Социальное конструирование реальности Трактат по социологии знания
 Скачать 1.39 Mb.
|
|
Социальное конструирование реальности Трактат по социологии знания Бергер П., Лукман Т. Berger, P. L., Luckmann, T. The Social Construction of Reality. A Treatise on sociology of Knowledge. 1966. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. — М.: «Медиум», 1995. — 323 с. Перевод Е. Руткевич. Художник Е. Михельсон. © Издательство «Медиум», перевод на русский язык 1995. ISBN 5-85691-036-2 Издательство «Медиум», Россия, Москва, проспект Мира, 18. Тираж 8000. Содержание Содержание 1 Вступление 2 Предисловие 3 Введение. Проблема социологии знания 4 Глава I. Основы знания повседневной жизни 12 1. Реальность повседневной жизни 12 2. Социальное взаимодействие в повседневной жизни 16 3. Язык и знание в повседневной жизни 18 Глава II. Общество как объективная реальность 24 1. Институционализация 24 а. Организм и деятельность 24 б. Истоки институционализации 27 в. Седиментация и традиция 33 г. Роли 35 д. Границы и способы институционализации 38 2. Легитимация 44 а. Происхождение символических универсумов 44 б. Концептуальные механизмы поддержания универсума 50 в. Социальная организация поддержания универсума 55 Глава III. Общество как субъективная реальность 61 1. Интернализация реальности 61 а. Первичная социализация 61 б. Вторичная социализация 65 в. Поддержание и трансформация субъективной реальности 69 2. Интернализация и социальная структура 76 3. Теории идентичности 81 4. Организм и идентичность 84 Заключение: Социология знания и социологическая теория 86 Примечания 88 Введение: Проблема социологии знания 88 I. Основы знания повседневной жизни 90 II. Общество как объективная реальность 90 III. Общество как субъективная реальность 95 E. Д. Руткевич. Вступление Предисловие Введение: Проблема социологии знания Глава I. Основы знания повседневной жизни 37 1. Реальность повседневной жизни 37 2. Социальное взаимодействие в повседневной жизни 52 3. Язык и знание в повседневной жизни 60 Глава II. Общество как объективная реальность 80 1. Институционализация 80 а. Организм и деятельность 80 2 б. Истоки институционализации 89 в. Седиментация и традиция 113 г. Роли 120 д. Границы и способы институционализации 131 2. Легитимация 151 а. Происхождение символических универсумов 151 б. Концептуальные механизмы поддержания универсума 170 в. Социальная организация поддержания универсума 190 Глава III. Общество как субъективная реальность 210 1. Интернализация реальности 210 а. Первичная социализация 210 б. Вторичная социализация 224 в. Поддержание и трансформация субъективной реальности 239 2. Интернализация и социальная структура 263 3. Теории идентичности 279 4. Организм и идентичность 290 Заключение: Социология знания и социологическая теория 296 Примечания 303 (3:) Вступление Социология знания представляет собой одну из самых «философичных» социологических дисцип- лин, поскольку ее предметом является возникновение и функционирование различных форм мышле- ния и знания в том или ином социально-культурном контексте. К этим формам относятся религиоз- ные и философские учения, научные теории, политические идеологии, художественные произведения и стили искусства и т д. Установление такого рода зависимостей совсем не обязательно означает све- дение сложных духовных образований к экономическим мотивам, воле к власти или инстинктивным влечениям. Сам термин «социология знания» был введен М. Шелером, который был принципиаль- ным противником такого рода редукционизма. Затем, во многом благодаря трудам К. Мангейма, это направление приживается в англоязычной социологии. В настоящее время социология знания иссле- дует проблемы детерминации, форм передачи и хранения знания, социальной обусловленности типов мышления в различные периоды истории, типологии производителей знания, институциональных форм духовного творчества и т.д. Тем самым она является как бы ядром целого ряда других социоло- гических дисциплин: социологии науки, религии, искусства, имеющих, однако, свои особенности. Феноменологическая социология знания, сторонниками которой являются авторы книги «Соци- альное конструирование реальности», ориентирована не столько на изучение специализированных форм знания, вроде науки, а на «повседневное знание», реальность «жизненного мира», предшест- вующую всем теоретическим системам. При обилии идейных источников, которые (4:) рассматрива- ются в начале книги, главным, безусловно, является феноменология Э. Гуссерля, переработанная А. Шюцем в феноменологическую социологию. Но детальная разработка основных категорий и тем со- циологии знания в феноменологической перспективе, принадлежит именно П. Бергеру и Т. Лукману. После выхода работы «Социальное конструирование реальности» это направление получает широ- кую известность и вес в американской и немецкой социологии. Можно сказать, что данное произведение представляет собой достаточно органичное соединение традиций американской социологии и социальной психологии (прежде всего «символического инте- ракционизма») с немецкой философией и социологией. Помимо феноменологии Гуссерля, очевид- ным является влияние на авторов философской антропологии (один из ее основоположников, Г. Плесснер, даже написал предисловие к немецкому изданию книги). Такому синтезу способствует «двуязычие» авторов: П. Бергер в молодости эмигрировал в США из Австрии, Т. Лукман (профессор социологии в Констанце, ФРГ) долгие годы учился и работал в Америке, а основные его труды выхо- дили сначала по-английски, а потом, в авторской редакции, по-немецки. Вряд ли есть смысл пересказывать содержание книги. Она послужила фундаментом для после- дующих трудов Лукмана по социологии языка и «протосоциологии», равно как и для многочислен- ных произведений Бергера в области социологии религии. Бергер является автором целого ряда книг, ставших в США «бестселлерами»: «Священная завеса», «Слухи об ангелах», «Еретический импера- тив», «Пирамиды жертв», «Капиталистическая революция». Им написано несколько учебников по социологии. Кроме того, Бергер является одним из ведущих представителей американского неокон- серватизма, критиком как различных «левых» теорий, так и практики «реального социализма». В по- следние годы в центре его внимания находится тема модернизации, перехода традиционных обществ 3 к капиталистическому. Он является директором Бостонского института изучения (5:) экономической культуры, в котором реализуется ряд международных исследовательских проектов. Соавторами дру- гих работ Бергера являются известные американские и немецкие социологи (Р. Нейхауз, Х. Кельнер), можно говорить о создании им собственной «школы», правда, без какой бы то ни было догматически принятой доктрины. «Социальное конструирование реальности» разительно отличается от других работ Бергера и Лук- мана по стилю и содержанию. Они умеют писать популярно и для широкого читателя, тогда как эта книга написана для специалистов, содержит в себе, наряду с живыми примерами, философский ана- лиз основополагающих категорий социологической теории. Основную тему книги можно сформули- ровать следующим образом: как человек создает социальную реальность и как эта реальность создает человека. Хотя Бергер и Лукман в равной мере принадлежат к феноменологической социологии и являются учениками Шюца, между ними имеются немалые различия. Если Лукман довольно последователен и органичен в своей ориентации на феноменологию, будучи методологом, разрабатывающим проблемы «протосоциологии» или «социологии жизненного мира», то Бергера можно назвать эмпириком в хо- рошем смысле этого слова. От разработки теоретико-методологических принципов он переходит к конкретным явлениям, структурам, институтам. При этом он использует не только феноменологию Гуссерля и Шюца, но в равной степени теории и методы других философов и социологов, прежде всего М. Вебера. В «Социальном конструировании реальности» одни главы написаны при большом участии Лукмана, любителя тщательного описания всякого рода «типизации», тогда как «расшиф- ровки» социологических категорий на конкретном материале принадлежат, скорее, Бергеру. Но книга представляет собой единое целое, и различие ориентации и установок соавторов ведет не к эклектике, а к плодотворному синтезу абстрактной теории и эмпирического знания. Е. Д. Руткевич (6:) Предисловие Эта книга была задумана как систематический теоретический трактат по социологии знания. По- этому в наши цели не входили ни исторический обзор данной дисциплины, ни толкование учений различных авторов на том или ином этапе развития социологической теории, ни показ того, что мог- ло бы возникнуть в результате синтеза этих различных учений. В наши цели не входила и полемика. Критические замечания по тем или иным теоретическим вопросам были даны (не в тексте, а в приме- чаниях) только там, где это способствует более глубокому пониманию нашей собственной аргумен- тации. Сущность нашей аргументации изложена во втором и третьем разделах книги («Общество как объективная реальность» и «Общество как субъективная реальность»). Во втором разделе излагается наше понимание проблем социологии знания. В третьем разделе показано, как применяется это по- нимание к уровню субъективного сознания, выступающее тем самым в роли теоретического моста, соединяющего социологию знания с проблемами социальной психологии. Первый раздел представ- ляет собой то, что лучше всего можно назвать философскими пролегоменами к нашей аргументации в контексте феноменологического анализа реальности повседневной жизни («Основы знания повсе- дневной жизни»). Читатель, которого интересует лишь социологическая аргументация, может про- пустить эту главу, но он должен иметь в виду, что некоторые ключевые понятия, использующиеся впоследствии, определяются именно здесь. Хотя наша цель не имеет исторического характера, мы должны объяснить, почему и чем наша концепция социологии знания отличается от тех (7:) концеп- ций, которые обычно подразумеваются под этим названием. Это мы делаем во введении. И в конце мы даем некоторые заключительные примечания для того, чтобы показать, что мы воздаем должное как социологической теории вообще, так и определенным областям эмпирических исследований, к которым мы обращаемся в процессе нашей работы. Логика нашей аргументации неизбежно приводит к определенным повторам.Так, некоторые про- блемы, рассматривающиеся в первом разделе в рамках феноменологических скобок, во втором разде- ле анализируются уже вне этих скобок с целью показать их эмпирический генезис, а в третьем разде- ле они вновь становятся предметом нашего исследования, но уже на уровне субъективного сознания. Насколько возможно, мы старались сделать эту книгу читабельной, не нарушая ее внутренней логи- ки. И мы надеемся, что читатель поймет причины этих повторов, которые были неизбежны. Ибн-Аль-Араби — великий мусульманский мистик, восклицает в одной из своих поэм: «О, Аллах, избави нас от моря имен!» Мы часто повторяли это восклицание в своих лекциях по социологической теории. Поэтому мы решили исключить все имена из данной аргументации, которую можно считать выражением нашей собственной позиции без постоянных ссылок на авторитеты типа «Дюркгейм го- ворит это», «Вебер говорит то», «Здесь мы согласны с Дюркгеймом, но не с Вебером», «Мы полага- 4 ем, что Дюркгейм был неправильно понят в этом вопросе» и т.д. Эта наша позиция, не возникающая ex nihilo, прозрачна на каждой странице, и мы хотим, чтобы ее судили по ее собственным заслугам, а не исходя из ее экзегетических или синтетических аспектов. Поэтому все ссылки как на аргументы, так и на источники, к которым мы обращаемся, помещены в примечания (хотя всегда кратко). В ре- зультате эти примечания стали довольно пространными. Это не значит, что мы отдаем дань ритуалам научности (Wissenschaftlichkeit), скорее это отвечает требованиям исторической признательности. Проект этой книги впервые был задуман летом 1962 года в ходе неторопливых бесед на прогулках (8:) в Альпах, в Западной Австрии. Первоначальный план книги был составлен в начале 1963 г. В то время предполагалось участие еще одного социолога и двух философов. Другие участники по разным причинам были вынуждены отказаться от активной работы в проект, но мы хотим выразить благо- дарность и большую признательность за постоянные критические замечания Хансфриду Кельнеру (в настоящее время работающим во Франкфуртском университете) и Стенли Пулбергу (ныне работаю- щему в Ecole Pratique des Hautes Etudes). Насколько мы обязаны позднему Альфреду Шюцу, станет ясно из последующего изложения. Од- нако уже сейчас нам хотелось бы отметить, какое большое влияние на наше мышление оказали уче- ние и работы Шюца. Наше понимание Вебера во многом обусловлено учением Карла Майера (Graduate Faculty, New School for Social Research), так же как наше понимание Дюркгейма обусловле- но интерпретацией Альберта Соломона (Graduate Faculty). Лукман, вспоминая плодотворные беседы как во время обучения в колледже Хобарта, так и в ряде других случаев, хотел бы выразить призна- тельность Фридриху Тенбруку (Франкфуртский университет). Бергер хотел бы поблагодарить Курта Вольфа (Brandeis University) и Антона Зийдерфельда (University Leiden) за их критические замечания и интерес к идеям, воплощенным в этой книге. В работах подобного рода обычно выражают признательность и тем, кто внес свой косвенный вклад: женам, детям и т.п. Только для того, чтобы нарушить этот обычай, мы хотели бы посвятить эту книгу некоему Jodler из Бранд-Форарльберга. Тем не менее мы хотим поблагодарить Бригитту Бергер (Hunter College) и Бениту Лукман (University Freiburg) не только за исполнение ими семейных ролей, не имеющих к науке никакого отношения, но и за их критические замечания как ученых и от- каз от того, чтобы наша работа производила легкое впечатление. Питер Бергер Graduate Faculty New School for Social Research Томас Лукман University Frankfurt (9:) Введение. Проблема социологии знания Основные положения аргументации этой книги содержатся уже в ее названии и подзаголовке: ре- альность социально конструируется, и социология знания должна анализировать процессы, посредст- вом которых это происходит. Ее ключевые термины — «реальность» и «знание» — термины, которые используются не только в повседневной речи, но и в философской традиции, имеющей длительную историю. Сейчас нет нужды обсуждать семантические сложности повседневного или философского использования этих терминов. Для наших целей достаточно определить «реальность» как качество, присущее феноменам, иметь бытие, независимое от нашей воли и желания (мы не можем «от них от- делаться»), а «знание» можно определить как уверенность в том, что феномены являются реальными и обладают специфическими характеристиками. Именно такой (надо сказать, упрощенный) смысл вкладывают в данные термины и рядовой человек, и философ. Обычный человек живет в мире, кото- рый является «реальным» для него, хотя и не все его аспекты «реальны» для него (10:) в равной сте- пени и он «знает», хотя и с разной степенью уверенности, что этот мир обладает такими-то и такими- то характеристиками. Конечно, философ будет задавать вопросы относительно предельного статуса как «реальности», так и «знания». Что является реальным? Откуда это нам известно? Это один из наиболее древних вопросов не только чисто философского исследования, но и человеческого мышле- ния как такового. Вероятно, именно поэтому вторжение социолога на освященную веками интеллек- туальную территорию вызовет недоумение у обычного человека и ярость у философа. Посему важно с самого начала пояснить как смысл, в котором мы используем эти термины в контексте социологии, так и то, что у нас нет никаких претензий на решение социологией этих старых философских вопро- сов. Если бы мы собирались педантично следовать своим аргументам, то, употребляя вышеуказанные термины, каждый раз должны были бы давать их в кавычках, что стилистически излишне. Однако употребление кавычек — ключ к пониманию того, как эти термины применяются в социологическом контексте. Можно сказать, что социологическое понимание «реальности» и «звания» находится где- то посередине между пониманием их рядовым человеком и философом. Рядовой человек обычно не 5 затрудняет себя вопросами, что для него «реально» и что он «знает», до тех пор, пока не сталкивается с проблемой того или иного рода. Он считает свою «реальность» и свое «знание» само собой разу- меющимися. Социолог не может сделать этого хотя бы только вследствие (11:) понимания того фак- та, что рядовые люди в разных обществах считают само собой разумеющимися совершенно различ- ные «реальности». Благодаря самой логике своей дисциплины социолог вынужден спрашивать, — если не что-то еще, — нельзя ли объяснить разницу между двумя «реальностями» огромными разли- чиями этих двух обществ. С другой стороны, философ в силу своей профессии вынужден ничего не принимать на веру и стремиться к достижению максимальной ясности в отношении предельного ста- туса того, что рядовой человек считает «реальностью» и «знанием». Иначе говоря, философ стремит- ся решить, где кавычки нужны, а где их можно спокойно опустить, то есть отделить обоснованные утверждения о мире от необоснованных. Понятно, что социолог не может этого сделать. Если не сти- листически, то логически социолог должен иметь дело с кавычками. Например, рядовой человек может считать, что обладает «свободой воли» и поэтому «отвечает» за свои действия, в то же время не признавая этой «свободы» и «ответственности» за детьми и лунати- ками. Философ любыми доступными ему методами будет исследовать онтологический и эпистемоло- гический статус этих понятий. Свободен ли человек? Что такое ответственность? Каковы пределы ответственности? Как можно все это знать? И тому подобное. Нет нужды говорить, что социолог на- ходится не в том положении, чтобы давать ответы на эти вопросы, Однако что он может и должен сделать — так это спросить, как получается, что понятие «свобода» считают само собой разумею- щимся в одном (12:) обществе, но не в другом, как «реальность» этого понятия поддерживается в од- ном обществе и, что еще интереснее, как эта «реальность» может быть однажды утеряна индивидом или всем коллективом. Таким образом, социологический интерес к проблемам «реальности» и «знания» объясняется, прежде всего, фактом их социальной относительности. То, что «реально» для тибетского монаха, не может быть «реальным» для американского бизнесмена. «Знание» преступника отличается от «зна- ния» криминалиста. Отсюда следует, что для особых социальных контекстов характерны специфиче- ские агломераты «реальности» и «знания», а изучение их взаимосвязей — предмет соответствующего социологического анализа. Так что потребность в «социологии знания» возникает, как только стано- вятся заметными различия между обществами в понимании того, какое знание считается в них само собой разумеющимся. Кроме того, дисциплина, называющая себя так, должна изучать те способы, посредством которых «реальности» считаются «познанными» в том или ином обществе. Другими словами, социология знания должна иметь дело не только с эмпирическим многообразием «знания», существующим в различных человеческих обществах, но и с процессами, с помощью которых любая система «знания» становится социально признанной в качестве «реальности». Согласно нашей точке зрения, социология знания должна изучать все то, что считается в обществе «знанием», невзирая на обоснованность или необоснованность (по любым критериям) такого (13:) «знания». И поскольку всякое человеческое «знание» развивается, передается и сохраняется в соци- альных ситуациях, социология знания должна попытаться понять процессы, посредством которых это происходит и в результате чего «знание» становится само собой разумеющейся «реальностью» для рядового человека. Иначе говоря, мы считаем, что социология знания имеет дело с анализом социаль- ного конструирования реальности. Такое понимание сферы собственно социологии знания отличается оттого, что обычно считали предметом дисциплины, носящей это название вот уже сорок лет. Поэтому, прежде чем мы начнем изложение своих взглядов, было бы полезно бросить хотя бы беглый взгляд на предшествовавшее развитие этой дисциплины и объяснить, в чем и почему мы вынуждены отклониться от нее. Термин «социология знания» (Wissenssoziologie) был введен в употребление Максом Шелером. Это было в 1920-е годы; в Германии, а Макс Шелер был философом. Три этих факта очень важны для понимания генезиса и дальнейшего развития новой дисциплины. Социология знания возникла в фи- лософском контексте и в определенной ситуации интеллектуальной истории Германии. Хотя новая дисциплина впоследствии была помещена собственно в социологический контекст, особенно в анг- лоязычном мире, она продолжала сталкиваться с проблемами той интеллектуальной ситуации, в ко- торой возникла. В результате социология знания оставалась периферийной дисциплиной среди боль- шей части (14:) социологов, не разделявших тех проблем, которые волновали германских мыслителей в 20-е годы XX века. Больше всего это касалось американских социологов, которые смотрели на эту дисциплину главным образом как на маргинальную специальность с присущими ей европейскими особенностями. Важнее, однако, то, что во взаимосвязи социологии знания с первоначальными ее проблемами видели теоретическую слабость даже те, кто испытывали интерес к этой дисципли- не. Как ее защитники, так и более или менее безразличные к ней социологи смотрели на социологию знания как на своего рода социологическое истолкование истории идей. Это привело к большой бли- 6 зорукости в отношении потенциальной теоретической значимости социологии знания. Существовали самые различные определения сущности и сферы социологии знания, и можно было бы сказать, что история этой субдисциплины была тем самым историей различных ее определений. Однако, по об- щему мнению, предметом социологии знания является взаимосвязь человеческого мышления и соци- ального контекста, в рамках которого он возникает. Так что можно сказать, что социология знания представляет собой социологический фокус гораздо более общих проблем, а именно экзистенциаль- ной детерминации (Seinsgebundenheit) мышления как такового. Хотя здесь в центре внимания соци- альный фактор, теоретические трудности сходны с теми, которые возникают в тех случаях, когда предполагается, что человеческое мышление детерминировано другими факторами (историческими, (15:) психологическими, биологическими). Все эти случаи объединяет общая проблема в какой сте- пени мышление зависит или нет от предполагаемых детерминирующих факторов. Вероятно, корни этой важной для современной немецкой философии проблемы уходят в исследо- вания исторической школы, которая была одним из величайших интеллектуальных достижений Гер- мании XIX века. Благодаря усилиям научно-исторической школы и метода, не имеющего себе равно- го ни на одном из этапов интеллектуальной истории, прошлое оказалось для современного человека «воссозданным настоящим» с удивительным многообразием форм мышления. Трудно оспаривать требование немецкой школы к исходной позиции этого предприятия. Поэтому неудивительно, что теоретическая проблема, поднятая позднее, наиболее глубоко должна была быть прочувствована в Германии. Проблему эту можно определить как головокружение от относительности. Эпистемологи- ческое измерение этой проблемы очевидно. На эмпирическом уровне это означает исследование — столь тщательное, насколько возможно, — конкретных взаимосвязей между мышлением и его исто- рическим контекстом. Если эта интерпретация верна, то социология знания поднимает проблему, первоначально поставленную исторической школой — конечно, в более узких рамках, но, в сущно- сти, проявляя интерес к тем же самым вопросам 2 Ни в широком, ни в узком смысле эта проблема не нова. Понимание того, что ценности и мировоз- зрения имеют социальное происхождение, можно найти уже в античности. По крайней мере (16:) на- чиная с эпохи Просвещения это понимание становится главной темой современного западного мыш- ления. Можно было бы привести веские аргументы в пользу ряда «генеалогий» для главной пробле- мы социологии знания 3 . Даже можно было бы сказать, что эта проблема in nuce уже содержится в знаменитом изречении Паскаля: то, что истинно по одну сторону Пиренеев, ошибочно — по другую 4 Однако непосредственными интеллектуальными предшественниками социологии знания являются три направления германской мысли XIX столетия — марксизм, ницшеанство и историцизм. У Маркса берет свое происхождение основное положение социологии знания о том, что социаль- ное бытие определяет человеческое сознание 5 . Было много споров по поводу того, какую именно де- терминацию Маркс имел в виду. Однако бесспорно, что «борьба с Марксом», которая была характер- на не только для социологии знания на начальной стадии ее развития, но и для «классического пе- риода» социологии вообще (особенно явная в работах Вебера, Дюркгейма, Парето), на самом деле была по большей части борьбой с ошибочной интерпретацией Маркса современными марксистами. Это утверждение кажется еще более достоверным, когда подумаешь о том, что лишь в 1932 году бы- ла заново открыта очень важная работа Маркса «Экономико-философские рукописи 1844 г.», и лишь после второй мировой войны стало возможным полностью оценить значение этого открытия для по- нимания Маркса. Как бы то ни было, социология знания унаследовала от Маркса не только (17:) наи- более глубокую формулировку ее центральной проблемы, но также несколько ее ключевых понятий, среди которых особо следует отметить такие понятия, как «идеология» (идеи как оружие социальных интересов) и «ложное сознание» (мышление, которое отчуждено от реального социального бытия мыслящего). Особое впечатление на социологию знания было произведено понятиями Маркса «субструкту- ра/суперструктура» (Unterbau/Uberbau). Вокруг правильной интерпретации этих Марксовых понятий разгорелась бурная полемика. Позднее марксизм (например, Ленин) пытался отождествить «суб- структуру» tout court с экономической структурой, а суперструктура считалась ее непосредственным «отражением». Сейчас совершенно ясно, что это искажение мысли Маркса, представляющее собой скорее механистический, чем (как предполагалось) диалектический вид экономического детерминиз- ма. Маркс указывал на то, что человеческое мышление производно от человеческой деятельности (точнее, труда) и от социальных взаимосвязей, возникающих в результате этой деятельности. Базис («субструктуру») и надстройку («суперструктуру») можно лучше понять, если соответственно рас- сматривать их как человеческую деятельность и мир, созданный этой деятельностью 6 . В любом слу- чае, начиная с Шелера, фундаментальная схема «суб/суперструктуры» в той или иной мере была взя- та на вооружение социологией знания и всегда с пониманием того, что существует некая связь между мышлением и, отличной от него, «основополагающей» реальностью. Притягательность этой (18:) 7 схемы была велика, несмотря на то что многие положения социологии знания были сформулированы явно в пику марксизму, и то, что в ее рамках существовали разные взгляды на природу взаимосвязи двух компонентов этой схемы. В менее явной форме социологией знания были восприняты ницшеанские идеи. Но они были весьма созвучны общему интеллектуальному фону и тому «настроению», в контексте которых воз- никла сама социология знания. Ницшеанский анти-идеализм, отличающийся от марксизма скорее по содержанию, чем по форме, дает социологии знания дополнительную перспективу, в которой челове- ческое мышление выступает в качестве инструмента в борьбе за выживание и власть 7 . Ницше разра- ботал свою собственную теорию «ложного сознания», анализируя социальное значение обмана, са- мообмана, иллюзии, присущих человеческой жизни. Его понятие «Ressentiment» в качестве фактора, порождающего определенные типы человеческого мышления, было непосредственно заимствовано Шелером. В более общем виде можно сказать, что социология знания есть своеобразное применение того, что Ницше удачно называл «искусством подозрения» 8 Историцизм, особенно в дильтеевском варианте, непосредственно предшествовал социологии зна- ния 9 . Историцизму было присуще поразительное ощущение относительности всех перспектив, то есть неизбежной историчности человеческого мышления. Характерное для историцизма утвержде- ние, что ни одну историческую ситуацию нельзя понять иначе, как в ее собственных (19:) терминах, легко превратить в утверждение, подчеркивающее социальный контекст мышления. Определенные исторические понятия типа «ситуационный детерминизм» (Standortsgebundenheit) и «место в жизни» (Sitz im Leben) могут быть переведены как «социальное размещение» мышления. Историцистское на- следие социологии знания предполагает, что у нее есть большой интерес к истории и предрасполо- женность к использованию по существу исторического метода. Этот факт уже сам по себе ставит ее в маргинальное положение в американской социологии. Интерес Шелера к социологии знания и к социологическим вопросам вообще был, по сути дела, лишь эпизодом в его философской карьере 10 . Его конечной целью было создание философской ан- тропологии, которая могла бы выйти за пределы относительности точек зрения, зависящих от исто- рического и социального размещения. Социология знания должна была служить инструментом для достижения этой главной цели, способствующим устранению трудностей, связанных с релятивизмом, чтобы затем можно было перейти к решению философской задачи. Шелеровская социология знания в подлинном смысле слова является служанкой философии (ancilla philosophiae), и к тому же — весьма специфической философии. По своей ориентации шелеровская социология знания является, в сущности, негативным методом. Шелер утверждал, что взаимосвязь между «идеальными факторами» (Idealfaktoren) и «реальными факторами» (Realfaktoren) — термины, которые весьма напоминают схему (20:) базиса/надстройки (суб/суперструктуры), — была исключительно регулятивной. То есть «реальные факторы» регулиру- ют условия, при которых определенные «идеальные факторы» могут появляться в истории, но не мо- гут влиять на содержание последних. Иначе говоря, общество определяет наличие (Dasein), но не природу (Sosein) идей. Тогда социология знания оказывается процедурой, с помощью которой изу- чают процесс социально-исторического отбора идеационных содержаний. При этом понятно, что са- мо содержание идей независимо от социально-исторической обусловленности, а значит, недоступно социологическому анализу. Если метод Шелера изобразить красочно, то он будет выглядеть так: он бросает огромный кусок дракону относительности, но лишь для того, чтобы легче войти в замок он- тологической несомненности. В рамках этой интенционально ограниченной системы отсчета (что совершенно неизбежно) Ше- лер детально анализировал способ, с помощью которого общество упорядочивает человеческое зна- ние. Он подчеркивал, что человеческое знание в обществе дано индивидуальному восприятию a prio- ri, гарантируя индивиду смысловой порядок. Хотя этот порядок и связан с определенной социально- исторической ситуацией, он кажется индивиду естественным способом видения мира. Шелер называл это «относительно-естественным мировоззрением» (relativnaturalische Weltanschauung) общества. Это понятие до сих пор считается центральным для социологии знания. «Изобретение» Шелером социологии знания послужило толчком для бурных дебатов в (21:) Гер- мании по поводу обоснованности, сферы действия и применения новой дисциплины 11 . Однако вне этой дискуссии появляется другое определение социологии знания, помещающее ее в более узкий социологический контекст. Именно в этой формулировке социология знания вошла в англоязычный мир. Это — формулировка, данная Карлом Мангеймом 12 . Можно с уверенностью сказать, что, когда современные социологи думают pro или con социологии знания , обычно они делают это в терминах мангеймовской формулировки. Что касается американской социологии, то это вполне понятно, так как в англоязычном мире социология знания получила известность фактически благодаря работам 8 Мангейма (некоторые были написаны по-английски в то время, когда Мангейм преподавал в Англии после его отъезда из Германии с приходом нацистов к власти, или были переведены с немецкого), то- гда как работы Шелера по социологии знания до сих пор не переведены на английский. Кроме этого фактора «диффузии», работы Мангейма в гораздо меньшей степени, чем Шелера, перегружены фило- софским «багажом». Это особенно верно в отношении последних работ Мангейма, что легко заме- тить, если сравнить английскую версию его главного труда «Идеология и утопия» с немецким ориги- налом. Так что Мангейм становится фигурой более «созвучной» даже тем социологам, которые кри- тически настроены и не слишком заинтересованы его подходом. Мангеймовское понимание социологии знания было гораздо более широким и имеющим более серьезные последствия, чем шелеровское, возможно потому, что в его работе четко обозначена кон- фронтация с марксизмом. Согласно Мангейму, общество детерминирует не только возникновение, но и содержание человеческих идей, за исключением математики и части естественных наук. Таким об- разом, социология знания становится позитивным методом изучения почти любого аспекта человече- ского мышления. Примечательно, что главный интерес Мангейма был связан с феноменом идеологии. Он различал партикулярное, тотальное и общее понятия идеологии — идеологии, представляющей собой только часть мышления оппонента: идеологии, представляющей мышление оппонента целиком (подобно «ложному сознанию» Маркса); идеологии, характеризующей как мышление оппонента, так и наше собственное мышление (здесь, по мнению Мангейма, он шел дальше Маркса). Общее понятие идео- логии поднимает социологию знания на совершенно иной уровень, когда появляется понимание того, что ни одно человеческое мышление (кроме указанных выше исключений) не свободно от идеологи- зирующего влияния социального контекста. Посредством такого расширения теории идеологии Ман- гейм стремился отделить главную проблему от политического контекста и изучать ее как общую эпи- стемологии и исторической социологии. Хотя Мангейм и не разделял онтологических амбиций Шелера, он был озабочен тем, что следст- вием его теории мог стать панидеологизм. Он вводит понятие «реляционизм» (в отличие от «реляти- визма»), чтобы показать эпистемологическую перспективу своей социологии знания, означающую не капитуляцию мышления перед относительностью социально-исторического многообразия, но при- знание того, что знание всегда должно быть знанием с определенной позиции. Очевидно, что влияние Дильтея на мышление Мангейма в этом вопросе имеет огромное значение — проблема марксизма решается средствами историцизма. Как бы то ни было, Мангейм считал, что хотя нельзя полностью избавиться от влияния идеологии, его можно было бы уменьшить, систематически анализируя — на- сколько это возможно — различные социально обоснованные позиции. Иначе говоря, объект мышления становится гораздо понятнее по мере накопления различных пер- спектив, в которых его можно рассматривать. В этом и состоит задача социологии знания, оказы- вающей большую помощь в поисках правильного понимания человеческих явлений. Мангейм считал, что разные социальные группы весьма различаются по их способности преодоле- вать узость собственной позиции. Он возлагал большие надежды на «свободно парящую интеллиген- цию» (freischwebende Intelligenz — термин, заимствованный у Альфреда Вебера) — промежуточный слой, который, по его мнению, относительно свободен от классовых интересов. Мангейм подчерки- вал также силу «утопического» мышления, которое (подобно идеологии) создает искаженный образ социальной реальности, но (в отличие от идеологии) обладает динамичностью для преобразования этой реальности в свое представление о ней. Нет нужды говорить, что сделанные выше замечания не могут воздать должное ни шелеровской, ни мангеймовской концепциям социологии знания. У нас не было такой цели. Мы лишь указали на некоторые ключевые черты двух концепций, которые соответственно были названы «умеренной» и «радикальной» концепциями социологии знания 13 . Примечательно, что последующее развитие со- циологии знания в значительной степени состояло из критики и модификаций этих двух концепций. Как мы уже отмечали, мангеймовская трактовка социологии знания продолжала иметь решающее значение для формирования этой дисциплины, особенно в англоязычной социологии. Одним из наиболее влиятельных американских социологов, обративших серьезное внимание на социологию знания, был Роберт Мертон 14 . Обсуждение этой дисциплины, которому было посвящено две главы его основного труда, стало полезным введением в эту область для тех социологов, которые испытывали к ней интерес. Мертон сконструировал парадигму социологии знания, иначе сформули- ровав ее основные темы в сжатой и ясной форме. Это — интересная конструкция, так как в ней он пытается совместить подход социологии знания со структурно-функциональной теорией. Мертонов- ские понятия «явные» и «скрытые» функции применительно к сфере идей позволяют различать пред- намеренные, сознательные функции идей и непреднамеренные, бессознательные. Хотя внимание Мертона было сосредоточено главным образом на работах Мангейма, который был для него социоло- 9 гом par excellence, он подчеркивал также значение дюркгеймовской школы и Питирима Сорокина. Интересно, что Мертону, по-видимому, не удалось заметить связи социологии знания с некоторыми влиятельными направлениями американской социальной психологии, как, например, теория рефе- рентных групп, которую он рассматривает в другой части той же самой работы. У Толкотта Парсонса также есть свое толкование социологии знания 15 . Правда, его толкование сводится главным образом к критике Мангейма. И он не пытался включить эту дисциплину в свою собственную теоретическую систему. Конечно, в рамках своей теории он подробно анализировал «проблему, связанную с ролью идей», но в системе отсчета, совершенно отличной от шелеровской или мангеймовской социологии знания 16 . Поэтому можно было бы сказать, что ни Мертон, ни Пар- сонс существенно не выходят за пределы социологии знания, сформулированной Мангеймом. То же самое можно сказать относительно их критиков. Укажем лишь на одного из них — наиболее красно- речивого — Ч. Р. Милза, который обращался к социологии знания в ранний период своего творчест- ва, однако в описательной манере, и который не внес ничего существенного в ее теоретическое раз- витие 17 Интересная попытка интеграции социологии знания с неопозитивистским подходом к социологии вообще была предпринята Теодором Гейгером, оказавшим огромное влияние на скандинавскую со- циологию после эмиграции из Германии 18 . Гейгер вернулся к более узкому пониманию идеологии как социально искаженного мышления и считал возможным преодоление идеологии с помощью тща- тельного соблюдения канонов научной процедуры. Неопозитивистский подход к анализу идеологии в более современной немецкоязычной социологии был характерен для Эрнста Топича, который уделял особое внимание идеологическим корням различных философских позиций 19 . Поскольку социологи- ческий анализ идеологий был важной составляющей социологии знания в формулировке Мангейма, большой интерес к ней возник в европейской и американской социологии после второй мировой вой- ны 20 Вероятно, наиболее важная попытка выйти за пределы мангеймовского понимания социологии знания была предпринята Вернером Старком, другим эмигрантом, представителем европейской шко- лы, работавшим в Англии и Соединенных Штатах 21 . Он пошел дальше других в том, чтобы не делать фокусом социологии знания мангеймовскую проблему идеологии. По его мнению, задача социологии знания состоит не в раскрытии или разоблачении созданных в том или ином обществе идеологий, а в систематическом изучении социальных условий знания как такового. То есть главная проблема за- ключается в том, чтобы социология знания превратилась из социологии заблуждения в социологию истины. Несмотря на свой особый подход, Старк, вероятно, был ближе к Шелеру, чем к Мангейму в своем понимании взаимосвязи идей и их социального контекста. Повторим еще раз, что мы не пытались дать здесь детальный обзор истории социологии знания. Мы не рассматривали здесь концепции, которые хотя и можно было бы отнести к социологии знания, не считались таковыми самими авторами. Другими словами, мы ограничились лишь теми теориями, которые разрабатываются, так сказать, под знаменем «социологии знания» (принимая во внимание, что теория идеологии является ее частью). Это поясняет один факт. Независимо от интереса некото- рых социологов знания к эпистемологическим проблемам, фактически в центре внимания была ис- ключительно сфера идей, то есть теоретическое мышление. Это касается и Старка, назвавшего свою главную работу по социологии знания «Эссе в помощь более глубокому пониманию истории идей». Иначе говоря, на теоретическом уровне внимание социологии знания привлекали эпистемологиче- ские вопросы, а на эмпирическом уровне — вопросы интеллектуальной истории. Следует подчеркнуть, что у нас нет никаких оговорок относительно обоснованности и значимости этих двух совокупностей проблем. Однако нам кажется не слишком удачным, что именно эта опреде- ленная совокупность вопросов так долго преобладала в социологии знания. И мы постараемся пока- зать, что в результате теоретическая значимость социологии знания не была до конца осознана. Включение эпистемологических вопросов, касающихся обоснованности социологического знания, в социологию знания отчасти напоминает попытки толкать автобус, в котором ты едешь сам. Конеч- но, подобно всем другим эмпирическим дисциплинам, накапливающим данные, связанные с относи- тельностью и детерминацией человеческого мышления, перед социологией знания встают эпистемо- логические вопросы, касающиеся как социологии вообще, так и любой другой научной системы зна- ния. Как уже отмечалось выше, в этом социологии знания отведена та же роль, что и психологии, ис- тории, биологии; мы указали только три наиболее важные эмпирические дисциплины, представляю- щие затруднения для эпистемологии. Во всех случаях логическая структура этого затруднения одна и та же: как я могу быть уверен, скажем, в моем социологическом анализе нравов американцев средне- го класса перед лицом того факта, что категории, используемые мной при этом, обусловлены истори- чески относительными формами мышления, что я сам и все, о чем я думаю, детерминировано моими 10 генами и присущей мне враждебностью по отношению к людям и что я сам (чего уж хуже) — пред- ставитель американского среднего класса? Нам несвойственно игнорировать такие вопросы. Однако мы утверждаем здесь, что сами по себе эти вопросы не являются частью эмпирической социологии. Собственно говоря, они относятся к ме- тодологии социальных наук, то есть, по определению, скорее к философии, чем к социологии, кото- рая представляет объект нашего исследования. Подобно другие эмпирическим наукам, создающим трудности для решения задач эпистемологического характера, социология знания «дает пищу» для проблем подобного рода в нашем методологическом исследовании, которые не могут быть решены в рамках его собственной системы отсчета. Поэтому мы исключаем из социологии знания эпистемологические и методологические проблемы, которые волновали двух главных ее основоположников. Благодаря этому исключению мы отделяем себя и от шелеровского, и от мангеймовского понимания социологии знания, а также от тех, более поздних социологов знания (особенно неопозитивистской ориентации), которые разделяли подобное понимание этой дисциплины. В нашей работе мы брали в скобки (т.е. не рассматривали) любые эпи- стемологические и методологические вопросы, касающиеся обоснованности социологического ана- лиза, как в самой социологии знания, так и в любой другой области. Мы рассматриваем социологию знания как часть эмпирической социологии. Конечно, цель настоящей работы имеет теоретический характер. Но наше теоретизирование относится к эмпирической дисциплине с ее конкретными про- блемами, а не к философскому исследованию основ эмпирической дисциплины. Так что наше пред- приятие связано с социологической теорией, а не с методологией социологии. Лишь в одном разделе нашего исследования (который следует непосредственно за введением) мы выходим за пределы соб- ственно социологической теории, но это сделано по причинам, имеющим мало общего с эпистемоло- гией, что будет объяснено в свое время. Мы должны заново определить задачу социологии знания и на эмпирическом уровне, то есть как теории, связанной с эмпирической социологией. Как мы уже видели, на этом уровне социологию зна- ния интересует интеллектуальная история, в смысле истории идей. Мы снова вынуждены подчерк- нуть, что это в самом деле очень важный фокус социологического исследования. Более того, если эпистемологическо-методологические проблемы мы исключаем из социологии знания, то историю идей считаем ее частью. Однако, по нашему мнению, проблема идей, включающая и специальную проблему идеологии, составляет лишь часть проблематики социологии знания, причем далеко не главную. Социология знания должна заниматься всем тем, что считается «знанием» в обществе. Как только это определено, становится ясно, что фокус внимания на интеллектуальной истории выбран неудачно, или, точнее, выбран неудачно, если он становится главным фокусом социологии знания. Теоретическое мышление, «идеи», Weltanschauungen — это не то, что является самым важным в об- ществе. Хотя каждое общество содержит эти феномены, они — лишь часть всего того, что считается «знанием». Лишь очень небольшая группа людей в обществе занята теоретизированием, производст- вом «идей» и конструированием Weltanschauungen. Но каждый в обществе тем или иным образом причастен к его «знанию». Иначе говоря, лишь немногие заняты теоретической интерпретацией мира, но каждый живет в том или ином мире, фокус внимания на теоретическом мышлении не только чрез- вычайно ограничивает социологию знания, он неудовлетворителен еще и потому, что даже эту часть существующего в обществе «знания» нельзя понять полностью, если она не помещена в рамки более общего анализа «знания». Преувеличивать важность теоретического мышления в обществе и истории — естественная сла- бость теоретиков. И потому тем более необходимо устранить это заблуждение интеллектуалов. Тео- ретические определения реальности, будь они научными, философскими или даже мифологическими, не исчерпывают всего того, что является «реальным» для членов общества. И поэтому социология знания прежде всего должна заниматься тем, что люди «знают» как «реальность» в их повседневной, не- или дотеоретической жизни. Иначе говоря, скорее повседневное знание, чем «идеи», должно быть главным фокусом социологии знания. Это именно то «знание», представляющее собой фабрику зна- чений, без которого не может существовать ни одно общество. Поэтому социология знания должна иметь дело с социальным конструированием реальности. Анализ теоретического выражения этой реальности, безусловно, будет оставаться частью этого пред- приятия, но не самой важной его частью. Должно быть понятно, что, несмотря на исключение эпи- стемологическо-методологических проблем из сферы социологии знания, ее новое определение, ко- торое мы здесь предлагаем, оказывается гораздо шире, чем то, которое давалось ей до сих пор, и что оно имеет далеко идущие последствия. Возникает вопрос, в какой степени новое определение социологии знания в указанном выше смысле допускает включение в ее рамки теоретические компоненты. Глубоким пониманием необхо- 11 димости нового определения мы обязаны Альфреду Шюцу. В своих работах Шюц — и как философ, и как социолог — обращался к изучению структуры обыденного мышления в мире повседневной жизни. Хотя сам он не разрабатывал социологию знания, но ясно видел, на чем эта дисциплина долж- на сосредоточить свое внимание. «Все типизации обыденного мышления сами являются интеграль- ными элементами конкретно-исторического и социально-культурного жизненного мира (Lebenswelt), в рамках которого они считаются само собой разумеющимися и социально признанными. Наряду с другими вещами их структура определяет социальное распределение знания, его относительность и соответствие конкретному социальному окружению конкретной группы в конкретной исторической ситуации. Здесь находят свое основание проблемы релятивизма, историцизма и так называемой со- циологии знания» 22 . И снова процитируем Шюца. «Знание социально распределяется, и механизм этого распределения может быть предметом социологической дисциплины. Верно, что у нас есть так называемая социоло- гия знания. Однако за небольшими исключениями дисциплина, неправильно названная, подходила к проблеме социального распределения знания лишь под углом идеологического обоснования истины в зависимости последней от социальных и особенно экономических условий, от социального контекста образования или от социальной роли человека знания. Не социологи, а экономисты и философы изу- чали некоторые из многих других теоретических аспектов этой проблемы» 23 . (33:) Хотя мы и не будем уделять основное внимание социальному распределению знания, которое имел в виду Шюц, мы согласны с его критикой «неправильно названной дисциплины» и исходим из его концепции в своем понимании того, каким образом следует заново определить задачу социологии знания. В последующих рассуждениях мы в значительной степени опираемся на Шюца; в пролегоме- нах — в связи с обоснованием знания повседневной жизни, — да и в других важных аспектах ниже- следующей аргументации мы во многом обязаны именно ему. На наши антропологические предпосылки, из которых мы исходим, большое влияние оказал Маркс, особенно его ранние работы, Хельмут Плесснер, Арнольд Гелен и другие авторы. Взгляды на природу социальной реальности во многом обусловлены влиянием Дюркгейма и французской социо- логической школы, хотя мы модифицировали дюркгеймовскую теорию общества за счет введения диалектической перспективы, характерной для Маркса, и подчеркивая — в духе Вебера, — что структура социальной реальности конституируется субъективными значениями 24 . Наши социально- психологические предпосылки, особенно важные для анализа интернализации социальной реально- сти, в значительной степени обусловлены влиянием Джорджа Герберта Мида и его последователей, представляющих школу так называемого символического интеракционизма в американской социоло- гии 25 . В примечаниях будет показано, как эти различные компоненты используются в нашем теорети- ческом построении. Вполне понятно, (34:) что, используя все эти теории и концепции, мы далеки от буквального следования (что попросту невозможно) первоначальным целям этих направлений соци- альной теории. Как мы уже отмечали, наша цель — ни экзегетика, ни даже синтез ради синтеза. Мы отдаем себе отчет в том, что в ряде мест совершаем насилие над отдельными авторами, интегрируя их мышление в теоретическую конструкцию, которую кто-то из них мог бы счесть совершенно чуждой для себя. В свое оправдание нам бы хотелось сказать, что сама по себе историческая признательность не есть научная добродетель. Здесь можно было бы сослаться на некоторые высказывания Толкотта Парсонса (теория которого вызывает у нас большие сомнения, но интегративные интенции которого мы полностью разделяем). «Главная цель научного исследования — не определять и не излагать все то, что эти авторы говорили или что они думали по поводу предмета, о котором писали. Не следует относительно каждого положения их «теорий» все время спрашивать, логично ли то, что они говори- ли в свете нынешнего социологического и связанного с ним знания. Это исследование в области со- циальной теории, а не теорий. Научный интерес состоит не в том, чтобы обнаружить в работах этих ученых отдельные разрозненные утверждения, но единый массив систематической теоретической ар- гументации» 26 Действительно, наша цель состоит в «систематической теоретической аргументации». Уже должно быть очевидно, что наше новое определение сферы и природы научного исследова- ния перемещает социологию знания с (35:) периферии социологической теории в самый ее центр. Мы можем заверить читателя, что у нас нет особой заинтересованности в ярлыке «социология знания». Скорее, мы пришли к социологии знания благодаря нашему пониманию социологической теории, ру- ководствуясь при этом своим методом в новом определении ее проблем и задач. Лучше всего можно описать путь, по которому мы продвигались, сославшись на два наиболее важных, наиболее извест- ных и наиболее влиятельных «порядка продвижения» для социологии. Один сформулирован Дюркгеймом в «Правилах социологического метода», другой — Вебером в «Хозяйстве и Обществе». Дюркгейм говорит нам: «Первое и наиболее фундаментальное правило гласит: рассматривайте социальные факты как вещи» 27 . А Вебер отмечает: «И для социологии в ее 12 нынешнем смысле, и для истории объект познания — это совокупность субъективных значений дей- ствия» 28 . Эти два положения не противоречат друг другу. Общество, действительно, обладает объек- тивной фактичностью. И общество, по сути дела, создается благодаря деятельности индивидов, имеющих субъективные значения, что, кстати, знал Дюркгейм, подобно тому, как Вебер знал о том, что общество представляет собой объективную фактичность. Именно двойственный характер обще- ства в терминах объективной фактичности и субъективных значений придает ей характер «реально- сти sui generis», если использовать другой ключевой термин Дюркгейма. Тогда главный для социоло- гической теории вопрос может быть поставлен следующим образом: (36:) каким образом субъектив- ные значения становятся объективной фактичностью? Или, в терминах указанных выше теоретиче- ских позиций, как возможно создание мира вещей (choses) в человеческой деятельности (Handein). Иначе говоря, для правильного понимания «реальности sui generis» общества требуется исследование того, как эта реальность конструируется. Мы считаем, что такое исследование и представляет собой задачу социологии знания. (37:) |