Ульрих Бек. Что такое глобализация. Ошибки глобализма ответы на глобализацию
Скачать 1.06 Mb.
|
социальным государством. Государство несет ответственность перед основной частью тех, кто проживает на его территории и именуется гражданами. Граждане ждут от государства, что оно не оставит их на произвол судьбы перед лицом стихий — будь то ураган, чума или падение доллара. Иными словами, граждане ждут от государства политического решения в неполитических сферах. Точка зрения на политическое, которую отстаивал в свое время К. Шмитт и которая оказала столь значительное влияние на многих теоретиков, состояла в том, что политическое, не имея своей особой субстанции, представляет собой поле наибольшего, экзистенциального напряжения, появляющегося ввиду войны — актуальной или могущей разразиться. Идеальным образом государство — это политическое единство народа, противостоящего другим народам. Реально возможны и расколы внутри государства (если борьба партий доходит до гражданской войны, государство гибнет), и негосударственные политические противостояния и войны (например, партизанские войны). Но во всяком случае государство непосредственно не вмешивается ни в экономику, ни в религию, ни в какие иные сферы жизни. Оно является высшим единством, оно суверенно, в частности, в том смысле, что именно от него исходит определение, что считать политическим, а что — неполитическим. Но оно не вмешивается “по пустякам”. Напротив, наблюдая стремление социалистов начала 30-х годов в Германии вмешаться в функционирование экономики для сохранения социального мира и удовлетворения насущных потребностей трудящихся, Шмитт говорил о государстве, тотальном по причине слабости, т. е. неспособном провести четкие, необходимые и для политики и вне политики различения. Вот почему так тревожно звучат уже первые постулаты Бека в данной работе. Политическое, говорит он, вырвалось (в оригинале здесь стоит еще более сильное слово “Ausbruch”, которое в немецком используют тогда, когда мы говорим о том, что разразилось, будь то война, революция или буря) за рамки национального государства. С одной стороны, внезапно оказалось, что политического вмешательства, политического решения требуют такие области социальной жизни, которые давно и прочно считаются самостоятельными и неполитическими. С другой стороны, собственно государство способно предложить не так много, какими бы иллюзиями ни тешили себя политики. Современное государство — это территориальное государство. Именно в этом смысл его компетенции. И это значит, что то политическое, о котором идет речь, — это новое политическое. Вопрос лишь в том, насколько оно новое и насколько оно состоятельно. Конструкция транснационального государства, которую набрасывает Бек, действительно имеет прелесть новизны. Очевидно, что основные идеи, которые он развивает в этой связи, хорошо взаимосвязаны: транснациональная политика (порывающая с монополией на политику политической системы), транснациональный капитал, транснациональные организации граждан, космополитическое демократическое право и т. д. Но именно поэтому оправданы, наверное, будут и некоторые вопросы: что, собственно, является политическим и что — государственным в транснациональном государстве и тех “сетях власти” и “пространствах власти”, членом которых может оказаться сегодняшний “транснациональный гражданин”? Вероятно, ответ может быть таким: это возможность властного решения, не учитывающего собственную логику некоей неполитической сферы (прежде всего экономики). Но нет ли собственной логики также у каждой такой сети? Не могут ли они вступить в конкуренцию между собой? Не окажется ли тогда “включенность” гражданина некоторой иллюзией, потому что в критической ситуации, как говорил Шмитт, суверенное единство заявляет о себе тем, что может посылать гражданина на смерть? Пусть не государство, пусть какие-нибудь “киты без границ” или “общество неродившихся птенцов”, все равно: какая-то из сетей, какая-то из логик окажется для гражданина самой важной. Быть может, так оно и есть или будет, вопрос только в том, можно ли сделать на это ставку, связывать надежды? Или обойтись без “самой важной” логики, потому что это “эксклюзии” прошлого, а не “инклюзии” настоящего? Но ведь политическое, говорил Шмитт, невозможно изгнать из мира, потому что без экзистенциального противостояния единства размываются, теряют определенность, подпадают под власть иных единств. А такое единство — это высшая степень солидарности граждан перед лицом врага. А в мире “инклюзии” и множественных лояльностей (кстати сказать, очень похожем на ту картину “скрещения социальных кругов”, о которой еще сто двадцать лет назад писал Георг Зиммель, — как тут насчет новизны?) хватит ли у новых политических образований мотивирующей силы, чтобы обеспечить свою состоятельность как политической силы? И если да, то надолго ли? А ответственность? Чем гарантирована ответственность новой политики? Какая процедура взаимозависимости между теми, кто доверяет, и теми, кому доверяют, может гарантировать, что такие-то и такие-то смогут разумно воспользоваться доставшейся им властью? А лояльность? Это вопрос вопросов, потому что один из основных результатов всей дискуссии о глобализации, в том числе и книги Бека, состоит в том, что лояльность сопряжена с идентичностью, а эта последняя никак не сопрягается с глобальным обществом. Сознания глобальности, массового ощущения самих себя прежде всего гражданами мира как не было, так и нет. И про глобализацию как детерриториализацию говорят уже только в том смысле, что возникают новые пространства, виртуальные, воображаемые, связанные воедино новейшими технологиями — но все равно ограниченные. Вот Бек нашел еще одно хорошее слово: ниши. Эти новые пространства, эти ниши расположены, строго говоря, нигде. Как бы удивительно это ни звучало, но это так. Человек находит свой дом в виртуальном пространстве, но этот дом — без места. Он сам есть место — открытое, говорит Бек, не обособленное. Хорошо. А где место этого места? Нет у него места и не может быть, потому что глобальное общество не имеет территории. А то, что не имеет территории, нельзя поделить на маленькие кусочки, чтобы потом сказать: большую территорию глобального общества мы поделили на малые пространства ниш, сетей власти и т. п. И наоборот: из этих новых локусов, новых территорий, как ни старайся, нельзя сложить глобальное общество, потому что явления это — разнопоряд-ковые. Ниши суть подлинно ниши, убежища, укрывища, потому что знание этого малого пространства не предполагает никакого “и так далее”. Здесь дело не в километрах. Пусть привычный маршрут бизнесмена или чиновника будет перелетом из Афин в Нью-Йорк. Все равно он, говоря словами Макса Шелера, носит на себе свое пространство, как улитка свой дом. Ниша, в которой он живет, не замкнута, но она открыта в никуда, в мир, где есть другие ниши, в которые он тоже может войти, пространства и сети власти, но ему так и не удается осознать этот мир в целом — потому что “целого” нет. Век говорит нам: государство бессильно против явлений глобализации, а те пространства, в рамках которых образуются новые лояльности и новые солидарности, не совпадают с территориями государств. Наверное, это небольшое преувеличение — до тех пор, пока только у государства есть легальные полномочия (или у международных органов, которым оно может их делегировать) посылать своих граждан на войну — погибать и убивать. Но Бек прав в том смысле, что солидарности и лояльности нуждаются во все меньших пространствах и даже требуют все меньших и меньших, обозримых пространств. Пусть они будут воображаемыми, пусть понятие места будет предполагать “открытость” по отношению к глобальному, главное ведь не меняется: глобальному гражданскому обществу (если таковое действительно существует или хотя бы находится в процессе становления) не соответствует сознание глобальности, нет никакой глобальной солидарности граждан транснационального гражданского общества. Транснациональные политические явления — иди явления политического, — на которые указывает Бек, все еще принадлежат не столько политике, сколько (в его же терминах) субполитике. Так постепенно усиливается к концу книги лейтмотив Европы — не географического понятия, но идеи, не государства государств, но какого-то нового политического образования, в котором можно было бы обустроиться по-человечески так же и в эпоху “второго модерна”, как это удалось в эпоху первого с его национальным социальным государством. Или так — или катастрофа неолиберального глобализма, говорит Бек. Пожалуй, это все-таки очень специфический, очень европейский взгляд на проблему. Однако для нас — это очень поучительный взгляд. С каждым годом мы наблюдаем все большее значение глобализации в нашей жизни, мы наблюдаем за крахом нашего социального государства (не без помощи гло-бализаторов, как отечественных, так и международных, если эти слова еще имеют хоть какой-то смысл). Но даже такому социальному государству мы все еще не придумали замены. В этой ситуации есть выход неоизоляционизма — быть может, тактически не самый худший (даже если в виде новой национальной идеологии появится какая-нибудь уже совершенно нелепая идея — например, что в России холодно и с остальным миром ей поэтому не по пути), но в принципе бесперспективный. Есть ли другие возможности? Во всяком случае, с нашей точки зрения, они вряд ли могут быть такими, какими рисует их Бек. Однако он показывает нам, каким может быть продуктивный поиск и действительно креативная постановка проблемы. Еще не поздно у него поучиться 1. А. Филиппов 1.Данная статья подготовлена при поддержке РГНФ в рамках проекта 01-03-00091 “Проблема территориальной идентичности в публичной коммуникации: изоляционизм, глобализация, гетеротопия”. |