Москва купеческая. П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление

• Название: П. А. Бурышкин москва купеческая 1954 Посвящается дочери моей О. П. Абаза оглавление
• Анкор: Москва купеческая
• Дата: 11.11.2022
• Размер: 1.22 Mb.
• Имя файла: Москва купеческая.doc
• Тип: Книга; #782676
• страница: 15 из 19

Неуспех создания собственной партии в Москве опять передвинул инициативу в Петербург, где обра­зовалась «прогрессивная экономическая партия», — детище Петербургского Общества заводчиков и фаб­рикантов. Здесь дело пошло как будто несколько даль­ше, во всяком случае программа была разработана до­вольно обстоятельно. Нельзя сказать, чтобы содержа­ние ее вполне соответствовало ее наименованию. Пар­тия не столько стремилась к «прогрессу», не столько хотела идти вперед, сколько заботилась о том, чтобы удержаться на каком-то, весьма скромном, уровне до­стижений 1905 года, т. е. в сущности была весьма близ­ка к союзу 17-го октября. Эта близость выражалась в согласовании деятельности, в частности в совместном издании газеты «Новый путь».

Все эти петербургские начинания находили мало отклика в России, особенно в Москве.
«Правые» и «левые» настроения в купечестве и, очевидно, невозможность установить единый полити­ческий торгово-промышленный фронт заставили от­дельных купцов и промышленников идти в существу­ющие политические партии и, в частности, примыкать к Союзу 17-го октября и к партии Народной свободы.

В этих партиях они растворялись в массе и мало влияли на общую позицию, партиями занятую.

Может быть, наиболее «торгово-промышленной» была «группа прогрессистов» Четвертой Государствен­ной Думы; это объясняется, конечно, той первенству­ющей ролью, которую в ней играл ее член А. И. Коно­валов. За пределами Думы партии прогрессистов поч­ти не было. Во всяком случае, та роль, которую эта группа сыграла в Государственной Думе, в частности в деле создания «прогрессивного блока», объяснялась прежде всего авторитетом ее лидеров.

Тем не менее, нужно сказать, что в Москве была попытка подвести базу под думскую фракцию. Коми­тет прогрессивной группы установил контакт со свои­ми петербургскими единомышленниками. В Москве в этом комитете участвовали: В. П. Рябушинский, С. С. Ермолов-Зверев, — крупный оптовик мануфактурой из Тулы, присяжный поверенный Я. И. Лисицин и ав­тор этой книги.

В Петербурге были: А. А. Барышни­ков, Шубин. Позднее и А. И. Брянчанинов. У послед­него иногда бывали большие собрания сочувствую­щих, обыкновенно за ужином. Но все это делалось «кустарным» образом, и прогрессивной группе не уда­лось так же, как и при других попытках, осуществить политического объединения торгово-промышленников, даже левого фланга.
Существует мнение, что органом московского ку­печества была газета «Утро России», принадлежавшая Рябушинским, главным образом, старшему их брату— П. П. Рябушинскому. Это было не совсем верно. «Утро России» отражало настроения левого крыла крупного купечества, примерно так же, как «Голос Москвы», бу­дучи октябристской газетой, был органом умеренно-правых. Разница в том, что газета Рябушинского была более боевым органом «буржуазии», чем его октябристский собрат. Лейт-мотивом большинства выступ­лений П. П. было уяснение той роли, которую купе­чество должно было играть в России, вырабатывание программы его действий и определение тактики. Есте­ственно, что эти взгляды проводили и в контролируе­мом им печатном органе. У октябристов же лидером был А. И. Гучков, вышедший из московской промыш­ленной среды, но совсем от нее отошедший, а его по­мощники, остававшиеся в промышленности, как, на­пример, Н. В. Щенков или М. В. Живаго, не были ярки­ми общественно-политическими фигурами.

Сам по себе факт, что паи той или иной газеты находились в купеческих руках, еще не имел решаю­щего значения. Во многих московских газетах изда­тельство было под купеческим контролем, но от этого одного газеты не становились еще печатным органом буржуазии. Самая распространенная в Москве газета «Русское слово» принадлежала паевому товарищест­ву, где крупнейшим пайщиком и фактическим хозяи­ном был И. Д. Сытин. Этот русский самородок не только формально принадлежал к купеческой среде, но и на самом деле, был прекрасным, талантливым коммерсантом.

Сытинское книгоиздательство и книж­ная торговля были и хорошо организованы, и сыграли немалую роль в развитии русского просвещения, спо­собствуя проникновению книги в деревню. Но и ком­мерческий талант И. Д. Сытина, и его торговые заслу­ги отнюдь не делали Сытинскую газету органом мос­ковского купечества. Редактором газеты был зять Сы­тина, Ф. И. Благов, а негласным руководителем извест­ный фельетонист В. М. Дорошевич.

И. Д. Сытина я очень хорошо знал. Он был на­шим соседом по имению и летом мы постоянно ездили вместе «в город». Он был большим приятелем моего отца, который, вскоре стал пайщиком Сытинского то­варищества. Не раз Сытин рассказывал в моем при­сутствии моему отцу о своих новых предположениях, и по многим вопросам с ним советовался. Часто гово­рил он и о газете, которую, естественно, очень любил.

Никогда не было речи о том, чтобы она должна бы­ла стать органом буржуазии, даже либеральной, или даже радикальной. Стремлением Сытина было создать из «Русского слова» внепартийную, внеклассовую, хо­рошо осведомленную газету, с большим тиражем и большим влиянием. В сильной степени это и удавалось и Сытину, и его ближайшим сотрудникам. Коммерче­ский талант Сытина помогал ему в организационных вопросах, связанных с газетой, но коммерческого ха­рактера она от этого не получила.

В самой солидной, самой серьезной, не только московской, но и русской газете «Русские ведомости», возможность влияния лиц торгово-промышленной среды была не менее значительной. Жену главного ру­ководителя газеты профессора В. М. Соболевского В. А. Морозову называли, как одну из главных пай­щиц. В свою очередь, вся деятельность Варвары Алексеевны была окрашена близостью к одному из са­мых значительных культурных московских центров, каковым и были «Русские ведомости».

Газета не была партийно-кадетской, как, например, петербургская «Речь», но все-таки кадетское влияние в ней было сильным, тогда как в торгово-промышленной среде оно таковым не было. Те из кадетов, которые имели значение в партии, — были иногда купеческого про­исхождения (будущий Московский городской голова М. В. Челноков) или же не имели влияния в купеческой среде (А. И. Шамшин, С. А. Попов, С. А. Смирнов).
Полную противоположность «Русским ведомо­стям» представляла небольшая, не читавшаяся интел­лигенцией газетка «Московский листок» (редактиро­вал его Н. И. Пастухов). О ней вообще можно было бы и не упоминать, ввиду ничтожности ее влияния, но она имела прочно установившуюся репутацию га­зеты купеческой: главной массой ее подписчиков и чи­тателей было среднее и мелкое купечество и торговые служащие, — класс приказчиков, пополнявших ряды купечества.

И по своему содержанию пастуховская га­зета была купеческой. Мне уже приходилось упоми­нать, что одним из главных ее сотрудников был дове­ренный К. Т. Солдатенкова, И. И. Барышев, писавший под псевдонимом Мясницкий. Он был, несомненно, не без таланта и живо изображал в своих писаниях сред­ней руки московскую купеческую жизнь. В те времена это являлось почти единственным отражением этого своеобразного быта. Вышедший из той же среды пи­сатель И. С. Шмелев лишь много позднее дал в ли­тературе картину этой, близкой ему, общественной группы.

Мне очень много приходилось в моей жизни стал­киваться с октябристами, как с организацией. Помню, в студенческие времена, когда я был «примыкающим» к студенческой фракции Народной свободы (я не со­стоял в партии), в Университете, где все было полно социалистами разных оттенков и направлений, был небольшой кружок студентов-октябристов, во главе которого стоял С. С. Ольденбург. Все отдавали долж­ное его мужеству идти против течения. Но общением с Ольденбургом почти и исчерпывались мои встречи с октябристами. С А. И. Гучковым я никогда не был близок, это перешло мне от моего отца, который всегда был далек от семьи Гучковых.

Международным правом в университете я занимался мало и плохо знал профессора Л. А. Комаровского. Зато очень хорошо знал Н. В. Щенкова, усердного городского деятеля и плохого политика. Со Щенковыми мы были знакомы домами. Жена его, Екатерина Степановна, была влия­тельной московской городской деятельницей. Но о политике с Щенковыми мы как-то не беседовали, — он знал мое нерасположение к октябризму. Я лишь смут­но припоминаю, кто был в Московском городском ко­митете октябристом. Все это пишу потому, что ни­какого касательства к «Голосу Москвы» у меня не бы­ло. Газета была тусклая, скучная, и за пределом груп­пы единомышленников успеха не имела.
Зато «Утро России» я знал хорошо. Газетное де­ло меня всегда очень интересовало. «Утро России», по настроению, было мне ближе сытинской газеты, и я с большим удовольствием согласился, по приглаше­нию П. П. Рябушинского, войти в редакционный ко­митет газеты. Правда, за это удовольствие приходи­лось платить: газета была убыточная и от времени до времени сочувствующим ей и прежде всего редакцион­ному комитету надо было делать не очень большие денежные взносы.

Организация редакционного комитета была, так сказать, «де факто»; юридически все это было шатко. По существу, хозяином являлся П. П. Ему лично при­надлежала типография, где газета печаталась, и дом, где, кроме типографии, находились и редакция, и со­брание нашего комитета. У П. П. было желание при­дать руководству газетой коллективный характер: в этом он видел, — и был, конечно, известным обра­зом прав, — выявление значения «Утра России», как органа прогрессивной и либеральной части москов­ской купеческой массы, не находившейся в зоне ка­детского влияния.

В редакционный комитет, кроме самого П. П., вхо­дил его брат, Владимир Павлович, а также С. Н. Тре­тьяков, С. А. Смирнов и я. Как будто еще кто-то был, но постоянно присутствовали только вышеназванные лица, да и то Третьяков не был аккуратным посетителем, сам же П. П. приезжал только в каких-нибудь чрезвычайных случаях.

Издателем газеты юридически состоял И. Ф. Ро­дионов, личный служащий Павла Павловича, управ­лявший его домом. Он, что называется, заведывал хо­зяйственной частью, и на его обязанности лежало со­бирать те взносы, о которых я упоминал. Он заходил ко мне в амбар и постоянно жаловался на трудности своей задачи.

Фактически редактором был известный в то вре­мя в Москве, очень талантливый журналист, автор на­шумевшего фельетона, посвященного министру вну­тренних дел, — «Прыжок влюбленной пантеры». П. П. находил, что он недостаточно стремится подчеркнуть «классовый» характер газеты. Впоследствии он ушел, и его заменил тоже очень способный журналист С. С. Раецкий.

Для характеристики позиции, занятой «Утром России», и тона печатавшихся в нем статей, можно привести несколько выдержек, дающих ясное пред­ставление о том, что думали тогда руководители га­зеты. Вот, например, несколько строк из «Новогоднего приветствия»:

(Цитирую по книге П. И. Берлина, «Русская буржуазия».)

«Наш новогодний тост, — писала газета, — обращен к буржуазии, к третьему сословию со­временной России. К той крепнущей, мощно раз­вивающейся силе, которая, по заложенным в не­драх ее духовным и материальным богатствам, уже и сейчас далеко оставила за собой вырож­дающееся дворянство и правящую судьбами стра­ны бюрократию.

Мы, прозревающие высокую историческую миссию этой крепнущей ныне буржуазии, привет­ствуем здоровый творческий эгоизм, стремление к личному материальному совершенствованию, к

материальному устроению каждым из нас своей личной жизни. Этот созидательный эгоизм, эго­изм государства и эгоизм отдельной личности, входящей в состав государства, не что иное, как залог наших будущих побед новой, сильной, ве­ликой России над Россией сдавленных мечтаний, бесплодных стремлений, горьких неудач.»
А вот излюбленная тема Рябушинского: взаимо­отношения между купечеством и дворянством. Газета жаловалась, что, например, во время юбилея Отечест­венной войны слишком много уделяли внимания дво­рянству и очень мало купечеству. Во время приезда в Россию президента Французской Республики, его возили к цыганам, но не возили к купцам. В газете по­явилось письмо в редакцию, под заголовком: «Буржуа или дворянин», где ставился вопрос, могут ли и дво­рянство, и купечество оставаться попрежнему «на пле­чах у народа».

«Ныне, после годов революции, — писал ав­тор, — грубый остов, действующих в конституцион­ной России политических сил, не оставляет уже места ни прежней идеализации, ни вере. Руки интеллигенции беспомощно опускаются, народ обеднел и обнищал, донышко казенного сундука стало показываться все яснее и яснее, и вся огромная храмина, которую пред­ставляет ныне наше отечество, начинает расползаться по швам. Поэтому дворянину и буржуа нельзя уже вместе стало оставаться на плечах народа, и одному из них придется уходить. Это обстоятельство и вызывает конфликты, которые, время от времени, возникают между ними. Чем скорее буржуа сделается один хо­зяином положения, тем легче будет жить и всему на­роду»...
И, наконец, вот что писал, под псевдонимом В. Стекольщиков, сам руководитель газеты, лидер этой торгово-промышленной группы, П. П. Рябушинский, в статье, озаглавленной «Аршинники поднялись»:

«В 1905 году, — читаем мы, — буржуазия по­могла людям старого режима подавить револю­цию. Но теперь реакция, такая же некультурная, как и анархия, в свою очередь начинает вызы­вать отпор со стороны буржуазии. И вот, побе­дители видят, что купец как будто бы начинает мешать. Сначала это приписывается случаю, не­брежности, невниманию, а чиновник делает вид, что он не замечает. Но долго не замечать нельзя. Подъячий, по свойственной ему трусости и осто­рожности, некоторое время колеблется, наконец, решается и говорит: «Любезный аршинник, отой­ди в сторону, разве ты не видишь, что мешаешь пятиться моему другу красной фуражке и мне. Я, конечно, уверен, что злой воли у тебя нет, что это лишь недосмотр с твоей стороны, так что те­бе бояться нечего, но все-таки — отойди». И вдруг происходит неслыханное: аршинник, всегда такой уступчивый, такой молчаливый, внезапно очень определенно заявляет, что ему попятное движе­ние красной фуражки и приказного кафтана не нравится, что он им мешает вполне сознательно и что и впредь будет мешать. В той схватке куп­ца Калашникова и опричника Кирибеевича, кото­рая начинается, конечно, опять одолеет Калашни­ков. Может быть, и на этот раз его потом пошлют на плаху. Но идеи буржуазии, идеи культурной свободы, — эти идеи не погибнут».
Когда с 1913 года в Государственной Думе обра­зовалась довольно сильная группа «прогрессистов», и А. И. Коновалов принял в ней большое участие, — мно­гие стали считать «Утро России» партийным органом этой группы. Это не верно. «Утро России» оставалось до конца внепартийным и внегрупповым печатным ор­ганом. Иначе и быть не могло: газета оставалась под контролем П. П. Рябушинского и его ближайших дру­зей. Сам П. П., по свойству своей натуры, не мог быть человеком партийным, связанным партийной дисцип­линой. Таковой пребывала и созданная им газета.
В начале десятых годов текущего столетия, в Мос­кве, а может быть и в Петербурге, очень много гово­рили об «экономических беседах», об «единении науки и промышленности». Под этими названиями разуме- лись собрания, которые с 1910 года имели место у А. И. Коновалова, на Малой Никитской, а впослед­ствии у П. П. Рябушинского, в «Третьяковском» доме, на Пречистенском бульваре. О них много рассуждали, стремились быть приглашенными, читали в газетах от­четы о происходивших собеседованиях, словом рас­сматривали их, как одно из самых крупных явлений торгово-промышленной активности того времени. Вряд ли, однако, ныне вспоминают о них, сорок с лиш­ним лет спустя. Теперь можно отнести эти нашумев­шие когда-то беседы в число достижений торгово-промышленной общественности.

Инициатором бесед был А. И. Коновалов. По Коммерческому институту он был знаком, часто близок со многими профессорами-экономистами. Технически организовать встречу науки и промышленности было нетрудно: нужно было просто позвать тех и других к себе, «чай пить». Александра Ивановича в Москве любили, на приглашение его откликнулись, и тогда и начались «беседы».

У Коновалова собрались раза три-четыре. Я уже указывал, что в это время он несколько отходил от общественной работы. Беседы продолжались, но уже в особняке Рябушинского, в большой зале его пре­чистенского дома.

Мне довелось бывать на этих собраниях почти с самого начала их возникновения. Кажется, я не был только на первом. Я уже говорил, что попал на них, как «человек науки». Ввел меня туда А. А. Мануйлов.

Но был и другой московский деятель, о котором, боюсь, нынче все забыли, но который в культурной жизни Москвы играл первенствующую роль: С. В. Лурье. Не устану повторять, что это был один из самых примечательных людей, связанных с торгово-промышленной средой тогдашней Москвы.

Он много помог Рябушинскому в организации дальнейших со­браний. К сожалению, задача оказалась неразрешен­ной. Общения между наукой и промышленностью не произошло, и об этих собраниях можно вспоминать, как о приятно проведенных вечерах, но не более. А между тем, по замыслу, именно на такого рода собра­ниях могла бы выработаться та «идеология» москов­ской буржуазии, отсутствие которой так сказалось в эпоху февральской революции. На ком вина? При­ходится думать, что не нашлось людей, которые могли бы стать подлинными руководителями, настоящими лидерами. Может быть, один Лурье понимал, что нуж­но делать. Помню, как он горько жаловался, что от больных вопросов хотят отмахнуться.

Воспоминания о С. В. Лурье наводят меня на мысль сопоставить экономические беседы у Рябушин­ского и философские собрания у М. К. Морозовой (С. В. Лурье и там, и тут играл заметную роль). «Мо-розовские» собрания были, несомненно, крупным мос­ковским достижением. В развитии философской и от­части религиозной мысли в Москве они сыграли весь­ма значительную роль. Во-первых, они удались. Со­брания Рябушинского не «выковали» идеологию «класса производителей». Собирались, пили чай, очень хорошо сервированный, «говорили», вернее сказать, — «участвовали в прениях», и этим дело кончалось. Боль­шое значение имела недостаточность подготовки этих собеседований. По личному опыту помню, как трудно было говорить, когда просили «сказать несколько слов». Приходя на собрание, не знали, о чем будет беседа. Поэтому почти всегда говорившие оставались в плане «общих мест». Да и говорили-то всегда одни и те же. А на собраниях бывали весьма замечатель­ные люди. Помню, например, что на одном из таких собраний многие из москвичей в первый и единствен­ный раз слышали П. Г. Виноградова. Председатель­ствовал обычно, и делал это прекрасно, — профессор С. А. Котляревский.

На одном собрании выступил П. Б. Струве: это было одно из первых выступлений редактора «Осво­бождения» в буржуазной среде. Он читал доклад на тему о развитии производительных сил в России. Естественно, что докладчик подчеркнул необходи­мость условия незыблемых осуществлений права, рав­ного и одинаково обязательного: «Необходимо изве­стное политическое спокойствие и довольствие на ос­нове осуществления права и порядка, не мирящегося с произволом, откуда бы он ни исходил».

В происходивших прениях было указание на зна­чение политически старого вопроса. «Обсуждая меры специального характера, — заявил один из ораторов, — которые были бы полезны для улучшения народ­ного хозяйства, мы не найдем выхода и вращаемся все время в заколдованном кругу. В этом кругу спе­циальных мероприятий нет точки опоры, инвестиро­вание которой ставит вопрос о рынке сбыта. Расши­рение рынка стоит в зависимости от поднятия поку­пательной силы населения. Надежды на внешний ры­нок не может быть, так как внешний рынок завоеван другими. Сколько бы мы ни искали философского камня, мы не найдем его на пути поисков специаль­ных мероприятий, и мы естественно переходим к не­обходимости осуществления общих мер. Хотя эти ме­ры не дают быстрых эффектов, но зато будут иметь прочные результаты. Необходимо устранить препят­ствия для осуществления общих мер. Промышленный класс заинтересован в их осуществлении, но досель его удельный политический вес вне сферы узко прак­тических вопросов — крайне недостаточен.

Доселе нет промышленной группы, как политической организа­ции, влиятельной и авторитетной, которая имела бы влияние на общее направление политики, и разрешение проблем, затрагивающих народные слои. Правитель­ство будет прислушиваться к голосу промышленности в широких вопросах политики, когда оно почувствует в представителях промышленности силу, и для этого они должны сойтись с общественными элементами и определенным образом, с определенной программой, войти в политическую жизнь страны. Общественные и промышленные элементы одинаково заинтересованы в вопросе поднятия экономических сил страны, внут­реннего рынка и потребительских масс. Это создаст почву для сближения и контакта между ними».

Это выступление рассматривалось, как призыв к сближению промышленников с интеллигенцией. Было мнение, что раньше промышленность в интеллигенции не нуждалась. Никакого общения между «купцами» и лицами свободных профессий не было. Весь уклад об­щественной работы в современных условиях произ­водства зиждется на интеллигенции.
Министр народного просвещения Л. А. Кассо, сам еще недавно профессор Московского университета, уво­лил трех профессоров университета. В знак протеста, большое количество профессоров и приват-доцентов подали в отставку, и университет оказался разгром­ленным. В общественных кругах Москвы это вызвало сильное волнение, и отдельные группы стали резко и определенно реагировать против действий правитель­ства по отношению к университету. Московские про­мышленники не остались безучастными к разгрому старейшего русского университета. В газете «Русские ведомости» появилось открытое письмо нижеследую­щего содержания:

«Бывают моменты в жизни общества, когда его молчание может быть истолковано, как знак сочувствия. Не порочит людей уступка матери­альной силе. Иное поражение почетнее победы. Но отказ от всякой защиты дела в области права и правды, есть уже несомненный симптом пора­жения и разложения духовных сил общества.

Мы, нижеподписавшиеся, члены торгово-про­мышленной среды, в сознании того огромного значения, какое имеет, в сфере нашей деятельно­сти, высшее образование, не считаем себя в пра­ве молчаливо присутствовать при том распадении высшей школы, которому нам приходится быть свидетелями.

Мы являемся убежденными сторонниками необходимости настойчивой и непреклонной борьбы со студенческими забастовками, но полагаем, что борьба эта не может вестись средствами, ко­торые затрагивают в корне все существование высшей школы.

Нелепые, а подчас даже преступные приемы насилия и обструкции, к которым ныне прибегает кучка фанатиков, не могут класть клейма на те мотивы, которые легли в основание отношений к учащейся молодежи, не могут стать точкой от­правления и оправдания всех мероприятий, на которые, видимо, ныне решилась правительствен­ная власть.

Молодежь вообще, а русская интеллигентская в особенности чрезвычайно чутка к вопросам пра­ва и правды и ни на что так быстро не, реагиру­ет, как на нарушение таковых. Это ее свойство, давая ей подчас выдающуюся моральную силу, дает, вместе с тем, каждому желающему руково­дить ею верное указание того пути, которого сле­дует держаться.

Революционная волна среди нашей учащейся молодежи уступила, за последние годы, несомнен­ному стремлению отдаться делу учения. Можно с уверенностью сказать, что еще несколько меся­цев назад подавляющие массы студентов были со­вершенно чужды мысли о каком-либо активном протесте.

Если эти протесты, в силу последних меро­приятий правительственной власти в сфере выс­шей школы, ныне состоялись и вылились в рез­кую, подчас даже антикультурную форму, то не- ужели, со спокойной совестью, можно самую выс­шую школу делать объектом воздействия. Нет, в великом деле народного строительства гнев пло­хой советчик, и одними приемами материальной силы не улаживаются конфликты, так глубоко за­трагивающие духовные силы русского народа. Плохую услугу оказывает общество правительству и стране, когда в моменты их духовного разлада оно своим молчанием дает правительству повод думать, что за ним моральная поддержка страны».

Следует 66 подписей.
Инициатива этого письма принадлежала А. И. Ко­новалову, П. П. Рябушинскому и С. И. Четверикову. Текст был выработан таким образом, чтобы получить возможно большее число подписей, и не из одного только «левого» лагеря.

Это в известном смысле и уда­лось: так, в числе подписавшихся был например Ни­колай Владимирович Щенков, лидер московской груп­пы октябристов, но, конечно, главная масса подписав­шихся была кадеты и будущие прогрессисты. Но это были все представители самых крупных предприятий. Какая-то газета подсчитала финансовую мощь поста­вивших подписи и определила ее в полмиллиарда зо­лотых рублей.

На заявление 66-ти деятелей торговли и промыш­ленности последовал чрезвычайно резкий ответ пред­седателя Биржевого комитета Г. А. Крестовникова. Он поместил в газете «Голос Москвы», письмо, в котором сообщил, что он узнал о вышеуказанном заявлении лишь из газет, по своем возвращении из Петербурга.

«Будучи председателем Московского Биржевого комитета по выбору биржевого общества, — писал он, — я являюсь официальным представителем торговой и промышленной среды московского района; я почи­таю долгом своим заявить, что в числе подписавших это письмо значится один старшина Московского Бир­жевого комитета из состава шести старшин и предсе­дателя и 29 лиц выборных биржевого общества из общего его состава 120 лиц.

Я не сомневаюсь, что большинство состава биржевого общества разделяет мое мнение о совершенной неуместности и нетактичности такого выступления, ко­торое ничего не выясняет и лишь способствует усиле­нию волнений».
В заключение председатель Биржевого комитета указал на содержащуюся, по его мнению, в заявлении «некорректность» подписавшихся по отношению к торгово-промышленной среде, за которую они как бы взяли на себя смелость высказаться, а также по отно­шению к нему, «избранному представителю», которому стало известно об этом выступлении только из газет.

Несомненно, цифра, приведенная председателем Биржевого комитета, совершенно точна, и из числа выборных биржевого общества подписи дала одна шестая общего состава. Но дело не в этом. На собы­тия в Московском университете откликнулись наибо­лее известные в Москве фамилии, главным образом те, которые вообще были в общественно-промышлен­ной работе.

Можно отметить, что, кроме самого Г. А. Крестовникова, нет подписей Н. И. Прохорова, А. Н. Найденова и Н. А. Второва, но последний всегда был в стороне от вопросов, не затрагивавших непосред­ственно промышленность или торговлю.

На резкое письмо Крестовникова последовал от­вет подписавших выступление 66-ти, а именно: А. И. Коновалова, П. П. Рябушинского, С. И. Четверикова и Н. Д. Морозова.

Они упрекали Крестовникова в том, что он в сво­ем письме совсем не реагировал ни на события, в уни­верситете, ни на правительственные мероприятия, и свел центр тяжести открытого письма 66-ти промыш­ленников как бы к фальсификации общественного мнения тем, что подписавшиеся отметили свою при­надлежность к торгово-промышленной среде. Подпи­савшиеся глубоко уважают и ценят Крестовникова, как энергичного представителя, защитника интересов тор­гово-промышленного класса и вождя и руководителя всех вопросов торгово-промышленной жизни, но ре­шительно восстают против его ответа, где он реаги­рует, как председатель Биржевого комитета, на заяв­ление 66-ти, подписанное ими, как частными лицами.

По мнению Коновалова и его друзей, право исповедывать те или иные убеждения не зависит от принадлеж­ности к тому или иному классу, к той или иной об­щественной организации. К тому же подписавшие заявление 66-ти не подписали его, как представители торгово-промышленной среды, а как члены ее, на что они имеют полное и неотъемлемое право. Они счита­ли выступление необходимым, повиновались голосу своей совести и испытывают нравственное удовлетво­рение в сознании исполненного гражданского долга.

На этом дело и закончилось. Крестовников, хотя и считал себя обиженным, но в отставку не подал. Был слух о том, что он намеревался это сделать, но его друзья его отговорили, справедливо указывая на то, что в письме Коновалова, Рябушинского, Четверико­ва и Морозова было высказано ему и полное доверие, и уважение.

Как это бывало обычно, выступление группы про­мышленников не понравилось ни крайним правым, ни крайним левым.

Сотрудник «Нового времени» А. А. Столыпин, брат председателя Совета Министров, так характери­зовал письмо 66-ти:

«Маниловский протест московских толстосумов, исходящий от кучки благополучных и без­ответственных людей, раньше всего неумен. Но он был бы даже вреден, если бы их сытой и сан-тиментальной импотентности не противопоставилось всеоружие государственной воли, по существу своему не могущей терпеть то, что в госу­дарстве не должно быть терпимо».
С левой же стороны авторов заявления обвиняли в том, что они действовали только как торгово-промышленники.

«По купеческой логике выходит, что буржуазия протестует против разгрома университета только по­тому, что это вредно отражается на интересах торгов­ли и промышленности. Купцы и промышленники не выступили бы, если бы таковые нарушены не были бы».

Таким же характерным выступлением, как и в деле разгрома Московского университета, было и выступ­ление по «еврейскому вопросу».
Общество фабрикантов и заводчиков московско­го района обратилось к В. Н. Коковцеву со специаль­ной запиской по еврейскому вопросу, в которой, меж­ду прочим, говорило:

«Чрезвычайно участились выселения евреев ремесленников и торговцев из местностей, где, с ведома администрации, они открыто жили и зани­мались торговлей и промыслами десятки лет, а товары их конфискуются. Это ввергает торговлю и промышленность в такую неопределенность и неустойчивость, при которых хозяйство страны и интересы купеческого класса не могут не претерпеть весьма серьезных потрясений. В лице выселяемых торговля и промышленность утрачива­ют старых и опытных посредников для сбыта про­дуктов.

Выселение неизбежно связано с прекращением выселяемыми платежей. Конфискация това­ров является карой для фабрикантов и заводчи­ков, отпускающих товары, в большинстве случаев, в кредит. Стеснять свободу, перемещая людей, равносильно тому, чтобы затруднять свободное кровообращение в живом организме.

Теперь рельефно обнаружилась одна из несомненных причин, переживаемых нашей промышленностью, главным образом мануфактурной, острого периода неплатежей вообще и затруднений реализа­ции денежных обязательств в частности. Это ко­ренится в беспрерывных выселениях, ограничени­ях и стеснениях, чинимых местными властями евреям. Многочисленные случаи ликвидации еврея­ми своих торгово-промышленных предприятий вызвали исключительное положение, создавшееся благодаря преследованиям администрации. Это влечет не только непоступление частных плате­жей, но часто и потерю местного рынка» (П. Берлин, «Русская буржуазия».)
Это выступление вызвало бурю негодования в правой прессе. Уже не говоря про черносотенное «Рус­ское знамя», которое :

«противопоставляло истинно-русских старых купцов нынешним Гучковым, Крестовниковым, Рукавишниковым, воспитанным на чтении жидовских газет, в которых они, по малому своему развитию, не в состоянии разобраться», —

суворинское «Новое время» тоже с резкостью обрушилось на авторов заявления:
«Московские купчики, — писал сотрудник этой газеты, небезызвестный М. Меньшиков, — удивитель­но обнаглели. В последнее десятилетие всевозможных поблажек, что им делает правительство, они совсем избалованы слабостью и великодушием власти. При­выкнув обирать казну, они начали уже пытаться ко­мандовать ею»...
В газетах этого лагеря появляются требования отобрать у промышленников их фабрики и заводы, если они будут идти по пути сочувствия врагам веры Христовой.
По «еврейскому вопросу» было еще одно выступ­ление, но оно носило более общий характер. Было это незадолго до войны 1914 года и было облечено в фор­му письма в газету «Русские ведомости». Не припом­ню сейчас, что послужило поводом к его опублико­ванию, помню только, что инициатива исходила от ле­вых кругов. Из торгово-промышленников подписали тоже только левые, но их в это время было уже немало, и подписей было достаточно.

Помню, что мне позвонила в контору Е. Д. Кускова, сообщила, какое выступление предполагается, что уже ряд моих поли­тических друзей дал свои подписи. Их примеру и я по­следовал.

Это «письмо в редакцию» было характерно тем, что подписи исходили действительно от разных групп и лиц различных политических настроений. В то время антисемиты были достижением только черной сотни.

Одним из ярких проявлений политических настро­ений левой части московской промышленности был юбилей Коноваловской фирмы. Коноваловская фаб­рика, как и многие другие текстильные предприятия Владимирско-Костромского района, возникла в год Отечественной войны, и празднование имело место в первых числах сентября 1912 года. Оно отличалось пьшностью, невиданной даже для Москвы.

Юбилейная программа состояла из трех частей. Днем была часть официальная: приветствия и адреса различных фирм и предприятий и поднесение «подар­ков». В Москве любили праздновать всякие знамена­тельные даты. Обычно посылались «хлеб-соль», в ви­де шоколадного пирога, и серебряная ваза, изобра­жавшая солонку. Знаю это по нашему опыту: наша фирма дважды праздновала юбилей, — по Москве и по Харькову; количество подношений всегда было очень велико. А на Коноваловское столетие откликнулись не только все друзья, но и все конкуренты.

Мне пришлось уже отметить, что центральным пунктом этой части программы был адрес Коммерче­ского института, прочитанный П. И. Новгородцевым. Он обладал прекрасным голосом и был одним из из­любленных московских ораторов.

Его цитата из Мельникова-Печерского: «Побольше бы на свете Коновало­вых», имела шумный успех.

Особенностью этой части праздника, происходившего в Коноваловском «амба­ре», на Деловом дворе, было отсутствие характера «де­монстрации», почему на нем присутствовали и правые, и левые.

Совершенно иной характер носила следующая часть юбилейного торжества, — банкет в ресторане «Эрмитаж», на знаменитой в Москве крытой летней террасе. Тут уже было иначе: правые почти все от­сутствовали. Очевидно, заранее было известно о том выступлении, которое готовил сам виновник торже­ства. Тем не менее, народу было много, и обширная терраса была переполнена. Правда, многих, а может быть и большинство, интересовала кулинарная сторо­на ужина, а отнюдь не политическое значение собра­ния.

Я уже писал, что в общественной деятельности Коновалова был некоторый перерыв, вызванный со­стоянием его здоровья. Юбилейное торжество явля­лось возвращением его на арену общественной дея­тельности после некоторой паузы. Это придало вы­ступлению А. И. характер чего-то, выходящего из ра­мок повседневной жизни.

А. И. прочитал длинную, очень хорошо составлен­ную речь. Написана она была, как говорили, Мосальским, который знал прекрасно и самого оратора, и то, что он мог и должен был сказать. Речь делилась на две неравные части. В первой говорилось — собствен­но об юбилее, об истории фабрики, о прошлом Коноваловской семьи и о значении этой мануфактуры в истории русской текстильной промышленности. Обо всем этом сказано было с большим достоинством и с сознанием своей роли в русском текстильном деле, но сказано сравнительно немного, и представляло собою как бы вступление к главной теме. Вторая часть, более пространная, носила чисто политический характер.

Оратор говорил об общих условиях русской жизни, о необходимых реформах и, в частности, о том, что надлежит сделать, чтобы промышленность в Рос­сии могла развиваться надлежащим порядком.

«Для промышленности, — сказал А. И. Коновалов, — как воздух необходим плавный, покойный ход по­литической жизни, обеспечение имущественных и лич­ных интересов от произвольного их нарушения, нуж­ны твердое право, законность, широкое просвещение в стране. Таким образом, непосредственные интересы русской промышленности совпадают с заветным стремлением всего русского общества, и оно должно сказать, что высокое развитие торгово-промышленной деятельности в стране непременно вносит известные оздоровляющие начала во всю атмосферу государ­ственной и общественной жизни».
Речь Коновалова была встречена восторженно. Оратору устроили овацию. Видимо, произнесенные слова соответствовали настроениям большинства при­сутствующих, что и неудивительно, ибо состав участ­ников банкета носил либеральный и частью интелли­гентский характер.

Если речь Коновалова была как бы проявлением чаяний и пожеланий левого крыла Московского купе­чества, то другое выступление, П. П. Рябушинского, — было встречено совершенно иначе. Он выступал от имени Биржевого комитета. Председателя Г. А. Крестовникова на банкете не было, но фактически П. П. го­ворил от себя, не выражая мнения тех, кого он фор­мально представлял. Говорил он на свою любимую те­му, о роли и значении купечества и призывал при­сутствующих признать представителей промышлен­ности и торговли первенствующей и главенствующей группой в государстве.

«Русскому купечеству, — говорил он, — пора за­нять место первенствующего русского сословия, пора с гордостью носить звание «русского купца», не гоняясь за званием выродившегося русского дворянина».
Последние слова носили весьма злободневный ха­рактер. В самый день юбилея в газетах появилось со­общение, что известный московский промышленник, главный руководитель Прохоровской Трехгорной ма­нуфактуры, И. И. Прохоров, возведен, со всей своей семьей, в «потомственное Российское дворянское до­стоинство».

Речь Рябушинского далеко не всем понравилась.

Заключительные слова вызвали даже протесты. Боль­шинство нашло ее неуместной, в особенности в устах «официального представителя» Московской биржи; другие сочли неудачным выпад против И. И. Прохо­рова, который пользовался общим уважением; нако­нец, некоторые заявили, что, давая такую нелестную характеристику русскому дворянству, нельзя этого де­лать вообще и, в частности, на обеде, куда были при­глашены официальные представители дворянского со­словия, в лице Костромского губернского предводите­ля Б. Н. Зузина, который, к слову сказать, никак на эту речь не реагировал.

Как бы то ни было, речь Рябушин­ского, придавшая банкету несколько митинговый ха­рактер, несколько ослабила то внушительное впечат­ление, которое создалось тщательно подготовленной и продуманной речью устроителя и руководителя бан­кета.

Других выступлений, кажется, больше не было.

Открытых прений — тоже. Сказали несколько речей в самом конце ужина — и этим празднество закончи­лось.

Третья часть юбилейного празднования заключа­лась в поездке на фабрику, для осмотра выстроен­ных помещений для школ, больницы, приюта, бога­дельни и т. д. Я уже упоминал, что все эти сооружения отличались чрезвычайной роскошью, особенно внеш­ней. Здания строил архитектор Желтковский, один из талантливейших московских зодчих. Все они были в стиле ампир и облицованы мрамором.

Роскошь построек соответствовала роскоши праздника. Приглашенных, которых было не так мно­го,» помнится, человек 25-30, — повезли из Москвы на экстренном поезде, у всех были особые помещения, а кулинарная сторона обслуживалась рестораном «Эр­митаж». Но пышностью и богатством приема дело не ограничилось. Приглашенные были подобраны так, что создалась возможность разного рода собеседований, главным образом, о вновь возникнувшей думской группе прогрессистов и о контакте с нею левых мос­ковских буржуазных элементов.