нового курса): между поколениями, между безработны­ми и занятыми, между полами, между государством и обще­ством” 1.
1. Greffrath M. Die Frage nach dem New Deal. Ms, Berlin 1997.
VIII

Перспективы. Гибель a la carte¹: бразилизация Европы

Если эта Новая сделка не будет заключена, если фатализм постмодерна и неолиберального глобализма окажется само­подтверждающимся пророчеством, то ситуация действитель­но станет фатальной. Но тогда могут стать реальностью ужас­ные картины будущего, всецело захватившие общественное воображение. В качестве традиционного эпилога рассмотрим одну из них — бразилизацию Европы.

Итак. Неолибералы одержали победу. Даже себе в ущерб. Национальное государство упразднено. На месте социаль­ного государства — руины. Но непорядка не возникло. Вме­сто властного и правового здания национально-государ­ственных акторов появились раздираемые противоречиями союзы господств. Между ними расположились ничейные земли норм и права.

В опасных городских центрах служащие в галстуках живут и работают в охраняемых видеокамерами небоскребах, похо­жих на средневековые замки; эти крепости снабжаются и уп­равляются транснациональными концернами.

Также имеются парки и природоохранные зоны, которые со­держатся воинствующими “зелеными” (так называемыми “тер­рористическими вирусами”), защищающими их силой оружия.

В определенных районах можно свободно приобретать и употреблять наркотики. В других уже введена смертная казнь за курение сигарет. Вооруженные отряды пенсионеров пат­рулируют границы ухоженных поселков для престарелых.
1. Согласно меню, на выбор (франц.).
Имеются скоростные автомагистрали для суперлимузинов, но водители последних свое желание обогнать в вечном дви­жении по кругу должны удовлетворять, сигналя друг другу фарами, переключая их с ближнего на дальний свет (юрких спортивных тачек они попросту не замечают).

А по кругу они мчатся потому, что эти автомагистрали гра­ничат с районом для велосипедистов, в котором не ехать на велосипеде запрещено под угрозой сурового штрафа — со все­ми неудобствами для повседневной жизни. И каждый (каж­дая) должен (должна) решать проблему: как сойти с велоси­педа, не нарушив (не переступив — надо было бы сказать) по крайней мере на мгновение закона, запрещающего здесь хож­дение пешком? Вот почему в этом районе для удобства вело­сипедистов устроены лестницы и лестничные клетки, а ря­дом с супружеской кроватью, как и рядом с письменным столом, смонтированы стойки, чтобы велосипедистам было удобно устанавливать свои велосипеды; предусмотрен также беспешеходный переход к другим функциям жизни, напри­мер, ко сну и работе; пусть это далеко от совершенства, но такова жизнь.

Средства общественного транспорта запрещены. Они вос­принимаются как динозавры эпохи национального государ­ства. Символы их власти, кстати, можно еще осмотреть толь­ко в хорошо охраняемых музеях.

Входя в еще действующее метро, пассажир сигнализирует, что он готов к нападению на себя. Так что здесь факт нападе­ния равносилен самооговору. Правило такое: подвергшиеся нападению сами виноваты в том, что на них напали.

Среди этих нечетко разграниченных областей господства концернов, союзов, фармацевтических картелей, армий спа­сения, воинствующих защитников природы, обществ вело­сипедистов и возможностей добровольно предоставить себя в качестве объекта ограбления (возможно, в связи с тем, что терапевт счел этот индивидуальный опыт необходимым в ходе становления личности) — лишь смутно припоминается то гор­дое национальное государство, ради которого миллионы муж­чин протыкали друг друга штыками, дырявили пулями и взры­вали. Государства представляют частные интересы среди частных заинтересованных лиц;

Если взять какой-нибудь транснациональный концерн — например, “Дойче банк”, который теперь называется “Вельт-банк” (т. е. “Мировой банк”), — то соотношение сил здесь бу­дет обратное. Если мелкое государство, чтобы его рассмот­реть, нужно положить под лупу, то концерны надо будет рассматривать через перевернутый бинокль, чтобы их вооб­ще можно было бы разглядеть.

Соответственно Организацию Объединенных Наций сме­нит альянс под названием “Объединенная кока-кола” или что-нибудь в этом роде.

Оставшееся государство максимально вздует налоги — или следует говорить “притязание на налоги”? Но налоговые вы­платы уже давно, во всяком случае де-факто, перейдут в раз­ряд добровольных услуг, пожертвований, так сказать. А зна­чит, их надо отбирать, вытягивать, конкурируя со многими другими платами за защиту и данями, которыми угрожают указанные выше персональные союзы господства с помощью их вооруженных услуг по безопасности. Ибо государственная монополия на применение насилия будет, как и другие мо­нополии, упразднена. Что останется, так это опыт какой-то внешней политики. И это обычное в литературном ремесле почетное название (“опыт”, “эссе”) здесь особенно уместно.
Рекомендуемая литература

Сборники статей

Ulrich Beck (Hg.), PolitikderGlobalisierung, Edition Zweite Modeme, Frankfurt:

Suhrkamp 1997. Ulrich Beck (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, Edition Zweite Modeme,

Frankfurt: Suhrkamp 1997.

John Eade (Hg.), Living the Global City, London: Routledge 1996. MikeFeatherstone(ed.), Global Culture: Nationalism, Globaliyition, and Modernity,

London: Sage 1990. Mike Featherstone / Scott Lash / Roland Robertson (ed.), Global Modernities,

London: Sage 1990. Stuart Hall / David Held / Tony McGrew (ed.), Modernity and its Futures,

Cambridge: Polity Press 1992.

David Held (Hg.), Cosmopolitan Democracy, Cambridge: Polity Press 1995. Remission furZukunftsfragen, DieEntwicklungdesArbeitsmarktes, Berichtl, Bonn

1996. WemerWeidenfeld (Hg.), Demokratie am Wendepunkt, Berlin: Siedler 1996.

Монографии

Martin Albrow, Abschied von der Heimat. Gesellschaft in derglobalen Ara, Edition

Zweite Modeme, Frankfurt: Suhrkamp 1998. Barry Axford, The Global System: Economics, Politics and Culture, Cambridge:

Polity Press 1995. Ulrich Beck, Das Zeifalter des eigenen Lebens: Die Globalisierung der Biographien,

Edition Zweite Modeme, Frankfurt: Suhrkamp 1998. Volker Bomschier, Westliche Gesellschaften im Wandel, Frankfurt, New York 1988.

Frank Deppe, Fin de Siede — Am Ubergang ins 21. Jahrhundert, Кб In 1997. Yehezkel Dror, 1st die Erde noch regierbarf Munchen: Bertelsmann 1994. Mike Featherstone, Undoing Culture, London: Sage 1996. Anthony Giddens, Die Konsequenyn der Moderne, Frankfurt: Suhrkamp 1995. Anthony Giddens, Jenseits von Links und Rechts. Die Zukunft radikaler

Demokratie, Edition Zweite Moderae, Frankfurt: Suhrkamp 1997. JQrgen Habermas, Die Einbevehung des Anderen, Frankfurt: Suhrkamp 1996. UlfHannerz, Transnational Connections, London: Routledge 1996. Ronald Inglehart, Modernization and Posfmoderniwtion, Princeton: University

Press 1997. Wolfgang Kessler, Wirtschaften im dritten Jahrtausend, Oberursel: Publik-Forum -

Verlagsgesellschaft 1996.

Scott Lash/John Urry, Globale Kulturindustrien, Frankfurt: Suhrkamp 1998. Edward Lutwak, Weltwirtschaftskrieg — Export als Waffe — Aus Partnem werden

Gegner, Reinbek b. Hamburg: Rowohit 1996. Hans-Peter Martin/Harald Schumann, Die Globalisierungsfalle, Reinbek b.

Hamburg: Rowohit 1996. Joachim Matthes (Hg.), Zwischen den Kulturen?, Sonderband 8 der Soyalen

Well, Baden-Baden 1992.

J. Micklethwait/A. Wooldrige, The Witch Doctors, New York: Times Book 1996. Kenichi Ohmae, Die neue Logik der Weltwirtschaft — Zukunftsstrategien

intemationaler Копаете, Hamburg: Hoffmann & Campe 1992. Robert B. Reich, Die neue Weltwirtschaft. Das Ende der nationalen Okonomie,

Berlin: Ullstein 1993. Roland Robertson, Globalization: Social Theory and Global Culture, London:

Sage 1992.

James Rosenau, Turbulence in world Politics, Brighton: Harvester 1990. Rolf Peter Sieferle, Epochenwechsel —Die Deutschen an der Schwelle г.ит 21.

Jahrhundert, Berlin: Propylaen 1994. Immanuel Wallerstein, One World, Many Worlds, New York: Lynne Rienner

1988.