Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
В. В.), исправлен по другим спискам. Эпиграмма эта в измененном виде приписывалась Пушкину: Федорова Борьки Мадригалы горьки, Эпиграммы сладки, А доносы гадки. Однако доносами Федоров стал заниматься позднее. На принадлежность этой эпиграммы Дельвигу указал Гербель в 1861 году («Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений»). По поводу этой эпиграммы А. Измайлов рассказывает в письме П. Л. Яковлеву 4 декабря 1824 года следующий анекдот: «Вчера обедал с Виллие и Кайдановым у Директора Рос. Ам. Комп. Прокофьева... Обедало довольно литераторов: Греч, Булгарин, Батенков, китаец Тимковский, завирашка Бестужев, Алексашка Боровков и Сомов... За столом рассказывали между прочим, что во время наводнения плыла по Невскому проспекту кошка и подле нее крыса. Ни та, ни другая не ссорились между собою. «А в самое то время, — подхватил Греч, — ехали же по Невскому на спинах мужиков Борис Федоров и барон Дельвиг. Последний кричал: Федорова Борьки мадригалы горьки и проч., а первый — Дельвига баронки пакостны стишонки и т. д. (ср. литературную обработку этого анекдота в фиктивных письмах П. Л. Яковлеву. Сочинения Измайлова, 1849, т, II, стр. 505)»1. Таким образом, если в данном случае исключается творчество Пушкина, то вопрос о подлинном тексте этой эпиграммы и о выборе истинного автора, по крайней мере между двумя «соискателями» — А. А. Дельвигом и С. А. Соболевским, до сих пор остается нерешенным. Само собою разумеется, что при неизученности индивидуально-стилистических, словесно-художественных систем писателей пушкинской эпохи Пушкину приписывались многие произведения его современников. В 1883 году «Исторический вестник» (февраль, 468) напечатал в качестве пушкинских известные шуточные стихи (Дельвига и Баратынского), сообщенные владельцем подлинника — П. Я. Дашковым: Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком, Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом ... 1 А. А. Дельвиг, Полн. собр. стихотворений. Редакция и примечания Б. Томашевского, изд. писателей в Ленинграде (Библиотека поэта), 1934, стр. 492 — 493. 128 Редакция при этом заявляла: «Самое содержание их и то, что они написаны рукою Пушкина, удостоверяют их подлинность», Л. Н. Павлищев в своих «воспоминаниях» о Пушкине («Исторический вестник», 1888, т. XXXII, май, стр. 330 — 331; Отд. изд., М. 1890, стр. 193) уже прямо, конечно, назвал пьесу принадлежащей Пушкину, а П. О. Морозов включил ее в оба свои издания сочинений Пушкина (Литерат. фонда, I, 347; «Просвещения», II, 11). П. А. Ефремов, не внесший ее в свое последнее издание, сообщил, что Л. Н. Майков, внимательно рассматривавший рукопись, признал в ней руку не Пушкина, а его брата. Льва Сергеевича1. Из появившегося в 1907 году в печати письма А. П. Марковой-Виноградской (Керн) к П. В. Анненкову видно, что не Пушкин был автором шутки. Посылая эти гекзаметры Анненкову, Керн прибавила, что они были ей «сообщены женою барона Дельвига и сложены когда-то вместе с Баратынским»2. Стихотворение это теперь включается в собрание сочинений Е. А. Баратынского и А. А. Дельвига3. При отсутствии глубокого понимания системы индивидуально-художественного стиля нередко внешние и при том нехарактерные, несущественные приметы и совпадения принимаются за доказательства принадлежности произведения тому или иному индивидуальному автору. Так, в альманахе «Северные цветы на 1828 р.» (в разделе «Поэзия», стр. 44) была напечатана «Характеристика»: Обритый, бледный и худой, Заняв полтину у соседа, По петербургской мостовой Он ищет славы и обеда. С. И. Пономарев внес эту эпиграмму в свой библиографический перечень сочинений кн. П. А. Вяземского, но с очень существенною оговоркой: «Его ли? Под этим знаком писал в альманахах и Пушкин, но этого стихотворения в его сочинениях нет». Основанием для приурочения этого стихотворения к творчеству Пушкина считались, во-первых, знак — «две звездочки», которым, правда, отмечались произведения самых разнообразных авторов в журналах и альманахах 20-х годов, и, во-вторых, совпадения отдельных слов этой «характеристики» с посланием Пушкина к В. В. Энгельгардту (1819 г.): Я ускользнул от Эскулапа, Худой, обритый, но живой... 1 «Мнимый Пушкин в стихах, прозе и изображениях», «Новое время», 1903, № 98512. Ср. «Пушкин и его современники», вып. V, СПб. 1907, стр. 146; Кс. Полевой, Воспоминания, «Современник», 1853, № 5, стр. 169. 2 Н. О. Лернер, Заметки о Пушкине, «Русская старина», 1911, вып. XII, стр. 667 — 668. 3 См. Полн. собр. сочинений Е. А, Баратынского под редакцией М. Л. Гофмана, т. I, СПб. 1914, стр. 200; «Неизданные стихотворения» А. А. Дельвига под редакцией М. Л. Гофмана; Полн. собр. стихотворений А. А. Дельвига под редакцией Б. В. Томашевского, стр. 500 — 501 129 Цепь слов — «худой» и «обритый» в разном порядке связана, конечно, не с индивидуальными чертами стиля, а с своеобразными особенностями болезни того, к кому относится эпиграмма. 2 В основе атрибуции литературных произведений очень часто лежат субъективно-идеологические мотивы, которые, естественно, обусловлены более широкими социально-историческими, культурно-общественными причинами. В этом отношении представляет большой интерес та полемика, которая в последней четверти XIX века происходила вокруг вопроса о принадлежности Пушкину стихотворного переложения «Отче наш». В. В. Каллаш в своих «Материалах и заметках по истории русской литературы» поместил очень интересное сообщение «О приписываемом Пушкину стихотворном переложении молитвы «Отче наш»1. Как известно, стихотворные упражнения на эту тему начинаются с XVIII века. «Отче наш» излагалось в стихах А. П. Сумароковым (Полн. собр. всех соч. Сумарокова, М. 1787, т. I, стр. 228), П. Голенищевым-Кутузовым (Стихотворения, М. 1803, т. I, стр. 36), В. К. Кюхельбекером («Русская старина», 1875, XIII, стр. 497 — 498), А. А. Фетом (Полн. собр. стихотворений А. А. Фета, СПб. 1901, II, стр. 587) и другими русскими поэтами. Есть и прозаические переложения этой молитвы (например, М. М. Сперанского2, Л. Н. Толстого). На этом фоне, естественно, в разных социальных слоях русского общества возникает и распространяется версия о принадлежности одного из стихотворных переложений (с некоторыми вариантами текста) А. С. Пушкину. Характерны субъективно-идеологические, связанные с социально-групповыми вкусами некоторых слоев русского буржуазного общества мотивы отнесения этого слабого произведения к творчеству великого поэта и почти полное отсутствие доказательств связи стиля этих виршей с пушкинской художественной системой, Вот это стихотворение. Я слышал — в келий простой Старик молитвою чудесной Молился тихо предо мной: «Отец людей, отец небесный! Да имя вечное Твое Святится нашими сердцами; Да прийдет царствие Твое, 1 «Изв. Отд. русского языка и словесности Имп. Академии наук», т. VI, кн. 3, СПб. 1901, стр. 184 и след. 2 Дружеские письма графа М. М. Сперанского к П. Г. Масальскому, СПб. 1862. Приложение. 130 Как в небесах, так на земли1. Да будет воля Твоя с нами*. Насущный хлеб нам ниспошли Своею** щедрою рукою; И как прощаем мы людей, Так нас, ничтожных пред Тобою, Прости, отец, своих детей! Не ввергни нас во искушенье***, И от лукавого прельщенья Избави нас!..»**** Так он молился: свет лампады Мерцал впотьмах***** издалека; И сердце****** чаяло отрады От той молитвы старика. Обращают на себя внимание несвойственная стилю Пушкина банальность и пустота эпитетов («в келий простой», «молитвою чудесной», «щедрою рукою», «ничтожных пред Тобою» и т. п.), несвязанность или немотивированность синтаксических конструкций («молился тихо предо мной», «как в небесах, так на земли», «так нас, ничтожных пред Тобою, Прости отец своих детей!»), фразеологические штампы, плеоназмы и несоответствия («молитвою чудесной молился», «отец людей»), повторения того же слова в той же форме в качестве рифмы («твоё — твоё») и др. под. Казалось бы, невозможность увидеть в этом наивно-религиозном упражнении неопытной музы пушкинский стиль очевидна. Однако в лейпцигском издании «Новые стихотворения Пушкина и Шевченко»2 (1859. «Русская библиотека», т. VIII, стр. 1 — 2) стихотворение «Я слышал в келий простой» было приписано А. С. Пушкину. Чириков в «Русском архиве» (1881, I, 214), ссылаясь на «два заграничных издания 1859 и 1861 г.», утверждал: «По стиху и манере, по всей вероятности, это стихотворение принадлежит Пушкину»3. Проф. Н. Сумцов в своих «Этюдах о Пушкине» («Русск. филол. вестник», 1894, № 4, стр. 159) доказывал, что «это замечательное стихотворение написано поэтом, вероятно, в конце жизни, может быть, в 1836 году, когда была написана молитва «Отцы пустынники»... Проф. Сумцов писал: «На мой взгляд, „Молитва” — безусловно Пушкинское стихотворение... Эта „Молитва”, вероятно, написана одновременно с переложением известной молитвы Ефрема Сирина. В обеих молитвах („Я слышал” и „Отцы пустынники”) обнаруживаются сходные приемы поэтического творчества; обе 1 Звездочками обозначены варианты отдельных слов и строк. * Твоя да будет воля с нами; ** твоею; *** искушенья; **** Избави нас... Перед крестом; ***** чуть-чуть; ****** А сердце. 2 Напечатано было: Шавченки. 3 Г. С. Чириков, Заметки на новое издание сочинений Пушкина. «Русский архив», 1881, т. I, стр. 213, Ср. П. И. Бартенев, Пушкин, М. 1881, стр. 125 — 126. 131 имеют в начале нечто вроде вступления, обе одинаково гармонируют с душевным настроением Пушкина. „Молитва” воспроизводит... излюбленный Пушкиным мотив о ночной лампаде и стоит в близкой связи с... подражанием Корану» 1. Все эти заявления голословны и никаким анализом — ни стилистическим, ни идейно-тематическим — не подкреплены. К мнению проф. Н. Сумцова примкнул известный педагог В. Острогорский, который, посетив в 1898 году «Пушкинский уголок» (т. е. Михайловское и окрестности), изложил свои впечатления от этого посещения сначала на страницах журнала «Мир божий» (1898, сент.), а затем в отдельной публикации «Пушкинский уголок» (1899, М., 1 и 2-е изд.). В описании своего путешествия В. П. Острогорский сообщает, что в альбом покойной А. Н. Вульф, «сплошь составленный из стихотворений Пушкина» (уже напечатанных), вложен листочек с стихотворением «Молитва», однако без подписи Пушкина и без даты, когда оно написано. «Утверждать, — заявляет В. Острогорский, — что это стихотворение принадлежит непременно Пушкину, я, конечно, не могу; да и вовсе не утверждает этого и семья Вревских, но читал я его Е. И. Фок, тоже его не знавшей, и многим другим, и все говорят единогласно, что оно может принадлежать ему как по поэтической образной силе, сжатости и стиху, так и по своему характеру, совсем пушкинскому». Правда, во втором издании своего «Пушкинского уголка» В. Острогорский к перепечатке текста этого стихотворения присоединил такое неопределенно-противоречивое примечание: «Стих „Отче наш” приписывается также и Ф. Глинке; в сборнике детских песен Г. Маренича оно напечатано с подписью архимандрита Антония; тем не менее мы решаемся привести его». Обсуждение всех этих новостей в русских газетах за 1898 год было противоречиво. Однако многие газеты (например, «Одесские новости», 1898, № 4400, «Астраханский листок», 1898, № 204 и др.) с восторгом печатали известия о новом пополнении пушкинского стихотворного наследия. Проф. Сумцов обиделся, что новым «открытием» считается его давнее заключение о принадлежности Пушкину стихотворения «Молитва». В «Харьк. губернских ведомостях» (1898, № 239) он заявил: «В 1894 году на страницах «Рус. фил. вестника» (№ 4) я сделал разбор этого стихотворения и пришел к тому мнению, что «Молитва», несомненно, написана Пушкиным и принадлежит к числу весьма ценных его произведений». В «Новом времени» за 1898 год (№ 8178) П. Драганов также высказался в защиту пушкинского авторства, при этом напомнил о мнении Г. Чирикова и привел прозаическое переложение «Отче наш» Л. Н. Толстого. 1 Н. Сумцов, Этюды об А. С. Пушкине, Варшава, 1894, т. 11, стр. 73 — 75. 132 Так как в прессе высказывались резкие возражения против приписывания этого стихотворения Пушкину, то проф. Сумцов еще раз в «Русских ведомостях» за 1899 год (№ 36) подтвердил, что, «основываясь на внутренней связи молитвы «Отче наш» со многими другими пушкинскими стихотворениями, он и ныне продолжает считать его пушкинским и по духу и по форме». Легко заметить, что доказательства принадлежности Пушкину стихотворения «Я слышал...» носили почти исключительно субъективно-эстетический, субъективно-психологический и субъективно-идеологический характер. Они опирались главным образом на общие субъективные, иногда религиозно-философски окрашенные представления об эволюции пушкинского творчества, о цикле религиозно-лирических произведений Пушкина середины тридцатых годов (1834 — 1836 гг.). Конкретно-стилистического, объективно-исторического анализа этого стихотворения сравнительно со стилем других стихотворений Пушкина 30-х годов не давалось. Любопытны такие возражения проф. Сумцова своим оппонентам (очевидно, библиографу С. Пономареву и публицисту А. Суворину): «П—в приводит переделку молитвы господней в сборнике духовных стихотворений могилевского архиепископа Анатолия в начале 50-х годов. Но это указание г. П—ва совсем неубедительно, так как указанное стихотворение имеет совершенно самостоятельный характер; нет в нем ни кельи, ни старика, ни лампады, т. е. всего того, что характерно для пушкинского стихотворения, что доказывает подлинность пушкинского переложения «Молитвы господней». Г. С—н и г. П—в в оценке пушкинского стихотворения исходят, очевидно, из совершенно ошибочного предположения о существовании какого-то пушкинского абсолюта, пушкинского совершенства, и потому требуют полной безукоризненности в рифмах и ударениях. Точка зрения совершенно ненаучная. Ф. Е. Корш в Своем разборе окончания «Русалки» прекрасно выясняет, что нужно понимать под словами пушкинский стих, пушкинский язык и как осторожно нужно в научном отношении трактовать о стиле Пушкина» 1. Эта ссылка на работу акад. Корша, в которой зуевская подделка «Русалки» объявлялась подлинным произведением самого Пушкина, в высшей степени характерна. Очень показательно, что стремление связать стихотворное переложение «Отче наш» с творчеством Пушкина и сочувственное отношение к упорной аргументации проф. Сумцова были особенно широко распространены в среде духовенства или в близких к ней социальных сферах. Так, свящ. Троицкий («Религиозный элемент в произведениях Пушкина», Киев, 1899, стр. 39 — 40) всецело присоединился к позиции проф. Сумцова 1 Проф. Н. Сумцов, Пушкин. Исследования, Харьков, 1900, стр. 155. 133 в его «Этюдах о Пушкине». Г. Рождественский («Пушкин. Черты внутреннего облика», М. 1899, стр. 24 — 25, и журн. «Вера и церковь», 1899, V, стр. 851 — 852) пытался дополнить аргументацию проф. Сумцова в пользу пушкинского авторства своими соображениями — благочестивыми и стилистическими, в основном очень субъективного характера. Он был готов в стихотворении «Я слышал» видеть отрывок из задуманной Пушкиным поэмы с образом подвижника, старца. Г. Рождественский пользуется как средством атрибуции сопоставлением будто бы полюбившихся Пушкину выражений и слов. Но все эти сопоставления случайны, лишены индивидуального стилистического колорита, а иногда просто комичны. Вот — типичное в этом смысле рассуждение: «Представление кельи и лампады любимое у Пушкина... Что некоторые выражения молитвы господней часто «приходили ему на уста» видно, например, из стих. «Родриг»: Но твоя да будет воля... Ср. также: «Короля в уединении стал лукавый искушать». О прощении срв. «Обиды, песни — все прощаю, а мне пускай долги простят...» «Царствие небес» («Родриг»)». Но уже с 60-х годов раздавались голоса, отрицавшие возможность отнесения «Молитвы» (или «Я слышал») к творчеству Пушкина (так в издании Геннади «Стихотворения Пушкина, не вошедшие в последние собрания его сочинений», Берлин, 1861). П. А. Ефремов, как редактор сочинений Пушкина (СПб. 1881, т. V, стр. 540), заявил, что нет «никаких данных» связывать «Молитву» с именем Пушкина, но что «Молитва» «совсем напоминает Федора Глинку». Особенно острый и напряженный характер полемика по поводу авторства этого стихотворения приняла в 1898 — 1899 годах в связи с появлением книжки В. Острогорского «Пушкинский уголок». Возбуждали сомнение эстетико-стилистические качества этого произведения. В заметке: «Разве это Пушкин?» А. С—н (Суворин?) («Новое время», 1898, № 8179) подчеркивал два крайне неудачных стиха: «как на (в) небесах, так на земли» и «перед крестом так он молился». В том же «Новом времени» за 1899 год (№ 8201) А. Б. подверг подробному стилистическому анализу мнимо-«пушкинское» переложение «Отче наш». «Единственная погрешность против версификации — в том, что 5 и 7 строки рифмуются одним и тем же словом — «Твоё». Но эта «вольность» имеет себе некоторое оправдание: при помощи ее получилась возможность передать слова молитвы почти буквально. В остальном версификация безукоризненна... «Прошение» молитвы: «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим» передано неудачно: «как прощаем мы людей» не передает мысли — прощать наших обидчиков; и стихи «так нас, ничтожных пред Тобою, прости, отец, своих детей» — шероховаты... Можно найти дефект и в самой композиции стихотворения. Картина такая: старик молится у себя в келий, не замечая присутствия свидетеля — поэта, который откуда-то «под- 134 слушивает» молитву. «Луч лампады мерцал впотьмах издалека»: «издалека» — надо полагать, для поэта, ибо старик молился «перед крестом», где, следует думать, горела и лампада. Я не умею представить себе эту картину: «келия простая» (маленькая комната) и «издалека» трудно совместно. Или поэт видел молящегося из другого помещения в открытую дверь келий? Но «издалека» не были бы «слышны» слова молитвы. Далее: «старик», «келия», «крест», «лампада» — все это отнюдь не усиливает, а скорее ослабляет впечатление молитвы: она сильнее в устах грешника, еще сильнее — в устах гонимого, чем в устах праведника в тишине келий (или, напр., младенца под диктовку няни). А главное, стихотворение производит такое впечатление, будто поэт умилен молитвой, которую слышит впервые («Отче наш»!). Сопоставьте это с стихотворением: «Отцы пустынники и жены непорочны», — молитву «Господи, владыко живота моего» поэт, конечно, знает наизусть: она только чаще других ему „приходит на уста”». Вместе с анализом и оценкой стилистических свойств и качеств стихотворного переложения молитвы «Отче наш» расширяется круг известий о возможных его авторах. В «Библиографической заметке» А. Ф. П. — «О стихотворном переложении молитвы «Отче наш» («Новое время», 1898, № 8185) указано имя кишиневского архиепископа Анатолия, как имя возможного автора. Вслед за этим в том же «Новом времени» (№ 8187) появилось сообщение, что в сборнике Маренича «Песни для школы, детские и народные, на один и на два голоса» (СПб. 1878, 2-е изд. 1881 г.) стихотворное переложение «Отче наш» приписывается архиепископу Анатолию (разночтения в тексте несущественны). Известный библиограф С. Пономарев в статье (С. П — в: «Конечно, не Пушкин», «Новое время», 1898, № 8194) очень решительно выступает против авторства Пушкина, стремясь объединить и суммировать все отрицательные доводы: «Никто из прежних редакторов (Плетнев, Анненков, Ефремов, Геннади, Гербель, Морозов и другие), — писал он, — никто из людей, понимающих поэзию, не приписывал Пушкину этого переложения. Разве Пушкин мог позволить себе рифмы — «твое» и «твое»? Разве он мог допустить неправильное ударение в стихе: «Да будет воля твоя с нами»? А слова «келия», «старик» (т. е. монах), «лампада» ясно дают себя понять, что это монашеское изделие». Это последнее замечание очень наивно. В. В. Каллаш справедливо заметил по этому поводу: «Разве эти слова — монополия монахов? Тогда и «Ветку Палестины» за слова «свет лампады», «крест», «кивот» и проч. можно тоже счесть монашеским изделием»1. Далее С. П — в (Пономарев) 1 В. В. Каллаш, Материалы и заметки по истории русской литературы. «Изв. Отд. русск. яз. и слов. Импер. Акад. наук», 1901, т. VI, кн. 3, стр. 197, примечание 2. 135 указывает на то, что приписываемое Пушкину стихотворное переложение «Отче наш» печаталось неоднократно с разными вариантами в книге: «Вера, Надежда и Любовь» — А. А. М. М. (т. е. Анатолия, архиепископа Могилевского-Мстиславского). «В 1867 г. вышло уже пятое, дополненное издание той же книги, и в приложении к ней, на стр. 32, напечатано то же самое переложение, с новым вариантом в последнем стихе». С. П — в делает вывод, что автором стихотворения следует признать архиепископа Анатолия, писавшего много духовных стихотворений под псевдонимом Авдия Востокова (ср. также заметку П. А. Ефремова «Сорокалетняя новость» в газете «Русские ведомости», 1899, № 30). Тот же П. А. Ефремов в № 47 за 1899 год в той же газете «Русские ведомости», как бы заканчивая полемику об авторе «Молитвы», спрашивал: «При чем же тут Пушкин?» И, соглашаясь с С. Пономаревым, утверждавшим, что это стихотворение — плод поэтической деятельности архиепископа Анатолия, добавляет: «...даже «разбор по мотивам, по духу и по форме» должен бы был остановиться в недоумении перед началом и окончанием стихотворения: так, в начале говорится, что старик «молился так |