Демократия и сложность. Реалистический подход. Дзоло 2010. Серия п о лит и ческа яте ори я
 Скачать 7.66 Mb.
|
|
Trattato di sociologia generale. Milan: Comuni- ta, 1964, параграфы 842-1396. P. 507-877. 94 Сразу же вспоминаются примеры цезаристской идентификации в представительных демократиях см Neumann F. Angst und Politik. Engl, transl. P. 274-278. 103 го подбадривания. Стилизация и правовая формализация конфликтного поведения, особенно заметные в процедурах электоральной конкуренции, предлагают участникам ритуала и общественности, помогающей осуществлению ритуала, возможности символического удовлетворения. Порождаемая политическим активизмом тяга к коллективному действию приводит к подтверждению идентичности активистов (эффекту, получения которого не могут ожидать безбилетники, а также укрепляют узы их социальной общности. Индивидов, обычно рассеянных в частной жизни ив общем, не обладающих какой-либо политической властью, вознаграждают шансом участия в публичном ритуале, в котором люди коллективно принимают решения относительно своей общей судьбы или по меньшей мере претендуют на принятие таких решений. Институциональная фикция суверенитета этих людей и одновременно их фиктивная принадлежность к сообществу свободных и равных участников принятия решений стимулирует чувство солидарности и политической ответственности у всех и вознаграждает всех исполнением своих ролей. Насколько я понимаю, это ключ к интерпретации, а contrario96, явления политического абсентеизма в демократических обществах, то есть в категориях отсутствия каких-ли бо ожиданий политической защиты. Отсутствие ожиданий может быть обусловлено как изобилием безопасности, таки полным отсутствием безопасности в социальном существовании людей, отказывающих Д. Дзоло. Демократия и с ложность Естественно, ритуальные торжества также оказывают определенное, хотя и небольшое обнадеживающее воздействие на граждан, которые не принимают личного участия в таких праздниках, но все же ожидают определенных благ как люди, получающие блага от государства. А. Пиццори- но подчеркивает аспект поиска коллективной идентичности. См Pizzorino A. Sulla razionalita della scelta democrati- ca. R 3-46; см. также Miller D. The Competitive Model of De mocracy. R 146-150. 96 От противного (um.). 104 ся от участия в ритуале представительства. Просчитывание издержек участия в голосовании представляется вовсе незначительным, за исключением весьма специфических (ив любом случае крайне маргинальных) обстоятельств. Вряд ли надо подчеркивать, что даже в отношениях власти и подчинения универсальные этические критерии не работают и не могут работать. Вместо них мы обнаруживаем все узкие интересы и коллективные эгоизмы, соединенные с борьбой за власть, конкуренцию между корпорациями, отношения лидерства, покровительства и политического бартера. Индивидуальные и групповые интересы конкурируют за власть в контексте структурного дефицита власти, то есть ресурса, обладание которым позволяет распределять все прочие ресурсы, подлежащие политическому рас пределению. Разумеется, не следует думать, что это означает совпадение политических категорий с предложенной Карлом Шмиттом схемой «друг/враг»97 98. Доктрина Шмит т а — нечто иное, как тоталитарная и (использую это слово в смысле, предложенном Жюльеном Фройндом) OQ полемическая версия партикуляристскои и агони стической концепции политики, характерной для реалистического подхода. Функциональность политики не зиждется на представлении о конфликте как о бинарной поляризации друга/врага. Напротив, политика в современном смысле только начинается в точке преодоления этой поляризации, и власть, как опять же хорошо подметил Гоббс, облачается в мантию суверенного государства, то есть Левиафана, который устраняет войну между гражданами, монополизируя легитимное применение силы. Поэтому политика, в отличие от гражданской войны, не является игрой с нулевой сум- 97 См Ш ми тт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 35-67. 98 См Freund /. Soziologie du conflit. Paris: Presses Universita- ires de France, 1983. P. 85. II. Сложность И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ мой, проявляющейся в борьбе без правил, в которой невозможны посредничество или компромиссы. Такая борьба не знает иного исхода, кроме тотального поражения — насильственного подавления противника. Функциональная рациональность политики заключается, скорее, в ее способности порождать смешанные игры, если воспользоваться термином из теории игр. Смешанные игры — это игры с ненулевой суммой то есть игры, не сопряженные с риском полного проигрыша. Смешанные игры — это игры, основанные отчасти на сотрудничестве, отчасти на конфликте и постоянно содержащие элементы координации и общего согласия с правилами игры, причем такие координация и консенсус никоим образом не означают, что эти игры свободны или что в них участвуют равные по силам соперники. Хотя целью каждого из участников игры является победа над соперником и эта цель исключает какое-либо альтруистическое или универ салистское отношение к сопернику, такая победа не влечет полного проигрыша потерпевших поражение, поскольку все участники игры считают такой риск чрезмерным. В этих обстоятельствах нет никакой нужды провозглашать (вслед за Кантом, Апелем или Ролзом), что соглашения нужно соблюдать (p acta su n t ser v a n d a ), то есть утверждать, что граждане морально обязаны хранить верность исходному общественному договору или, говоря более абстрактно, что политические обязательства должны иметь нравственную основу. Достаточно признать, что, так сказать, соглашения соблюдены Качество жизни всех и каждого будет поставлено под угрозу, если при пересечении некоего порога социальной напряженности конкуренция по правилам уступает место открытому конфликту вплоть до вооруженного столкновения и полного отказа от защитной функции Левиафана. Для слабых или менее искусных игроков нарушение соглашений может оказаться политически очень опасным. Д. Дзоло. Демократия и с ложность Юбdiv Приведу три примера. Во-первых, частично кооперативную, то есть политическую, игру можно найти в том типе конфликтов, которые регулярно разыгрываются в передовых обществах между профсоюзами рабочих и конфедерациями предпринимателей. Во-вто рых, примером отрицания целесообразности соблюдения соглашений является отказ красных бригад признать легитимную монополию итальянского государства на применение силы и их последующее согласие принять на себя риски тотальной борьбы (именно в том смысле, который имел ввиду Шмитт), что привело к возвращению общества в целом к состоянию нерегулируемого страха. И наконец, в поисках примера полностью кооперативной и потому уже не политической игры нам ненужно заходить дальше способа конкуренции политических партий в «самореферентных демократиях, то есть, как я покажу в главе IV, почти всех случаев того, что Роберт Даль назвал плюралистической демократией. Сложность И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ. Сложность и демократическая теория Чезаре Борджиа считали жестоким, однако эта его жестокость восстановила порядок в Романье, объединила ее, возвратила ей мири согласие. Макиавелли. Государь С трах идем окр ат и я К ак я уже указал в предисловии, центральная тема этой книги — взаимоотношения демократических институтов и возрастающей сложности постиндустриальных обществ. В этой и последующих главах я попытаюсь доказать, что наши нынешние теории демократии не могут предложить нам концептуальные инструменты, достаточно сложные для того, чтобы сих помощью можно было построить реалистичную интерпретацию этого взаимоотношения. Сейчас, когда мы готовимся к вступлению в третье тысячелетие, западная политическая теория обнаруживает, как видно, прогрессирующую неспособность совладать с масштабными трансформациями, вызванными информационной революцией в основных подсистемах индустриальных обществ. Кажется, эти трансформации определенно ускоряют процессы функциональной специализации. Соответственно, по логике одной из общих гипотез, выдвинутых мной в главе I, эти трансформации вызывают дальнейшее крупномасштабное нарастание социальной сложности. Как я покажу более подробно, воздействие, которое этот процесс должен оказать на механизмы по Прилагательное сложный означает здесь адекватный сложности среды с когнитивной, адаптивной и проекционной точек зрения. ю 8 литического представительства, ставит под вопрос фундаментальные предпосылки демократической теории как в ее классических, таки в ее ревизионистских изводах2. По-видимому, вся демократическая энциклопедия обречена на устаревание, а вместе с нею той же участи обречены и самые основные ее парадигмы — участие, представительство, конкурентный плюрализм. Прежде всего наибольшей опасности подвергаются, кажется, две посылки, которые современные демократические доктрины заимствовали у классической христианской традиции и которые в европейской политической мысли (от Локка до Канта, де Токвиля и Джона Стюарта Милля) часто подвергались переработке. Первой из этих посылок является либерально буржуазная идея о том, что индивидуальные субъекты — это элементы, образующие демократический режим, и действительные политические участники при этом режиме. Вторая посылка — пуританское убеждение в том, что основу демократической жизни составляет автономия индивида, понимаемая в категориях суверенитета, рациональности и ответственности нравственной личности. Таким образом, нынешнее возрождение политического морализма ив его необен- тамитском, ив ее неокантианском вариантах можно рассматривать как попытку ответа на мощные стрессы, которым подвергаются столпы западной либераль но-демократической традиции. В свете этого становится очевидным, что к теме сложность и демократия нельзя подходить без философского обсуждения, которое должно иметь широкую базу, быть радикальными свободным от при Вместе с Джоном Пламенацем (Plamenatz J. Democracy and Illusion. London: Longman, 1973. P. IX) и Кроуфордом Мак ферсоном (Macpherson C. Democratic Theory: Essays in Re trieval. Oxford: Oxford University Press, 1973. P. 78) под ревизионистскими версиями демократической теории я имею ввиду теории, принадлежащие коси Шумпетера-Даля». См также Kariel H.S. (ed.). Frontiers of Democratic Theory. New York: Random House, 1970. P. 31-94. III. Сложность ИДЕМ ОКР АТ И ЧЕСКА ЯТЕ ОРИ Я страстий. Как я представляю, такое обсуждение должно быть направлено на извлечение пользы не только из современных эпистемологических дебатов, но и из вклада, вносимого антропологическими и социологическими исследованиями. Для этого недостаточно просто исключить принятие желаемого за действительное, характерное для академических моралистов, которые действительно предпочитают закрывать глаза на жестокость политики. Кроме того, это обсуждение должно быть направлено на разрушение позитивистских ограничений и политической науки, а также неоклассической доктрины демократического плюрализма. И политическая наука, и неоклассическая доктрина демократического плюрализма, хотя, разумеется, на разных уровнях, занимаются тем, что выдают за сугубо описательный образ западных демократий, который, в сущности, основан на стремлении к подтверждению абсолютного превосходства этой системы4. С моей теоретической позиции, результат этого заключается в том, что идея демократии нуждается в переосмыслении в свете того реалистичного подхода, который я пытался сформулировать в предыдущей главе. Как только мы признаем, что общая и главная функция современной политической системы заключается в уменьшении страха посредством селективного регулирования социальных рисков и конкурентного распределения ценностей безопасности, и как только мы признаем, что в число главных категорий политического кода входят принцип включения/исключения и асимметричные отношения власти и подчинения, возникает необходимость поставить вопрос, какая связь существует между этими политическими категориями и теориями форм правления. Д. Дзоло. Демократия и с ложность Это выражение заимствовано мной из работы Никола Мат теуччи, посвященной демонстрации Макиавелли жестокости политики в Государе см Matteuccci N. Alla recirca dellordine politico. P. 57-65. 4 C m .: Held D. Models of Democracy. P. 186-201. 110 Первый шаг предложен Томасом Гоббсом и Робертом Михельсом: форма правления, предусматривающая монократическое (или, самое большее, олигархическое) лидерство, соответствует защитным функциям политической системы гораздо точнее и эффективнее, чем любая демократическая система, если под демократической системой имеют ввиду, говоря в широких терминах, форму правления, которая стремится включить в свои каналы принятия решений заведомо большое число субъектов. Политическая система, осуществляющая силу принуждения в соответствии с деспотической и тоталитарной моделью божественной или отеческой власти, — система, успешно выполняющая первичную и сущностную роль, заключающуюся в защите граждан от беспорядка, анархии, открытых конфликтов или гражданской войны. Как формулирует эту мысль Боббио, государство, которое осуществляет власть без узды или ограничений, является, по словам Монтескье, государством по существу, государством в момент его идеального возникновения из хаоса естественного состояния. И это утверждение сохраняет справедливость в отношении политических институтов в обществах со сравнительно низким уровнем дифференциации. Если страх — основной импульс рода человеческого, возникающий в ответ на опасности, которые исходят из внешней среды и перед которыми все мы крайне уязвимы, и если политическая система — это социальная структура, которая сокращает страх, селективно уменьшая сложность среды, то эффективность политической власти должна определяться тем, насколько она способна уменьшать сложность. Политическая система может гарантировать очень высокие уровни безопасности в тех случаях, когда она устраняет широкий спектр ожиданий разочарования. Очевидно. Сложность ИДЕМ ОКР АТ И ЧЕСКА ЯТЕ ОРИ Я См Bobbio N. La crisi della demicrazia e la lezione dei classici // Bobbio N., Pontara G., Veca S. Crisi della demiocrazia e neocon- trattualismo. Rome: Editori Riuniti, 1985. P. 15-16. Ill что простейший и самый эффективный механизм получения этой защиты — радикальное уменьшение социальной сложности6. Отдавая приказы, имеющие обязывающую силу для всех, и используя структуры символического ди-сцип- линирования, политическая власть способна достичь обширного ограничения круга возможного опыта — как полученного членами группы, таки актуализированного ими. Таким образом, власть снижает вероятность повторения такого опыта, который все получившие его члены группы считают отрицательным, за счет чего получает более управляемую и мирную координацию поведения индивидов и обнадеживающее состояние социального баланса. Затем становится очевидным, что, как некогда впервые указал опять-таки Гоббс, чем сильнее сокращена социальная сложность, под которую создана политическая система, тем шире должна быть власть этой политической системы и тем сильнее эта власть должна быть сконцентрирована. В крайнем случае, например, в условиях чрезвычайного положения, о котором говорил Карл Шмитт, ситуации крайней опасности должны соответствовать максимальная концентрация и максимальная интенсивность власти, дополненные требованием безусловного повиновения7. Чем серьезнее угрозы, чем более неконтролируемый характер носят угрозы, которые, по мнению социальной группы, угрожают ей (в результате внешних или внутренних факторов, тем шире распространяется страх перед этой угрозой и тем более всепроникающей и широкой должна быть принадлежащая Левиа Д. Дзоло. Демократия и с ложность Такова стратегия, к которой обычно прибегают при осуществлении как патерналистского и патриархального авторитета, таки патерналистской и патриархальной политической власти См Schwab G. The Challenge of the Exception. Berlin: Dunk- er and Humblot, 1970. 112 фану власть на вмешательство. Левиафан должен активно использовать меч, потому что страх, который внушает использование меча, то есть осуществление суверенного права жизни и смерти в отношении граждан, помогает нейтрализовать страх, распространившийся по всему социальному организму. Можно было бы рационально доказать, что в этой модели геометрии страха, занимающей столь важное место в политической теории Гоббса, присутствует неявная формулировка закона экономии и власти, и страха. Что касается власти, то следует заметить власть, от которой индивиды изначально отрекаются, заключая пакт подчинения (pactum subjectionis), вновь проявляется в концентрированной форме абсолютной власти (potestas absoluta) Левиафана. Что же касается страха, то страх, поглощенный защитной функцией Левиафана, так сказать, нейтрализован, ноне устранен он вновь появляется как способность смертного бога наводить дисциплину, внушая страх. Страх перед людьми и страх перед государством ( m etu s h o m in is и m etu s rep u blica e) взаимосвязаны и взаимообусловлены9. Угроза суверенных санкций — всего лишь средство, с помощью которого политически возможно уменьшить социальную сложность и подтвердить ожидания порядка и безопасности. Главный парадокс власти заключается в этой способности уменьшать страх посредством осуществления страха, что хорошо отражено в категориях политического реализма и Гоббсом, и Макиавелли. Отличным примером этого парадокса Здесь я ссылаюсь главным образом на самые знаменитые страницы Левиафана Гоббса — главу 13 первой части этого труда и главу 17 второй части. См Гоббс Т Левиафан. М Мысль, 2001. 9 С другой стороны, Монтескье проявляет меньшую проницательность, противопоставляя добродетель, рассматриваемую как принцип демократии, страху как принципу деспотизма cp.: Bobbio N. II futuro della democrazia. Engl, transl. P.35. I I I . СЛОЖНОСТЬ ИДЕМ ОКР АТ И ЧЕСКА ЯТЕ ОРИ Я служит судьба Ремирро де Орко, одного из самых драматических персонажей Государя — человека, который по приказам Чезаре Борджиа искусно объединили умиротворил Романью10. Делегировав своему лейтенанту всю власть над областью тогда, когда она закоснела в распрях, разбоях и прочих бесчинствах, Бор джиа затем решил подавить его страхом перед своей приобретенной грозной репутацией для того, чтобы умерить негодование народа. В изуродованном трупе, выставленном на площади Ренессанс Чезена вместе с деревянной плахой и окровавленным мечом, воплощена вся двусмысленность, внутренне присущая власти совершенно принадлежащей власти необходимой функции контроля соответствуют присущие власти неизбежное насилие и опасность11. В этих обстоятельствах не может быть сомнений в том, что регулирование социальных рисков тем лучше гарантировано, чем эффективнее политическая система выполняет свою системную функцию исключения включения и чем лучше политическая система преуспевает в создании внутреннего обязательства политической преданности, как органической, таки исключающей, а также во внедрении этого обязательства в сознание подданных. Способность политической системы выполнять эту работу такова, что эта система может создавать коллективное мнение, фактически эквивалентное религиозному убеждению (или даже точно эквивалентное религиозным убеждениям, как это имело место в Древнем Израиле или имеет место в современных исламских государствах). То же самое справедливо ив отношении подчинения. Чем сильнее власть сконцентрирована во властных ин- |